Скачать текст письма

Модзалевский. Примечания - Пушкин. Письма, 1815-1825. Часть 42.

163. П. А. Осиповой (стр. 149). Впервые напечатано в Воспоминаниях А. П. Керн в «Библ. для Чтения» 1889 г., т. 154, стр. 119; подлинник до нас не сохранился.

Перевод:м«Хотите ли вы знать, что за женщина г-жа Керн? У нее гибкий ум, она понимает все; огорчается легко и так же легко утешается, робка в приемах обращения и смела — в поступках; но она чрезвычайно привлекательна».

Приводя эту характеристику, данную ей Пушкиным, А. П. Керн пишет, что он «очертил ее портрет в одном из своих писем к тетушке», —

П. А. Осиповой. Зная исключительную точность и правдивость Воспоминаний Керн, нельзя сомневаться в правильной передаче ею и этих строк влюбленного в нее поэта.

164. П. А. Осиповой (стр. 149). Впервые напечатано в «Русск. Арх.» 1867 г., ст. 125; подлинник — в Пушкинском Доме (от И. С. Понафидиной, рожд. бар. Вревской).

Перевод:м«Я только что вернулся от вас. Малютка совершенно здорова и приняла меня самым любезным образом. Погода стояла у нас ужасная: ветры, грозы и т. д., — вот все новости, какие могу вам сообщить. Полагаю, что новости вашего управителя будут более разнообразны по содержанию. Примите, сударыня, уверения в совершенном моем уважении и преданности. Поручаю себя памяти всего любезного семейства вашего».

— Малютка, о которой пишет Пушкин, — младшая дочь П. А. Осиповой от второго ее брака — Екатерина Ивановна Осипова (род. 17 июня 1823 г.), впоследствии вышедшая замуж (10 ноября 1841 г.) за Виктора Александровича Фока и проживавшая в с — це Лысая Гора, верстах в 2-х от Тригорского; в 1902 г. она жила в Севастополе. Она до старости сохраняла в своей памяти образ Пушкина и еще в 1898 г. вспоминала о поэте в беседе с акад. живописи В. М. Максимовым и В. П. Острогорским, которым передавала то, что помнила и знала про Пушкина и про его похороны (см. Альбом Пушкинский уголок, М. 1899, стр. 112—115).

165. Н. А. Полевому (стр. 149). Впервые напечатано вЙ«Северной Пчеле» 1846 г., № 19, стр. 73 и в «Иллюстрации» 1846 г., т. II, № 9, стр. 131, по подлиннику, принадлежавшему тогда С. Д. Полторацкому, но теперь неизвестно где находящемуся.

— Письмо Полевого, на которое отвечает Пушкин, до нас но сохранилось (ср. выше, в письмах NФ 135 и 144). «Пушкин», говорил впоследствии М. П. Погодин, — «на первых порах был расположен к Полевому и до кончины своей не считал его, кажется, нечестным человеком. В одном письме своем ко мне, напечатанном в «Москвитянине», он говорит это сам, хотя в то время и переменился уже к нему во всех прочих отношениях» («Русск. Арх.» 1869 г., ст. 2092).

— Во второй половине 1828 г. в­«Московском Телеграфе» из произведений Пушкина были напечатаны (кроме указанных выше, стр. 456—457): «Стихи в Альбом» (Е. Н. Вульф: «Если жизнь тебя обманет...») — ч. V, № XVII, стр. 37; статья: «О предисловии Г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова» (с подп.: Н. К. и пометою: 12 августа) — там же, стр. 40—46, и «Цыганская песня» («Старый муж, грозный муж...») — ч. VI, № XXI, стр. 69 (с нотами).

—20 лет спустя, в статье своей о Полевом, написанной по случаю его смерти, Белинский выразился, как и Пушкин:Ї«Без всякого преувеличения можно сказать положительно, что «Московский Телеграф» был решительно лучшим журналом в России от начала журналистики...»

— Кн. Вяземскому Пушкин писал, по поводу предложения Полевого о сотрудничестве в «Московском Телеграфе», в начале июля 1828 г. (см. выше, письмо № 151).

166. Л. А. Осиповой (стр. 180). Впервые напечатано вЙ«С.-Петерб. Ведом.» 1866 г., № 146 и в «Русск. Арх.» 1867 г. ст. 125—126; подлинник (на бумаге — вод. зн.: Гг. X. 1824 Г.) в Гос. Публ. Библиотеке (см. Отчет за 1897 г., стр. 91).

Перевод:м«Вчера получил я, сударыня, ваше письмо от 31 [июля], писанное на другой день после вашего приезда в Ригу. Вы не можете себе представить, как тронут я этим знаком вашего расположения и памяти обо мне; он дошел прямо до души моей, и от самой глубины души благодарю я вас за него. — Ваше письмо получил я в Тригорском. Анна Богдановна сказала мне, что вас ждут туда к половине августа. Не смею на это надеяться. Что же сказал вам Г. К<ерн> касательно отеческого надзора за мною г-на А<деркаса>? Положительные ли это приказания? Значит ли г. К<ерн> что-нибудь в этом деле? Или это только одни слухи в публике? — Я полагаю, что вам в Риге лучше известно, что делается в Европе, чем мне в Михайловском. Что же касается новостей Петербургских, то я ничего не знаю, что там творится. Мы ждем осени, однако, у нас еще было несколько хороших дней, а благодаря вам, на моих окнах постоянно цветы. — Прощайте, сударыня, примите уверение в моей нежной и почтительной преданности. Верьте, что на земле нет ничего верного и доброго, кроме дружбы и свободы. Вы научили меня ценить прелесть первой. 8 августа. — На обороте: Милостивой Государыне Госпоже Осиповой в Риге».

— Анна Богдановна — особа, служившая у П. А. Осиповой.

— Г. К. — Ермолай Федорович Керн (р. ок. 1770, ум. 1841), генерал-майор (с 22 октября 1812 г.), комендант в Риге, с января 1817 г. — муж Анны Петровны Керн (которую П. А. Осипова старалась тогда помиритЬ с мужем, но безуспешно, так как А. П. Керн в 1826 году окончательно разошлась с мужем). Пушкин, быть может, предполагал, что Керн причастен к тем мерам, которые применялись к нему во время жизни его в Михайловском.

— Г. А. — Борис Антонович фон-Адеркас, Псковской губернатор (см. выше письмо к нему Пушкина № 101).

167. Князю П. А. Вяземскому (стр. 150—151). Впервые напечатано вФ«Русск. Арх.» 1874 г., кн. I, ст. 155—156; подлинник (на бумаге — вод. зн.: Гг. X. 1824 Г.) был у гр. С. Д. Шереметева в Остафьевском архиве.

— За это письмо (пересланное в Ревель через бар. Дельвига — см.™«Стар. и Нов.», кн. V, стр. 37, где письмо Дельвига к Вяземскому неверно отнесено к 1826 году) и за следующее, от 14—15 августа, кн. Вяземский благодарил Пушкина большим письмом из Царского-Села от 28 августа — 6 сентября, на которое Пушкин, в свою очередь, отвечал письмом от 13—15 сентября, № 180. Из Ревеля Вяземский выехал 19 августа 1825 г., прогостил около трех недель в Петербурге и в Царском-Селе и выехал к своему семейству в середине сентября. За несколько дней до его отъезда из Ревеля, оттуда выехали родители Пушкина и его сестра Ольга Сергеевна, которой, в день ее отъезда, кн. Вяземский, очень с ней подружившийся, 1 написал следующее стихотворение: 2

Нас  случай  свел;  но  не  слепцом  меня
К  тебе  он  влек  непобедимой  силой, —
Поэта  друг,  сестра  и  гений  милой,
По  сердцу  ты  и  мне  давно  родня!

***

Так!  в  памяти  сердечной,  без заката
Мечта  о  нем  горит  теперь живей:
Я  полюбил  в  тебе сначала  брата, —
Брат  по  сестре  еще  мне  стал  милей!

***

Его  удел — блеск  славы  горделивой,
Сияющей  из  лона  бурных  туч,
И   от  нее  падет  блестящий  луч
На  жребий  твой  смиренный,  но  счастливый.

***

Но  ты  ему  спасительнее  [вар.:  еще  полезней]  будь!
Свети  ему  звездою  безмятежной!
И  в бурной  мгле участьем дружбы  нежной
Вливай  покой  в  растерзанную  [вар.:  тоскующую, томящуюся]  грудь!

— На слова Пушкина:ч«я из Михайловского не тронусь» Вяземский ответил горячею отповедью в письме от 28 августа — 6 сентября, убеждая поэта: «попробуй плыть по воде: ты довольно боролся с течением» (Акад. изд. Переписки, т. I, стр. 278); Пушкин в свою очередь возражал письмом от 13—15 сентября (см. ниже, письмо № 180).

— Ответ Вяземского на вопрос Пушкина о «его Байроне» см. выше, в объяснениях к письму № 153, стр. 464.

— ВД«Сыне Отечества 1818 г. (ч. 49, № 39—40) издатель «Отечественных Записок» Павел Петрович Свиньин (род. 1788, ум. 1839), на которого позднее Пушкин написал «сказочку» и которого задел в своем стихотворении «Собрание насекомых», — напечатал начало статьи своей «Поездка в Грузино», известное имение гр. Аракчеева, при чем, в качестве эпиграфа к ней, им были помещены следующие стихи, заключавшие в себе беззастенчивую лесть ненавистному бездушному временщику:

Я весь объехал белый свет,
Зрел Лондон, Лиссабон, Рим, Трою,
Дивился многому умом,
Но только в Грузине одном
Был счастлив сердцем и душою
И сожалел, что не поэт!

«Мне так понравились... стихи Свиньина..., что я решился их перевести», — писал Вяземский А. И. Тургеневу 13 октября 1818 г. из Варшавы и тут же сообщал свой «перевод»:

«Что пользы», говорит рассчетливый Свиньин,
«Мне кланяться развалинам бесплодным
«Пальмиры, Трои и Афин?
Пусть дорожит Парнаса гражданин
«Воспоминаньем благородным:
«Я не поэт, а дворянин
«И лучше в Грузине пойду путем доходным:
«Там, кланяясь, могу я выкланяться в чин».

Затем Вяземский несколько изменил эпиграмму и, по совету Пушкина, переставил стихи, начиная с 4-го:

«Что пользы», говорит рассчетливый Свиньин.
«Нам кланяться развалинам бесплодным
«Пальмиры древней иль Афин?
«Нет, лучше в Грузино пойду путем доходным:
«Там, кланяясь, могу я выкланяться в чин.
«Оставим славы дым поэтам сумасбродным:
«Я не поэт, а дворянин»!

«Ведь это, писал Вяземский в указанном выше письме: ей-богу, стыдное дело, что мне из-за-границы должно отправлять вашу полицию... Свиньин полоскается в грязи и пишет стихи — и еще какие, а вы — ни слова, как будто не ваше дело. Да чего же смотрит Сверчок, полуночный бутошниа», восклицает он при этом, вспоминая Пушкина: «при каждом таком бесчинстве должен он крикнуть эпиграмму» («Остаф. Архив», т. I, стр. 129—130). Пушкину эпиграмма на Свиньина тотчас стала, конечно, известна, и очень ему понравилась, а особенно — ее последний стих

(курьезно, что он представляет собою как бы пародию на заключительный стих из посвящения Бестужеву поэмы Рылеева «Войнаровский»:

Я  не  поэт,  а  гражданин).

«Пушкин, вспоминает Вяземский, очень смеялся над этим стихом. Несмотря на свой либерализм, он говорил, что если кто пишет стихи, то прежде всего должен быть поэтом; если же хочет просто гражданствовать, то пиши прозоє» («Русск. Арх.» 1866 г., ст. 475). Эпиграмма Вяземского не могла быть, конечно, напечатана в 1835 году и появилась лишь в «Русск. Арх.» 1866 года, ст. 475.

— Карамзины в это время жили в Царском-Селе, и историограф работал над XII томомМ«Истории Государства Российского». 31 июля 1825 г. он писал И. И. Дмитриеву про Вяземского: «Мысли твои о службе для кн. Петра Андреевича весьма основательны... Куда ни кинь, так клин. Он умен, любезен, но не знает, что делать в свете, и скучает; горд и не решителен; а я не имею духа за него решиться. Ждем его возвращения из Ревеля» (Письма Карамзина к Дмитриеву, стр. 401—402); по приезде оттуда Вяземский в конце августа гостил у сестры и зятя в Царском-Селе (см. «Остаф. Арх.», т. V, вып. 1, стр. 90—96).

— Письма Пушкина к Карамзину и членам его семьи до нас не сохранились; позднейшие (1827 г.?) записи поэта в альбомах дочерей историографа — Софьи Николаевны и Екатерины Николаевны (по мужу кн. МещерскойС опубликованы нами в сборн. «Пушкин и его соврем.», вып. XXVIII, и в ж. «Русский Библиофил» 1916 г, кн. VI.

— Ж. — Жуковский, хлопотавший об операции аневризма Пушкина и просивший Мойера приехать для этого во Псков (см. выше, письмо №160).

— Кюх. — Вильгельм Карлович Кюхельбекер; его личные дела находились тогда в очень неопределенном положении; так, еще 18 мая 1825 г. Грибоедов писал С. Н. Бегичеву из Петербурга: «Журналисты повысились в моих глазах 5 процентами, очень хлопочут за Кюхельбекера, приняли его в сотрудники, и кажется удастся определить его к казенному месту. У Шишкова не удалось, в Почтамте тоже и в Горном Департаменте, но где-нибудь откроется щелка» (Соч., ред. Н. К. Пиксанова, т. III, стр. 173); а в начале сентября, намекая на неуживчивый характер поэта, Грибоедов говорил Бегичеву: «Мне там [у Ермолова] не сдобровать — надо мной носятся какие-то тяжелые пары Кюхельбекеровой атмосферы, те, которые его отовсюду выживали и присунули наконец к печатному станку Греча и Булгарина» (там же, стр. 178); между тем его товарищ, кн. В. Ф. Одоевский, в это время был занят в Москве изданием сильно запоздавшей последней. IV части сборника «Мнемозина», вышедшей в октябре 1825 г.; в ней были помещены стихотворения Пушкина: «К морю» [«Прощай, свободная стихия»), «Татарская песня» (из «Бахчисарайского Фонтана»), с музыкой кн. Одоевского, и романс «Слеза» («Вчера за чашей пуншевою»...) с музыкою Лицейского товарища Пушкина — М. Л. Яковлева.

— Разбор Шихматова — критическая статья В. К. Кюхельбекера об известной поэме или «лирическом песнопении в 8 песнях» кн. Сергея Александровича Ширинского-Шихматова: «Петр Великий», вышедшей в свет еще в 1810 году. Статью эту он подготовлял весною 1825 г., при чем, прося кн. В. Ф. Одоевского о присылке ему сочинений Шихматова, говорил, со свойственной ему экспансивностью: «Одни из главных причин, побудивших меня сделаться журналистом, — желание отдать справедливость этому человеку» («Русск. Стар.» 1904 г., № 2, стр. 381). Таким образом, до Пушкина тогда дошли, очевидно, лишь слухи об этой статье его Лицейского товарища, которая появилась несколько позже — в «Сыне Отечества» 1825 г., ч. 102, № 15 (август), стр. 257—276. Прочтя ее затем, Пушкин писал Кюхельбекеру, в начале декабря: «Вот чем тебя рассержу: кн. Шихматов, несмотря на твой разбор и смотря на твой разбор, — бездушный, холодный, надутый, скучный пустомеля» (см. ниже, в письме № 189). О статье Кюхельбекера и поэт Языков писал 16 августа 1825 г. своему брату; «Разбор поэмы Петр Великий — просто пустословие: красоты Шихматова

(которых Кюхельбекер не доказывает) все заимствованы или из Священного писания, или из Ломоносова и Державина, все состоят в словах и следственно не дают Шихматову права назваться оригинальным. Сверх того, мне кажется, что Кюхельбекер нередко называет прекрасным и высоким то, что должно бы называть бомбастом» («Языковский Архив», вып. I, стр. 197).

— Князь Сергей Александрович Ширинский-Шихматов (род. 1783, ум. на Афоне в 1837; с 1830 г. был в монашестве, с именем Аникиты) — высокопарный стихотворец, последователь Шишкова и его школы, очень ценимый Шишковым за приверженность к старинным и славянским словам, речениям и оборотам и проведенный им в 1809 г. в члены Российской Академии (где с 1833 г. был членом и Пушкин); во 2 строфе «Домика в Коломне» (1830 г.) Пушкин вспоминает об одной особенности стихотворной техники «богомольного» Шихматова — неупотреблении наглагольной рифмы, за что еще Батюшков, осмеявший в эпиграмме (1810 г.) поэму Ширинского «Петр Великий», назвал его «безглагольным» в своей известной сатире (1813) «Певец в беседе славянороссов» (Ширинский-Шихматов был деятельным членом Беседы Любителей Русского Слова). Катенин и Кюхельбекер, вопреки мнению «Арзамасцев», очень ценили стихи Шихматова; Кюхельбекер, напр., в своей статье «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие» («Мнемозина», ч. II, стр. 29), между прочим, назвал Шихматова «поэтом, заслуживающим занять одно из первых мест на Русском Парнассе»; в своем «Обозрении Российской словесности» 1824 г. он относил Шихматова к числу «славян-классиков», наряду с Шишковым, причисляя себя, Катенина и кн. Шаховского к «славянам-романтикам» (см. «Литературные Портфели», по матер. Пушкинского Дома, вып. I. Пб.1923, стр. 74—76). И много лет спустя, уже в 1833 г., в Сибири, твердый в своих литературных воззрениях Кюхельбекер писал в дневнике: «Перечитывая сегодня поутру начало 3 песни своей поэмы, я заметил в механизме стихов и в слоге что-то Пушкинское. Люблю и уважаю прекрасный талант Пушкина, но, признаться, мне бы не хотелось быть в числе его подражателей. Впрочем, никак не могу понять, отчего это сходство могло произойти: мы, кажется, шли с 1820 года совершенно различными дорогами, он всегда выдавал себя..... за приверженца школы так называемых очистителей языка, а я вот уже 12 лет служу в дружине славян под знаменем Шишкова, Катенина, Грибоедова, Шихматова».... («Русск. Стар.» 1875 г., т. IX, стр. 83). У «Арзамасцев» же имя Шихматова было синонимом тяжелого безвкусия и бездарности, и Пушкин, еще на Лицейской скамье, осмеивал его, наряду с Хвостовым, Бобровым и Макаровым, под именем Рифматова (см. в стих. «К другу стихотворцу» 1814 г., эпиграмму на его поэму «Пожарский», 1814 г. и др.; ср. в письме № 2 и в объяснениях к нему). В. Л. Пушкин в «Опасном Соседе» назвал Шихматова: «Варяго-Росс, угрюмый наш певец, Славянофилов кум». Бар. Дельвиг еще в 1822 г. советовал Кюхельбекеру «написать Шихматову проклятие, но прежними стихами, а не новыми» (Соч., изд. Севера, стр. 149). А. А. Бестужев во «Взгляде на старую и новую словесность в России» писал, что «кн. Шихматов имеет созерцательный дух и плавность в элегических стихотворениях. Впрочем, его поэзия сумрачная. Поэт В. И. Туманский, с своей стороны, называя Шихматова «карикатурою Юнга», в письме к Кюхельбекеру от 11 декабря 1823 г. из Одессы умолял своего приятеля «читать Байрона, Мура и Шиллера, читать, кого хочешь, только не Шихматова» (Стихотворения и письма, ред. С.Н. Браиловского, С.-Пб. 1912, стр. 252, 253).

— Антикритика Полевого — его статья: «К читателям Телеграфа», помещенная в прибавлении (стр. 1—17) к № 14 его журнала, вышедшем в конце июля. Статья была написана по поводу нападения на Полевого «Северной Пчелы» (№ 82), вызванного заметкою Полевого в № 11 «Телеграфа» (стр. 283—284) по поводу известия «Пчелы» (№ 13) об издании в Париже «Курса Политической Экономии» акад. Шторха с примечаниями Ж.-Б. Сея. Антикритика Полевого, в которой он указывал на многочисленные ошибки против языка и грамматики в «Сыне Отечества», действительно, скучна и безжизненна, особенно по сравнению с остроумными и живыми статьями Вяземского. Пушкин писал последнему: «Как жаль, что Полевой пустился без тебя в Антикритику! Он длинен и скучен, педант и невежда — ради бога, надень на него строгий мундштук и выезжай его — на досуге» (см. еще, в письме № 180, стр. 163 и 516).

— О статье кн. Вяземского: «Жуковский. — Пушкин, — О новой пиитике басен», напечатанной в № 4 (февральском) «Московского Телеграфа» 1825 года и названной Пушкиным «европейскою» (письмо № 144), см. выше, в объяснениях к письму № 144, стр. 436. К приведенной там выписке слов Вяземского о Пушкине добавим здесь еще то, что анонимный автор «Письма на Кавказ» («Сын Отечества» 1825 г., № 2), вызвавшего статью Вяземского, говорил о новых баснях Крылова, и что возражал ему Вяземский. «Оно прекрасны», читаем мы в «Письме на Кавказ»: «замысловаты, но.... право не хочется высказать, — по рассказу не могут сравняться с прежними его баснями, в которых с прелестью поэзии соединено что-то Русское, национальное. В прежних баснях И. А. Крылова мы видим Русскую курицу, Русского ворона, медведя, соловья и т. п. Я не могу хорошо изъяснить того, что чувствую при чтении его первых басен, но мне кажется, будто я где-то видал этих зверей и птиц, будто они водятся в моей родительской вотчине». — «В других землях», писал по этому поводу Вяземский: «требовали и требуют, чтобы драматические писатели, творцы эпических поэм, почерпали предметы и вымыслы свои из отечественных источников; но наш Шлегель увлекается гораздо далее в порыве пламенного патриотизма. Он не довольствуется отечественным пантеоном; он требует еще и отечественного зверинца, отечественного курятника, отечественного птичника. По нем, сохрани боже, чтобы Русский баснописец употребил в басне своей, например, Цесарскую курицу или Швабского гуся; нет — давай ему непременно куриц Русских, гусей Русских; поэтический желудок его не варит других, кроме Русских. Должно надеяться, что требования новой пиитики нашего законодателя возбудят покорное внимание будущих баснописцев; но одно меня тревожит за них: где будет предел его требованиям? Удовольствуется ли он тем, что его станут подчевать одною Русскою живностьюЧ Из последних слов приведенной выписки не высказывается ли требование живности доморощенной? Первые басни г-на Крылова нравились Литтератору-Патриоту, но чем? Ему казалось, что герои оных водились в его родительской вотчине. Искренно поздравляю Аристарха-помещика с родительскою вотчиною: не каждому ученому можно похвалиться подобною собственностью; поздравляем и с тем, что он имеет при ней куриц и соловьев, приятную пищу для желудка и ушей, хотя сожалеем вчуже, что в этой вотчине водятся медведи, потому что от них сельские прогулки могут вовлечь хозяина в неприятные встречи. Понимаем также, что для образованного помещика очень кстати иметь домашнего Лафонтена биографом-живописцем господского птичьего двора; но пустой указатель новой Пиитики царства бессловесных сжалится немного над затруднительным положением баснописца, который в таком случае должен приписаться к какой-нибудь вотчине, чтобы доставлять читателю своему приятные воспоминания о его домашнем хозяйстве. Должно надеяться, что в другом письме на Кавказ последуют пояснения и прибавления, которые, к общему удовольствию, согласят выгоды читателей-помещиков с выгодами приписных баснописцев» («Моск. Телегр.» 1825 г., ч. I, № 4, февраль, стр. 352—353; ср. Собр. Сочинений кн. Вяземского, т. I, стр. 182—183). Пушкин впоследствии писал Вяземскому, что он только два раза за все время, что был в Михайловском, хохотал, — и оба раза смех был вызван Вяземским: его разбором новой пиитики басен и одним письмом его, до нас, к сожалению, не дошедшим (см. ниже, в письме № 185).

— Остроумная статья кн. Вяземского не осталась без ответа или антикритики, которая появилась в «Сыне Отечества», ч. 100, № 7, стр. 280—299, с подписью Д. Р. К., под которою скрылся сам редактор журнала — Н. И. Греч.

— Мысль об основании собственного журнала, который бы мог стать органом кружка писателей-единомышленников, выраженная впервые в феврале 1825 г. (см. письмо № 123) и здесь повторенная, затем с настойчивостью высказывается поэтом еще несколько раз. 30 ноября он пишет А. А. Бестужеву (см. № 187): «Ты едешь в Москву, — поговори там с Вяземским об журнале: он сам чувствует в нем необходимость, а дело было бы чудно хорошо». В 1826 и следующих годах мысль эта не оставляет Пушкина (см. ниже, в т. II) и в 1831 году выливается в определенное намерение издавать политическую и литературную газету «Дневник» (см. статью Н. К. Пиксанова: Несостоявшаяся газета Пушкина «Дневник» (1831—1832) — «Пушк. и его соврем.», вып. V, стр. 30—74).

— Французская фраза значит: «Что такое чувство? — Дополнение к темпераменту». Фраза эта была сказана сентиментальной Анне Николаевне Вульф.

168. П. А. Осиповой (стр. 151). Впервые напечатано в «С.-Петерб. Ведом.» 1866 г., № 146 (отрывок) и в «Русск. Арх.» 1867 г., ст. 127—128; подлинник (на бумаге — вод. зн.: Гг. X. 1824 Г.) — в Гос. Публичной Библиотеке (см. Отчет ее за 1897 г., стр. 91).

Перевод: «Нужно ли мне говорить вам о моей признательности? Право, сударыня, с вашей стороны весьма любезно, что вы не забываете своего отшельника. Ваши письма столь же приводят меня в восторг, сколько великодушные обо мне заботы — трогают. Не знаю, что ожидает меня в будущем; знаю только, что чувства мои к вам останутся навеки неизменными. — Еще сегодня я был в Тригорском. Малютка совершенно здорова и прехорошенькая. Как и вы, сударыня, я полагаю, что слухи, дошедшие до г-на Керна, не верны; но вы правы, что ими не следует пренебрегать. На днях был я у Пещурова. «лукавого ходатая», как вы его называете; он думал, что я во Пскове (NB). Я рассчитываю еще проведать моего старого негра-дедушку, который, как я предполагаю, на этих днях умрет, а между тем мне необходимо раздобыть от него Записки, относящиеся до моего прадеда. Свидетельствую мое почтение всему вашему милому семейству и остаюсь, сударыня, вашим преданнейшим. 11 августа».

— Малютка — двухлетняя Катенька Осипова (см. выше, стр. 481).

— Керн — Ермолай Федорович, генерал, о котором Пушкин упоминает и в предыдущем своем письме к П. А. Осиповой (№ 166).

— Пещуров — Алексей Никитич (род. 1779, ум. 1849), дядя товарища Пушкина по Лицею, — кн. А. М. Горчакова (впоследствии канцлера); в молодости он служил в Семеновском полку, затем — в Заемном Банке, в Генерал-АудиториатеР а с февраля 1816 г. был в отставке, проживая большею частью в Петербурге; весною 1817 г. он принял участие в определении своего племянника кн. Горчакова в Коллегию Иностранных Дел, а в июне был на выпускном экзамене в Царскосельском Лицее, где, без сомнения, видел и Пушкина, читавшего на акте свое стихотворение «Безверие». Избранный, в декабре 1822 г., Опочецким Уездным Предводителем дворянства, он пробыл в этом звании все трехлетие, проживая в своем имении — селе Лямонове, где и навещал его Пушкин. Как было указано выше (стр. 356—357), на Пещурова, по приезде Пушкина в Михайловское, было возложено наблюдение за поэтом, как сыном Опочецкого помещика. Кн. А. И. Урусов, со слов кн. А. М. Горчакова, писал («Русск. Арх.» 1883, кн. II, стр. 205—206), что «Пещуров принимал большое участие в судьбе Пушкина. По приезде его из Одессы, к поэту был приставлен полицейский чиновник с специальною обязанностью наблюдать, чтобы Пушкин ничего не писал предосудительного .. Понятно, как раздражал Пушкина этот надзор. Пещуров, из любви к нему, ходатайствовал у маркиза Паулуччи (тогдашнего Рижского генерал-губернатора) о том, чтобы этот надзор был снят, а Пушкин отдан ему на поруки, обещая, что поэт ничего дурного не напишет». Ходатайство «имело успех, — и Пушкин вздохнул свободнее». Действительно, судя по письмам Пушкина, доброжелательное и тактичное наблюдение собственно Пещурова мало его тяготило. Установлению приязненных отношений между Предводителем дворянства и поэтом способствовало еще и то обстоятельство, что Пушкин был хорошо знаком со свояченицею Пещурова (сестрою его жены) — Екатериною Христофоровной Крупенской, рожд. Комнено, женою Бессарабского вице-губернатора Матвея Егоровича Крупенского (см. выше, стр. 219 и 357), гостеприимный дом которого в Кишиневе он постоянно посещал. Наконец, Пещуров был хорошо знаком с П. А. Осиповой, которая, без сомнения, старалась внести в отношение его к опальному поэту возможную мягкость и снисходительность. Впоследствии Пещуров был Псковским Губернским Предводителем дворянства (1827—1829), Витебским (1829—1830) и Псковским (1830—1839) гражданским губернатором и, наконец, сенатором (1839—1849). В 1837 г. ему, как Псковскому губернатору, довелось принять участие в печальных хлопотах погребения Пушкина в Святогорском монастыре (см. «Пушк. и его соврем.», вып. VI, стр. 72, 81 и др. по указ.; «Русск. Стар.» 1907, февр., стр. 453—457). О Пещурове см. в статье Б. Л. Модзалевского: «К биографии канцлера кн. А М. Горчакова, М. 1907, стр. 3—8 и др. Архив Пещурова в настоящее время принадлежит Пушкинскому Дому.

— «L’avocat Patelin» — «Лукавый ходатай» — название веселой и Чрезвычайно популярной французской комедии, написанной в 1706 году Brueys и Palaprat на сюжет средневекового фарса о Maître Pathelin, хитром и лукавом адвокате-плуте.

— Во Псков, как мы видели, Пушкин тогда ехать отказывался (см. в письмах № 152, 153, 156, 160, 162).

— Дед Пушкина — Петр Абрамович Ганнибал (род. 21 июля 1742 г.), второй сыну«Арапа Петра Великого» и старший брат отца матери поэта — Иосифа Абрамовича: артиллерист, генерал-майор с 10 ноября 1783 года, в 1794—1796 г.г. бывший Псковским Губернским Предводителем дворянства и проживавший в имении своем — сельце Петровском, Опочецкого уезда, в нескольких верстах от Михайловского. Пушкин познакомился с ним летом 1817 г., приехав в деревню после выпуска из Лицея; П. А. Ганнибал тогда только что овдовел (его жена, Ольга Григорьевна, рожд. фон-Данненберг, род. 5 июня 1742, ум. 18 июня 1817 г. в Петербурге). Сохранился в небольшом отрывке рассказ поэта, записанный 19 ноября 1824 г., о посещении деда: «... попросил водки. Подали водку. Налив рюмку себе, велел он ее и мне поднести; я не поморщился и тем, казалось, чрезвычайно одолжил старого арапа. Через четверть часа он опять попросил водки и повторил это раз 5 или 6 до обеда»... «Забавно», говорит по этому поводу Анненков, «что водка, которою старый арап подчивал тогда нашего поэта, была собственного изделия хозяина: оттуда и удовольствие его при виде, как молодой родственник умел оценить ее и как развязно с нею справлялся. Генерал-от-артиллерии, по свидетельству слуги его, Михаила Ивановича Калашникова [см. выше, стр. 359, 360 и др.], занимался на покое перегоном водок и настоек и занимался без устали, со страстию. Молодой крепостной человек был его помощником в этом деле, но, кроме того, имел еще и другую должность. Обученный чрез посредство какого-то немца искусству разыгрывать русские песенные и плясовые мотивы на гуслях, он погружал вечером старого арапа в слезы или приводил в азарт своею музыкою, а днем помогал ему возводить настойки в известный градус крепости, при чем раз они сожгли свою дестилляцию, вздумав делать в ней нововведения по проекту самого Петра Абрамовича. Слуга поплатился за чужой неудачный опыт собственной спиной, да и вообще, прибавлял почтенный старик Михаил Иванович, — когда бывали сердиты Ганнибалы, все без исключения, то людей у них выносили на простынях. Смысл этого крепостного термина достаточно понятен и без комментариев. Не мешает заметить, что Петр Абрамович долгое время состоял под судом за растрату каких-то артиллерийских снарядов и освобожден был от него только влиянием своего брата Ивана. Вероятно по просьбе своего внучатого племянника, А. С. Пушкина, этот генерал-от-артиллерии уступил ему листок своих Записок, начатых гораздо ранее автором — в чине еще артиллерии полковника. Этот листок, сохраненный Пушкиным в своих бумагах, и служит печальным образчиком тех познаний в русской грамоте и той способности к логическому мышлению вообще, какими обладал генерал-от-артиллерии и родной брат исторического лица, Ивана Абрамовича Ганнибала. Вот этот листок, списанный нами без малейшего изменения в слоге и орфографии: «Отецъ мой служилъ въ российской службе происходил во оной чинами и удостоился Генераломъ аншефскаго чина орденовъ святыи Анны и Александра Невскаго, былъ негеръ, отецъ его былъ знатнаго происхождения то есть владетельнымъ княземъ и взятъ вомонаты отецъ мой константинопольскаго двора изъ онаго выкраденъ и отосланъ къ государю Петру Первому, детей после себя оставилъ Ивана — Генералъ-Поручика, — Петра артиллерии полковника, — Иосифа морской артиллерии второго ранга капитана, — Исаака — морской артиллерии 3 ранга капитана: дочерей Елизавету, которая была за Пушкинымъ вдовою, Анну, коя была за Генералъ-Маиоромъ Нееловымъ, Софья за Роткирхомъ. Братья, сестры и зятья волею Божею все вроди и чада помре; остался я одинъ, я и старший въ роде Ганибаловъ; теперь начну писать о собственномъ рождении, происходящимъ въ чинахъ и приключенияхъ. Родился я въ 1742 году Июля 21 число по полуночи въ городе Ревеле, где отецъ мой въ ономъ городе былъ Оберъ-Комендантомъ; восприемники были за очно вечно достойна Императрица Елизавета Петровна достойной памяти съ Петромъ Третьимъ. — вто же время пожаловано отцу моему 500 Псковской Губернии». Здесь и обрывается, к сожалению, записка, не исполнив обещания повествовать о приключениях» (Пушкин в Александровскую эпоху, стр. 11—13). Быть может, от того же П. А. Ганнибала Пушкин получил и немецкую биографию своего прадеда — арапа, находящуюся ныне в рукописи б. Румянцовского Музея № 2387А., л. 40—45 (там-же и русский ее перевод, который см. в Соч., изд. Просвещения, ред. Морозова, т. VI, стр. 690—694). Петровское, в котором жил П. А. Ганнибал, было одною из деревень, пожалованных его отцу. Умер он, по словам Анненкова, в 1822 году, но это неверно, судя по настоящему письму Пушкина. Л. Н. Павлищев указывает эту же дату, — конечно, — по Анненкову, прибавляя рассказ, что уже в 1817 г. старик впал в такую забывчивость, что не помнил своих близких» (Из семейной хроники, М. 1890, стр. 23), забывая даже своего сына, Вениамина Петровича, бывшего в 1823 году заседателем от дворянства в Псковской Палате Гражданского Суда, проживавшего затем в Петровском, умершего 23 декабря 1839 г. и погребенного на погосте Ворониче, между Тригорским и Михайловским (см. «Пушк. и его соврем.», вып. I; Б. Л. Модзалевский, Родословная Ганнибалов, М. 1907, стр. 7 и 8; И. А. Шляпкин, Из неизданных бумаг А. С. Пушкина, С.-Пб. 1903, стр. 311, 317, 318, 323; «Столица и Усадьба» 1914 г., № 19—20).