Модзалевский. Примечания - Пушкин. Письма, 1826-1830. Часть 23.

280. А. Н. Вульфу (стр. 56). Впервые напечатано в «С.-Петербургских Ведомостях» 1866 г., № 168 и в «Русском Архиве» 1867 г., ст. 157 — 158; подлинник у Б. Л. Модзалевского.

— Под 11 — 12 сентября 1828 г. Алексей Николаевич Вульф, уже окончивший курс Дерптского Университета, живший в это время в Петербурге, служивший в Департаменте разных податей и сборов т«подлостей и вздоров», — как тогда острили) и часто встречавшийся с Пушкиным, — записал в своем дневнике: «Я видел Пушкина, который хочет ехать с матерью в Малинники, что́ мне весьма неприятно, ибо от этого пострадает доброе имя и Сестры и Матери [обе были весьма неравнодушны к Пушкину], а Сестре и других ради причин это вредно» («Пушк. и его соврем.», вып. XXI — XXII, стр. 9). — 4 — 5 октября он отметил, что недавно, заходя к Пушкину, застал его пишущим «Полтаву», с которою поэт тут же и познакомил своего приятеля (стр. 13 — 14), 11 числа записал, после встречи с Пушкиным у только-что вернувшегося в Петербург барона Дельвига, что поэт пишет уже 3 песню своей Полтавы и дошел «до Полтавской виктории», а 13-го, что Пушкин читал ему уже почти оконченную поэму; обедал Вульф у Сергея Львовича Пушкина, который проводил лето этого года в Михайловском (стр. 15), куда, вследствие того, и не ездил поэт против обыкновения, предпочтя другой план — осеннюю прогулку в Малинники, Тверское имение П. А. Осиповой. 19 октября он видался с Вульфом, который отправил с ним письмо к своей матери (стр. 18), посетил Анну Петровну Керн, у которой записал на бывшей с ним книжке «L’Achilléide et les Sylves de Stace» (изд. 1802 г.) шуточную напутственную песенку:

Вези, вези, не жалей,
Со мной ехать веселей!
*
Мне изюм
Нейдет на ум,
Цуккерброд
Не лезет в рот,
Пастила не хороша
Без тебя, моя душа!

(См. Б. Л. Модзалевский,Т«Библиотека А. С. Пушкина». С.-Пб. 1910, стр. 342, со снимком; Соч., ред. Венгерова, т. VI, стр. 194). Вечером Пушкин, в первый раз после своего отъезда из Петербурга в 1820 году, был на обычном Лицейском собрании и собственноручно записал протокол его:

«Собрались на пепелище скотобратца курнофеиуса Тыркова (по прозвищу кирпичного бруса) 8 человек скотобратцев, а именно: Дельвиг — Тося, Илличевский — Олосенька, Яковлев — Паяс, Корф — дьячок-мордан, Стевен — Швед, Тырков (смотри выше), Камовский — лиса, Пушкин — француз (смесь обезьяны с тигром).

«а) Пели известный лицейский пэан Лето, знойна. NB Пушкин — француз открыл, и согласил с ним соч[инителя] Олосенька, что должно вместо общеупотребляемого припева «Лето знойно» петь, как выше означено. b) Вели беседу. с) Выпили вдоволь их здоровий. d) Пели рефутацию г-на Беранжера. е) Пели песню о царе Соломоне. f) Пели скотобратские куплеты прошедших шести годов. g) Олосенька, в виде французского тамбура-мажора, утешал собравшихся. h) Тырковиус безмолвствовал. j) Толковали о гимне ежегодном и негодовали на вдохновения скотобратцев. k) Паяс представлял восковую персону. i) И завидев на дворе час первый и стражу вторую, скотобратцы разошлись, пожелав доброго пути воспитаннику императорского лицея Пушкину-Французу, иже написа сию грамоту». Следуют собственноручные подписи присутствовавших с их прозвищами (в скобках), а в заключение — написанное рукою Пушкина его четверостишие:

Усердно помолившись Богу,
Лицею прокричав ура,
Прощайте, братцы. Мне в дорогу,
А вам в постель уже пора».

С подорожной до Торжка, выданной Пушкину тоже какъ«воспитаннику императорского Царскосельского Лицея» (см. «Старина и Новизна», кн. V, стр. 6), он и выехал в Малинники (Старицкого уезда, верстах в 30 от Старицы), в столь любимую им деревенскую обстановку, в которой осенью ему так легко и охотно писалось. 27 октября, в тот день, как писал он Вульфу, он закончил посвящение «Полтавы» той, которая была для негп «сокровищем, святынею, любовью для сумрачной души его», — по догадке П. Е. Щеголева — княгине М. Н. Волконской, рожд. Раевской, жене декабриста, последовавшей за ним в Сибирскую каторгу («Пушк. и его соврем.», вып. XIV, стр. 178 — 179). Деревня Вульф-Осиповой Пушкину очень понравилась, и он впоследствии, по свидетельству Анны Н. Вульф, часто приговаривал: «Хоть малиной не корми, да в Малинники возьми» («Пушк. и его соврем.», вып. XXI — XXII, стр. 351).

^* _* ^*

— Письмо Пушкина Вульф получил 2 ноября и записал в своем Дневнике:У«Вечером принесли мне письмо от Матери и Сестры, а в последнем — милую приписку от Пушкина, которая начинается желанием здравия Тверского Ловеласа С.-Петербургскому Вальмону. — Верно он был в весьма хорошем расположении духа и, любезничая с тамошними красавицами, чтобы пошутить над ними, писал ко мне, — но и это меня очень порадовалй» («Пушк. и его соврем.», вып. XXI — XXII, стр. 23).

— Ловелас — один из героев большого нравоописательного романа Ричардсона «Кларисса Гарлоу»⁴⁵; он, во французском переводе, был в Тригорской библиотеке (см. Б. Л. Модзалевский,С«Поездка в с. Тригорское» — «Пушк. и его соврем.», вып. I, стр. 26 — 27), а ныне — в Пушкинском Доме; был и в личной библиотеке Пушкина (см. Б. Л. Модзалевский, «Библиотека А. С. Пушкина», стр. 321). Ср. выше, в т. I, в письме № 106, и в объяснениях к нему, стр. 368. В 1829 г. в письме к Вульфу, также из Малинников, Пушкин назвал своего приятеля Ловеласом Николаевичем (см. ниже, письмо № 297, и письмо к Языкову от 14 апреля 1836 г.)

— Вальмон — vicomte de Valmont, главное действующее лицо в известном нравоописательном романе Choderlos de Laclos (ум. 1803):ђ«Les Liaisons dangereuses. Lettres recueillies dans une société et publiées pour l’instruction de quelques autres». Par C... de L... (4 части. 1782), в котором описываются романические похождения героя, человека безнравственного. Говоря о письмах Пушкина к Вульфу, Л. Н. Майков написал:р«Если судить по ним, то с первого взгляда может показаться, что короткость отношений между переписывавшимися обусловилась преимущественно жаждой материальных наслаждений и основывалась на кутежах, на ухаживании за женщинами и т. п. Известно, какою страстною натурой обладал поэт и как дорого платился он за свои сердечные увлечения, а вместе с тем известно и то, что смолоду он любил преувеличивать свои пороки и как бы выставлять их на показ. Это объясняет тон его писем к Вульфу; в них Пушкин называет то себя, то его Ловеласом, то величает его Вальмоном и сообщает ему разные новости несколько игривого свойства. Вульфу, который был на шесть лет моложе Пушкина, товарищеское его обращение, очевидно, было приятно, и хотя в сущности это был человек иного нрава, гораздо менее пламенный, он не желал отставать от Пушкина и к тому же, по своей крайней молодости, имел слабость, как говорит предание, «влюблять в себя молоденьких барышень и мучить их» (В. И. Колосов, «А. С. Пушкин в Тверской губернии», Тверь. 1888, стр. 11). Такое стечение обстоятельств давало повод к разным эпизодам, иногда комического свойства»... (Л. Майков,у«Пушкин», стр. 165 — 166). Теперь мы знаем, по Дневнику Вульфа, опубликованному М. Л. Гофманом («Пушк. и его соврем». вып. XXI —XXII), что отношения Пушкина и Вульфа были иными: ср. В. В. Вересаев, «Пушкин и Евпраксия Вульф» — «Новый Мир» 1927 г., № 1, стр. 185 — 190.

— Сведения насчет петербургского поведения Вульфа интересовали находившуюся в Малинниках Елизавету Петровну Полторацкую (сестру А. П. Керн), влюбленную в Вульфа, бывшую в близких с ним отношениях и узнавшуюЌ что он ей изменяет. О всем этом Вульф откровенно рассказывает в своем Дневнике 1828 — 1829 гг. («Пушк. и его соврем.», вып. XXI — XXII, по указ.), где пишет, что, приехав в Малинники 18 декабря 1828 г., он от сестры узнал всё, что здесь делали его красавицы и Пушкин, «клеветавший на него, пока он тут был» (там же, стр. 45).

— Борисова — молоденькая девушка, сирота, дочь тверского дворянина и старицкого помещика Василия Гавриловича Борисова, жившая в доме Петра Ивановича Вульфа, дяди Алексея Вульфа; по словам В. И. КолосовЦ (назв. соч.), «она была очень красива, имела выразительные глаза и черные волосы». Алексей Вульф также ухаживал за этой хорошенькой девушкой в бытность свою в Малинниках зимою 1828 г. «Не будучи красавицею», вспоминает он, «она имела хорошенькие глазки и для меня — весьма приятно картавила. Пушкин, бывший здесь осенью, очень ввел ее в славу» («Пушк. и его соврем.», вып. XXI — XXII, стр. 46).

— Анна Петровна — Керн, жившая в Петербурге и бывшая в интимных отношениях с Вульфом, как и упоминаемая вслед засим баронесса — Софья Михайловна Дельвиг (см. Дневник Вульфа —’«Пушк. и его соврем.», вып. XXI — XXII, по указ.; Б. Л. Модзалевский, «Роман декабриста Каховского», Лгр. 1925). Это поручение дружеского рукопожатия баронессе, записанное Пушкиным, возбудило ревность влюбленной в Вульфа Е. П. Полторацкой (см. там же, стр. 24).

281. Барону А. А. Дельвигу (стр. 56). Впервые напечатано вс«Современнике» 1854 г., т. XLVII, кн. 9, отд. III, стр. 23 — 25, в статье В. П. Гаевского о бароне Дельвиге, но без стихов, — как и перепечатывалось всеми последующими издателями; полностью печатается впервые в настоящем издании; подлинник у Б. Л. Модзалевского.

— Говоря о подготовке Дельвиго쇫Северных Цветов на 1829 год» при помощи О. М. Сомова, В. П. Гаевский пишет, что «самым деятельным сотрудником альманаха, душою и жизнью издания был Пушкин... Он не только участвовал в «Северных Цветах» своими трудами, но приглашал к тому же своих литературных приятелей и отдавал их произведения в альманах Дельвига предпочтительно перед другими изданиями. Таким образом Пушкин отдал в «Северные Цветы» «прекрасное», по его мнению, стихотворение Катенина — «Старая быль» и несколько других стихотворений. «Ответ Катенину» напечатан в «Северных Цветах на 1829 год» (стр. 120) с подписью А. П... Для объяснения этого послания необходимо припомнить содержание «Старой были» Катенина и посвящение этого стихотворения Пушкину. В стихотворении Катенина князь Владимир, празднуя свою победу и свадьбу, присутствует при состязании двух певцов и награждает одного из них — грека — персидским конем и дорогим оружием, а его соперника — русского — заветным кубком, добытым Святославом в войне с Цимисхием. В послании Пушкину, сопровождавшем это стихотворение, Катенин, посмеявшись над археологами и романтиками, говорит, что из этих наград остался только кубок, попавший к «настоящему поэту», который вливает в него через край «свое волшебное питье». Пушкин не решился напечатать это посвящение и поместил в той же книжке «Северных Цветов» только свой Ответ Катенину, — известное послание, начинающееся стихами:

Напрасно, пламенный поэт,
Свой чудный кубок мне подносишь..., которые без пояснения не совсем понятны. Послание Катенина напечатано в 1832 году- в собрании его «Сочинений» (часть I, стр. 98 — 100), вслед за стихотворением «Старая быль» (стр. 85 — 97) («Современник», I. с., стр. 23 — 24, примеч.). В стихотворении этом относится к Пушкину следующее место, где Катенин говорит, что заветный кубок не потерян и находится теперь в руках Пушкина:

См. «Письма П. А. Катенина к Н. И. Бахтину», изд. А. А. Чебышевым, С.-Пб. 1911, стр. 100, 110, 112, 114, 116, 125, 128, 130, 135, а также Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 59 — 60 (письмо Катенина к Пушкину из Шаева от 27 марта 1828 г., при котором он послал поэту «Старую быль» и посвящение ее Пушкину); В. В. Каллаш, «Русские поэты о Пушкине», М. 1899, стр. 33 — 35 (перепечатка послания Катенина). Тонкий разбор «Ответа Катенину» и историко-литературную интерпретацию отношений Пушкина и Катенина см. в работе Ю. Н. Тынянова: «Пушкин и архаисты» в сборнике «Пушкин в мировой литературе», Лгр. 1926.

— Об «ответе Готовцевой» см. в следующем письме, № 282.

— Софья Остафьевна — содержательница «известного» увеселительного заведения в Петербурге, конечно хорошо знакомого и Пушкину. О нем упоминает Бестужев-Марлинский в записной книжке под 1824 г. (сборник «Памяти декабристов», изд. Академии Наук, вып. I. Лгр. 1926, стр. 60 и 91), упоминает и Пушкин в одном наброске повести (1830-х гг., нач.: «Года четыре тому назад»...). 17 апреля 1834 г. поэт писал уехавшей из города жене, что когда, по отъезде ее, явился он к Дюме в ресторан, появление его произвело общее веселие: «Холостой, холостой Пушкин! Стали подчивать меня шампанским и пуншем и спрашивать, не поеду ли я к Софье Астафьевне? Всё это меня смутило...». Н. И. Куликов, рассказывая о своих встречах с Пушкиным летом 1833 г. в Петербурге, передает, что однажды поэт и Нащокин вспоминали, как они в былое время заходили к Софье Евстафьевне провести остаток ночи с ее компаньонками и где Александр Сергеевич, бывало, выберет интересный субъект и начинает расспрашивать о детстве и обо всей прежней жизни, потом усовещивает и уговаривает бросить блестящую компанию, заняться честным трудом — работой, итти в услужение, при том даст деньги на выход, и таким образом не одну жертву спас от погибели, а всего лучше, что благонравная Софья Евстафьевна жаловалось на поэта полиции, как на безнравственного человека, развращающего ее овечек» («Русск. Стар.» 1881 г., № 8, стр. 613). Заведение ее процветало еще в конце 1839 года, когда молодой Белинский, приехав в Петербург, писал В. П. Боткину: «Славный город Питер! Софья Астафьевна — mauvais genre, но собою очень интересна, — с усами и бородою — словно ведьма из Макбета» (Письма, ред. Е. А. Ляцкого, т. II, С.-Пб 1914, стр. 8 и 35). Упоминает о ней еще и Достоевский в своем рассказе «Чужая жена и муж под кроватью».

— Переписка между Боратынским и Пушкиным от этого времени не сохранилась.

— Пр. Алекс. — Прасковья Александровна Осипова, проводившая осень и зиму 1828 г. с дочерьми Анной и Евпраксией и падчерицей Александрой в Малинниках. В «Северных Цветах на 1829 год» было напечатано стихотворение Пушкина «В альбом П. А. О.» («Быть может, уж недолго мне»...).

— Мунито — известная в то время собака, умевшая, по свидетельству очевидцев, делать сложение, различать цвета, угадывать карты и вообще удивлявшая своею необыкновенною понятливостью. «Эта замечательная смышленная собака», говорит Я. К. Грот со слов князя Трубецкого: «которую долго показывали за деньги, впоследствии куплена была в Карлсбаде нашим послом при Венском дворе Татищевым и им подарена императору Николаю, который переименовал ее Гусаром. Она была так понятлива, что иногда заменяла камердинера. Когда государю угодно было позвать к себе кого-нибудь из живших во дворце, он только отдавал приказание о том Гусару, — собака мигом бежала к названному лицу и теребила его за платье; все уже знали, что́ это значит. Когда она околела, кажется, в 40 годах, ее похоронили в Царском-Селе, в собственном государевом саду, около колоннады, — и поставили над нею род памятника» («Труды Я. К. Грота», т. III, прил., стр. 159 — 160). Современный рассказ очевидца о способностях Мунито помещен был в журнале «Furet, journal de littérature et des théâtres» 1830 г., в статье «Les bêtes savantes» — № 11, стр. 43 («Соврем.» 1854 г., т. XLVII, кн. 9, отд. III, стр. 24).

— Петр Маркович — Полторацкий (род. около 1775, ум. после 1851), отец А. П. Керн и упоминавшейся выше Елизаветы Петровны Полторацкой, влюбленной в Вульфа; он был женат на Екатерине Ивановне Вульф, сестре первого мужа П. А. Осиповой. Начав службу в л.-гв. Семеновском полку, он в 1796 г. вышел в отставку подпоручиком и с июля 1802 по январь 1809 г. был лубенским, Полтавской губернии, уездным предводителем дворянства. Прожектёр и фантазёр, он пускался в коммерческие предприятия и спекуляции, устраивал фабрики, но неизбежно прогорал, постоянно нуждался в деньгах и бедствовал. В 1828 г. он жил с дочерьми в квартире отсутствовавшего барона Дельвига, — и Пушкин заходил к нему узнавать новости о своем друге, — а потом жил у своего племянника, А. Н. Вульфа (Л. Майков, «Пушкин», стр. 252; «Пушк. и его соврем.», вып. XXI — XXII, по указ.)

— Борис Михайлович — Федоров (см. выше, стр. 294); Пушкин имеет в виду упомянутую выше (стр. 294) «критическую» статью Федорова о четвертой и пятой главах «Евгения Онегина», помещенную в его журнале «С.-Петербургский Зритель» 1828 г., стр. 139. О ней впоследствии Пушкин вспоминал в одной заметке: «Г-н Б. Федоров, в журнале, который начал было издавать, разбирая довольно благосклонно IV и V главу Онегина, заметил, однакож, мне, что в описании осени несколько стихов сряду начинаются у меня частицею уж, что и называл он ужами, а что в риторике зовется единоначатием. Осудил он также слово корова и выговорил мне за то, что я барышень благородных и, вероятно, чиновных, назвал девчонками (что, конечно, не учтиво), между тем, как простую деревенскую девку называл девою:

В избушке распевая, дева прядет...»

— Сестра — Ольга Сергеевна Павлищева; она просила за своего мужа, Николая Ивановича (род. 1802, ум. 1879), за которого вышла замуж 26 января 1828 г. и который тогда, вместе с М. И. Глинкой и князем С. Г. Голицыным, готовил альманах «Лирический Альбом на 1829 год»; последний вышел в свет в самом конце 1828 года, и в нем, на втором месте, была помещена песня «Ворон к ворону летит», положенная на музыку графом М. Ю. Виельгорским; текст же стихотворения, без нот и с заглавием «Два ворона» («Ворон к ворону летит»...), был напечатан в Дельвиговских «Северных Цветах на 1829 год» (стр. 31 — 32). Н. И. Павлищев был музыкант-любитель, и Пушкин соглашался на то, чтобы в «Лирическом

Альбоме» были помещены ноты (их тогда гравировали или литографировали со словами), а в «Цветах» — текст; так и было сделано.

— «Vale et mihi favere» — по-латыни значит: «Будь здоров и ко мне благосклонен».

— Баронесса — Софья Михайловна Дельвиг.

282. Барону А. А. Дельвигу (стр. 57). Впервые напечатано вс«Современнике» 1854 г., т. XLVII, № 9, отд. III, стр. 25 — 26 (в статье В. П. Гаевского о бароне Дельвиге, — отрывок, с курьезною ошибкою: «езжу на пароме» вместо «езжу по пороше») и в Соч., изд. 1882 г., ред. Ефремова, т. VII, стр. 143 — 144 (полностью, но без стихов и с тою же ошибкою, повторенною и всеми последующими изданиями); со стихами и с адресом впервые печатается в нашем издании; подлинник принадлежит Б. Л. Модзалевскому.

— В письме от 18 сентября 1828 г. князь Вяземский писал, между прочим, Пушкину из Остафьева: «Ты, неблагодарный, не отвечаешь мне на мои письма, а я по всем великороссийским губерниям сводничаю для тебя и горячу воображение и благородные места молодых дворянок. Вот тебе послание от одной Костромитянки, а ты знаешь пословицу про Кострому. Только зеесь грешно похабничать: эта Готовцева точно милая девица телом и душой. Сделай милость, батюшка Александр Сергеевич, потрудись скомпоновать мадригалец в ответ, не посрами своего сводника. Нельзя ли напечатать эти стихи в Северных Цветах? надобно побаловать женский пол, тем более, что и он нас балует, а еще тем более, что весело избаловать молодую девицу. Вот и мои к ней стихи: мы так и напечатали бы эту Сузану между двумя старыми прелюбодеями. А приписка —Бартенева, умного, образованного и великого чудака, настоящего Квакера...⁴⁶ Я пробуду в Москве дней 15, а там возвращусь в свои степи довершать победы и раздавать Стихотворческие знаки отличия заслуженным Красавицам. На днях доставлю я тебе эти знаки, выбери из них, что вздумаешь, и отдай в Цветы» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 76 — 77).

— Костромитянка, послание которой к Пушкину было приложено к этому письму князя Вяземского, — Анна Ивановна Готовцева, впоследствии, по мужу, Корнилова, жена помощника управляющего Костромскою Удельною Конторою (1840 — 1850 гг.) Павла Петровича Корнилова (род. 1803); юной девушкой выступила она в печати — в «Московском Телеграфе» 1826 г. (ч. IX, № 11, стр. 118), где было напечатано ее небольшое стихотвореньице «К NN, нарисовавшей букет поблекших цветов»; из примечания к пьесе видно, что оно было сообщено в «Телеграф» не самою Готовцевою (быть может, кн. Вяземским же?). В «Сыне Отечества» за тот же 1826 год (ч. 106, № 5) было напечатано ее, заимствованное из Ламартина стихотворение «Одиночество», а в альманахе В. В. Измайлова «Литературный Музеум на 1827 год» — стихотворение «Видение» (стр. 162 —163) и «К П***» (стр. 280; не к Пушкину); в «Северных Цветах на 1829 г.» появились ее послания к Ю. Н. Бартеневу и к Пушкину; последнее, как и хотел Вяземский, было напечатано между посланиями к Готовцевой его самого (стр. 178 — 179) и Пушкина (стр. 182, под заглавием «Ответ»). Стихотворениями: «К артисту Гюломи» (альм. «Подарок бедным на новый 1834 год», Одесса. 1834) и «К перу» («Галатея» 1839 г., ч. 4) закончилась, повидимому, навсегда литературная деятельность Готовцевой, которая в конце 1820-х или в начале 1830-х гг. вышла замуж и впоследствии отдалась воспитанию своих двух дочерей и двух сыновей; нам известно еще только одно ее стихотворение: «Вечер на 17 Сентября 1850 года», посвященное Ю. Н. Бартеневу и тогда же записанное в его альбом в Костроме (см. Б. Л. Модзалевский, «Альбом Ю. Н. Бартенева» — «Изв. Отд. Русск. яз. и слов.» 1910 г., т. XV, кн. I, стр. 219; ср. там же, стр. 213); а между тем Белинский готов был считать ее поэтическое дарование выдающимся и ставил ее имя в ряду четырех замечательных женских имен Пушкинского периода русской литературы: княгини З. А. Волконской, Марьи Лисицыной и Н. С. Тепловой. — Князь Вяземский в своих стансах Готовцевой наговорил ей комплиментов:

Благоуханием души
И прелестью, подобно розе,
И без поэзии, и в прозе,
Вы достоверно хороши.
................
Дается редкому поэту
Быть поэтическим лицом:
В гостиной смотрит сентябрем,
Кто чародей по кабинету.
Но в вас, любимице наук,
С плодом цвет свежий неразлучен:
С улыбкой вашею созвучен
И стих ваш, — сердца чистый звук.

Пушкин в своем ответе, действительно, доставил «мало барыша» Готовцевой, которая в послании к поэту писала:

О, Пушкин! Слава наших дней!
Поэт, любимый небесами!
Ты век наш на заре своей
Украсил дивными цветами:
Кто выразит тебя сильней
Природы блеск и чувства сладость,
Восторг любви и сердца радость,
Тоску души и пыл страстей?
Кто не дивится вдохновеньям,
Игривой юности мечтам,
Свободной мысли выраженьям,
Которые ты предал нам?
В неподражаемой картине
Ты нам Кавказ изобразил
И деву гор, и плен в чужбине,
Черкесов жизнь в родной долине
Волшебной кистью оживил;
Дворец и сад Бахчисарая,
Фонтан любви, грузинки месть
Из края в край, не умолкая,
Гласят поэту славы весть.
Одно... Но где же совершенство?
В луне и солнце пятна есть!
...................
...................
Не справедлив твой приговор;
Но порицать тебя не смеем:
Мы гению простить умеем —
Молчанье выразит укор.

Две строки точек, под которыми должно было скрываться разъяснение упрека по адресу Пушкина, заинтриговали поэта.Ф«Быть может», догадывается В. П. Гаевский (а за ним П. В. Анненков): «поводом к этим упрекам послужил отрывок из «Евгения Онегина под заглавием «Женщины», напечатанный в «Московском Вестнике» 1827 г. (ч. V, № 20, стр. 365 — 367)...., или «Отрывки из писем, мысли и замечания», напечатанные, без подписи Пушкина, в «Северных Цветах на 1828 год» (стр. 208 — 226), где он писал: «Жалуются на равнодушие русских женщин к нашей поэзии, полагая тому причиною незнание отечественного языка; но какая же дама не поймет стихов Жуковского, Вяземского или Боратынского? Дело в том, что женщины везде те же. Природа, одарив их тонким умом и чувствительностью самой раздражительною, едва ли не отказала им в чувстве изящного. Поэзия скользит по слуху их, не досягая души; они бесчувственны к ее гармонии; примечайте, как они поют модные романсы, как искажают стихи самые естественные, расстраивают меру, уничтожают рифму. Вслушивайтесь в их литературные суждения, — и вы удивитесь кривизне и даже грубости их понятия... Исключения редкТ». В своем «Рославлеве» (1831 г.) он также, устами неизвестной «дамы», говорит: «Вот уже, слава Богу, лет тридцать, как бранят нас бедных за то, что мы по-Русски не читаем и не умеем (будто бы) изъясняться на отечественном языке (NB. Автору «Юрия Милославского» грех повторять пошлые обвинения: мы все прочли его, и, кажется, одной из нас обязан он и переводом своего романа на Французский язык). Дело в том, что мы и рады бы читать по-Русски, но словесность наша, кажется, не старее Ломоносова и чрезвычайно еще ограничена. Она, конечно, представляет нам несколько отличных поэтов, но нельзя же от всех читателей требовать исключительной охоты к стихам. В прозе имеем мы только Историю Карамзина; первые два или три романа появились два или три года тому назад: между тем, как во Франции, Англии и Германии книги, одна другой замечательнее, следуют одна за другою. Мы не видим даже и переводов; а если и видим, то воля ваша, я всетаки предпочитаю оригиналы. Журналы наши занимательны для наших литераторов. Мы принуждены всё известия и понятия черпать из книг иностранных, таким образом и мыслим мы на языке иностранном (по крайней мере все те, которые мыслят и следуют за мыслями человеческого рода). В этом признавались мне самые известные наши литераторы. Вечные жалобы наших писателей на пренебрежение, в коем оставляем мы Русские книги, похожи на жалобы Русских торговок, негодующих на то, что мы шляпки наши покупаем у Сихлер и не довольствуемся произведениями Костромских модисток»... «Пушкин, только из учтивости отвечавший на это стихотворение», — пишет Гаевский, «очень затруднялся и медлил ответом» («Современник» 1854 г., т. XLVII, № 9, отд. III, стр. 25 — 26, примеч.).

— Волновала Дельвига и медленность князя Вяземского в доставлении стихотворений для «Северных Цветов», хотя в этом, быть может, был виноват также и Пушкин, через которого Вяземский намерен был послать свою «подачку» Дельвигу. «Пишу на удачу, не зная найдет ли вас письмо сие в Москве», читаем в письме Дельвига к Вяземскому от 3 ноября 1828 г.: «Прошу домовых леших Арбатских удержать вас, а бога в особенности немцев,⁴⁷ хотя за фамилию мою, помочь мне и внушить вам охоту сейчас же послать мне поэтическую подачку, без которой Северные Цветы не совсем будут вкусны их потребителям ежегодным. Пушкин написал милые стихи Готовцевой. Досадно, ежели придется их напечатать без ваших...» («Стар. и Новизна», кн. V, стр. 37). Вяземский и позже не прерывал литературных сношений с Готовцевою: в альманахе «Денница 1830 г.» (стр. 122 и сл.) он напечатал «Письмо к А. И. Г-ой», содержавшее ряд литературных советов и суждений опытного литератора начинающей писательнице (Соч., т. II, стр. 139 — 144). Скажем, кстати, что Готовцева приходилась родною теткой поэтессе Ю. В. Жадовской, и что две сестры ее, Мария и Наталия, также были писательницами.

— «Ces petits vers froids et coulants» — «Эти стишки, холодные и гладкие»; эти французские слова — стих Вольтера из послания его к Madame de Saint-Jullien:

Ces petits vers froids et coulants
Sentent un peu la décadence  и  т. д.

— «Зарыться в смоленской крупе»: Дельвиг, вероятно, собирался в это время ехать в Смоленскую губернию.

— «Илиада» Гомера в переводе Гнедича была издана в конце 1829 г., в 2 частях. Сам он по болезни целый год — с 9 августа 1827 г. по 17 августа 1828 г. — провел в отпуску и жил в Одессе, где лечился морскими ваннами, а вернувшись в Петербург, занялся печатанием «Илиады» («Русский Биографический Словарь», т. Г., статья Г. П. Георгиевского).

— Дельвиг отвечал Пушкину 3 декабря 1828 г. и писал ему, между прочим: «Два письма со стихами получил от тебя, друг Пушкин, и скажу тебе, что, несмотря на мое красноречие, город Петербург полагает отсутствие твое не бесцельным. Первый голос сомневается, точно ли ты без нужды уехал, не проигрышь ли какой был причиною; второй уверяет, что ты для материалов 7-й песни «Онегина» отправился; третий утверждает, что ты остепенился и в Торжке думаешь жениться; четвертый же догадывается, что ты составляешь авангард Олениных, которые собираются в Москву. Я ничего не думаю, а желаю тебя поскорей увидеть и вместе с Боратынским, который, если согласится ехать в Петербург, найдет меня в оном. В противном же случае закопаюсь в Смоленскую крупу, как Мазепа в «Войнаровском» закутался в плащ. Благодари любезнейшую Прасковью Александровну [Осипову] за добрые воспоминания.... «Цветы» цветут славно. Жуковский дал слишком 800 стихов, Крылов — три басни, твоих — 16 пьес и пр. пр. Гнедич классически обнимает романтическую фигуру твою; жена приседает на чопорный поклон твой; я просто целую тебя и желаю здравия. Прощай» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 82).

283. Издателям «Северных Цветов на 1829 год» (стр. 58). Впервые напечатано вс«Северных Цветах на 1829 год» (ценз. дозв. 27 декабря 1828 г.), стр. 33, при стихотворении Катенина: «Старая быль» (отд. Стихотворений, (стр. 33 — 45), распорядиться которым Катенин разрешил Пушкину письмом из Шаева еще от 27 марта 1828 г., в коем писал: «Посылаю тебе, любезнейший Александр Сергеевич, множество стихов и пылко желаю, чтоб ты остался ими доволен, как поэт и как приятель. Во всяком случае, прошу мне сообщить свое мнение просто и прямо и признаюсь, что я даже более рад буду твоим критическим замечаниям, нежели общей похвале. И повесть, и приписка деланы во-первых для тебя, и да будет над ними твоя воля, то есть ты можешь напечатать их когда и где угодно; я же ни с кем из журналистов и альманахистов знакомства не вожу. Теперь только принужден был обратиться к Погодину (не зная даже, как его зовут), чтобы через него отыскать тебя» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 59). См. выше, в объяснениях к письму № 281, стр. 312, а также у Н. Барсукова, «Жизнь и труды М. П. Погодина», кн. II, стр. 257.

— Письмо это написано, вероятно, уже из Москвы, куда Пушкин приехал из Малинников 6 декабря 1828 г. (М. А. Цявловский, «Пушкин по документам Погодинского архива» — «Пушк. и его соврем.», вып. XIX — XX, стр. 91; Н. Барсуков, «Жизнь и Труды М. П. Погодина», кн. II, стр. 257; «Пушл. и его соврем.», вып. XXI — XXII, стр. 38). 12 декабря князь Вяземский писал А. И. Тургеневу из Москвы: «Здесь Александр Пушкин; я его совсем не ожидал. Он привез славную новую поэму «Мазепу», но не Байроновского, а своего. Приехал он недели на три, как сказывает; еще ни в кого не влюбился, а старые любви его немного отшатнулись. Вчера должен он был быть у Корсаковой [см. выше 242 — 243], — не знаю еще, как была встреча. Я его всё подзываю с собою в Пензу, — он не прочь, но не надеюсь, тем более, что к тому времени вероятно он влюбится. Он очень тебе кланяется. Он вовсе не переменился, хотя, кажется, не так весел. Кончил он также и седьмую песнь Онегина, но я еще не слыхал» (Соч. князя П. П. Вяземского, С.-Пб. 1893, стр. 518). В январе, 4 — 5 числа, Пушкин снова уехал в Старицу и в Старицкий уезд, откуда вернулся в Петербург с А. Н. Вульфом, в дневнике которого находится несколько любопытных подробностей о житье поэта в деревне и о поездке его в Петербург («Пушк. и его соврем.», вып. XXI — XXII, стр. 50 — 53).

Сноски

⁴⁵ Которым в молодые годы (т.-е. в начале 1840-х гг.) зачитывался еще Г. П. Данилевский (см. его роман «Девятый вал», ч. I, гл. VI).

⁴⁶ Известного Юрия Никитича, костромича, покровительствовавшего Готовцевой, как и другим молодым дарованиям. Послание Готовцевой к нему было напечатано в «Северных Цветах на 1829 год». Три письма князя П. А. Вяземского к Бартеневу (1832 — 1833 г.) напечатаны в «Русск. Архиве» 1897 г., кн. III, стр. 283 — 286; в одном из них Вяземский называет Бартенева: «почтеннейший Квакер — Беверлей, мистик, философ, классик, романтик и хиромантик, естествоиспытатель, первый чудодей по Костромской губернии и едва ли не третий или много что четвертый по всей империи и разве десятый по целому Божьему миру» (стр. 285), а в другом просит его передать сердечное почтение «поэтической Готовцевой» (стр. 284).

⁴⁷ Стих из пьесы Вяземского «Русский бог». Б. М.