Скачать текст письма

Модзалевский. Примечания - Пушкин. Письма, 1826-1830. Часть 28.

310. А. Х. Бенкендорфу (стр. 73). Впервые напечатано вс«Русском Архиве» 1864 г., стр. 968 — 970 (с переводом); подлинник — в Историческом Музее (в Москве), куда поступил с Чертковскою библиотекою, которая приобрела его у поэта Н. П. Грекова.

Перевод:м«Генерал! Я только что получил письмо, которое Ваше Превосходительство соблаговолили мне написать. Сохрани Бог, чтобы я сделал хоть малейшее возражение против воли того, кто осыпал меня столькими благодеяниями. Я подчинился бы ей даже с радостью, лишь бы только я мог быть уверенным, что я не навлек на себя его неудовольствия. Весьма не во-время хочу прибегнуть к благосклонности Вашего Превосходительства, но священный долг меня к тому обязывает. Я связан узами дружбы и признательности с семейством, которое ныне находится в большом несчастии: вдова генерала Раевского пишет ко мне и просит предпринять шаги в ее пользу перед теми, кто мог бы довести ее голос до престола его величества. Уже то, что она с этим обратилась ко мне, свидетельствует, до какой степени у нее мало друзей, надежд и способов. Половина семьи в ссылке, другая — накануне полного разорения. Доходов едва хватает на уплату процентов громадного долга. Г-жа Раевская ходатайствует, чтобы полное жалованье ее мужа было обращено ей в пенсию с переходом, в случае ее смерти, — к ее дочерям. Этого будет достаточно, чтобы предохранить ее от нищеты. Обращаясь к вам, генерал, надеюсь заинтересовать скорее воина, чем министра и скорее человека с добрым чувствительным сердцем, чем государственного мужа, судьбою вдовы героя 1812 года, великого человека, жизнь которого была столь блестяща, а сместь столь печальна. Благоволите принять, генерал, выражение моего высокого почтения. Остаюсь с уважением Вашим нижайшим и покорнейшим слугою Александр Пушкин. 1830, 18 января, С.-Пб.».

— Пушкин в начале этого письма отвечает на письмо Бенкендорфа от 17 января 1830 г. (см. выше, стр. 362, в объяснениях к письму № 308).

— Николай Николаевич Раевский старший, генерал-от-кавалерии и член Государственного Совета (см. выше, в т. I, в объяснениях к письму N 16, стр. 207 — 208, и в этом томе N 193 и 194), отец Александра Николаевичу (см. выше, в объяснениях к письмам № 194 и 279) и Николая Николаевича, с которым Пушкин незадолго до того виделся на Кавказе (см. выше, в письме № 298), — скончался в своем Киевском имении Болтышке 16 сентября 1829 г., всего на 59 году от роду; кончина его ускорена была тяжкими ударами судьбы, свалившимися на голову этого сильного духом, но весьма доброго сердцем человека: буря 14 декабря отняла у него и ввергла в бедствия сводного брата — Василия Львовича Давыдова- двух зятьев — Михаила Федоровича Орлова и князя Сергея Григорьевича Волконского, а главное — его любимую дочь, жену последнего, — княгиню Марию Николаевну, в конце декабря 1826 года уехавшую за мужем-каторжанином в Нерчинские рудники (см. статью Б. Л. Модзалевского: «Декабрист Волконский в каторжной работе на Благодатском руднике» — в сб. «Бунт декабристов», под ред. Ю. Г. Оксмана и П. Е. Щеголева, Лгр. 1926, стр. 332 — 360). Смерть внука, Николеньки Волконского, в начале 1828 г. (Пушкин написал ему известную эпитафию), а затем — высылка, в июне 1828 г., старшего сына, Александра, из Одессы в Полтаву, с запрещением въезда в столицы (см. выше, стр. 308 — 309), также очень его растроили. О смерти его см. в «Архиве Раевских», т. I, С.-Пб. 1908, стр. 485 —487; о пенсии — там же, т. II, стр. 5 — 6. П. В. Нащокин вспоминал однажды, — быть может, преувеличивая роль своего друга в деле назначения пенсии С. А. Раевской: «Пушкин... пользовался царскою милостью на пользу другим. Так, когда умер Н. Н. Раевский, Пушкин выпросил его вдове

(внучке знаменитого Ломоносова) пенсион: государь ей назначил 12000 пенсиону» («Рассказы о Пушкине, записанные Бартеневым», ред. М. А. Цявловского, М. 1925, стр. 32).

— Князь П. А. Вяземский побуждал поэта Д. В. Давыдова заняться описанием жизни Раевского, но тот отказывался от этой задачи,н«зная скудность своего дарования», так как считал, что «жизнь Раевского есть Аполлон Бельведерский, Мадонна Рафаилова, оратория Гейдена». «Напрасно ты думаешь», говорил Давыдов: «что надо быть военным человеком, чтобы описать жизнь Раевского удачно. Нет, не существовало у нас полководца, которого бы жизнь более подлежала перу философа. Надо иметь только душу с отзывом высокой, чувствительной и пламенной души покойника. Он был отличный воин, герой на полях битвы, это правда; но на него глядеть надо не с одной этой точки зрения. Этот героизм военный был ничто иное, как один из лучей великой души его; вот горнило, которое вмещало в себе все гражданские, военные и семейственные добродетели! Я не знаю, кому-то я уже писал, что Раевский был обломок древних веков и никак не принадлежал нашему» и т. д. («Стар. и Новизна», кн. XXII, стр. 39 — 40). — Когда, в конце этого же 1829 года, вышла «Некрология Н. Н. Раевского» (написанная М. Ф. Орловым), Пушкин в «Литературной Газете» (1830 г., 1 января, № 1, стр. 8) поместил, без подписи, коротенькую о ней заметку, в которой высказывал желание, чтобы автор описал «пространнее подвиги и приватную жизнь героя и добродетельного человека», — каковым он считал Раевского. Вдова последнего, прибегнувшая к посредничеству Пушкина для исходатайствования пенсии себе и двум младшим дочерям своим — фрейлинам Елене (род. 1803, ум. 1852) и Софье (род. 1806, ум. 1881) Николаевнам, — Софья Алексеевна (род. 1769, ум. 1844), рожд. Константинова, была внучкою великого Ломоносова, —дочерью единственной дочери последнего — Елены Михайловны (род. 1749, ум. 1772), бывшей замужем за библиотекарем Екатерины II Алексеем Алексеевичем Константиновым (род. 1728, ум. 1808), греком по происхождению.

311. М. О. Судиенке (стр. 73). Впервые напечатано вс«Русском Архиве» 1898 г., кн. I, стр. 165 (с переводом) по подлиннику, принадлежавшему тогда внучке Судиенки — Марье Александровне Егоровой, рожд. Судиенко, по второму браку Скаржинской.

Перевод:м«Мой дорогой Суденко, если тебе до сих пор не уплочены деньги, то виноват в этом мой поверенный, который потерял адрес твоего поверенного; что же касается меня, то я совершенно позабыл его имя, — и твои 4000 ждали тебя совершенно готовые, в конверте, более 6 месяцев. Приехав в Петербург, я написал тебе в Чернигов (?), для того, чтобы узнать твой точный адрес, поздравить тебя с женитьбою и предложить взять 50 руб. Ты сообщаешь мне, что потерял аппетит, и что ты больше не завтракаешь так, как бывало некогда. Это жалко- делай физические упражнения, приезжай на почтовых в Петербург, —и всё это вернется...» (далее по-русски).

— Михаил Иосифович Судиенко (род. 1802, ум. 8 сентября 1874) был усыновленный 21 июня 1804 г.њ«воспитанник» тайного советника и члена Главного Почтового Правления Иосифа Степановича Судиенки (ум. 1811), человека близкого к канцлеру Безбородке и ему обязанного своим благосостоянием. Воспитывался он в семье одного из своих опекунов, — малороссийского генерал-губернатора, а затем Члена Государственного Совета, князя Я. И. Лобанова-Ростовского. Здесь «просвещение, начитанность и изящный вкус с детства усвоились молодому Судиенке», и вырос он «в лучшем обществе тогдашней знати». Определенный затем в Пажеский Корпус, Судиенко из пажей был, в апреле 1824 г., выпущен корнетом в лейб-Кирасирский ее величества полк, в январе 1827 г. произведен в поручики, а 5 сентября того же года назначен адъютантом к шефу жандармов и Командующему императорскою Главною Квартирою А. Х. Бенкендорфу; 15 января 1829 г. он, однако, уже вышел в отставку штабс-ротмистром (Полк. Марков, «История л.-гв. Кирасирского ее величества полка», С.-Пб. 1884, прил., стр. 116). — Быть может Пушкин познакомился с ним в приемной

III Отделения, когда являлся к Бенкендорфу.Я«Высокообразованный, богатый, красавец собою, в первые годы Николаевского царствования Судиенко выделялся в кругу молодежи и светских приятелей А. С. Пушкина», — говорит П. И. Бартенев («Русск. Арх.» 1898 г., кн. I, стр. 168). Женившись в 1829 г. на Надежде Михайловне Миклашевской (дочери сенатора) и выйдя в отставку, Судиенко проживал в своем селе Очкине Новгород-Северского уезда, на р. Десне; здесь, в портретной галлерее, собранной Судиенком, был, среди других, и портрет Пушкина, масляными красками, типа Кипренского (см. журн. «Стол. и Усадьба» 1914 г., № 21, стр. 4; об Очкине см. «Старые Годы» 1910 г., № 7 — 9, и журн. «Столица и Усадьба» 1914 г., № 21, где, на стр. 9-й, воспроизведен портрет Судиенка), затем в Москве, где 27 августа 1833 г. Пушкин посетил его, о чем 2 сентября писал жене своей: «Обедал у Судиенки, моего приятеля, товарища холостой жизни моей. Теперь и он женат, и он сделал двух ребят, и он перестал играть, но у него 125 000 доходу, а у нас, мой Ангел, это впереди. Жена его тихая, скромная, не красавица. Мы отобедали втроем, а я, без церемонии, предложил здоровье моей имянинницы и выпили мы все, не морщась, по бокалу шампанского». В июле 1838 г. Судиенку «с милою женою» встретил Жуковский в Эмсе (см. «Дневники В. А. Жуковского», с примеч. И. А. Бычкова, С.-Пб. 1903, стр. 402). В 1835 —1837 и 1838 — 1841 гг. Судиенко был Новгород-Северским Уездным Предводителем дворянства, Попечителем Новгород-Северской, Черниговской и Белоцерковской гимназий, в пользу которых много жертвовал денег и книг, в 1848 — 1857 гг. был Председателем Временной Комиссии для разбора древних актов при Киевском, Волынском и Подольском генерал-губернаторе и издал ценный сборник «Материалов для Отечественной Истории» (2 тома, Киев. 1853 — 1855) и другие книги по истории Малороссии; наконец, был членом Черниговского Комитета по улучшении быта помещичьих крестьян; о нем см. у В. Л. Модзалевского в «Малороссийском Родословнике, т. IV, Киев. 1914, стр. 799 — 800, и ниже, письма от 12 февраля 1830 и 15 января 1832 г., а также «Русск. Стар.» 1898 г., № 4, стр. 53 и 1904 г., № 7, стр. 234 и сл.).

— Об Иване Алексеевиче Яковлеве см. выше, письмо № 300, стр. 355.

— Долгорукий — вероятно, князь Василий Андреевич (род. 1804, ум. 1868), штабс-ротмистр л.-гв. Конного полка, вскоре (в сентябре 1830 г.) пожалованный во флигель-адъютанты, впоследствии генерал-адъютантЪ Военный Министр (1852 — 1856), Шеф жандармов, Начальник III Отделения, член Государственного Совета, обер-камергер. С конца 1829 г. князь Долгорукий находился в отпуску.

312. Князю П. А. Вяземскому (стр. 74). Впервые напечатано в сборнике «Старина и Новизна», кн. V, С.-Пб. 1902, стр. 17 — 18; подлинник был у гр. С. Д. Шереметева в Остафьевском Архиве; ныне в Центрархиве.

— Пушкин отвечает на письмо князя Вяземского от середины января 1830 г. (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 109). Вскоре Вяземский, назначенный (18 апреля 1830 г.) чиновником особых поручений при МинистрЫ Финансов графе Е. Ф. Канкрине, переселился в Петербург.

— Дельвиг тогда был в Москве, в которой прожил более месяца, гостя у тестя своего М. А. Салтыкова; он приехал в Москву в начале января — 5-го числа, как сообщала его жена Софья Михайловна своей приятельницµ А. Н. Карелиной (письмо в Пушкинском Доме, в архиве Боратынских; ср. «Московские Ведомости» 1830 г., № 4, стр. 168), — а уехал оттуда 10 — 13 февраля (см. ниже). Из Москвы он совершил поездку в Чернский уезд, к матери (письмо С. М. Дельвиг); 8 февраля у него обедал издатель «Денницы» М. А. Максимович (см. «Русск. Стар.» 1908 г., № 9, стр. 470).

—Ч«Северные Цветы» (писал Дельвиг к М. А. Максимовичу по приезде в Москву) «приветствуют появившуюся Денницу, а садовник их желает обнять самого Люцифера». По этому извещению Московские приятели поэта и вкладчики «Денницы» узнали о его приезде. Дельвиг проводил бо́льшую часть времени в их веселом обществе. Между тем, только что явившаяся «Литературная Газета» издавалась и в отсутствие Дельвига прежним порядком, при деятельном участии Пушкина и князя Вяземского, многие сочинения которых являлись в газете без подписи» (В. П. Гаевский — «Современник» 1854 г., т. XLVII, кн. 9, отд. III, стр. 41). Дельвиг выехал из Москвы 10 — 13 февраля 1830 г. (что́ отмечено в «Московских Ведомостях» 1830 г., № 14, стр. 667), всё время торопясь вернуться в Петербург: Еще 13 января 1830 г. его жена писала своей подруге А. Н. Карелиной из Москвы: «К первым числам февраля будем в Петербурге; муж спешит туда, — он кроме Северных Цветов начал с 1-го января издавать Литературную Газету, которая выходит каждые пять дней; без себя он препоручил хлопоты А. Пушкину, но всё-таки лучше скорее самому ехать смотреть за своим делом»... (Неизд. письмо в Пушкинском Доме, в архиве Боратынских).

— Орест — Сомов (см. выше, стр. 256 и 357, объяснения к N 250 и 302) — помощник Дельвига по изданиюФ«Литературной Газеты» и «Северных Цветов». — Недоверчиво встретив новорожденную «Литературную Газету», Языков писал Погодину: «Дельвиг чрезвычайно ленив, а Сомов сердит да не силен. Едва ли удастся им действовать против имен, как бы то ни было уже укрепившихся на нашем Парнасе» (Н. Барсуков, «Жизнь и труды М. П. Погодина», кн. III, С.-Пб. 1890, стр. 11). В свою очередь и Погодин писал С. П. Шевыреву в Рим 27 января 1830 г.: «В Петербурге выходит «Литературная Газета» (титулярный советник без имени, как говорит Греч), — изд. Дельвиг. Следовательно, ты перечтешь сотрудников. В явившихся нумерах несколько порядочных еще только стихов, но прозаических. Статейки слабейшие, младенческие понятия о теориях...м«Литературная Газета» издается с целию убить Булгарина и Полевого; а этот говорит: постойте, я (Полевой) втопчу их в грязь (Пушкина, Баратынского и пр.); ведь я их поднял, мною они дышали, и начинает ругать их наповал. Газета устоит не больше, как на два месяца: Пушкину наскучит, — и останется редактором мизерабельный Сомов»... Ч«Русск. Арх.» 1882 г., кн. III, стр. 130). Пушкин относился к Сомову с несомненным расположением; когда умер Дельвиг, и судьба Сомова, жившего только на литературный заработок, становилась неопределенна, он писал Плетневу 31 января 1831 г.: «Бедный Дельвиг! помянем его Северными Цветами, — но мне жаль, если это будет ущерб Сомову — он был искренно к нему привязан, и смерть нашего друга едва ли не ему всего тяжеле: чувства души слабеют и меняются, — нужды жизненные не дремлют».

— Пушкин благодарил князя Вяземского за прозу дляъ«Литературной Газеты», в которой тот стал деятельным сотрудникпм. «Дельвиг просил меня написать статью о Московских журналах. Вот она. Кажется, слишком растянута; перетяни ее как хочешь, выкинь частности, одним словом делай, что хочешь», — писал Вяземский Пушкину из Москвы в середине января (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 109) и далее прибавлял, ознакомившись с первыми нумерами «Литературной Газеты»: «Бумага Литературной Газеты очень дурна. За чем не поместить хорошей рецензии иностранной на какую-нибудь новую замечательную книгу? Статья смесь во 2-м листе ужасно слаба. — Возьмите у Жуковского писем Александра Тургенева и напечатайте извлечениямы» (там же, стр. 110). 1 февраля Вяземский послал Пушкину продолжение своей статьи о Московских журналах и писал: «Вот и вторая статья. Справься, так ли стих: les gens que vous tuez etc. Разделите статью по журналам, в ней рассмотренным: для каждого листа по особенному журналу, а целиком много. Должно бы сказать в примечании, что этот журнальный смотр один раз на всегда, а не будут следовать за каждою новою книжкою журналов, разве в каком экстренном случае. — Отыщи епиграмму мою на Булгарина, где я жалуюсь на похвалы его; она, говорят, у Барона Розена, и напечатайте ее в Газете» (там же, стр. 115). — Начиная с № 2 «Литературной Газеты», в ней было напечатано большое количество стихотворений и статей Вяземского; из прозы — «Введение в Жизнеописание Фон-Визина» (№ 2 и 3, от 6 и 11 января), «О Московских журналах» (№ 8, от 5 февраля), «Отрывок из Жизнеописания Фон-Визина» и «Несколько слов о полемике», «О Телеграфе и Сыне Отечества» (№ 17, от 22 марта) и т. д.

— ОЗ«Юрии Милославском», романе М. Н. Загоскина, см. выше, в письме № 309, и в объяснениях к нему, стр. 364. Сам кн. Вяземский, насколько знаем, не бранил «Юрия Милославского», но в конце вышеупомянутой статьи своей «О Московских журналах», говоря об «Атенее», он привел довольно подробные выписки из статьи этого журнала, в которой «Милославскому» «не совсем посчастливилось», ибо здесь, «по пословице, ему мягко стелят, а жестко спать» (ср. Соч., т. II, стр. 132). «Действительно утешительное явление в нашей литературе в нынешнем году — это «Юрий Милославский или Русские в 1612 году», — писал С. П. Шевыреву один из его Петербургских приятелей в Италию, в апреле 1830 г.: «Я никогда не думал, чтобы Загоскин мог так удачно написать что-либо в сем роде. В этом романе столько Русского, родного, оригинального, что невольно привязываешься к нему, как к другу. С ним сливаются также и некоторые приятные воспоминания. Булгарин с остервенением напал на него, произошла перебранка по сему случаю между ним и В[оейко]вым, и в следствие сего за разные их дерзости и неприличия велено было, по высочайшему повелению, рассадить по гаубвахтам этих двух молодцов и с ними Греча, которые и высидели там несколько часов, в утешение всех честных людей и в поучение Полевых с братиею» («Русск. Арх.» 1878 г., кн. II, стр. 49). Рассказывая С. Т. Аксакову о литературных новостях, драматург князь А. А. Шаховской писал из Петербурга 8 января 1830 г., что роман Загоскина «превозносится до небес всеми читавшими его, кроме Греча и товарищей. Но на них», прибавляет он: «восстает большая гроза, — два новых журнала издаются с намерением укротить их самохвальство и наглость, и оба издателя были у меня. Первый и опаснейший для триумвирата журнальных шишимор — Алекс. Пушкин: он до приезда сюда Дельвига надзирает за изданием Литературной Газеты; а другой — бедный Олин, который нарахтится пощипать Польско-немецких торгашей совестью и просил моей помощи. Однако я, обещав дать ему несколько стихов, вступил в союз с Пушкиным и прочими, хотя и не думаю, чтобы у них, несмотря на известность имен, достало терпения и настойчивости для совершенного очищения нашей словестности от пакостников... Я обещал Пушкину прислать речь Лизецкого из моей пиесы в Литературную Газету» («Русск. Арх.» 1873 г., кн. I, ст. 0472, 0474).

— Высказываясь о Булгарине, — незадолго до того, одновременно с нйм и Боратынским, избранном в члены Московского Общества Любителей Российской Словесности, в качествеЧ«Корифеев Словесности нашей» (см. статью Н. К. Пиксанова в сборнике «Пушкин», изданном Пушкинской Комиссией названного Общества, М. 1924, стр. 5 и след.), — Пушкин имел в виду его романы «Иван Выжигин», «Дмитрий Самозванец» и др. Говоря об успехе «Ивана Выжигина», кн. Е. Н. Мещерская, рожд. Карамзина, писала И. И. Дмитриеву: «Вообразите, что несмотря на отвратительные беспрерывные описания порока во всех видах, на невероятность гнусного разврата во всех действующих лицах, почти без исключения, на совершенный недостаток малейшего интереса к самому Герою романа и на подлую тривиальность слога, его разкупили здесь в несколько дней и начали печатать второе издание» («Пушк. и его соврем.», вып. XXIX — XXX, стр. 30). И. В. Киреевский отозвался еще резче: «Пустота, безвкусие, бездушность, нравственные сентенции, выбранные из детских прописей, неверность описаний, приторность шуток — вот качества сего сочинения, — качества, которые составляют его достоинство, ибо они делают его по плечу простому народу и той части нашей публики, которая от азбуки и катихизиса приступает к повестям и путешествиям. Что есть люди, которые читают Выжигина с удовольствием и следовательно с пользою, это доказывается тем, что Выжигин расходится. Но где же эти люди? спросят меня. — Мы не видим их, точно так же, как и тех, которые наслаждаются Сонником и книгою О кеопах; но они есть, ибо и Сонник, и Выжигин, и О кеопах раскупаются во всех лавках» (альманах «Денница на

1830 гоЪ», стр. LXXIII — LXXIV; ср. «Литературную Газету» 1830 г., № 45, стр. 72). — С отзывом Пушкина и И. В. Киреевского любопытно сопоставить передаваемый последним отзыв Жуковского о сочинениях Булгарина вообще: «Про Булгарина он [т.-е. Жуковский] говорит», — сообщает Киреевский в письме к родным от 12 января 1830 г.: «что у него есть что-то похожее на слог, и однако нет слога: есть что-то похожее и на талант, хотя нет таланта; есть что-то похожее на сведения, но сведений нет; одним словом, это какой-то восковой человек, на которого разные обстоятельства жизни положили несколько разных печатей, разных гербов, и он носится с ними, не имея ничего своего. «Выжигин» ему крепко не нравится, также и «Самозванец»; он говорил это самому Булгарину, который за то на него сердится. «Юрий Милославский» ему очень понравился» («Русск. Арх.» 1906 г., кн. III, стр. 583). — «Появлению «Самозванца» я с некоторой стороны радуюсь», — писал Шевыреву один его Петербургский приятель: «он отразил всю душу Булгарина. Все, даже защитники его, в один голос кричат против сего романа. Вообразите, что Выжигин перед ним чудо» («Русск. Арх.» 1878 г., кн. II, стр. 49). — Князь А. А. Шаховской, рассказывая С. Т. Аксакову о вечере, проведенном им у Жуковского с Крыловым, Пушкиным, Гнедичем и И. В. Киреевским, говорит, что «во время ужина начались суждения о Булгарине и новом журнале [«Литературной Газете»]. Иван Выжигин был выжжен единогласно из Русской словесности, а сочинитель его объявлен мерзавцем со всеми своими собутыльниками и сидельниками. Его мерзости против меня и еще более восстание на Карамзина вооружили против него всех, и он признан большим светом человеком без воспитания и кабацким писателем, а наш Мих. Ник. [Загоскин] старшинством голосов поставлен выше Купера» («Русск. Арх.» 1873 г., кн. I, ст. 0472 —0473). Между тем, «Выжигина» восторженно хвалил, из личных видов, Полевой в «Московском Телеграфе», называя его «блестящим литературным явлением» (см.: «Моск. Телегр.» 1829 г., № 7, 12 и 13). — До Булгарина дошли (через В. Н. Олина) неблагоприятные отзывы Пушкина о его произведениях и о плагиате из «Бориса Годунова». Булгарин отозвался по поводу этих сплетен письмом к Пушкину от 18 февраля, в котором «честью уверял», что не читал «Годунова», при чем подписался: «с истинным уважением и любовью есмь ваш на веки», а через три недели, в ответ на эпиграмму Пушкина: «Не то беда, что ты поляк», — ответил пасквилем на Пушкина в № 30 «Северной Пчелы» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 118 — 119; ср. ниже, стр. 398 и сл., в объяснениях к письму № 318).

— Первый тому«Истории Русского Народа» Николая Полевого появился в свет в конце 1829 г.; он был посвящен автором «Б. Г. Нибуру, первому историку нашего века», — автору «Римской Истории» (ум. 1831), представителю скептической школы (идеи которой Полевой проводил в своем «Московском Телеграфе»); VI-й и последний том «Истории» вышел в 1833 г.; в нем изложение было доведено лишь до начала казней Иоанна Грозного. Издание, таким образом, не было закончено, хотя при выходе I тома и была объявлена подписка сразу на всё издание — в 12 томах, — долженствовавшее довести изложение событий до Адрианопольского мирного трактата 1829 г. — Появлению I тома предшествовала статья Полевого в «Московском Телеграфе» (1829 г., № 12), в которой подвергнута была резкому разбору «История Государства Российского» Карамзина и вообще его сочинения. Карамзин, по мнению Полевого, «уже не может быть образцом ни поэта, ни романиста, ни даже прозаика русского. Период его кончился. Его русские повести — не русские; его проза далеко отстала от прозы других новейших образцов наших; его стихи для нас проза; его теория словесности, его философия для нас недостаточны»; «как философ-историк [он] не выдержит строгой критики. Он и не прагматик. Карамзин нигде не представляет вам духа народного» и т. д. Эта статья, а затем и появление «Истории Русского Народа», самым своим названием показывавшей, что она написана в противовес Карамзинской «Истории Государства Российского» (последний том ее был издан

Д. Н. Блудовым при участии К. С. Сербиновича в 1829 г.), возмутили Пушкина, кн. Вяземского, Погодина, Надеждина и других представителей литературы и науки, которые на выходку Полевого не могли смотретА иначе, как на дерзость в научном и нравственном отношениях. Сообщая С. П. Шевыреву о литературных новостях, один из его корреспондентов писал ему в Италию из Петербурга 18 апреля 1830 года: «После вас было три замечательных явления, наделавших много шума и толков: История Русского Народа Полевого, Дмитрий Самозванец Булгарина и Юрий Милославский, Загоскина. За двое первых без греха можно бы было повесить Полевого и Булгарина. Дерзость, невежество, смешение всех новейших идей, нелепости и противоречия на каждой странице: вот отличительные черты новой Истории, между тем как для самой Истории ничего не сделано, всё в том же виде, только с примесью чего-то Полевовского; везде является не народ Русский, а Николай Алексеевич Полевой во всем блеске своем. До сих пор только один том вышел, а будет их с десяток!!! Не больно ли смотреть на это? Русская История, которая попадает в такие руки! Погодин написал на нее критику довольно дельную, но с излишним остервенением. Впрочем, нельзя и писать об ней без негодования» («Русск. Арх.» 1878 г., кн. II, стр. 49: ср., однако, «Русск. Арх.» 1887 г., кн. I, стр. 383 — 388). — Пушкин в №№ 4 и 12 «Литературной Газеты», от 16 января и 25 февраля, напечатал резкую статью об «Истории» Полевого (статья была подписана буквою Р. и осталась незаконченной), и Погодин писал о ней 27 января 1830 г. С. П. Шевыреву: «Пушкин в критическом разборе Истории Полевого является острым, веселым; но об исторической критике, о Карамзине говорит, как младенец. Где им!» («Русск. Арх.» 1882 г., кн. III, стр. 130). Он и на словах «ругал» книгу Полевого, — напр., будучи у драматурга князя А. А. Шаховского, 22 января 1833 г. (Н. Барсуков, «Жизнь и Труды М. П. Погодина», кн. III, стр. 117). Разошедшийся к тому времени с редактором «Московского Телеграфа» кн. П. А. Вяземский откликнулся на появление книги Полевого остроумною статьею: «История Русского Народа. Критика на нее Вестника Европы, Московского Вестника, Славянина. I том на лицо и XI будущих томов» («Литер. Газета» 1830 г., № 31, стр. 250 — 252; ср. Соч., т. II, стр. 145 — 146). — 7 января 1831 г. князь Вяземский, прося М. А. Максимовича прислать ему в Остафьево I том «Истории» Полевого, писал: «Теперь времена холеры миновались: можно опять приниматься за смех. А для меня после «Притчей» Хвостова (NB первого издания) ничего нет смешнее некоторых страниц «Истории Русского Народа» («Записки имп. Акад. Наук», т. XXXVI, стр. 199, в статье С. И. Понамарева: «Памяти князя П. А. Вяземского»). Историю своего расхождения с Полевым князь Вяземский рассказал в своей автобиографии — Соч., т. I, стр. XLIX и т. X, стр. 267 — 268 и 291; см. также «Записки» Кс. А. Полевого, С.-Пб. 1888, стр. 279 — 295. — Позже, уже в 1836 г., Пушкин писал по одному поводу: «О Полевом не худо бы напомнить и пространнее. Не должно забывать, что он сделан членом-корреспондентом нашей Академии за свою шарлатанскую книгу, писанную без смысла, без изысканий и безо всякой совести, — не говоря уже о плутовстве подписки, что́ уже касается Управы Благочиния, а не Академии Наук».

— Муравьев, Николай Назарьевич (род. 1775, ум. 1845), статс-секретарь и Управляющий Собственною е. в. Канцеляриею, в 1828 году издал три части собрания своих сочинений, под заглавием: «Некоторые из забав отдохновения, с 1805 года, Николая Назарьевича Муравьева, статс-секретаря Е. И. В., Тайн. Совет. Сенат. Почетн. Чл. Императорских Росс. Академии и Университетов: Москов. и Вилен. и Москов. Учен. Обществ: Истории и Испытател. природы»; дальнейшие части (всех было 14) выходили постепенно, — последняя посмертно — в 1851 году. Сочинения Муравьева, — в которых находится множество автобиографических указаний, заключают в себе статьи по философии, истории, археологии, правоведению, политической экономии, промышленности, торговле, естествознанию, астрономии, физике, живописи, а также повести и стихотворения, уродливостью своею напоминающие вирши Тредиаковского, — курьезны своею претенциозностью, напыщенностию слога, фанфаронством, хотя и бессознательным. Барон М. А. Корф, рассказывая о Муравьеве, вспоминает, как последний, живя уже не у дел в своей деревне по Шлиссельбургской дороге, «и оттуда не переставал громить публику разными философическими трактатами, под названием его «Досугов», публикациями о своих хозяйственных изобретениях и усовершенствованиях, о «ржи-муравьевке» колоссальном картофеле, исполинской капусте и пр., наконец, самого государя — диссертациями и утопиями по разным частям государственного управления. Во всем этом, с притязанием на глубокую мыслительность, появлялись всегда одни высокопарные нелепости, выраженные самым диким и неуклюжим языком. «Досуги» Муравьева, не менее, чем и хозяйственные объявления, смесь бесвкусия, каких-то почти ребяческих полу-мыслей и, при крайней самоуверенности, отсутствие всякого такта морили публику со смеха». Далее Корф, приводит несколько примеров из нелепых рассуждений Муравьева (см. «Русск. Стар.» 1899 г., № 9, стр. 492). Эти-то качества сочинений Муравьева и давали повод к неудержимым насмешкам над ними. Вяземский, сообщая А. И. Тургеневу о выходе «Забав» Муравьева, писал, имея в виду критическую статью о них С. П. Шевырева: «Этому статс-секретарю, государственному редактору, «Московслий Вестник» доказывает, что он без логики- без грамматики и без человеческого смысла. Тут выводится заключение: если таково его отдохновение, то какова его работа?..м«Телеграф» говорит о книге или «Забавах»: «Читая их, видим, что автор создал себе особенный род сочинений, слога, мыслей и даже слов» («Осаф. Архив», т. III, стр. 182 и 534 — 536), а Жуковский в то же время посылал Тургеневу самые сочинения Муравьева «для особенного наслаждения» и прибавлял: «полюбуйся и порадуйся» («Письма В. А. Жуковского к А. И. Тургеневу», под ред. И. А. Бычкова, М. 1895, стр. 248).

— Критическая статья Погодина об «Истории» Полевого была напечатана в «Московском Вестнике» 1830 г., ч. I, стр. 165 — 190 и ч. VI, стр. 165 — 200; она отличалась небывалою резкостью своего тона и начиналась словами: «Самохвальство, дерзость, невежество, шарлатанство в высочайшей и отвратительнейшей степени, высокопарные и бессмысленные фразы. Самохвальство: «Утвердительно скажу, что я верно изобразил Историю России, столь верно, сколь мне отношения позволили». Спрашиваю: кто, кроме боговдохновенного Моисея, осмелится сказать так о своей Истории? Невежество: Здесь надо начать с самого заглавия. Что́ такое История Русского Народа? Разве история народа не заключается в истории государства? Разве народ, не составляющий государства, может иметь историю? Разве правительство не есть часть народа, не есть его представитель? Разве не из него образуется?... Дерзость: Вот что и как говорит он об Истории Карамзина: «Это повествовательный рассказ, а не История». Шарлатанство: «Я брал из Гиббона всё, что касалось до Греческой Истории, сличая только источники Гиббона и поверяя их новейшими открытиями». Прочесть текст Гиббона — труд; прочесть его примечания —работа; сличить его с источниками — невозможность, ибо у нас во всей Москве нет тысячи книг, которые были источниками Английского писателя; не говорю уже о рукописях... Высокопарные и бессмысленные фразы: «Дикое стремление новых веков хотело ожить в древних формах... Погибшее навсегда для потомства, долженствовавшего создать новые»... Этою рецензиею сам Погодин был очень доволен, по крайней мере, вот что писал он Шевыреву:п«Я написал гремящую статью, которая произвела эффект в городе, и даже лютейшие мои враги отдали честь. Никогда я не был так раздражен, и негодование водило пером. Это случилось среди двух болезней моих, и сильно чувствовал — у меня желчь поднимался. Теперь смеюсь» (Н. Барсуков, «Жизнь и труды М. П. Погодина», кн. III, стр. 40 — 41.) Между тем, Пушкин в упомянутой выше статье своей об «Истории» Полевого писал: «Московский Вестник... (et tu autem, Brute!) сказал свое мнение на счет г. П. еще с большим, непростительнейшим забвением своей обязанности, — непростительнейшим, ибо Издатель «Моск.

Вестника» доказал, что чувство приличия ему сродно, и что следственно он добровольно пренебрегает оным. Как не вспомнить, по крайней мере, совета старинной сказки:

То же бы ты слово,
Да не так бы молвил».

(«Литер. Газета» 1830 г., № 12, стр. 97 — 98).

— ВЗ«Вестнике Европы» Каченовского была напечатана небольшая статья об «Истории» Полевого, подписанная буквами Н. Н. и принадлежавшая перу Николая Ивановича Надеждина (1830 г., ч. 169, № 1, стр. 37 — 74; ср. Н. Барсуков, назв. соч., стр. 41 — 43). О ней Пушкин с негодованием писал в своей статье об «Истории» Полевого: «В журнале, издаваемом ученым, известным профессором Каченовским, напечатана статья, в коей брань доведена до исступления, более, чем на тридцати страницах грубых насмешек и ругательств нет ни одного дельного обвинения, ни одного поучительного показания» и т. д. («Литер. Газ.» 1830 г., № 12, стр. 97).

—Ч«Моя Гончарова» — Наталия Николаевна, через год ставшая женою поэта; сообщая своему брату, 30 декабря 1829 г., о бале, данном Московским генерал-губернатором князем Д. В. Голицыным на святках, А. Я. Булгаков, в описании поставленных на этом бале живых картин, говорил, что, по его мнению, живая картина, представлявшая Дидону, была великолепна: «Лазарева была восхитительна, хотя ее бесконечно длинные ниспадавшие волосы придавали ей скорее вид прелестной Магдалины. Но кто была очаровательна, — это маленькая Алябьева — красавица; маленькая Гончарова, в роли сестры Дидоны, была восхитительна» («Русск. Арх.» 1901 г., кн. III, стр. 382). В свою очередь кн. П. А. Вяземский писал Пушкину: «А что за картина было в картинах Гончарова! ты <.......> бы от восхищения» (письмо из Москвы от 2 января 1830 г., — Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 105). — «В 1830 г.», пишет Анненков, рассказывая о сватовстве Пушкина: «прибытие части высочайшего двора в Москву оживило столицу и сделало ее средоточением веселий и празднеств. Наталья Николаевна [Гончарова] принадлежала к тому созвездию красоты, которое в это время обращало внимание и, смеем сказать, удивление общества. Она участвовала во всех удовольствиях, которыми встретила древняя столица августейших своих посетителей, и между прочим — в великолепных живых картинах, данных Московским Генерал-Губернатором князем Дмитрием Владимировичем Голицыным. Молва об ее красоте и успехах достигла Петербурга, где жил тогда Пушкин. По обыкновению своему он стремительно уехал в Москву, не объяснив никому своих намерений, и возобновил прежние свои искания» («Материалы», изд. 1855 г., стр. 278). — Кн. П. А. Вяземский впоследствии рассказывал П. И. Бартеневу, что, зная, что Пушкин давно влюблен в Гончарову, и увидав ее на балу у кн. Д. В. Голицына, он поручил И. Д. Лужину, который должен был танцовать с Гончаровой, заговорить с нею и ее матерью мимоходом о Пушкине, с тем, чтобы по их отзыву догадаться, как они о нем думают. Мать и дочь отозвались благосклонно и велели кланяться Пушкину. Лужин поехал в Петербург, часто бывал у Карамзиных и передал Пушкину этот поклон» («Русск. Арх.» 1888 г., кн. II, стр. 307). — В вопросе Пушкина Вяземскому о невесте звучит волнение, плохо скрытое под личиной равнодушия.

— «Архивный» Мещерский — т.-е. служивший при Московском Архиве Коллегии Иностранных Дел; это был один из тех двух Мещерских, которые поступили в Архив около 1825 года, почти одновременно с А. И. Кошелевым, Д. В. и А. В. Веневитиновыми, В. П. Титовым, С. П. Шевыревым, Н. А. Мельгуновым, С. И. Мальцовым, Соболевским и другими «хорошо образованными Московскими юношами» («Записки А. И. Кошелева», Берлин. 1884, стр. 10 — 21), а именно — князь Платон Алексеевич (род. 26 ноября 1805, ум. 26 июля 1889 г. в Москве); вместе с братом Александром (род. 1807) он, в середине 1820-х годов, был посетителем салона княгини З. А. Волконской и, как любитель, участвовал в ее музыкальных предприятиях; здесь, несомненно, Пушкин встречался с обоими братьями Мещерскими. Еще 21 марта 1829 г. А. Я. Булгаков писал брату своему из Москвы, что накануне он с семьей провел очень приятно вечер дома, в обществе Ф. Ф. Вигеля и «Архивного князя Платона Мещерского». «Давно к нам просится поэт Пушкин в дом»: пишет Булгаков: «я болезнию отговаривался, — теперь он напал на Вигеля, чтобы непременно его к нам ввести. Я видал его всегда очень maussade y Вяземского, где он как дома, а вчера был очень любезен, ужинал и пробыл до 2-х часов. Восхищался детьми и пением Кати, которая пела ему два его стихотворения, положенные на музыку Геништою и Титовым. Он едет в армию Паскевича, узнать ужасы войны, послужить волонтером, может и воспеть это всё. «Ах! Не ездите, сказала ему Катя: там убили Грибоедова». — Будьте покойны, сударыня: неужели в одном году убьют двух Александров Сергеевичев? Будет и одного! Но Лелька ему сделала комплимент хоть куда. «Байрон поехал в Грецию и там умер; не ездите в Персию, довольно вам и одного сходства с Байроном». Какова курноска! Пушкина поразило это рассуждение. Ему очень понравилось, что дети, да и мы вообще все, говорили более по-русски, т.-е., как всегда... Наташа всё твердила ему, чтобы избрал большой, исторический, отечественный сюжет и написал бы что-нибудь достойное его пера; но Пушкин уверял, что никогда не напишет Эпической поэмы. Peut être que cela viendra avec le temps» («Русск. Арх.» 1901, кн. II, стр. 298 — 299; ср. «Русск. Арх.» 1903 г., кн. III, стр. 328, и 1902 г., кн. I, стр. 53 — 54). 1 марта 1831 г., через две недели после женитьбы Пушкина, Мещерский с ним и его молодою женою участвовал в масляничном катанье на больших санях («Русск. Арх.» 1902 г., кн. I, стр. 57). — Е. И. Раевская называет князя Платона «тогдашним Московским львом» и говорит, что он был «молодой человек замечательно умный, образованный и хотя не красавец в прямом смысле этого слова, но обладавший весьма приятной наружностью. Он был среднего роста, брюнет, с матовой белизной лица и выразительными черными глазами. Князь Платон был богат, остроумен, ловок, джентельмен с ног до головы, — словом, пользовался всеми качествами, способными, по его желанию, вскружить голову неопытной девушке» («Русск. Арх.» 1885 г., кн. III, стр. 300). Мещерский состоял при Архиве и в 1833 г., имея звание камер-юнкера, каковое носил и в 1841 году, будучи чиновником особых поручений VI класса при Министре Внутренних Дел, а в 1842 г. на службе уже не значился. В «Русск. Арх.» 1886 г. (кн. I, стр. 219 — 221) он поместил замечание на вышеприведенный рассказ о нём Е. И. Раевской, рожд. Бибиковой, где с редкою теплотою отзывается о поэтессе гр. Е. П. Ростопчиной, с которою был хорошо знаком в 1820 — 1830-х г.г. (ср. «Русск. Мысль» 1916 г., кн. 11, стр. 35 — 53) — Он, повидимому, всегда остался холостяком. В начале 1840-х г.г. А. С. Хомяков писал А. В. Веневитинову по поводу женитьбы брата князя П. А. Мещерского: «Когда-то кн. Платон вздумает жениться? Его сватовство будет вероятно совершеннейшим образцом всех тонкостей этикета, и надобно будет издать описание с картинками для поучения потомков» (Соч. А. С. Хомякова, т. VIII, М. 1900, стр. 59).

— ВыражениеЕ«Архивные юноши», попавшее и в «Евгения Онегина» (Седьмая глава, строфа XLIX), принадлежит С. А. Соболевскому, который, как мы сказали выше, также служил одно время при Московском Архиве Министерства Иностранных Дел. В своем романе «Иван Выжигин» Булгарин задел «архивных юношей»: «Лучшее Московское общество», говорит он: «составляют, во-первых, так называемые старики, отслужившие свой век..., во-вторых чиновники, занимающиеся действительной службой..., в-третьих, чиновники, не служащие в службе или матушкины сынки, т.-е. задняя шеренга фаланги, покровительствуемой слепою фортуной. Из этих счастливцев большая часть не умеет прочесть псалтири, напечатанной славянскими буквами, хотя все они причислены в почет русских антиквариев. Их называют архивными юношами. Это наши петиметры, фашионебли, женихи всех невест, влюбленные во всех женщин, у которых только нос не на затылке и которые умеют произносить oui и non. Они то дают тон Московской молодежи на гульбищах, в театре и гостиных. Этот разряд так же доставляет Москве философов последнего покроя, у которых всего полно через край, кроме здравого смысла, писателей рифм и отчаянных судей словесности и наук». — В заметке, посвященной критике Булгарина на VII главу «Евгения Онегина», «Литературная Газета», отводя на самого Булгарина его обвинение Пушкина в том, будто бы он, описывая Москву, «взял обильную дань из Горя от ума и, просим не прогневаться, из другой известной книги,» — спрашивала: «из какой, просим не прогневаться, другой известной книги Пушкин что то похитил? Не называет ли Северная Пчела известною книгою Ивана Выжигина, где находится странное разделение Московского общества на классы, в числе коих один составлен из Архивных юношей? Кажется, что уак; и мы также обвиним Пушкина, хотя, по какой-то игре случая, его описаниУ Москвы было написано прежде Ивана Выжигина и напечатано в Северной Пчеле почти за год до появления сего романа»... [9 февраля 1828 г., № 17] («Литер. Газета» 1830 г., № 20, стр. 161). С другой стороны и Полевой, перешедший в то время на сторону Булгарина и из врага его сделавшийся его соратником и хвалителем, давая восторженный отзыв об «Иване Выжигине», писал, что в этом «блестящем литературном явлении» и он заметил «некоторые пятна»: «В пример мы укажем на описания, коими автор касается Москвы. Видно, что общество Московское ему известно только по наслышке. Где у нас юноши-философы? Что за отдел людей архивные юноши? Это кажется заметным только издали; вблизи это очень мелко»... («Московский Телеграф» 1829 г., № 12; цитируем по Н. Барсукову, «Жизнь и труды М. П. Погодина», кн. II, стр. 333). Об «архивных юношах» см. заметку Е. А. Боброва в его статье: «Из истории Русской литературы XVIII и XIX столетий» — «Известия Отделения Русского языка и словесности имп. Академии Наук» 1907 г., т. XII, кн. 2, стр. 419 — 425.

— Ушакова — Екатерина Николаевна (род. 1809, ум. в Петербурге в 1872), старшая из сестер Ушаковых, к которым поэт питал нежные чувства и постоянным посетителем дома которых был в приезды свои в Москву в 1826 — 1830 г. (см. выше, стр. 354 — 355). Екатерина Ушакова, по словам П. И. Бартенева, «была в полном смысле красавица — блондинка с пепельными волосами, темно-голубыми глазами, роста среднего, косы нависли до колен, выражение лица очень умное. Она любила заниматься литературою. Много было у нее женихов; но по молодости лет она не спешила замуж» («Русск. Арх.» 1912 г., кн. III, стр. 300). Неравнодушный к ней Пушкин посвятил ей три стихотворения, подарил ей сборник своих «Стихотворений», ч. I, С.-Пб. 1829, с надписью: «Всякое даяние благо, всяк дар совершен свыше есть. Катерине Николаевне Ушаковой. От А. П. 21 сентября 1829. Москва. Nec femina nec puer», — намекая этим, очевидно, на ее резвость и шаловливость («Материалы Общества изучения Тверского Края», вып. 3, Апрель 1925, Тверь, стр. 17). Однако, по мнению Н. О. Лернера: «чувство, которое возбудила в Пушкине Екатерина Ушакова, было не столько любовью, сколько симпатией: умная, добрая, веселая и хорошенькая девушка просто нравилась Пушкину, и их отношения могли бы привести к браку, если бы не роковая встреча Пушкина с Гончаровой, которая была и гораздо моложе, и красивее Ушаковой. Стихи, посвященные Пушкиным Екатерине Ушаковой, свидетельствуют не о сильном любовном чувстве, а об одном из «рядовых», очередных для Пушкина увлечений» (Соч., ред. Венгерова, т. IV, стр. XXXII; ср. т. III, стр. 346 — 347; Л. Майков, «Пушкин»; «Из дневника Е. С. Телепневой 1827 — 28 гг.» — «Пушк. и его соврем.», вып. V, стр. 119 — 124). Между тем, упорно говорили, что поэт на ней женится: так, напр., Погодин писал 23 марта 1830 г. из Москвы в Рим С. П. Шевыреву: «Говорят, что он [Пушкин] жениуся на Ушаковой старшей (а меньшая выходит за Киселева) и заметно степенничает» («Русск. Арх.», 1882 г., кн. III, стр. 161), а В. А. Мухавов сообщал своему брату из Москвы же 27 марта 1830 г.: «Ушакова меньшая идет за Киселева... О старшей не слышно ничего, хотя Пушкин бывает у них всякой день почти» («Русск. Арх.» 1899 г., кн. II, стр. 356). Николай Михайлович Смирнов также утверждает в своих Воспоминаниях, что «все думали, что он [Пушкин] влюблен в Ушакову; но он ездил, как после сам говорил, всякий день к сей последней, чтоб два раза в день проезжать мимо окон первой» [т.-е. Н. Н. Гончаровой] («Русск. Арх.», 1882 г., кн. II, стр. 232). Неизвестный нам современник Пушкина рассказывал П. И. Бартеневу, что когда Пушкин, осенью 1826 года, явился в Москву и увидел Екатерину Ушакову в Благородном Собрании, — он влюбился в нее и затем познакомился. «Завязывается тесная сесдечная дружба, и наконец после продолжительной переписки Екатерина Ушакова соглашается выйти за него замуж»; однако затем, узнав, что Пушкин, вопреки ее просьбе, был у известной Московской гадальщицы, которая предрекла ему, что он «умрет от своей жены», Ушакова «объявила поэту, что так как он не послушался ее и был у гадальщицы, то она сомневается в силе его любви к ней; а с другой стороны предвещание, хотя бы и несбыточное, всё-таки заставило бы ее постоянно думать и опасаться за себя и за жизнь человека, которого она безгранично полюбит, если сделается его женою; поэтому она и решается отказать ему для него же самого... Когда она умирала, то приказала дочери [Елизавете, бывшей впоследствии замужем за Дмитрием Николаевичем Обресковым] подать шкатулку с письмами Пушкина и сожгла их. Несмотря на просьбы дочери, она никак не желала оставить их, говоря: «Мы любили друг друга горячо — это была наша сердечная тайна; пусть она и умрет с нами» («Русск. Арх.», 1912 г., кн. III, стр. 300 — 301). Уже после смерти Пушкина Е. Н. Ушакова вышла замуж за вдовца Дмитрия Михайловича Наумова, о котором нам известно лишь то, что он был коллежский советник и что, из ревности к Пушкину, перед свадьбой своей, потребовал уничтожения двух девических альбомов Екатерины Николаевны, исписанных и исчерченных рукой Пушкина, и переделки в другие вещи золотого браслета с зеленою яшмою и турецкою надписью, подаренного ей поэтом в знак дружбы (Л. Майков, назв. соч., стр. 362 — 377; о Пушкине в Ушаковых см. еще в книге В. В. Вересаева: «Пушкин в жизни», вып. II, М. 1926, стр. 131; портрет Наумова, набросанный Пушкиным, пером, на небольшом клочке бумаги, — в собраниях Пушкинского Дома).

— Пушкин выехал в Москву 4 марта 1830 г., а приехал в нее 12 числа; почему так долго пробыл он в дороге, неизвестно; где-нибудь он останавливался, — быть может в Малинниках, но во всяком случае не мог ездить в далекое Нижегородское Болдино, как думает Н. О. Лернер («Труды и дни», изд. 2, стр. 206; ср. ниже, стр. 385, в объяснениях к письму № 314).

— Возмущенный и оскорбленный клеветою, на него взведенною, и доносами (см. выше, в письме № 288, и в объяснениях к нему, стр. 324 и сл.), кн. Вяземский написал горячую отповедь по адресу своих неблагожелателей, которая и появилась в № 5 «Литературной Газеты» 1830 г., на стр. 36:

К НИМ.

За что служу я целью мести вашей,
Чем возбудить могу завистливую злость?
За трапезой мирской, непразднуемый гость,
Не обойден ли я пирующею чашей ?
Всмотритесь; истиной прочистите глаза:
Она утешит вас моею наготою,
Быть может язвами, которыми гроза
Меня прожгла незримою стрелою.
И что же в дар судьбы мне принесли?
В раскладе жребиев участок был мне нужен.
Что? две-три мысли, два-три чувства, не из дюжин,
Которые в ходу на торжищах земли,
И только. Но сей дар вам не был бы по нраву;
Он заколдован искони;
На сладость тайную, на тайную отраву
Ему подвластные он обрекает дни.

Сей дар для избранных бывает мздой и казнью;
Его ношу в груди, болящей от забот,
Как мать преступная с любовью и боязнью
Во чреве носит тайный плод.
Еще до бытия приял, враждой закона,
Он отвержения печать;
Он гордо ближними от их отринут лона,
Как бытия крамольный татэ.
И я за кровный дар перед толпой краснею;
И только в тишине и скрытно от людей
Я бремя милое лелею
И Промысл за него молю у алтарей.
Счасливцы! Вы и я — мы служим двум фортунам;
Я к вашей не прошусь; моя мне зарекла
Противопоставлять волненью и перунам
Мир чистой совести и хладный мир чела.

В Остафьевском архиве гр. С. Д. Шереметева сохранялся автограф этого стихотворения с позднейшею пометою Вяземского:в«Мои стихи вчерне с замечаниями Пушкина». Вот эти замечания, как они пересказаны в Полном Собрании сочинений князя П. А. Вяземского, т/ IV, С.-Пб. 1880, примеч., стр. II — III: Ппсле общего збмечания Пушкина, приведенного нами выше, стр. 69, под № 303-м: «Ради Христа, очисти эти стихи — они стоят Уныния» [стихотворение Вяземского же], Пушкин сделал следующие замечания. К стиху: Она утешит вас моею наготою... замечено:ж«Она (истина)», К стиху: «Меня прожгла незримою стрелою» — слова «незримою стрелою» поставлены Пушкиным в скобки и замечено: «Лишнее». В стихах: «И что же в дар мне принесли судьбы? Новорожденному дар на зубок был нужен» — в первом стихе Пушкин переставил слова согласно с напечатанным, а ко второму сделал замечание: «Княгиня права, что морщится». Этот стих был потом выпущен автором. — В стихе: «Ему подвластные он обрекает дни» Пушкин подчеркнул слова «Ему подвластные» и заключил их в скобках; слово дни им же зачеркнуто и сбоку им же написанод«наши дни». — При стихах от: «Сей дар для избранных бывает мздой и казнью» и до конца стихотворения Пушкин сделал общее замечание: «прекрасно». В печатном тексте стихотворения сделаны были некоторые отмены против автографа. Замечания Пушкина, с которыми был согласен и Боратынский, были пересланы через последнего кн. Вяземскому («Стар. и Новизна», кн. V, стр. 49; ср. выше, стр. 357 — 358).

— О критике Павлуши Вяземского (сына князя Петра Андреевича) на сочинения Пушкина, см. выше, стр. 302 и 308, в объяснениях к письму № 279.

— «Галатея. Журнал литературы, новостей и мо́д» — издавался в 1829 — 1830 и 1839 — 1840 гг. Семеном Егоровичем Раичем, человеком просвещенным, почтенным, скромным до застенчивости; несмотря на это, его журнал, в котором Пушкин поместил два своих стихотворения («В Альбом (Е. Н. Ушаковой)» — в № 5 и «Цветок» — в № 2), вошел в совершенно неприличную по тону полемику с «Московским Телеграфом» Полевого. 7 апреля 1829 г. князь Вяземский писал И. И. Дмитриеву из с. Мещерского, Сердобского уезда Саратовской губернии: «Сюда только по Северной Пчеле, Московским Ведомостям и Галатее доходит до меня невнятный гул действий русского литературного мира. Других журналов не вижу, но довольно и этих, чтобы знать, что всё еще дерутся. Не понимаю, как Раич мог унизиться до такой степени. Галатея его напоминает мне Московских баб, торгующих на перекрестках гнилыми яблоками: тот же товар и те же ругательства. Мне всё не верится, что сам Раич хозяин своего журнала: я ожидал бы от него более благопристойности и по характеру его, и по прежним мнениям об общей невежливости наших журналистов.... Критики его более отзываются героем поэмы Василия Львовича [Пушкина — «Опасный Сосед»], чем воспитанником Виргилия и Тасса, образовавшегося в школе Георгик и Освобожденного Иерусалима. Ради бога, вымойте ему голову порядком».... («Русск. Арх.» 1868 г., № 4, ст. 605). 27 июля 1829 г. он же писал Дмитриеву:...м«Здесь на вольном воздухе, в уединении кабинета, право, зажимаешь себе нос и закрываешь глаза при чтении журнальных пакостей; а ум от них и сам сжимается. Может ли что́ быть неприличнее печатной переписки издателей «Телеграфа» и «Галатеи»? Эти господа признают за остроумие отвержение формул вежливости и общежития, узаконенных даже и между простолюдинами. Надписав статью господину такому-mo, они думают, что рассмешили публику.... Читая Галатею его» [Раича], — писал он: «мне всё сдается, что он спился. Трезвому невозможно таким образом и так скоро опошлиться» («Русск. Арх.» 1866 г., ст. 1719, 1720). — Погодин о той же полемике лаконически заметил в письме к Шевыреву: «Телеграф с Галатеею грызутся так, что клочья вверх летят» (Н. Барсуков, «Жизнь и труды М. П. Погодина», кн. II, стр. 329),

— «Павлушка — медный лоб (приличное названье!)» — первый стих известной басни Александра Ефимовича Измайлова «Лгун», написанной на Павла Петровича Свиньина, издателя «Отечественных Записок».