Модзалевский. Письма Пушкина. (Предисловие к изданию писем 1926г.)

Письма Пушкина — одно из удивительнейших проявлений его гения.

Л. Н. Майков.

«Письма, в точном значении слова, суть разговоры или беседы с отсутствующими. Они заступают место изустного разговора, но заключают в себе речи одного только лица». Так определялось понятие о письме в старинной Риторике Греча, составленной по сочинениям лучших немецких теоретиков, при чем письма, как род прозаических произведений, ставились в ней первым из семи классов сочинений в прозе, и им приписывались следующие черты: «Изустный разговор имеет свойства неприготовленного, непринужденного, безыскусственного сочинения, — и сии же качества составляют необходимую принадлежность всякого хорошего письма. Между ими есть, однако, и разность: действие письма прочнее; разговор же получает более выразительности от голоса, которым произносится, и от сопровождающих оный телодвижений. Из сего видно, что в письме должно быть разборчивее в употреблении и расположении слов, и стараться о полном и ясном выражении и размещении мыслей. При сочинении писем должно следовать правилу: пиши так, как стал бы говорить в сем случае, но говори правильно, связно и приятно». ¹

Этими положениями уже более ста лет тому назад определялось высокое значение писем вообще, — этих, по выражению нашего современники, «минутных, но животрепещущих показателей о времени и о лицах, которые их писали». ² Значение писем писателя, деятеля литературного, соответственно, конечно, еще выше: помимо того, что на них надлежит смотреть как на часть литературного наследия писателя, — они — лучший и надежнейший источник для понимания ег„ личности и всего труда его жизни. Письма раскрывают перед нами скрытую от всех половину существа писателя, обнажая самые сокровенные стороны его души и ума. В своих художественных произведениях писатель обращается к безликому образу «читателя», перед ним — огромная аудитория, в которой он не различает отдельных лиц, — он говорит для «всех», имеющих уши, чтобы слышать. В частной своей переписке он беседует лишь с данным своим корреспондентом, только ему поверяет он свои, подчас самые интимные помыслы и идеи, вызывает его на частную беседу и обмен суждениями, дополняя, таким образом то, что выразил для всех, «urbi et orbi», в том или другом своем произведении. Общий тон частных писем лучше, чем какой-либо другой материал, дает нам возможность составить о писателе, которого мы не знаем лично, определенное и ясное представление, ощутить самую сущность его личности, понять его психический, внутренний мир, его миросозерцание и душевное настроение, войти с ним как бы в непосредственное, интимное общение; в самом слоге писем, в манере изложения, в его тоне он весь как на ладони: недаром еще Бюффон сказал, что «по слогу можно узнать человека». ³

Все сказанное относится до внутреннего мира писателя, до сокровенного «святая святых» его души, — и в этом отношении значение писем неоспоримо. Но столь же велико оно, это значение, и для знакомства с биографией писателя, с внешними фактами его жизни, с условиями и обстановкой его труда и творчества, с приемами его работы, с внешней историей его произведений, с судьбою его друзей, близких, членов семьи и т. д. и т. д. Это — зеркало, в котором искренний (а порою — даже и не искренний) человек, а писатель — в особенности, — отразится ясно, ярко и верно. ⁴ «Сочинитель в печати чуть ли не актер на сцене. В сочинении все-таки невольно выглядывает сочинитель. В письмах же человек более налицо», — писал некогда кн. П. А. Вяземский. ⁵

Все сказанное вообще о письмах особенно относится к письмам Пушкина. В ряду оставленного им наследия они давно уже и по достоинству заняли определенное место своим огромным, относительным и безотносительным значением, как ценнейший литературный клад и как надежный и первоклассного значения материал биографический, историко-литературный и исторический, равного которому мы не имеем и не знаем. Уже первый по времени биограф Пушкина — его преданнейший друг и высокообразованный литератор — Плетнев — в некрологической статье своей «Александр Пушкин» отметил это высокое значение писем Пушкина, как драгоценного первоисточника для понимания Пушкинского творчества и нравственной сущности поэта и для детального знакомства с его биографией, внешней и внутренней. В этом неоцененном источнике для суждения о Пушкине и его мнениях, перед нами проходит Пушкин — поэт и писатель, Пушкин — литературный критик, Пушкин — политик, Пушкин — остряк и верный друг своих друзей, Пушкин — любящий муж и отец, Пушкин — преданный и заботливый брат, Пушкин — мудрец и дитя страстей, Пушкин в официальных и светских своих отношениях... Вся многосторонняя душа, весь глубокий ум поэта сказывается в его письмах, и чтение их наполняет восторгом и умилением каждого, кому доступно понимание подобного чтения. «Всякое вновь находимое письмо Пушкина, — писал некогда покойный П. И. Бартенев: — это нам милый загробный его голос: Россия и поныне еще не может забыть, чего она в нем лишилась». ⁶ Книга писем Пушкина должна быть настольною книгою у каждого читателя высокого и развитого художественного вкуса. В ней — лучшая его биография.

«Когда мне бывает тяжело и скверно, — писал один публицист в очерке «Письма Пушкина», — «я нахожу поддержку в умнейшей из умных русских книг, — в «Письмах Пушкина». Я не знаю на русском языке книги более умной, более глубокой, более поучительной и более прекрасной в своей непосредственности. Настоящая, а не вымышленная русская жизнь, пройдя через призму великого ума и русского сердца, вылилась в этих письмах не в архитектурные формы построений художественной словесности, а в блестящие пятна вечно живых акварелей, в короткие фразы, которые кажутся стальными орудиями мысли». ⁷

* * *

Пушкин писал письма легко и охотно, предаваясь им, как одному из средств проявления во-вне своего пылкого ума и сердца, которые постоянно искали у него исхода и, особенно в молодые годы, жаждали общени… с теми, к кому в данный момент влекли его те или иные интересы — литературные или личные. К письмам своим относился он очень серьезно: иногда совершенно частные, даже любовные и шутливые письма свои набрасывал он предварительно на-черно ⁸ и подвергал их строгой стилистической обработке и отделке. Несомненно, что еще в раннем детстве, а потом и на школьной скамье учился он искусству писать письма, — искусству, серьезно культивировавшемуся еще в старшем поколении современных ему отцов и дедов, которые в стиле и слоге своих писем оставили нам следы своей эпохи и своего воспитания, образования и литературных вкусов, приемов и навыков.

Здесь Пушкин, без сомнения, был учеником Карамзина, Батюшкова и Жуковского, в свою очередь воспитавшихся на образцах своей эпохи, — преимущественно западных, и давших ему, еще мальчику и юноше, высокие примеры эпистолярного слога в «Письмах Русского Путешественника», в очерках в виде «писем» и в рассуждениях на различные темы... ⁹

К сожалению, мы не знаем ранних писем Пушкина, — и одно сухое, официальное письмо его, — самое раннее из дошедших до нас, — 1815 года, к И. И. Мартынову, не дает возможности судить об эпистолярном стиле юного Пушкина. Но уже в письме к Вяземскому, втором из известных, от 27 марта 1816 г., мы чувствуем настоящего Пушкина — живого, остроумного и пылкого, пропитанного литературными интересами и ими дышащего.

Как понимал Пушкин свои письма, что он сам в них видел? В стихотворении еще 1821 г. — Кишиневского периода, — «К моей чернильнице», он обращался к последней, — а в сущности — к себе самому, — с призывом оставить «привычные затеи — и дактиль, и хореи» — для прозы почтовой и определял содержание последней, приглашая передать бумаге «минуты хладной скуки, сердечной пустоты, уныние разлуки, всегдашние мечты», свои «надежды, чувства, — без лести, без искусства», и утешать сердца «друзей души» «болтливостью небрежной и ветреной и нежной». Содержание дружеской переписки Пушкина было, конечно, и шире, и глубже указанных тем, но самоопределение поэта важно для нас, как единственная ранняя автохарактеристика эпистолярных сношений поэта, из которых дошло до нас, увы, так досадно-мало...

Пушкин, несомненно, сам прекрасно понимал значение своей дружеской переписки, и мысль о возможности использования ее в прямых литературных целях не была чужда и ему самому. В «Северные Цветы на 1826 г.» он дал Дельвигу для напечатания свое письмо к нему о путешествии по Крыму (от декабря 1824), а в том же альманахе на 1828 г. напечатал свои «Отрывки из писем, мысли и замечания»; наконец, в 3-м издании «Бахчисарайского Фонтана», 1830 г., он сам перепечатал, в качестве комментария к поэме, упомянутое ранее письмо свое к Дельвигу о путешествии по Крыму. ¹⁰ Через полгода после смерти своего друга

Дельвига (1831) он писал М. Л. Яковлеву: «На днях пересмотрел я у себя письма Дельвига; может быть современем это напечатаем. Нет ли у ней (т.-е. у вдовы) моих к нему писем? Мы бы их соединили». ¹¹ Затем, спустя год, он, полушутя, писал жене своей из Москвы:‹«Вчера был у Вяземской, у ней отправлялся обоз, и я было с ним отправил к тебе письмо, но письмо забыли, а я его тебе препровождаю, чтоб не пропала ни строка пера моего для тебя и для потомства». ¹²

О том, что Пушкин ценил и любил письма вообще и о том, как относился он к своей переписке и как берег ее, у нас есть два указания. Плетнев в письме к Жуковскому от 17 февраля 1833 г. писал:–«Вы теперь в праве презирать таких лентяев, как Пушкин, который ничего не делает, как только утром перебирает в гадком сундуке своем старые к себе письма, а вечером возит жену свою по балам»... ¹³ С другой стороны Анненков, в своих‰«Материалах для биографии Пушкина», тоже удостоверяет, что поэт берег письма к себе «почти от всех знаменитостей Русского общества так же тщательно, как и записочки от старой няни своей, Арины Родионовны». ¹⁴

Некоторые современники, в свою очередь, умели дорожить письмами Пушкина. Так, напр., А. О. Ишимова, сообщив, по просьбе опеки над детьми и имением Пушкина, предсмертные письма к ней поэта, писаные 25 и 27 января 1837 г., для напечатания при «посмертном» издании его Сочинений, очень беспокоилась, что по выходе VIII тома, где письма эти были опубликованы, ей не возвращали подлинника одного их них. Она несколько раз обращалась к члену опеки Н. И. Тарасенко-Отрешкову с просьбою вернуть ей автограф, но не получала от него ответа, — и 21 марта 1839 г. прибегла с тою же просьбою к старшему члену опеки, графу Г. А. Строганову, с целью выяснить, цело ли письмо: «Ваше Сиятельство! — писала она, — я ценю слишком высоко это письмо, чтобы мне возможно было оставаться спокойною в этой неизвестности, и потому беру смелость покорнейше просить вас о возвращении мне листочка, почитаемого мною величайшею драгоценностию моею. Я уверена», добавляла она: «что Ваше Сиятельство, как просвещенный ценитель незабвенного поэта нашего, оправдаете беспокойство мое и не откажетесь употребить влияние ваше на тех, от кого зависит возвращение мне драгоценной собственности моей». ¹⁵

Тогда же и Погодин, один из горячих ценителей и поклонников Пушкина, историк по специальности и литератор по профессии, посылая кн. П. А. Вяземскому, для напечатания вґ«Современнике», стихотворение Пушкина «Герой», писал (11 марта 1837 г.): «Хорошо было бы, если бы вы объявили в «Современнике» желание, чтобы все, имеющие у себя письма Пушкина, относились к вам и присылали бы копии для напечатания. Надо сохранить всякую его строку. И так уже мы растеряли сколько! Вон, что делают в Германии: пять лет не наговорятся о Гёте»... ¹⁷

В так называемо쇫посмертном» издании Сочинений Пушкина редакторы, как мы уже указали, поместили, в конце последнего, VIII тома (изд. 1838 г.) два предсмертных письма поэта к А. О. Ишимовой — от 25 и 27 января 1837 г., снабдив их пространным пояснительным примечанием о том, по какому они поводу были написаны, и сопроводив замечанием: «Тон спокойствия, господствующий в этом [последнем] письме, порядок всегдашних занятий, не изменившийся до последней минуты, изумительная точность в частном деле, даже почерк этого письма, сохраняющий все признаки внутренней тишины, — свидетельствуют ясно, какова была сила души поэта». Итак, письма Пушкина уже тотчас после его смерти стали нести службу биографического первоисточника.

«Я все роюсь в своих старых бумагах и нахожу беспрестанно сокровища», — писал А. И. Тургенев в конце 1841 г. в своей «Хронике Русского в Париже»: «Передо мною два письма наших первоклассных поэтов: Батюшкова из Неаполя от 10 Генваря 1820 и Пушкина из Бессарабии от 21 Августа 1821 г. Письмо Пушкина не велико, но ноготок остер»... ¹⁸

Легкомысленный, но умный человек, при том горячо любивший брата и ценивший его, как поэта, Лев Сергеевич Пушкин в мае 1844 года писал П. А. Плетневу, — вероятно, в ответ на просьбу его о присылке для «Современника» каких-либо неизданных произведений Пушкина: «Между письмами брата находится у меня одно, писанное им ко мне в 21-м году. ¹⁹ Посылаю к тебе с него копию. Не располагаю, в удовольствие публики, его рукописными строками; но ты в праве, кажется, его напечатать в своем «Современнике». Повторяю давнишнюю мысль мою: не худо бы собрать сколько можно его писем к разным лицам, разумеется с большой осмотрительностью, и присоединить из них том к его сочинениям. ²⁰ Подумай об этом». ²¹

Но ни Плетнев не опубликовал посланного ему действительно замечательного письма Пушкина, ни Лев Пушкин не позаботился о собрании или хотя бы о сохранении писем брата — даже к себе, к отцу — тогда еще жившем‡ на свете, и к сестре, — ни первый редактор научного издания сочинений Пушкина — П. В. Анненков — не исполнил давнишней мысли Л. С. Пушкина; как мы увидим ниже, первая попытка такого отдельного тома писем была сделана лишь через 37 лет — в 1882 г., но к тому времени множество писем поэта уже затерялось или и совсем погибло...

Вскоре всё великое значение писем Пушкина должен был оценить первый ученый биограф поэта — П. В. Анненков ²².

Приведя несколько первых писем Пушкина, Анненков писал о «литературной переписке» поэта: «Из этого источника, на сколько он нам доступен, будем мы впоследствии приводить черты наиболее яркие; теперь же скажем, что, судя даже по немногим образцам, какие находятся в руках наших, переписка Пушкина с друзьями своими обнимала почти все почему-либо замечательные явления русской жизни и русской словесности». ²³ Возвращаясь далее снова к письмам поэта, Анненков писал: «Непрерывная литературная переписка с друзьями принадлежала к числу любимых и немаловажных занятий Пушкина в это время (1824—1826). Переписка Пушкина особенно драгоценна тем, что ставит, так сказать, читателя лицом к лицу с его мыслию и выказывает всю ее гибкость, оригинальность и блеск, ей свойственный. Эти качества сохраняет она даже и тогда, когда теряет достоинство непреложной истины или возбуждает сомнительный вопрос. Мы имеем только весьма малую часть переписки Пушкина, но и та принадлежит к важным биографическим материалам»...²⁴

Еще раз о письмах Пушкина Анненков высказался в своей книге «Пушкин в Александровскую эпоху». Вот что писал он здесь: «Еще одно слово о переписке Пушкина из деревни. Не подлежит сомнению..., что она составляет просто литературную драгоценность, объясняя отношения писателей той эпохи между собою и вопросы, их занимавшие. Но у ней есть и еще одно достоинство: она рисует нам самый образ Пушкина в изящном, нравственно-привлекательном виде. Тому, конечно, много способствует ее язык: это постоянно один и тот же блеск молодого, свежего, живого и замечательно основательного ума, проявляющийся в бесчисленных оттенках выражения. О главных мотивах, которые она разрабатывает, мы уже говорили прежде... Но и кроме своего содержания, переписка эта еще крайне поучительна в другом смысле: в ней нет ни малейшего признака какого-либо напряжения, не чувствуется ни малейшей капли того отшельнического яда, который обыкновенно накопляется в душе гонимых или оскорбляемых людей; напротив, все письма светлы, благородны, доброжелательны, даже когда Пушкин сердится или выговаривает друзьям и брату за их вины перед ним или перед публикой. Богиня добродушного веселья была ему знакома, конечно, не менее другой воспетой им богини, своей Музы. Они обе посещали его даже в минуту горя, тревог и сомнений. Действие переписки на читателя неотразимо, какое бы мнение ни составил он заранее о характере ее автора: необычайная, безыскусственная простота всех чувств, замечательная деликатность, — смеем так выразиться, — сердца, при оригинальности самых поворотов мысли и всех суждений, приковывают читателя к этой переписке невольно и выносят перед ним облик Пушкина в самом благоприятном свете». ²⁵

Сноски

¹ Н. И. Гречь, «Учебная книга Российской Словесности», ч. I, С.-Пб. 1819, стр. 52.

² П. Бартенев — «Русск. Арх.» 1908 г., № 4, обл.

³ Так Батюшков перевел (1815) выражение Бюффона: «Le style c’est l’homme»; см. Сочинения К. Н. Батюшкова под ред. Л. Н. Майкова, т. II, С.-Пб. 1887, стр. 175. Жуковский перевел это изречение: «слог есть человек» и прибавил: «Это совершенная истина: человек на бумаге такой-же точно, каков он есть в самой жизни. Если человек имеет ясные мысли, — и слог его ясен; если он чувствует сильно, — и слог его силен и горяч; если он много знает, — и в слоге его выражается это знание» («Русск. Арх.» 1867 г., ст. 1388). О значении писем самого Жуковского см. в статье нашей «Из переписки Жуковского» — в сборнике в честь А. И. Малеина: «Sertum Bibliologicum», Пгр. 1922, стр. 164—166.

⁴ Ср. наше предисловие к книге В. Г. Короленко: «Письма. 1888—1921». Под редакцией Б. Л. Модзалевского. Труды Пушкинского Дома при Российской Академии Наук, Пб. 1922, стр. 5—6.

⁵ «Русск. Арх.» 1876 г., кн. I, стр. 248. О том, какое большое значение имеют письма для биографа, желающего вернее узнать своего героя, и для всякого, кто хочет ближе с ним познакомиться, читаем в известной книге о Жорж Санд Вл. Каренина (В. Д. Комаровой): «Как напечатание писем важно для верного понимания той или другой великой личности, — доказательством тому служит переписка Пушкина. Сколько лиц примирилось с нашим великим поэтом, сколько людей поняли его, как человека, именно после прочтения тома его писем. Как многие из обвинений против него рассыпались при чтении иных его писем к жене и др., — писем, полных затаенной горечи и боли, вследствие того гнета, под которым он жил в те годы, — а до обнародования этих писем все только говорили о том, «как Пушкин любил грандёры и лез в них», и что «он. как Гёте, только и был придворный и хотел быть им». Какою светлою личностью, каким «мужественным умом» (слова Тургенева по поводу переписки Пушкина — «Полное собрание сочинений Тургенева», т. I, С.-Пб. 1883, стр. 430: «Предисловие к новым письмам Пушкина к жене») оказался он даже для всех тех, кто больше всех кричал про его отступничество и ретроградство! Боже мой! Да ведь это сознающий себя гений спасался от погибели, от того, чтобы не задохнуться и не пропасть, как пропали тогда Полежаев, Шевченко. Ведь не будь в нем этой сознающей и берегущей себя силы — он погиб бы не на 38 году жизни, а на 26-м, а может быть и ранее, его затерли бы, задавили и обстоятельства, и «надменные потомки», и «клевета ядовитая», и друзья, и враги, и все и вся...» Да простится нам это кажущееся отступление. Мы его предназначаем главным образом для тех, кто еще противится печатанию чьих бы то ни было писем, и повторим сказанное Тургеневым: «Когда дело идет о выяснении такой личности, каковою был Пушкин, история вступает в свои права, — и давность облекает своим почтенным покровом то, что могло бы прежде показаться слишком близко касающимся отдельных частных лиц... (Вл. Каренин, «Жорж Санд. Ее жизнь и произведения», С.-Пб. 1899, стр. 44—45).

⁶ «Русск. Арх.» 1907 г., № 6, обл.

⁷ Сигма (С. Н. Сыромятников): «Письма Пушкина» — «Нов. Время», 20 мая 1901 г., № 9053, фельетон.

⁸ Припомним, что и альбом Онегина, среди прочих записей:С«непонятного маранья, мыслей, замечаний, портретов, чисел, имен, букв, тайных письмен и отрывков», заключал в себе и «письма черновые».

⁹ Как на пример, укажем Батюшкова:…«Отрывок из писем русского офицера о Финляндии» (1809 г. — «Вестн. Евр.» 1810), «Путешествие в замок Сирей» (1814, — «Вестн. Евр.» 1816), «Письмо к И. М. Муравьеву-Апостолу» (1814, — «Сын Отечества» 1814), «Прогулка в Академию Художеств. Письмо старого Московского жителя к приятелю в деревню его Н.» (1814, — «Сын Отечества» 1814); Жуковского:…«Письмо из уезда» («Вестник Евр.» 1808); были уже тогда опубликованы письма Ломоносова, письма Екатерины II в переводе Карамзина, письма Фонвизина. «Эмилиевы письма» М. Н. Муравьева (1815) и множество писем иностранцев и литературных произведений в форме «писем» (см. Сопиков, «Опыт Российской Библиографии», 1813 г., под ред. В. Н. Рогожина, №№ 8135—8245). Не говорим об иностранных образцах, каковы знаменитые «Lettres de M-me de Sèvignè», письма Вольтера и т. под., которые Пушкин, несомненно, читал еще в ранней юности. Вопросу о дружеской переписке в среде старших современников Пушкина посвящена работа Н. Степанова «Дружеское письмо начала XIX в.» (Сборник «Русская Проза», под редакцией Б. М. Эйхенбаума и Ю. Н. Тынянова. Лгр. 1926 г., стр. 74—101). Анализируя дружескую переписку, преимущественно участников «Арзамаса», автор приходит к выводу, что переписка этой эпохи представляла собой своеобразную литературную лабораторию, при чем в письмах в книжный литературный язык вовлекались элементы живой разговорной речи.

¹⁰ Перепечатано было и в издании 1835 г. Говоря об этом письме, Г. Винокур относит его к образчикам особого литературного жанра —И«путешествия» и усматривает в нем некоторые уже чисто-новеллистические черты: «в описании посещения ханского кладбища и гарема, в упоминании о «странном памятнике влюбленного хана» — la fontaine des larmes — есть уже, по его словам, «какой-то остов чисто-сюжетной схемы, готовый материал для новеллистического построения» (Культура языка. Очерки лингвистической технологии. Изд-во Работник Просвещения, М. 1925, стр. 184—185). Укажем еще, что в начале 1821 г. дядя поэта, В. Л. Пушкин, сообщил в «Сын Отечества» частное письмо к себе племянника (от начала 1817), — без его ведома, и тем рассердил его (см. ниже, комментарии к письму № 3), а в 1824 г. Булгарин, напечатал в «Литературных Листках» выдержку из письма поэта к А. А. Бестужеву (с ведома последнего), на что Пушкин, по особым причинам, также негодовал (см. ниже, комментарии к письму № 89).

¹¹ Акад. изд. «Переписки», т. II, стр. 281; Яковлев отвечал, что вдова Дельвига согласилась передать Пушкину его письма к другу. Повидимому, это намерение исполнено не было, — письма поэта остались у С. М. Дельвиг-Боратынской, и их постигла довольно грустная участь: часть постепенно увидела свет, одно письмо было найдено в архиве Боратынских пишущим эти строки лишь в 1921 г. (См. нашу заметку в сб. «Литературные Портфели», вып. I, 1923 г.), а часть, очевидно, погибла безвозвратно.

¹² Там же, стр. 392. Князь П. А. Вяземский тоже сознавал значение и ценность своих писем и еще в 1826 г. писал жене: «Я рожден для писем: нигде так не выливаюсь, как в них... Мне жаль, что не увижу своих писем в печати, а быть им в печати, если только крысы их не съедят. Во-первых, появление их в печати, т.-е. возможность их появления будет уже хорошим знаком общей температуры§ надобно барометру очень возвыситься, чтобы вынести меня на воздух. Если Павлуша [сын Вяземского] станет продавать мои письма, то за это дадут ему 800 рублей, по крайней мере. Смотри, Павлуша, держись, не уступай; право, за одно сегодняшнее дадут 500 рублей» («Остаф. Архив», т. V, вып. 2, стр. VII и 68).

¹³ Сочинения П. А. Плетнева, т. III, С.-Пб. 1885, стр. 524; ср. И. А. Шляпкин, «Из неизданных бумаг А. С. Пушкина», С.-Пб. 1903, стр. XII.

¹⁴ Материалы, изд. 1885 г., стр. 4; изд. 1873 г., стр. 4.

¹⁵ …«Пушкин и его соврем.», вып. XIII, стр. 141. Ныне это письмо Пушкина к Ишимовой, равно как и обертка с написанным им адресом. в которой были посланы Пушкиным книги Ишимовой, находится в собраниях Пушкинского Дома.

¹⁶ Сочинения, т. III, С.-Пб. 1885, стр. 241.

¹⁷ Сочинения Пушкина, ред. П. О. Морозова, изд. «Просвещение», т. II, стр. 499; «Пушк. и его соврем.», вып. XXIII — XXIV, стр. 121, прим.

¹⁸ «Современник» 1841 г., т. XXV, стр. 5.

¹⁹ На самом деле — 24 сентября 1820 г. Эта копия теперь в Пушкинском Доме.

²⁰ Курсив наш.

²¹ «Русск. Арх.» 1902 г., кн. I, стр. 353.

²² Перечень использованных им писем Пушкина см. в VII томе Анненковского издания Сочинений Пушкина, 1857 г., стр. 184—191.

²³ Материалы для биографии Пушкина, изд. 1855, стр. 83; изд. 2-е, 1873, стр. 77.

²⁴ Ibid., стр. 123, изд. 2-е, 1873, стр. 116. Известно, что Анненкову пришлось горячо отстаивать некоторые приведенные им отрывки из писем Пушкина перед цензурою; иные он отстоял, а иные — нет (см. П. В. Анненков и его друзья, т. I, С.-Пб. 1892, стр. 400—407, 416).

²⁵ С.-Пб. 1874, стр. 306—307.