Скачать текст произведения

Измайлов Н.В. - Пушкин и В.Ф. Одоевский.


ПУШКИН И В. Ф. ОДОЕВСКИЙ

Вопрос об отношениях Пушкина к его современникам-писателям занимал всегда важное место в пушкиноведении; но рассматривался он почти всегда или в плане биографическом, или с точки зренияЊ«влияний». Как в том, так и в другом случае Пушкин был центром, от которого разнообразные нити расходились по периферии: для биографов поэта современники его являются или друзьями, почитателями и соратниками, или врагами, завистниками и зоилами; для исследователей влияний существуют лишь предшественники, расчищающие ему дорогу, или последователи, от него исходящие и ему подражающие. Лишь новейшие историко-литературные изучения, разрушая эти представления, дают иное освещение, открывают более точные исторические перспективы. Пушкин, как одно из слагаемых в общем литературном, очень разнородном, движении 1820—1830-х годов, как один из деятелей, неизмеримо, конечно, превосходящий других силою своего дарования, но не поглощающий остальных течений, то его признающих, то с ним борющихся и от него отталкивающихся, — вводится в общее историческое русло; вместе с тем и рельефнее выступают окружающие его деятели.1

Одним из таких современников, наиболее своеобразных и значительных, является в 1830-х годах В. Ф. Одоевский. Он не был интимным другом Пушкина, как Дельвиг или Жуковский, ни постоянным, долголетним литературныј собеседником и поверенным, как Плетнев или Вяземский, не принадлежал вообще к близкому окружению Пушкина. Много лет спустя он сам так определял свои отношения к великому поэту: «Мы познакомились не с ранней молодости (мы жили в разных городах), а лишь перед тем временем, когда он задумал издавать „Современник“ и пригласил меня участвовать в этом журнале; следственно, я, что называется, товарищем детства Пушкина не был; мы даже с ним не были на ты — он и по летам и по всему был для меня старши́м; но я питал к нему глубокое уважение и душевную любовь и смею сказать гласно, что эти чувства были между нами взаимными».2 Писанное почти четверть века после смерти Пушкина и фактически (в хронологическом отношении) не вполне точное, это признание верно передает самую сущность отношений обоих писателей: почва их сближенић — чисто литературная, и в области литературной и журнальной работы развиваются и укрепляются отношения. В этой плоскости прежде всего они и должны быть рассмотрены.

История знакомства Пушкина и Одоевского небогата фактами. Сводка их делалась не раз,3 а краткий, но полный фактический обзор и анализ по существу даны в исследовании об Одоевском П. Н. Сакулина.4 Тема эта, однако, разработана у П. Н. Сакулина по необходимости суммарно и лишь мимоходом — в ряду других однородных вопросов об отношениях Одоевского к современной литературе — русской и западной. Результат› анализа поэтому касаются только «влияния» Пушкина на Одоевского и формулированы отрицательно: «Одоевский, — говорит П. Н. Сакулин, — благоговел перед Пушкиным» и «внимал советам гениального учителя поэзии». Но «о каком-либо подражании Пушкину со стороны Одоевского не может быть и речи... <суть дела> в общем влиянии Пушкина как художника. Одоевскому ни у кого не нужно было учиться высокому пониманию искусства, но непосредственное общение с гениальным поэтом должно было придавать бо́льшую осязательность его эстетическим идеям, помогать осмыслению совершавшегося на его глазах литературного процесса и во всяком случае было чрезвычайно поучительно для самого Одоевского как писателя. Пушкин ценил литературный талант Одоевского и направлял его в сторону реализма и объективности...».5 Вывод этот в одной своей части неоспорим: подражания Пушкину у Одоевского нет; но в другой части формула, слишком общая, кажется и недостаточной и неясной: не как учителя и ученика, не как центральное светило и спутника нужно рассматривать обоих писателей, но как представителей двух разных миропониманий, двух литературных школ, двух направлений в истории русской художественной прозы.

Прежде чем перейти к рассмотрению этой задачи, следует напомнить хотя бы некоторые главные факты из истории их отношений.

Литературные связи Пушкина с Одоевским возникли гораздо раньше их личного знакомства. Еще живя в Михайловском, опальный поэт должен был слышать о молодом любомудре, читая его апологи и статьи в альманахе «Мнемозина», который издавался Одоевским совместно с лицейским товарищем Пушкина — Кюхельбекером в 1824—1825 гг. Когда Пушкин вернулся в Москву, в конце 1826 г., Одоевский уже был в Петербурге, и знакомство их не могло состояться.6 Но оба они приняли участие в основанном тогда «Московском вестнике», и Пушкин, желавший быть одним из негласных редакторов его, исправлял критические статьи Одоевского-писателя, младшего и по летам, и по литературной работе, и по журнальному опыту.7 «Немецкой метафизике» «любомудров», любимой Одоевским, Пушкин не только не сочувствовал, но, по собственному признанию, «ненавидел и презирал ее»;8 все же он ценилЃ«Московский вестник», как честный и серьезный журнал, и думал сделать из него свой критический орган (что, как известно, ему не удалось), а в статье Одоевского, предназначенной для этого журнала, «нашел много умного, справедливого», хотя «автор не знает (журнальных) приличий».9 В журнале он быстро разочаровался, но Одоевского как серьезного критика-публициста продолжал ценить и много позднее, в эпоху издания «Современника». Появление в «Северных цветах» на 1831 г. повести Одоевского «Последний квартет Бетховена» — первой, напечатанной им, повести (точнее, новеллы) в собственном смысле — было встречено Пушкиным с большим сочувствием: «едва когда-либо читал» он, по его отзыву, «на русском языке статью столь замечательную и по мыслям и по слогу» и видел в Одоевском писателя, обещающего «стать на ряду с прочими европейцами, выражающими мысли нашего века».10 Личное знакомство их произошло, очевидно, зимою 1829/30 г., когда Пушкин провел в Петербурге более трех месяцев, занимаясь делами «Литературной газеты»,11 а укрепилось, вероятно, с конца 1831 г., когда Пушкин стал постоянным обитателем Петербурга, и они могли встречаться в литературных и светских салонах. Первый письменный след знакомства относится к марту 1833 г.: дело касалось литературного чтения у Одоевского, и по письмам их видно, что знакомство носит еще сдержанно-светский характер.12 Осенью 1833 г. Одоевский предложил Пушкину, находившемуся в то время в Болдине, издать втроем, совместно с Гоголем,Њ«Тройчатку» или «Альманах в три этажа», где бы на долю Гомозейки (Одоевского) пришлось описание «гостиной», на долю Рудого Панька (Гоголя) — «чердака», а на долю Белкина (Пушкина) — «погреба». Но Пушкин, поглощенный завершением и обработкой «Медного Всадника», подготовкой истории Пугачева и рядом других творческих работ, отклонил предложение, не вызвавшее в нем никакого сочувствия и по существу, что ясно видно по тону его ответного письма Одоевскому — дружески-фамильярному, но вместе с тем очень ироническому.13

Письма и записи в дневнике Пушкина в марте 1834 г. отражают участие его с Одоевским в важном литературном событии того времени — в собрании, созванном для основания издания Энциклопедического словаря Плюшара. Замечательно, что Пушкин с Одоевским явились и выступили здесь совместно, как два единомышленника и союзника, и оба проявили одинаково критическое отношение к изданию.14

В апреле 1835 г. Одоевский вновь обратился к Пушкину с предложением совместного издания — на этот раз журнала под названием «Современный летописец политики, наук и литературы» и набросал проект плана его.15 Одоевский, как и Пушкин, всегда тяготел к журналистике и считал ее одною из форм общественного служения писателя, одною из важнейших сторон деятельности его, если он желает быть проводником просвещения и литературного развития. План Одоевского не осуществился, но Пушкин в конце того же года приступил к изданию трехмесячного сборника журнального типа «Современник» под своей единоличной редакцией, но при близком, и творческом, и редакционно-техническом участии Одоевского.

Переписка их показывает, как велико было это участие. Одоевский, когда Пушкин уезжал из Петербурга, брал на себя все сношения с авторами и типографией, корректирование и планировку книги, денежную часть и проч.16 Из писем Пушкина видно, что он очень ценил сотрудничество Одоевского, хотя относился к нему двойственно. Художественные произведения Одоевского, предназначенные для «Современника», вызывали в нем часто сомнения и возражения, но критические — скорее публицистические — статьи его Пушкин, видимо, принимал вполне и одну из них называл «дельной, умной и сильной».17 По смерти Пушкина Одоевский был в числе друзей поэта, взявших на себя продолжение издания «Современника» на 1837 г., и деятельно участвовал в ведении журнала.

Близкое участие Одоевского в издании пушкинскогСовременника» — и участие не только в организационно-технических делах, но и в самых важных, принципиальных вопросах, которые можно назвать «литературной политикой» журнала, — видно из того, что он, как очень убедительно доказывает В. Г. Березина, является автором анонимной статьи, помещенной в «Северной пчеле» почти одновременно с выходом в свет 1-го тома пушкинского журнала, под заглавием «Несколько слов о „Современнике“».18 Статья представляет собою горячую защиту позиции журнала против нападок Сенковского, — защиту, основанную на том, что имя его издателя — Пушкина —р«имеет в себе нечто симпатическое (т. е. равнозначащее, — Н. И.) с любовью и гордостью народною» и одно заключает в себе целую программу журнала.

Статья, очевидно, была написана по прямому заданию Пушкина — и даже считалась некоторыми исследователями написанной им самим.

Самым значительным печатным выступлением Одоевского, посвященным Пушкину, является, конечно, — как это теперь общепризнано, — патетическое и горестное, необычайно весомое, при всей его краткости, надгробноЁ слово о только что погибшем поэте: «Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в средине своего великого поприща <...> Пушкин! наш поэт! наша радость, наша народная слава! <...> », с многозначительной пометой: «29 января, 2 ч. 45 м. пополудни». Автором этих строк, помещенных без подписи в «Литературных прибавлениях к „Русскому инвалиду“» (1837, № 5, 30 января), долгое время считался редактор этого еженедельника, А. А. Краевский, хотя многим это и казалось маловероятным. В 1913 г. П. Н. Сакулин высказал предположение, что «м.<ожет> б.<ыть> этот некролог написан <Одоевским>», который «принимал тогда ближайшее участие в этом журнале (т. е. «Литературных прибавлениях...» — Н. И.)».19 Значительно позднее Р. Б. Заборова убедительно доказала авторство Одоевского — и теперь оно не вызывает сомнений.20

Помимо всего этого, помимо переписки с Пушкиным, Одоевский оставил еще существенный памятник своих отношений к Пушкину — несколько статей о нем, законченных и в набросках. Ни одна не увидела света прN жизни поэта. Одна — критический разбор «Капитанской дочки» — была только задумана,21 другая набросана и не закончена,22 третья не могла быть напечатана в момент написания и появилась в свет значительно позже.23

Остановимся на второй из них. Одоевский отказывается подходить с каким бы то ни было анализом к «величайшему произведению Естественного Художества — Поету»; те, кто верно понимают, что значит восприятие поэзии, — те лишь «безотчетно любуются великим художником, ибо он говорит им тем языком, которого нельзя передать словами, он беседует с теми силами, которые углублены в безднах души, которые человек иногда сам в себе не ощущает, но которые Поет ему должен высказать, чтоб он их понял». Самое художественное восприятие есть «род религиозного акта, совершаемого душою в своем неприступном святилище»; поэтому Одоевский отрицает и пользу исследований, посвященных изучению художественных произведений: «Кто не открыл в душе своей тех объятий, которые жаждут художественного поцелуя, — для того эти исследования не понятны. Собирать ошибки, заблуждения поэта есть Византийский педантизм; думать, что можно кому-нибудь писать по образцу поэта, — есть ребячество, в которое могли впасть лишь французы»... «Пред великим художником важно и полезно лишь одно чувство: благоговение». Вся эта лирико-философская статья — в характеристике значения поэта и поэзии и в определении сущности художественного восприятия — близко примыкает к рассуждению о современном состоянии поэзии в «Русских ночах» и представляет более подробное развитие некоторых его положений.24 Одоевский видел в Пушкине чистейшее воплощение идеала поэта как продукта высшей деятельности человеческого духа, как провидца, обладающего непосредственным знанием и в полной мере способностью передавать свои постижения. В такой постановке, подчеркнутой высокой патетикой напряженно-эмоциональной и вместе с тем отвлеченной речи, лирически обращенной к «Поэту» — абстрактному понятию, лишь приложенному к Пушкину, но не конкретизированному в нем — исчезают и стираются, даже сознательно отвергаются, линии действительных, земных отношений. Это и дало повод П. Н. Сакулину говорить лишь о «благоговении» Одоевского перед «солнцем русской поэзии» и об «общем влиянии на него» Пушкина. Исходя из иного, фактически более точного, литературно-исторического материала, приходится строить несколько иную картину литературных отношений обоих писателей.

Материалом здесь должны служить более всего эпистолярные высказывания обоих писателей, относящиеся к их произведениям, а также некоторые мысли их критических статей. Почти все они — высказывания и статьи — относятся к периоду общей работы в «Современнике» — к 1836 г. В журнале Пушкина были напечатаны Одоевским две статьи: «О вражде к просвещению, замечаемой в новейшей литературе» (кн. II) и «Как пишутся у нас романы» (кн. III). Обе они вызвали одобрительный отзыв Пушкина, желавшего сначала поместить их в одной (II) книге «Современника», и выделившего статью о «некоторых романах» (как он сам ее называет) в следующий том, вероятно, по техническим условиям, а также и по желанию самого Одоевского, заведовавшего составлением II книги журнала в отсутствие Пушкина. Статья «О вражде к просвещению» предназначалась Пушкиным для начала книги журнала («думаю 2 № начать статьею вашей, дельной, умной и сильной», — пишет он Одоевскому), следовательно, как передовая, программная. Отодвинутая в середину книги, она все же сохранила программное значение, будучи единственной в ней статьей общего теоретического характера. Статья Одоевского должна была быть для Пушкина приемлемой и совпадала с его взглядами в своих главных утверждениях. Она не давала, конечно, полного выражения литературного направления «Современника»; но, говоря о современной литературе, Одоевский высказал ряд мыслей, которых Пушкин не мог не разделять. Одоевский в своей статье выступил с резким протестом против внесения в русскую литературу несвойственных ей, подражательных, заимствованных с Запада — преимущественно из Франции — литературных жанров и тем: исторического романа, сделанного по пересказам и выдержкам из Карамзина, где «смотришь — русские имена, а та же французская мелодрама», и где древнерусские нравы, неизвестные сочинителям, списаны с нравов «нынешних извозчиков»; «нравственно-сатирического рода», который на Западе представляет собою «чудовищный род литературы, основанный на презрении к просвещению, исполненный ребяческих жалоб на несовершенство ума человеческого». «Все это», однако, «до некоторой степени понятно в престарелой Европе и имеет свое значение», но все это бессмысленно и не имеет почвы у нас, в России, где просвещение едва начинает укореняться, а где, между тем, подражатели западным образцам на него нападают; подражают же у нас в особенности нынешней французской литературе, перенимая «без милосердия» ее «нелепый выбор предметов, напыщенный, натянутый слог и даже самую неблагопристойность», хотя в то же самое время те же авторы «без милосердия нападают на французских романистов» — очевидный намек на Сенковского-Брамбеуса с его отношением к французской «юной словесности» — В. Гюго, Ж. Жанену, Евг. Сю и др. и на Булгарина с его «нравственно-сатирическим романом» о Выжигине. Протестует, наконец, Одоевский и против перенесения целиком в нашу литературу модного в Европе «фантастического рода», представляющего у нас «бред, холодно перенесенный из иностранной книги», тогда как он «может быть, больше нежели все другие роды, должен изменяться по национальному характеру» — тирада, направленная опять-таки против Сенковского, отчасти Погорельского и его подражателей. Отмечает он, наконец, и то, что критика наша сама содействует распространению этой подражательной литературы, потому что «ее дело в том, чтобы книги, т. е. собственные ее, продавались» — еще указание на Сенковского и особенно на Булгарина. Вся статья, направленная, таким образом, преимущественно против подражателей новой французской литературе, выражает резко отрицательный взгляд на нее, присущий Одоевскому. Пушкин, относясь также отрицательно к ряду ее явлений — в частности, к В. Гюго (см., например, статью «О Мильтоне и Шатобриановом переводе Потерянного Рая», напечатанную в V томе «Современника» уже по смерти Пушкина), не разделял, однако, выставляемых против нее некоторой частью критики огульных обвинений, выразив против них резкий протест в статье «О мнении М. Е. Лобанова о духе словесности...», помещенной в III книге «Современника», т. е. следующей за книгой со статьей Одоевского. Но мнения последнего о русских подражателях французской школе, о нравственно-сатирических романах Булгарина, фантастических повестях Сенковского и проч. — всецело им разделялись. Также вполне в его духе было и осуждение, вынесенное Одоевским историческим романам, в которых современный читатель — «потомок Ярославичей читает изображение характера своего знаменитого предка, в точности списанное с его кучера», и против «демократического духа», «у нас обратившегося в безусловные похвалы черни и в нападки на высшее общество, большею частью недоступное нашим сатирикам» — о чем так часто говорил сам Пушкин еще в эпоху «Литературной газеты», а теперь печатая в III книге «Современника» «Родословную моего героя», как «Отрывок из сатирической поэмы».