Скачать текст произведения

Измайлов Н.В. - Пушкин в работе над "Полтавой". Часть 8.

8

Черновая рукопись Третьей песни «Полтавы», занимающая более десяти листов (21 страницу) тетради, почти везде в два столбца,205 идет без перерывов и без существенных отличий от окончательной (наборной) беловой в ее первой редакции. Творческая мысль поэта движется здесь так стремительно, таким бурным потоком, что мы видим в рядЋ мест несколько параллельных, отрывочных и перекрещивающихся редакций, отражающих все напряжение творческих сил поэта, где образы так богаты, так многочисленны (но притом не противоречат по смыслу и направленности друг другу!), так быстро являются и чередуются, сменяя одни других, что не успевают целиком ложиться на бумагу и не находят себе сразу законченного выражения. К таким местам рукописи в особенности подходит данное когда-то Б. В. Томашевским классическое определение пушкинских черновиков как «стенограммы творческого процесса».206

Характерным примером необычайной стремительности творческого процесса является работа Пушкина над центральным эпизодом Третьей песни поэмы, составляющим кульминацию всего произведения, недаром названногЋ «Полтавой», — работа над одной страницей с описанием начала Полтавского боя.

Предыдущая страница (л. 621) занята великолепным описанием появления Петра — полководца и созидателя, уверенного в правоте своего дела, в том, что он должен победить. Здесь характерен ряд вариантов, рисующих уверенность вождя, несмотрє на всю трудность и опасность «главного сраженья», в близкой и несомненной победе, подготовленной утренним боем (V, 276—277):207

Теперь за дело! из шатра
Вождей толпою [окру<женный>]
Выходит Петр — его глаза
Горят как божия гроза —
Его чело блестит победой...

Перевернув лист, Пушкин начал на середине страницы (л. 622) набрасывать строки, разительно контрастные изображению Петра, явившегося со своими сподвижниками перед войсками: появление перед шведами Карла XII, уже заранее сомневающегося в успехе и предчувствующегЃ неизбежность поражения:

И перед синими рядами
Своих воинственных дружин и т. д.,

как в окончательном тексте (V, 282—283; см. «Полтаву», п. III, ст. 216—222).

Вдруг — слабым манием руки
На битву двинул <он> полки.208

До сих пор работа поэта идет уверенно, как будто эти стихи (кроме двух последних) продуманы заранее, совпадая почти с окончательным текстом. Но затем, остановившись, он возвращается к изображению состояниџ погруженного тихо в думу короля и сбоку от этого текста записывает его развитие:

Внезапно <? > взор209 изобразил
Необычай<ное> волненье210
[Казалось бой <? > его то<мил>]211
[И близкий сердцу]
[Ему впервой] недоуменье

Эти стихи остались здесь неотделанными — но позднее, вероятно в процессе переписки первой, не дошедшей до нас беловой, вошли обработанными в окончательный текст:

Смущенный взор изобразил
Необычайное волненье.
Казалось, Карла приводил
Желанный бой в недоуменье...

(«Полтава»,  п. III,  ст. 223—226)

Вслед за этими набросками записан еще стих:

И Царь полки свои повел

Он тотчас зачеркнут, а под ним твердо и уверенно записана лапидарная, звучащая как удар стали о сталь формула, обведенная (почти единственный случай в пушкинских черновиках) четырехугольной рамкой:

И грянул бой! Полт.<авский> бой...

Эта формула развернута ниже еще в двух стихах, введенных затем, с повторением первого, в общую рамку, резко выделяющую их из запутанного черновика:

И с ними Царские <дружины>
Сошлись в молчаньи средь равнины
И грянул бой По<лтавский> бой!..

Ниже следуют наброски, почти полностью зачеркнутые и оставленные вне рамки:

[Гром пушек] Грохот барабанов212

Таково основное содержание страницы, посвященной началу Полтавского боя. Недаром именно этот момент творческого подъема поэта запомнился достоверной свидетельнице созданияЩ«Полтавы» — Анне Петровне Керн — и отражен в написанных через тридцать лет ее воспоминаниях.213 Недаром также П. В. Анненков, прекрасный чтец пушкинских черновиков, их тонкий знаток и исследователь, выбрал именно эту страницу для иллюстрации своего знаменитого издания: он вырезал лист 62-й, сделал на нем надпись карандашом,214 сложил пополам и отправил в литографию. Литографированное fac-simile, исполненное довольно удачно, — насколько это было возможно при тогдашней ручной технике, — приложено было к I тому издания (СПб., 1855) и затем — к счастью — подлинник возвращен на место (что делалось далеко не всегда!).

Но текст, занимающий страницу, этим не ограничивается.

Описание Полтавского боя продолжено на следующей странице (л. 631—V, 284—286), где, после изображения вождей, наблюдающих битву (п. III, ст. 247—252),215 поэт ввел два вставных, важных для общей концепции поэмы, эпизода. Первый — о старом Палее, противнике Мазепы, возвращенном теперь Петром из ссылки:

Но близ великого царя
Кто воин сей под сединами? —

Эпизод здесь сначала изложен кратко, всего в шести стихах, но затем продолжен и развит на предшествующей странице (л. 622), вокруг уже написанного текста.216 Рассказ о Палее, узнавшем в неприятельских рядах своего врага — Мазепу, — вводит в действие и гетмана — но уже в иной функции: в то время как Мазепа,««в думу погруженный», наблюдает за битвой, на него устремляется «с саблею в руках, с безумной яростью в очах» молодой казак, когда-то любивший Марию и посланный тогда гонцом с доносом «на гетмана злодея царю Петру от Кочубея» — эпизод, не имеющий себе документального подтверждения (тем более, что Мазепа не наблюдал за ходом сражения, а ожидал его результатов далеко в тылу шведских войск), но принадлежащий всецело творческому воображению Пушкина. Казак застрелен Войнаровским — племянником Мазепы и героем поэмы Рылеева, о которой тем самым напоминает поэт. Умирая, он потухшим взором

Еще грозил  врагу России;
Был  мрачен  помертвелый  лик,
И имя  нежное  Марии217
Чуть лепетал еще  язык

(«Полтава»,  п. III, ст. 223—226)

Как видно, этот эпизод еще раз, и притом в самый важный, кульминационный момент поэмы, связывает воедино обе ее сюжетные линии — историческую и любовную. Теперь, после казни Кочубея и гибели молодого казака, бывшего соперника Мазепы в любви к Марии, поэту остается открыть судьбу самой дочери Кочубея, исчезнувшей после смерти отца, — с тем чтобы нанести последний, сокрушающий удар изменнику-гетману, виновнику гибели обоих, уже испытавшему политическое крушение в Полтавской битве: это будет сделано в драматической сцене ночного появления безумной Марии перед ее прежним любовником, бегущим с поля сражения.

Дальнейший ход работы над черновым текстом, после эпизода покушения молодого казака на Мазепу, идет в таком же бурном, стремительном темпе, со множеством намеченных и отброшенных вариантов, с повторением отдельных отрывков, с возвращениями на уже заполненные страницы. Общее построение этой заключительной части, твердо и ясно намеченное в творческом сознании поэта, не отличается существенно от окончательного текста. Но работу свою поэт продолжал вплоть до публикации поэмы, отшлифовывая текст и местами сокращая. Наиболее важное сокращение, сделанное уже в окончательной беловой (наборной) рукописи, касается речи безумной Марии, обращенной к Мазепе: из нее вычеркнуты слова о свадьбе, для которой «Алтарь готов в веселом поле», т. е. ряд представлений, где трагически путаются в ее затемненном сознании казнь отца и желанная, но не состоявшаяся свадьба ее с любовником-гетманом.218

Другой характерной особенностью чернового текста последних стихов поэмы является желание Пушкина связать следы, оставленные Карлом XII и Мазепой в Бендерах, со своими личными воспоминаниями о поездке туда в 1824 г. В черновой рукописи (на л. 671) мы видим попытку говорить от первого лица, т. е. передать свои собственные впечатления:

Напрасно  гетмана  могилу
Я  [в думу погружен  искал]

       (V, 307)

Но эта попытка, быть может слишком напоминавшая лирическое заключение «Бахчисарайского фонтана» (IV, 169—171), тотчас оставлена, и только первоначальный «путник молчаливый» был заменен определением «пришлец унылый» (п. III, ст. 448), т. е. образом романтического путешественника в духе байроновского Чайльд-Гарольда, каким чувствовал себя Пушкин во время своей поездки с Липранди.

Стихами о «пращурах казненных» — Кочубее и Искре, о которых потомкам говорят шумящие в Диканьке древние дубы, насажденные их друзьями,219 — заканчивается черновая рукопись Третьей песни, т. е. весь основной черновик поэмы. В первую беловую (точнее: перебеленную) рукопись они, по-видимому, не вошли, как и все вообще послесловие (ст. 425—471 печатного текста), отсутствующее и во втором беловом автографе.220 Лишь при подготовке поэмы к печати (в неизвестной нам рукописи) послесловие было обработано — и заключительными стихами стал отрывок о Марии, коротко намеченный в черновике:

Но  дева  грешная — Преданья
О <ней> молчат — Ее<?> страданья <?>
Ее судьба ее конец

<Непроницаемою  тьмою
От  нас  закрыты>221

Таким образом, еще раз — и именно в заключении, в самом важном, так сказать, итоговом месте поэмы — указывается на глубокое значение любовной линии ее, неразрывно связанной с исторической линией, с Петром и Карлом, с Кочубеем и Мазепой. Выдвижение темы «дочери преступницы» на заключительное, ответственное место существенно для понимания общей концепции «Полтавы».