Кюхельбекер. О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие

В. К. КЮХЕЛЬБЕКЕР

О направлении нашей поэзии, особенно
лирической, в последнее десятилетие

<Отрывки>

<...> Изучением природы, силою, избытком и разнообразием чувств, картин, языка и мыслей, народностию своих творений великие поэты Греции, Востока и Британии неизгладимо врезали имена свои на скрыжалях бессмертия. — Ужели смеем надеяться, что сравнимся с ними по пути, по которому идем теперь? — Переводчиков никто, кроме наших дюжинных переводчиков, не переводит. Подражатель не знает вдохновения: он говорит не из глубины собственной души, а принуждает себя пересказать чужие понятия и ощущения. — Сила? — Где найдем ее в большей части своих мутных, ничего не определяющих, изнеженных, бесцветных произведений? — У нас все мечта и призрак, все мнится, и кажется и чудится, все только будто бы, как бы, нечто, что-то. Богатство и разнообразие? Прочитав любую¹ элегию Жуковского, Пушкина или Баратынского, знаешь все. Чувств у нас уже давно нет: чувство уныния поглотило все прочие². — Все мы взапуски тоскуем о своей погибшей молодости; до бесконечности жуем и пережевываем эту тоску и наперерыв щеголяем своим малодушием в периодических изданиях^*. Если бы сия грусть не была просто риторическою фигурою, иной, судя по нашим Чайльд-Гарольдам, едва вышедшим из пелен, мог бы подумать, что у нас на Руси поэты уже рождаются стариками. — Картины вездњ одни и те же: луна, которая — разумеется — уныла и бледна, скалы и дубравы, где их никогда не бывало, лес, за которым сто раз представляют заходящее солнце, вечерняя заря; изредка длинные тени и привидения, что-то невидимое, что-то неведомое, пошлые иносказанияЧ бледные, безвкусные олицетворения Труда, Неги, Покоя, Веселия, Печали, Лени писателя и Скуки читателя; в особенности же туман: туманы над водами, туманы над бором, туманы над полями, туман в голове сочинителя.

Из слова же русского, богатого и мощного, силятся извлечь небольшой, благопристойный, приторный, искусственно тощий, приспособленный для немногих³ язык, un petit jargon de coterie^**. Без пощады изгоняют из него все речения и обороты славянские и обогащают его архитравами, колоннами, баронами, траурами, германизмами, галлицизмами и барбаризмами. В самой прозе стараются заменить причастия и деепричастия бесконечными местоимениями и союзами. — О мыслях и говорить нечего. — Печатью народности ознаменованЪ какие-нибудь 80 стихов в «Светлане» и в «Послании к Воейкову» Жуковского, некоторые мелкие стихотворения Катенина, два или три места в «Руслане и Людмиле» Пушкина⁴.

Свобода, изобретение и новость составляют главные преимущества романтической поэзии перед так называемою классическою позднейших европейцев. — Родоначальники сей мнимой классической поэзии более римляне, нежели греки. Она изобилует стихотворцами — не поэтами, которые в словесности то же, что бельцы^*** в мире физическом. Во Франции сие вялое, племя долго господствовало: лучшие истинные поэты сей земли, напр. Расин, Корнель, Мольер, несмотря па свое внутреннее омерзение, должны были угождать им, подчинять себя их условным правилам, одеваться в их тяжелые кафтаны, носить их огромные парики и нередко жертвовать безобразным идолам, которых они называли вкусом, Аристотелем, природою, поклоняясь под сими именами судному жеманству, приличию, посредственности. — Тогда ничтожные расхитители древних сокровищ частым, холодным повторением умели оподлить лучшие изображения, обороты, украшения оных: шлем и латы Алкидовы⁵ подавляли карлов, не только не умеющих в них устремляться в бой и поражать сердца и души, но лишенных под их бременем жизни, движения, дыхания. — Не те же ли повторения наши: младости и радости, уныния и сладострастия, и те безымянные, отжившие для всего брюзги, которые — даже у самого Байрона («Child-Harold»), надеюсь, далеко не стоят не только Ахилла Гомерова, ниже Ариостова Роланда, ни Тассова Танкреда, ни славного Сервантесова Витязя печального образа, которые слабы и не дорисованы в «Пленнике» и в элегиях Пушкина, несносны, смешны под пером его переписчиков⁶? <...>

Станем надеяться, что наконец наши писатели, из коих особенно некоторые молодые одарены прямым талантом, сбросят с себя поносные цепи немецкие и захотят быть русскими. — Здесь особенно имею в виду А. Пушкина, которого три поэмы, особенно первая, подают великие надежды⁷. — Я не обинулся смело сказать свое мнение насчет и его недостатков; несмотря на то, уверен, что он предпочтет оное громким похвалам господина издателя «Северного архива»⁸. — Публике мало нужды, что я друг Пушкина, но сия дружба дает мне право думать, что он, равно как и Баратынский, достойный его товарищ, — не усомнятся, что никто в России более меня не порадуется их успехам!<...>

Примечания

• В. К. КЮХЕЛЬБЕКЕР
  О направлении нашей поэзии, особенно
  лирической, в последнее десятилетие
  <Отрывки>

• Мнем. 1824. Ч. 2. (выход в свет 23 июня). С. 29—44; приводимые отрывки — с. 36—40, 43.

  Вильгельм Карлович Кюхельбекер (1797—1846) — поэт, литературный критик, декабрист, один из наиболее близких лицейских товарищей Пушкина (см.: Гастфрейнд Н. А. Товарищи Пушкина по имп. Царскосельскому лицею. СПб., 1912. Т. II. С. 283—381; Тынянов Ю. Н. Пушкин и Кюхельбекер // Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1969. С. 233—294). К 1817—1822 гг. относится ряд стихотворных посланий Кюхельбекера к Пушкину.

  Летом 1817 г., после окончания Лицея, Кюхельбекер, так же как и Пушкин, поступает на службу в Коллегию иностранных дел. Вместе с Пушкиным, Дельвигом, позднее Плетневым и Баратынским Кюхельбекер составляЃ так называемый «союз поэтов» — молодую генерацию романтических поэтов, противопоставляющую себя «классикам». С 1819 г. Кюхельбекер — член-сотрудник, а затем и действительный член Вольного общества любителей российской словесности, один из активных членов Союза благоденствия. 22 марта 1820 г. на заседании Вольного общества Кюхельбекер прочел в защиту высылаемого из Петербурга Пушкина стихотворение

  «Поэты» (см.: Базанов. С. 141—147). Начиная с 1820 г. личное общение Кюхельбекера с Пушкиным прекращается. Однако их литературные и дружеские взаимоотношения сохраняются, хотя на протяжении начала 1820-х гг. Кюхельбекер меняет свою литературную позицию. В 1822—1824 гг., сблизившись с Грибоедовым, он резко выступает против элегической поэзии. К этому времени относится ряд критических и полемических отзывов Пушкина о произведениях и критических статьях Кюхельбекера (см.: XIII, 45, 81—82).

  Кюхельбекер участвовал в восстании 14 декабря 1825 г. и был арестован после неудавшегося побега. В 1827 г. Пушкин и Кюхельбекер случайно встретились на станции Залазы при переводе Кюхельбекера из Шлиссельбурга в Динабургскую крепость (XII, 307; см. также: Коржов С. Н. Новое о встрече Пушкина и В. К. Кюхельбекера на почтовой станции Залазы // Врем. ПК. Вып. 22. С. 72—82). В дальнейшем Пушкин оказывал содействие в напечатании произведений ссыльного Кюхельбекера, которые выходили без подписи или под псевдонимом. В ссылке Кюхельбекер внимательно следит за творчеством Пушкина, о чем свидетельствуют его письма и записи в дневнике. Находясь в заточении, Кюхельбекер посвятил Пушкину ряд стихотворений («Тени Пушкина», 1837; «Три тени», 1840) и поэму «Сирота» (1833).

  Статья Кюхельбекера «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие» является программной по своему характеру и занимает центральное место в «Мнемозине». Автор поднимает ряд важнейших вопросов: о сущности поэтического творчества, об иерархии лирических жанров, об истинном романтизме, о подражательности и народности русской поэзии. Статья отличалась резкостью и независимостью суждений. В литературных кругах она была встречена неоднозначно. Довольно благожелательной рецензией отозвался Ф. Булгарин. «Статья сия, — писал он, — по великим истинам, в ней заключающимся, по откровенности душевной, с какою автор высказал все, что у него лежало на сердце, и, наконец, по благородной любви к отечеству, ко всему возвышенному заслуживает особенное внимание не только литераторов, но и всех патриотов» (ЛЛ. 1824. № 15. С. 77). Однако после опубликования в третьей части «Мнемозины» «Разговора с Ф. В. Булгариным» Кюхельбекера и «Прибавления к разговору» Одоевского Булгарин отказывается от своих прежних суждений и обрушивается на издателей «Мнемозины» с многочисленными упреками (см.: ЛЛ. 1824. № 21 и 22. С. 110—122). Тогда же на страницах «Литературных листков» против основных положений статьи Кюхельбекера выступил В. А. Ушаков (см.; ЛЛ. 1824. № 21 и 22. С. 90—100). Решительными противниками Кюхельбекера оказались П. А. Вяземский и А. И. Тургенев. «Читал ли ты Кюхельбекериаду во второй "Мнемозине", — писал Вяземский Тургеневу. — Я говорю, что это упоение пивное, тяжелое» (ОА. Т. 3. С. 69). Совершенно иной точки зрения придерживался Е. А. Баратынский, считая мнения Кюхельбекера «неоспоримо справедливыми» (PC. 1875. № 7. С. 377).

  Более сложно отнесся к статье Кюхельбекера Пушкин. «Сколько я ни читал о романтизме, все не то; даже Кюхельбекер врет», — писал он 30 ноября 1825 г. А. А. Бестужеву (XIII, 249). Пушкин собирался посвятить разбору статей Кюхельбекера специальную работу. Не соглашаясь со многими суждениями критика, он подчеркивал, что «статьи сии написаны человеком ученым и умным. [Правый или неправый], он везде предлагает даже причины своего образа мысли и доказательства своих суждений, дело довольно редкое в нашей литературе. Никто не стал опровергать его, потому ли, что все с ним согласились, потому ли, что не хотели связываться с атлетом, по-видимому, сильным и опытным» (XI, 41; см. также: «Евгений Онегин», глава IV, строфа XXXII—XXXIII.). О статье Кюхельбекера см.: Мордовченко. С. 214—222, 400—404.

• ¹ В тексте статьи ошибочно: «любимую». Исправлено в «Замеченных опечатках» в конце второй части «Мнемозины».

• ² Выступая против элегической школы в лице Жуковского, Пушкина и Баратынского, Кюхельбекер счел необходимым подчеркнуть, что его критика носит общеэстетический, а не персональный характер. Видимо, этим можно объяснить его примечания к статье «Письмо в Москву к В. К. Кюхельбекеру» В. Ф. Одоевского (см.: Мнем. 1824. Ч. 2. С. 183—184): «Здесь кстати считаю заметить, что статья моя: "О направлении нашей поэзии, в особенности лирической, в последнее десятилетие", где откровенно и, может быть, слишком откровенно говорю свое мнение о сочинениях Жуковского, Пушкина и Баратынского (они все трое друзья мои), — есть знак моего непритворного к ним уважения; ибо в моих глазах строгого разбора стоят сочинения одних людей с талантом; касательно их только заблуждений критика должна просвещать читателей, потому что ошибки Прадонов и Тредиаковских всякому в глаза кидаются. Кюхельбекер».

• ³ В 1818 г. вышло 6 поэтических сборников Жуковского «Для немногих» (Für Wenige. М., 1818. №№ 1—6).

• ⁴ Имеются в виду фольклорные мотивы в балладец«Светлана» (1808) и в послании «К Воейкову» (1814) Жуковского, в балладах Катенина «Убийца» (1815), «Леший» (1815), «Ольга» (1816) и в поэме «Руслан и Людмила» (1820) Пушкина.

• ⁵ Алкид — Геракл.

• ⁶ Вс«Разговоре с Ф. В. Булгариным» Кюхельбекер пояснил свое отношение к Байрону: «Байрон однообразен, и доказать сие однообразие нетрудно. Он живописец нравственных ужасов, опустошенных душ и сердец раздавленных: живописец душевного ада <...>. Не смею уравнить его Шекспиру, знавшему все: и ад и рай, и небо и землю, <...> который, подобно Гомеру, есть вселенная картин, чувств, мыслей и знаний, неисчерпаемо глубок и до бесконечности разнообразен, мощен и нежен, силен и сладостен, грозен и пленителен!» (Мнем. 1824. Ч. 3. С. 172—173).

• ⁷ Речь идет о поэмах «Руслан и Людмила» (отд. изд. 1820 г.), «Кавказский пленник» (отд. изд. 1822 г.) и «Бахчисарайский фонтан» (отд. изд. 1824 г.).

• ⁸ Издатель «Северного архива» — Ф. В. Булгарин.