Скачать текст письма

Модзалевский. Примечания - Пушкин. Письма, 1826-1830. Часть 36.

363. А. Н. Гончарову (стр. 103). Впервые напечатано вЙ«Русском Архиве» 1881 г., кн. II, стр. 503; подлинник (запечатанный печатью на черном сургуче с гербом Пушкиных под графскою короною) был в Музее Калужской Ученой Архивной Комиссии.

— В начале письма Пушкин говорит о неудаче своего ходатайства перед Министром Финансов гр. Е. Ф. Канкриным о выдаче ссуды А. Н. Гончарову для поправления его запутанных дел (см. выше, в письмах N 349с 353, 358, 361 и ниже, № 368). Говоря о Канкрине, П. И. Бартенев пишет: «Великий трудолюбец находил себе отдохновение в изящных искусствах, он был архитектор и музыкант. Служившие при нем В. Г. Бенедиктов и кн. П. А. Вяземский были ему близкими людьми. И Пушкин навещал его» (см. «Русск. Арх. » 1890 г., кн. II, стр. 97). По его ходатайству весь долг, числившийся на Пушкине в день его смерти (33 т. р.) был прощен государем, при чем пожаловано было почти сто тысяч на уплату частных его долгов, 50 тысяч на издание сочинений (кроме годовой пенсии вдове и детям в 11 тысяч рублей). «За одно это друзья Русского здравого просвещения да благословляют имя графа Канкрина» («Русск/ Apx. » 1898 г., № 3, 1-я обложка). В 1835 и 1836 гг. Пушкин входил в непосредственные письменные сношения с Канкриным по поводу денежных своих дел (см. его письма под этими годами).

— Василии Львович Пушкин, как указано было выше, скончался 20 августа 1830 г. (см. выше, в письме N 362); письмо поэта кн«дедушке» писано на другой день похорон его в Донском монастыре.

— Нижегородская деревня — село Болдино, Лукояновского уезда Нижегородской губернии, на речке Азане или Сазанке, в северной части уезда; Пушкин поехал туда потому, чтоЧ«домашние обстоятельства требовали непременно его присутствия в Нижегородской деревне» (см. заметку Пушкина о холере); по объяснению Анненкова, он поехал «для принятия и оценки той части ее, которая была отдана ему Сергеем Львовичем во владение («Материалы», стр. 279); в это владение он, действительно, и был введен 16 сентября Дворянским заседателем губ. секр. Давыдом Егоровичем Григорьевым («Пушк. и его соврем. », вып. XIII, стр. 99; «Месяцеслов» на 1831 г., ч. II, стр. 214). О Болдине, в 1911 г., положением Совета Министров 27 апреля, приобретенном в казну за 30.000 рублей от внука Л. С. Пушкина поручика запаса гвардии Льва Анатолиевича Пушкина, с устройством в усадьбе библиотеки-читальни имени Пушкина (газ. «Речь» 1911 г., № 82, 83 и от конца апреля), — см. брошюру А. И. Звездина: «О Болдинском имении А. С. Пушкина в Нижегородской губернии и о пребывании в нем поэта в 1830-х годах», Нижний-Новгород. 1912; ср. В. Вересаев, «Пушкин в жизни», вып. III, М. 1927, стр. 26—27.

364. Н. Н. Гончаровой (стр. 103). Впервые напечатано И. С. Тургеневым в «Вестнике Европы» 1878 г., № 1, стр. 13 — 14, в переводе с французского языка; подлинник был у графини Н. А. Меренберг.

— О размолвке Пушкина с его будущею тещею см. в следующих письмах: к кн. В. Ф. Вяземской и к П. А. Плетневу (NN 365, 366, 369 и 370); последнему он также с горечью писал:О«Чорт меня догадал бредить о щастии, как будто я для него создан»... В письме к невесте от 9 сентября (№ 367) поэт благодарил ее за разъяснение происшедшего недоразумения.

365. Княгине В. Ф. Вяземской (стр. 104). Впервые напечатано в Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 171 — 172, по нашему сообщению; подлинник был у гр. С. Д. Шереметева в Остафьевском архиве.

Перевод:м«Я уезжаю, рассорившись с г-жею Гончаровой. На другой день после бала она устроила мне самую смешную сцену, какую только вы можете себе представить. Она наговорила мне таких вещей, которых, по совести, я не мог слушать. Я не знаю еще, расстроилась ли моя женидьба, но повод для этого на лицо, и я оставил дверь раскрытою настежь. Я не хотел говорить об этом князю [Вяземскому], — скажите ему сами и оба сохраните это втайне. Ах, что это за проклятая штука счастье! Прощайте, дорогая княгиня! Напишите мне словечко в Лукоянов, в село Болдино. » — Ответное письмо кн. Вяземской нам неизвестно.

— О размолвке с тещею см. в предыдущем и в следующих письмах №№ 364, 366, 369 и 370.

— Перед своим отъездом из Москвы Пушкин, в августе 1830 г., съездил к Вяземским в Остафьево; по словам П. И. Бартенева, ону«не успел еще расплатиться, как домовой слуга стал гнать ямщика от большого подъезда. Пушкин крикнул: «Оставь его! Оставь его! » («Русск. Apx. » 1911 г., кн. II, стр. 553).

366. П. А. Плетневу (стр. 104). Впервые напечатано вЙ«Русском Архиве» 1870 г., ст. 1367 — 1368 и в Соч. Плетнева, т. III, стр. 354; подлинник, на бумаге без вод. зн. (запечатан печатью с гербом Пушкина под графской короной) в Гос. Публичной Библиотеке, в бумагах Жуковского, которому письмо было передано Плетневым, очевидно, для прочтения.

— «Не хотел со мною проститься» — перед отъездом Пушкина из Петербурга 10 августа 1830 г.

— Пушкин выехал в Болдино 1 или 2 сентября. Первую дату указывает кн. Вяземский в письме своем от 2 сентября 1830 г. из Остафьева к Е. М. Хитрово:П«По милости Пушкина», читаем здесь: «то, что вы ему посылаете, доходит рикошетом до меня, и я благодарен вам. Он только что вчера уехал в свое Нижегородское имение, и его отсутствие должно затянуться недели на три» («Отчет Имп. Публ. Библ. за 1895 г. », прил., стр. 60 и «Русск. Apx. » 1899 г., кн. II, стр. 85). Между тем, Погодин в Дневнике своем отметил под 2 сентября 1830 г.:м«У Пушкина и Вяземского. Нежности» (М. А. Цявловский — «Пушк. и его соврем. », вып. XXIII — XXIV, стр. 109). Пушкин поехал на Арзамас через Богородск, Владимир, Судогду, Муром и Севаслейку, — путем, подробно указанным, между прочим, в анонимной книжке: «Несколько суток в дороге от С.-Петербурга к Симбирску», С.-Пб. 1840, стр. 8 — 10. Холера тогда развивалась, быстро приближаясь к Москве, и Вяземский успокаивал Е. М. Хитрово: «Не беспокойтесь, — это не в той стороне, куда уехал Пушкин», при чем далее шутил, что теперь, когда он объявил поклоннице поэта об отъезде последнего, и ему, Вяземскому, не придется уже ожидать от нее писем, однако прибавлял: «Пушкин в городе живет у меня, и если вы будете ему писать или надумаете мне отвечать, то вот мой адрес: в доме кн. Вяземского, в Чернышевском переулке» («Русск. Apx. » 1899 г., кн. II, стр. 86).

—Ч«Тридцать лет, или Жизнь игрока» — известная и популярная мелодрама Дюканжа (Victor-Henri-Joseph Brahain Ducange; род. 1783, ум. 1833) «Trente ans, ou la Vie d’un joueur»; поставленная на Петербургской сцене в год появления ее во Франции — в 1827 г., она, по словам П. А. Каратыгина, «произвела необыкновенный фурор; ее давали почти ежедневно. В этот период времени романтизм начал серьезно угрожать классицизму. Хотя и прежде наш репертуар имел много мелодрам с бенгаликой и трескучими эффектами, но они не были опасны классическим трагедиям.... Но с появлением «Жизни игрока» повеяло какой-то заманчивой новизной, и вкус публики к классицизму с того времени начал заметно ослабевать....м«Жизнь игрока» была поставлена тогда великолепно и разыгрывалась с большим ансамблем, но «пальма первенства», по общему мнению, была отдана тогдашнему любимцу публики, трагику Василию Андреевичу Каратыгину (см. Записки П. А. Каратыгина, С.-Пб. 1880, стр. 163 — 164); игрою последнего в этой пьесе восторгалась публика и в значительно позднейшую эпоху (ср., напр., восторженные отзывы В. А. Панаева в его Воспоминаниях — «Русск. Стар. » 1901 г., № 10, стр. 117 — 118). «Меня вчера затащили смотреть гнусную эту пиесу: «30 лет, или Жизнь игрока», — писал из Москвы своему брату А. Я. Булгаков 9 апреля 1828 г.: «Я бы запретил такие представления. Тут три эпохи игрока. В первой половине старый отец, после всех тщетных усилий усовестить и исправить сына, который только что женился, произнеся над ним проклятие, падает и умирает. Сын предает себя всем преступлениям. Жена его ангел; она следует всюду за ним, видя его всеми брошенным и осужденным на эшафот. Есть сцены, кои душу раздирают и в ужас приводят. Я, право, не мог дослушать и уехал, не дождавшись последней эпохи игрока. Волков также дал себе слово никогда не бывать. Mais comme on aime les grandes émotions! Imaginez-vous que cet immense théâtre était tout plein, surtout des femmes. Я нашел одну в корридоре, которой давали капли и воду пить; везде были слышны слезы» («Русск. Apx. » 1901 г., кн. III, стр. 142). О «Жизни игрока» см. у Н. П. Кашина: «Этюды об Островском», т. I, 1912, стр. 11 — 12, и в сборнике «Русский романтизм», под ред. А. И. Белецкого, Лгр. 1927.

—Ч«Московские сплетни» о расстроившейся будто бы свадьбе Пушкина дошли, между прочим, и до Хомякова, который летом 1830 г., из деревни своей, просил Н. А. Муханова сказать ему «словечко о графе Закревском и о свадьбе Пушкина», прибавляя при этом: «Je deviens commère» (Сочинения, т. VIII, М. 1900, стр. 23).

— Осень была любимым временем Пушкйна, когда творческие силы его проявлялись с наибольшею производительностью: см., напр., выше, в объяснениях к письмам N 250, 251 и 275 (стр. 254, 257 и 292), а такжЪ незаконченное стихотворение «Осень» («Октябрь уж наступил»....).

367. Н. Н. Пушкиной (стр. 105). Впервые напечатано И. С. Тургеневым в «Вестнике Европы» 1878 г., № 1, стр. 14, в переводе с французского языка; подлинник был у графини Н. А. Меренберг.

— Письмо, за которое Пушкин благодарит свою невесту, он получил в тот же день (ср. запись его под 9 сентября:Ї«Письмо от Natalie» — «Русск. Стар.» 1884 г., т. XLIV, стр. 339, и в письме к Плетневу № 369): в нем Н. Н. Гончарова, в ответ на тревожную записку поэта, писанную перед самым выездом его из Москвы (см. выше, № 364), успокаивала его мнительность (см. ниже, в письмах к Плетневу № 369 и 370).

— По поводу писем Н. Н. Гончаровой к Пушкину кн. Е. А. Долгорукова, рожд. Малиновская, рассказывала П. И. Бартеневу:С«Когда он [Пушкин] жил в деревне, Наталья Ивановна не позволяла дочери самой писать к нему письма, а приказывала писать всякую глупость и между прочим делать ему наставления, чтоб он соблюдал посты, молился богу и пр. Наталья Николаевна плакала от этого. Пушкин настаивал, чтоб поскорее их обвенчали, но Наталья Ивановна напрямик ему объявила, что у нее нет денег. Тогда Пушкин заложил именье, привез денег и просил шить приданое»... («Рассказы о Пушкине, записанные П. И. Бартеневым», М. 1925, стр. 64).

—Ч«Отдельною записью», совершенною в Петербурге 27 июля 1830 г. чиновником 5 класса и кавалером Сергеем Львовичем Пушкиным, последний дал сыну своему, дворянину, коллежскому секретарю Александру Сергеевичу Пушкину, из собственного своего недвижимого имущества (доставшегося ему по наследству после умершего родного брата его, подполковника Петра Львовича Пушкина, в 1825 г. и состоящего Нижегородской губернии, Сергачского уезда, в сельце Кистеневе, Тимашево тож, на речке Чеке, с 474 душами мужского пола и с 1461 дес. земли) из незаложенных 274 душ — 200 душ мужского пола с женами и детьми в вечное и потомственное владение; в числе свидетелей этой сделки подписался «коллежский советник и кавалер князь Петр Андреевич Вяземский». Как видно из пометы, сделанной на этой записи в Сергачском Земском Суде, «Г. Пушкин введен был во владение через Дворянского Заседателя [Давыда Егоровича] Григорьева 1830 года сентября 16 дня, в получении коих крестьян во владение и дана самим помещиком тому заседателю Григорьеву расписка» (Б. Л. Модзалевский, «Архив опеки над детьми и имуществом Пушкина в Музее А. А. Бахрушина» — «Пушк. и его соврем.», вып. XIII, стр. 99; «Девятнадцатый Век», кн. I, стр. 383 — 384). Именьице было небольшое и захудалое, и пользы Пушкину было от него мало (см. в письмах его от 1 и 2 мая и 3 июня 1835, 3 и 14 июня 1836 г.), — тем более, что перед свадьбой он заложил его тысяч за 40, — и впоследствии доходы шли главным образом на покрытие долга Опекунскому Совету. Переписку Пушкина по этому имению с управляющим, И. М. Пеньковским см. ниже, под 1834 — 1836 гг. и в «Русск. Арх.» 1890 г., кн. I, стр. 435 — 439 (подлинники писем — ныне в Пушкинском Доме).

— Холера, или «Cholera morbus», как ее тогда называли, перед отъездом Пушкина из Москвы уже подходила к столице: «Из некоторых губерний приходят к нам сюда довольно печальные известия», — писал кн. П. А. Вяземский 2 сентября 1830 г., из Остафьева, Е. М. Хитрово: «cholera morbus делает в них свои опустошения. Но не беспокойтесь: это не в той стороне, куда уехал Пушкин», — прибавлял он в утешение поклоннице поэта («Русск. Арх.» 1899 г., кн. II, стр. 86), — впрочем не совсем искренно, так как сам Пушкин рассказывает, что перед самым его отъездом из Москвы Вяземский показал ему «письмо, только что им полученное: ему писали о холере, уже перелетевшей из Астраханской в Саратовскую губернию. По всему видно было», говорит поэт: «что она не минует и Нижегородской. О Москве мы еще не беспокоились. Я поехал с равнодушием, коим был обязан пребыванию моему между азиатцами. Они не боятся чумы, полагаясь на судьбу и на известные предосторожности, а в моем воображении холера относилась к чуме, как элегия к дифирамбу. Приятели, у коих дела были в порядке или в привычном беспорядке, — что совершенно одно, — упрекали меня за то и важно говорили, что легкомысленное бесчувствие не есть еще истинное мужество. —На дороге встретил я Макарьевскую ярманку, прогнанную холерой. Бедная ярманка! Она бежала, как пойманная воровка, разбросав половину своих товаров, не успев пересчитать свои барыши! Воротиться в Москву казалось мне малодушием, я поехал далее, как, может быть, случалось вам ехать на поединок, — с досадой и большой неохотой. — Едва успел я приехать, как узнаю, что около меня оцепляются деревни, учреждаются карантины; [народ ропщет, не понимая строгой необходимости и предпочитая зло неизвестности и загадочное — непривычному своему стеснению; мятежи вспыхивают то здесь, то там нелепые]. Я занялся моими делами, перечитывая Кольриджа, сочиняя сказочки и не ездя по соседям. Между тем начинаю думать о возвращении и беспокоиться о карантине».... («Заметка о холере»). 30 сентября 1830 г. Д. Н. Блудов с тревогою писал жене своей из Петербурга за границу: «Все заняты мерами для охранения общего здоровья против... Cholera morbus. Мы надеялись, что она скоро прекратится, — и в самом деле прекратилась в том месте, где наиболее свирепствовала, т.-е. в Астрахани; но за то, хотя и слабее, однако же показывается и в иных местах, наконец, — и в Нижегородской губернии. Сегодня я получил известие от прокурора, что, несмотря на предосторожности, принятые губернским начальством, болезнь из самого города Нижнего, в котором открылась сначала, распространилась и на окрестности и достигла Балахны» («Русск. Арх.» 1872 г., ст. 1273, а также 1277 — 1278, 1278 — 1279).

— Наталья Ивановна — Гончарова, будущая теща Пушкина.

— Афанасий Николаевич — «дедушка» Гончаров; см. следующее письмо ему № 368.

— M-lles Catherine и Alexandrine — Гончаровы, старшие сестры невесты Пушкина; о них см. выше, в объяснениях к № 356, стр. 451 — 452.

368. А. Н. Гончарову (стр. 105). Впервые напечатано в «Русском Архиве» 1881 г., кн. II, стр. 503 — 504; подлинник был в Музее Калужской Ученой Архивной Комиссии.

— Письмо А. Н. Гончарова, на которое отвечает Пушкин, до нас не сохранилось.А«Дедушка» упрекал поэта за неудачу его ходатайства перед Министром Финансов гр. Е. Ф. Канкриным о ссуде на поправку дел Гончарова; см. выше, в письмах №№ 349, 353, 358, 361 и 363.

369. П. А. Плетневу (стр. 106). Впервые напечатано в «Русском Архиве» 1870 г., ст. 1368 — 1370; подлинник (на бумаге без вод. зн., запечатан гербовой печатью Пушкина с графской короной) — в Гос. Публичной Библиотеке, в бумагах Жуковского, которому, очевидно, письмо было передано Плетневым для прочтения.

— «Премоланхолическое» письмо Пушкина к Плетневу см. выше, под № 366.

— В своих Воспоминаниях о Пушкине М. Н. Макаров, говоря о смерти и похоронах В. Л. Пушкина, рассказывает следующую любопытную подробность:В«И. И. Дмитриев, подозревая причиной кончины Василия Львовича холеру, не входил в ту комнату, где отпевали покойника. Александр Сергеевич уверял, что холера не имеет прилипчивости и, отнесясь ко мне, спросил: «Да не боитесь ли и вы холеры?« Я отвечал, что боялся бы, но этой болезни еще не понимаю. — «Не мудрено, вы служите подле медиков. Знаете ли, что даже и медики не скоро поймут холеру. Тут всё лекарство один courage, courage и больше ничего». Я указал ему на словесное мнение Ф. А. Гильтебранта, который почти то же говорил. «О, да! Гильтебрантов немного», заметил Пушкин. — Именно так было, когда я служил по делам о холере. Пушкинское магическое слово courage, courage спасало многих от холеры» («Современник» 1843 г., т. XXIX, стр. 384).

— О смерти и похоронах В. Л. Пушкина см. выше, в объяснениях к № 362, стр. 458. Статьи П. А. Катенина, которые показались В. Л. Пушкину столь скучными, печатались в ряде №№ «Литературной Газеты» 1830 г. под общим заглавием «Размышления и разборы»: «Об изящных искусствах» и «О поэзии вообще» (№ 4), «О поэзии Еврейской» (№ 5), «О поэзии Греческой» (№ 9, 10 и 11), «О поэзии Латинской» (№ 19, 20 и 21), «О поэзии новой сначала» (№ 32 и 33), «О поэзии Итальянской» (№ 40, 15 июля; № 41, 20 июля; № 42, 25 июля) (здесь есть любопытное суждение о «Руслане и Людмиле»); № 43, 30 июля и № 44, 4 августа; последние статьи —«О поэзии Испанской и Португальской» (№ 50 и 51) и «О Театре» (№ 68, 69, 70, 71 и 72) появились уже после смерти В. Л. Пушкина — в сентябре — декабре 1830 г. О них см. в «Письмах П. А. Катенина к Н. И. Бахтину», под ред. А. А. Чебышева, С.-Пб. 1911, стр. 96 — 100, 146, 152, 155, 160, 161, 163, 167 и далее.

— «Le cri de guerre à la bouche» — «С боевым кличем на устах».

— О цензоре Н. П. Щеглове см. выше, в письме № 313 и в объяснениях к нему, стр. 380.

— «Премиленькое письмо» Н. Н. Гончаровой, на которое Пушкин отвечал ей в самый день его получения (см. выше, № 367), до нас не сохранилось.

— Барон А. А. Дельвиг был занят в это время изданием «Литературной Газеты» и подготовлением «Северных Цветов на 1831 год»; см. ниже, письмо к нему Пушкина от 4 ноября 1830 г. (№ 377). Незадолго перед тем, 7 мая 1830 г., у него родилась дочь Елизавета (умерла в 1913 году).

— Канкрин — Министр Финансов; см. выше, стр. 455 и 466.

— Перед самым отъездом Пушкина из Петербурга в Москву вместе с кн. Вяземским (см. выше, стр. 456, объяснения к № 361), в № 94 «Северной Пчелы» от 7 августа 1830 г. появилось «Второе письмо из Карлова на Каменный Остров», принадлежавшее, как и Первое, перу Булгарина, содержавшее в себе выпады против сотрудников «Московского Вестника» и «Литературной Газеты», в частности против Пушкина, и окончивавшееся следующею грубейшею выходкою по адресу последнего: «Рассказывают анекдот, что какой-то Поэт в Испанской Америке, также подражатель Байрону, происходя от Мулата или, не помню, от Мулатки, стал доказывать, что один из предков его был Негритянский Принц. В Ратуше города доискались, что в старину был процесс между шхипером и его помощником за этого Негра, которого каждый из них хотел присвоить, и что шхипер доказывал, что он купил Негра за бутылку рому. Думали ли тогда, что к этому Негру признается стихотворец. Vanitas vanitatum». Пушкин, повидимому, намерен был ответить на пасквиль Булгарина заметкою: «В одной газете, почти официальной, сказано было, что прадед мой Абрам Петрович Ганнибал.... был куплен шкипером за бутылку рому» и т. д., — но не отделал ее и поместил в № 45 «Литературной Газеты», от 9 августа, заметку (без подписи) — «Новые выходки против так называемой Литературной нашей Аристократии», аналогичную с напечатанною ранее там же (№ 36 от 25 июня) его же заметкою: «С некоторых пор Журналисты наши упрекают Писателей».... 16 октября 1830 г., через месяц после письма своего к Плетневу, Пушкин закончил создание «Моей родословной », в Post-Scriptum которой и заключил свою отповедь Булгарину. Переписку Бенкендорфа, кн. К. А. Ливена, К. М. Бороздина, бар. Дельвига и цензора Н. П. Щеглова по поводу статьи Пушкина в № 45 «Литературной Газеты», навлекшей на Дельвига выговор Бенкендорфа, — см. в статье Н. К. Замкова: «К цензурной истории произведений Пушкина» — «Пушк. и его соврем.», вып. XXIX — XXX, стр. 53 — 62.

— В письме от 9 декабря 1830 г. к Плетневу, заведывавшему изданием произведений Пушкина и следившему за их продажею, Пушкин, уже из Москвы, сообщил перечень всего им написанного во время его подневольного Болдинского житья (см. ниже, № 386).

— Трагедия Пушкина — «Борис Годунов», напечатать которую поэт получил разрешение еще весною 1830 г. (см. выше, в объяснениях к письму № 324); заботы об издании ее взял на себя, по обыкновению, Плетнев, который и выпустил книгу в продажу к 22 декабря 1830 г. (см. «Сев. Пчела» 1830 г., № 153, от 23 декабря; «Дела III Отделения о Пушкине», С.-Пб. 1906. стр. 117; «Пушк. и его соврем.», вып. XIII, стр. 177 и вып. XXIX — XXX, стр. 67 — 68). Предисловие Пушкина осталось ненаписанным; не написал его и Плетнев (см. в объяснениях к письму № 333, стр. 428) — и книга вышла лишь с посвящением ее памяти Карамзина (см. ниже, в письме № 373, стр. 472); продавалась она по 10 р., с пересылкою по 11 р. за экземпляр.

370. П. А Плетневу (стр. 107). Впервые напечатано в Сочинениях П. А. Плетнева, т. III, С.-Пб. 1885, стр. 356; подлинник (на бумаге без вод. зн.) — в Пушкинском Доме Академии Наук.

— Письмо Плетнева, на которое отвечает Пушкин, до нас не сохранилось.

— Жуковский лето 1830 г. проводил в Царском Селе. Повидав его, кн. Вяземский писал И. И. Дмитриеву: «Он все тот же, — добр, чист, благодушен, как истинный ученик Карамзина; но для дружбы также потерян, т.-е. для друзей. Решительно весь день его посвящен учению внутреннему или внешнему: он или учится, или учит [12-летнего наследника Александра Николаевича]. Дай бог трудам его иметь успех и дать ему России если не поэму, то героя поэмы для будущих поэтов Русских» («Русск. Арх.» 1868 г.).

— О столкновении с тещей, Н. И. Гончаровой, — см. выше, в письмах Пушкина за № 364, 365, 366, 367.

— В словах: «Но посмотри, Алеко Плетнев, как гуляет вольная луна etc.», Пушкин вспоминает свои же стихи о женском непостоянстве из «Цыган», которые он вложил в уста старика, утешающего Алеко:

«Утешься, друг; она дитя;
Твое унынье безрассудно:
Ты любишь горестно и трудно,
А сердце женское — шутя.
Взгляни: под отдаленным сводом
Гуляет вольная луна;
На всю природу мимоходом
Равно сиянье льет она;
Заглянет в облако любое,
Его так нежно озарит, —
И вот уж перешла в другое,
И то недолго посетит.
Кто место в небе ей укажет,
Примолвя: там остановись!
Кто сердцу юной девы скажет:
Люби одно, не изменись?..»

— О теще, Наталии Ивановне Гончаровой, и об откладывании свадьбы из-за безденежья, см. выше, стр. 464, в объяснениях к письму № 367.

— Говоря о Филиппе и Полиньяке, Пушкин имеет в виду события Июльской революции во Франции, когда на престол вступил Людовик-Филипп, принявший новую конституцию, выработанную Палатою Депутатов.

— О Полиньяке (Jules-Auguste-Armand-Marie duc de Polignac; род. 1780, ум. 1847), Министре иностранных дел при Карле X, подписавшем 25 июля 1830 г. ордонансы, повлекшие за собою падение Карла X, — ПушкиЦ упоминает и позже, в письмах к невесте (№ 372) и к Вяземскому (№ 379); последний еще в Петербурге, в начале августа, имел «два спора прежарких с Ж[уковским] и П[ушкиным]. С первым за Бордо и Орлеанского. Он говорил, что должно непременно избрать Бордо королем, и что он верно избран и будет... С П[ушкиным] спорили мы о Пероне [чит.: Полиньяке]. Он говорил, что его должно предать смерти, и что он будет предан pour crime de haute trahison. Я утверждал, что не должно и не можно предать ни его, ни других министров, потому что закон об ответственностµ министров заключался доселе в одном правиле, а еще не положен и следовательно применен быть не может. Существовал бы точно этот закон, — и всей передряги не было, ибо не нашлось бы ни одного министра для подписания знаменитых указов. Утверждал я, что и не будет он предан, ибо победители должны быть и будут великодушны. Смерть Нея и Лабедойера опятнали кровью Людовика XVIII. Неужели Орлеанский или кто заступит праздный престол захочет последовать этому гнусному примеру? Мы побились с П[ушкиным] о бутылке шампанского» (Соч., т. IX, стр. 136 — 137; см. ниже, стр. 479, в объяснениях к письму № 379). Поэт же утверждал, что Полиньяк с другими министрами будет присужден к смертной казни, но проиграл («Русск. Apx.» 1874 г., кн. I, стр. 445); узнав, что Полиньяк осужден на пожизненное заключение в тюрьме, поэт писал Вяземскому 2 января 1831 г.: «С П[олиньяком] я помирился. Его вторичное заключение в Венсене, меридиан, начертанный на полу его темницы, чтение Вальтер-Скотта, — всё это романтически трогательно». Освобожденный по амнистии 29 ноября 1836 г., Полиньяк уехал в Англию, где и умер. Много лет спустя, в известном письме своем к А. Я. Булгакову о дуэли и смерти Пушкина, кн. П. А. Вяземский, в подтверждение своего убеждения в том, будто с годами Пушкин совсем оставил либеральные мечтания своей молодости, писал: «Он был аристократом по чувству и убеждению. В Июльскую революцию он на стороне Генриха V и остался на ней до конца, предавая посмеянию и пороча новый порядок во Франции»... («Русск Apx.» 1879 г., кн. II, стр. 352).

— О «проповеди» Пушкина Болдинским крестьянам дошел до нас такой рассказ известного писателя П. Д. Боборыкина: «Дядя П. П. Григорьев любил передавать мне разговор [Пушкина] с тогдашней [Нижегородской] губернаторшей Бутурлиной... Это было в холерный год. — «Что же вы делали в деревне, Александр Сергеевич?» спрашивала Бутурлина. — «Скучали?» — «Некогда было, Анна Петровна. Я даже говорил проповеди». — «Проповеди?» — «Да, в церкви, с амвона, по случаю холеры. Увещевал их. — «И холера послана вам, братцы, оттого, что вы оброка не платите, пьянствуете. А если вы будете продолжать так же, то вас будут сечь. Аминь!» («За полвека», воспоминания — «Русск. Мысль» 1906 г., № 2, стр. 24).

— О жене и дочери Плетнева см. выше, в объяснениях к № 333, стр. 430.

371. Н. Н. Гончаровой (стр. 108). Впервые напечатано И. С. Тургеневым вП«Вестнике Европы» 1878 г., № 1, стр. 14 — 15, в переводе с французского; подлинник был у графини Н. А. Меренберг; французская фраза приведена из черновых материалов Анненкова для биографии Пушкина (в Пушкинском Доме; ср. выше, № 357 и 358).

— Между тем как Пушкин, по его собственным словам, начал думать о возвращении к невесте и беспокоиться о карантине, вдруг 2 октября получил он известие, чтоЩ«холера в Москве. [Я попался в западню, — как то мне будет вырваться на волю]». «Страх меня пронял», — пишет он, — «в Москве... но об этом когда-нибудь после. Я тотчас собрался в дорогу и поскакал. Проехав 20 верст, ямщик мой останавливается: застава! — Несколько мужиков с дубинами охраняли переправу через какую-то речку. Я стал расспрашивать их [выведывать о карантине, о начальнике]; ни они, ни я хорошенько не понимали, зачем они стояли тут с дубинами и с повелением никого не пускать. Я доказывал им, что, вероятно, где нибудь да учрежден карантин, что не сегодня так завтра на него наеду [вынести положенный срок], и в доказательство предложил им серебряный рубль. Мужики со мной согласились, перевезли меня и пожелали многие лета» («Заметка о холере»). В письме к невесте от 29 ноября Пушкин писал: «Я должен был оставить Болдино 1 октября. Накануне еду я, верст за тридцать отсюда, к княгине Голицыной, чтобы узнать в точности число карантинов, каков путь самый краткий и пр. Так как ее деревня на большой дороге, то княгиня взялась разузнать всё доподлинно. На следующий день, 1 октября, возвратившись домой, я получаю известие, что холера распространилась до Москвы, что там государь и что жители все оставили город» (см. ниже, письмо № 381). Однако, Пушкину не удалось тогда проехать далеко, — и он вынужден был возвратиться в Болдино (см. ниже, в письмах № 373, 375, 381); вторую попытку выехать он сделал в начале ноября, но также неудачно (№ 379, 380 и 383).

— Не Богородицк, а Богородск — уездный город Московской губернии; в нем была одна из четырех пограничных обсервационных застав («Русск. Apx.» 1893 г., кн. III, стр. 98).

— Французская фраза из подлинного письма взята нами, как сказано выше, из черновой рукописи П. В. Анненкова, в которой он, читая письма Пушкина к невесте и жене, делал их пересказ, приводя иногда и целые подлинные фразы Пушкина; фраза эта означает: «чтобы приехать в эту прелестную страну грязи, чумы и пожаров, — так как мы только это и видим» (Рукопись в Пушкинском Доме).

— «Le Grand papa» — «дедушка», А. Н. Гончаров, заставивший Пушкина хлопотать о позволении продать на расплавление бронзовую статую Екатерины II, которую он здесь, как и раньше, называет «бабушкой» (Grand’maman). Ср. выше, стр. 438 — 440.

— Дед Пушкина, Лев Александрович, родившийся 17 февраля 1723 г. от несчастного брака Александра Петровича Пушкина с Евдокией Ивановной Головиной (убитой своим мужем в 1725 году), — служил в Семеновском полку и в артиллерии и с сентября 1763 находился в отставке подполковником. При вступлении на престол Екатерины II он, как свидетельствует его внук-поэт, «во время мятежа остался верен Петру III и не хотел присягать Екатерине и был посажен в крепость вместе с Измайловым».

Мой дед, когда мятеж поднялся
Средь Петергофского двора,
Как Миних, верен оставался
Паденью Третьего Петра.
Попали в честь тогда Орловы,
А дед мой — в крепость, в карантин, — писал Пушкин вЪ«Моей родословной», — быть может в тот самый день, в который вспоминал о деде и в письме к невесте. В крепости он «содержался два года», был оттуда «выпущен по приказанию Екатерины и всегда пользовался ее уважением. Он уже никогда не вступал в службу и жил в Москве и в своих деревнях». «Дед мой», рассказывает поэт в другом месте: «был человек пылкий и жестокий. Первая жена его, урожденная Воейкова, умерла на соломе, заключенная им в домашнюю тюрьму за мнимую или настоящую ее связь с французом, бывшим учителем ее сыновей, и которого он весьма феодально повесил на черном дворе. Вторая жена его, урожденная Чичерина, довольно от него натерпелась. Однажды он велел ей одеться и ехать с ним куда то в гости. Бабушка была на сносях и чувствовала себя нездоровой, но не смела отказаться. Дорогой она почувствовала муки. Дед мой велел кучеру остановиться, и она в карете разрешилась чуть ли не моим отцом. Родильницу привезли домой полумертвую и положили на постель всю разряженную и в бриллиантах. Всё это», прибавляет поэт: «я знаю довольно темно. Отец мой никогда не говорит о странностях деда, а старые слуги давно перемерли». Рассказ поэта о его деде не поддается проверке, за исключенном факта с повешением учителя; в имеющемся у нас формулярном списке о службе Л. А. Пушкина значится, что он «за непорядочные побои находящегося у него в службе Венецианца Харлампия Меркадии был под следствием, но по именному указу поведено его, Пушкина, из монаршей милости простить». Эти то «непорядочные побои» и послужили, вероятно, материалом для создания легенды о жестокой расправе Л. А. Пушкина с учителем. По крайней мере отец поэта, С. Л. Пушкин (человек мало искренний), прочитав в 1840 г. впервые напечатанный тогда отрывок из Записок сына, счел обязанностью вступиться за «священную память» своего отца, «добродетельнейшего из людей» (по его утверждению) и писал по этому поводу: «Он был любим, уважаем, почитаем даже теми, которые знали его по одному слуху. Взаимная любовь его и покойной матери моей была примерная. Никто не помнил и не слыхал ни о малейшем отступлении от верности, от должного уважения друг к другу во всё продолжение их 30-ти летнего союза. История о французе и первой жене отца моего много увеличена. Отец мой никогда не вешал никого. В поступке с французом участвовал родной брат его жены, А. М. Воейков; сколько я знаю, это ограничилось телесным наказанием, — и то я не выдаю за точную истину. Знаю, что отец мой и в счастливом супружестве с моею матерью с нежностью вспоминал о первой жене своей» («Современник» 1840 г., т. XIX, стр. 102 — 106). Л. А. Пушкин скончался 25 октября 1790 г. и погребен в старом соборе Донского монастыря (см. Б. Л. Модзалевский, «Род Пушкина» — в Соч. Пушкина, ред. Венгерова, т. I, стр. 4 — 6).

— Наталья Ивановна — Гончарова, теща Пушкина.

— М-г Serge — Гончаров, младший брат невесты Пушкина, тогда 15-летний юноша (он родился 11 февраля 1815 г.); 16 апреля 1832 г. он начал службу, поступив унтер-офицером в Киевский гренадерский полк, из которого 24 июля 1835 г. произведен был корнетом в Ингерманландский гусарский полк, а 16 апреля 1836 г. уже вышел поручиком в отставку, в которой пробыл до декабря 1844 г., когда определился чиновником особых поручений в Московскую Контору Ассигнационного Банка; с января 1850 г. был Заседателем Московского Совестного Суда, под конец жизни состоял старшиною Московского Городского сословия и умер в Москве 28 ноября 1865 года. После женитьбы Пушкина С. Н. Гончаров жил у него; в «Русск. Арх.» 1877 г. (кн. II, стр. 98 — 99) приведены рассказы его о поэте, характер которого он считал «самым счастливым для семейной жизни». — С. Н. Гончаров был дважды женат; по поводу второй его женитьбы, в 1847 г., на Анне Алексеевне Смирновой, — Г. Д. Щербачев в Воспоминаниях своих пишет: «Гончаров был во всех отношениях прелестный жених; ум, образование, благородное сердце и вместе с тем хорошее состояние и прекрасная наружность, — всё соединилось в нем» («Русск. Арх.» 1890 г., кн. I, стр. 219). См. еще в сб. «Русские Ведомости», М. 1913, стр. 4 — 6. От обоих браков С. Н. Гончаров имел четырех сыновей и пять дочерей; из сыновей его Сергей Сергеевич (род. 1842, ум. 1918), юрист-практик, был членом Государственного Совета.

— О братьях Н. Н. Гончаровой Иване Николаевиче и Дмитрии Николаевиче см. выше, стр. 396 и 452, в объяснениях к письмам №№ 318 и 358.

372. Н. Н. Гончаровой (стр. 109). Впервые напечатано И. С. Тургеневым в «Вестнике Европы» 1878 г., № 1, стр. 15 — 16, в переводе с французского языка; часть, напечатанная курсивом, писана по-русски; подлинник был у графини Н. А. Меренберг. Французская фраза взята нами из черновых материалов Анненкова для биографии Пушкина (в Пушкинском Доме; ср. выше, №№ 357, 358, 371).

— Въезд в Москву был запрещен потому, что и в ней, в 10-х числах сентября, появилась холера, а еще за несколько дней до того, по приказанию Николая I от 23 августа, были учреждены вокруг Москвы карантины. «Нет никакого сомнения», писал император: «что болезнь сия сообщается через зараженный воздух; потому пропуск больных людей или имеющего в себе зародыш сей болезни, хотя еще не открывшейся в нем, опасен не чрез прикосновение к нему, но чрез дыхание при разговорах... Стало, оцеплять зараженные места или прекращать с ними сообщение необходимо, но без окурок и тому подобного» («Русск. Арх.» 1888 г., кн. III, стр. 295). Появление холеры в Москве произвело ошеломляющее впечатление. Так, кн. Вяземский писал Жуковскому 26 сентября: «Я всё это время был под давлением единой, душной, нерассеваемой мысли: холера в Москве»... («Русск. Арх.» 1900 г., кн. I, стр. 357), а в Дневнике своем под 3 октября, в Остафьеве, повествовал следующее: «Сегодня минуло две недели, что я узнал о существовании холеры в Москве. 17-го [Сентября] вечером приехал я в Москву с Николаем Тсубецким. Холера и Парижские дела были предметами разговора нашего. Уже говорили, что холера подвигается, что она во Владимире, что учреждается карантин в Коломне. Я был убежден, что она дойдет до Москвы. Зараза слишком расползлась из Астрахани, Саратова, Нижнего, чтобы не проникнуть всюду, куда ей дорога будет... Все думали, что она поветрие, и потому и дали ей ход... На другой день... узнал, что неприятель в Москве, что в тот же день умер студент, что умерло в полиции несколько человек от холеры. Меня всего стеснило и ноги подкосились... Приехав в Остафьево, горячо принялся я за учреждение предохранительных мер всякого рода... Мы с женою ездили к Четвертинским и на Калужской дороге встретили мужиков, возвращающихся из Москвы; они кричали нам: мор» (Соч., т. IX, стр. 140 — 141.) «Со вчерашнего дня Москва заперта», — писал Ф. Кристин гр. С. А. Бобринской 2 октября 1830 г.: «в течение 12 дней ее покинуло 60 тысяч человек. Теперь никто не выедет и не въедет без нового распоряжения... Все кричат о страшной опасности...» («Русск. Арх.» 1884 г., кн. III, стр. 141). И. И. Дмитриев 6 ноября писал кн. Вяземскому из Москвы: «Первые дни или, лучше, недели посещения холеры были тяжки и для морали, и физики. Я пытался развлекать себя выездами, куда можно, — но везде только и слышал о холере: по улицам встречаешь пасмурные лица с закутанными ртами, иногда же и четвероместную карету с двумя назади или на козлах полицейскими: тощая тройка тащит ее тихим шагом...» («Стар. и Новизна», кн. II, стр. 160). Такие же переживания были, конечно, и у всех в Москве в ту страшную, первую в России холеру. Живо рассказывает об этих переживаниях, напр., упомянутый Ф. Кристин в письмах к графине С. А. Бобринской («Русск. Арх.» 1884 г., кн. III, стр. 136 — 151), Т. П. Пассек в своих Воспоминаниях (т. I, С.-Пб. 1905, стр. 312 — 316), Погодин в письмах к С. П. Шевыреву («Русск. Арх.» 1882 г., кн. III, стр. 167 — 175), тот же Вяземский в своей Автобиографии (Соч., т. I, стр. XLIX — LI), Я. И. Костенецкий в «Воспоминаниях» («Русск. Арх.» 1887 г., кн. I, стр. 328 — 330) и другие. Пушкин беспокоился, узнав, что, несмотря на то, что холера пришла в Москву, невеста его оттуда не выехала (см. ниже, в письмах № 374, 376, 379, 380, 381).

— Молодая женщина из Константинополя, гречанка, уверявшая, что только «сволочь» (la canaille) умирает от холеры, могла быть встречена Пушкиным в его поездку в Арзрум, а может быть и раньше, в период его Кишеневской или Одесской жизни (ср. выше, стр. 464, выписку из Заметки Пушкина о холере и о фатализме азиатцев, и ниже, в письме от 19 или 20 июня 1831 г. к Е. М. Хитрово, в котором Пушкин упоминает о «la petite grecque», как о знакомой Е. М. Хитрово — см. сборник «Писем Пушкина к Е. М. Хитрово», Лгр. 1927 г., стр. 123 — 124).

— Французская фраза (перевод ее: «Не знаю, что делается на белом свете и как поживает мой друг Полиньяк») взята нами из упомянутой выше черновой рукописи Анненкова, содержащей пересказ писем Пушкина к невесте и жене.

— О Полиньяке см. выше, стр. 467, в объяснениях к письму № 370. Сообщая Е. М. Хитрово о приближении холеры к Москве, кн. Вяземский писал ей 2 сентября: «Вот бич, который сто́ит Полиньяка и, к несчастию, в данном случае для него нет оппозиции» («Русск. Арх.» 1899 г., кн. II, стр 86).

— «Дедушка сего медной бабушкой» — Афанасий Николаевич Гончаров и бронзовая статуя Екатерины II в Полотняном Заводе (см. выше, в письмах №№ 341, 349, 354, 357, 358, 360, 361, 371).

— «Je ris jaune» по-французски значит: «я смеюсь желтым», «желчью», — «смеюсь сквозь слезы»; пуассардки — торговки рыбою. Пушкин намекает на так называемый «пуассардский жаргон», т.-е. уличный парижский язык, «арго».