Модзалевский. Примечания - Пушкин. Письма, 1831-1833. Часть 1.

392. H. A. Полевому. 1-го января 1831 г. (стр. 3). Впервые напечатано, в виде факсимиле, в приложении к издававшемуся Н. И. Гречем журналуЇ«Русский Вестник» 1842 г., № 2; подлинник неизвестно где находится. Как новинка, было опубликовано гр. Г. А. Милорадовичем по снимку, принятому за подлинник, в «Новом Времени» 1898 г., 1 янв., № 7847, стр. 6.

– Телеграф – издававшийся Н. А. Полевым с 1825 г. журналТ«Московский Телеграф», запрещенный в 1834 году. Об отношении Пушкина к этому изданию (в котором он сотрудничал в 1825, 1826 и 1829 гг.) и последнего к Пушкину см. выше, в т. I, стр. 129, 132, 139, 149 и др., 391, 393, 421–422, 422, 440, 457, 481, 516, и т. II, стр. 12, 20, 52, 74, 80, 111, 113, 237, особенно стр. 371–372, 373, 385, 389, 474, 505, 507–508, на которых приведены указания и на личные отношения Пушкина и Полевого, сперва бывшие дружественными, но затем испортившиеся, особенно после отзывов Пушкина об «Истории Русского Народа» Полевого, которою поэт не переставал возмущаться, можно сказать, до последнего дня жизни (см. «Пушкин и его современники», вып. XIII, стр. 32–33). В рецензии на последние томы посмертного издания сочинений Пушкина, приведенной нами в выдержке, в т. II, на стр. 507–508, Полевой сказал несколько слов о своих отношениях к Пушкину как человеку и, упомянув лишь вскользь о происшедшем между ними охлаждении (см. по этому поводу Записки Кс. Полевого, 1888, стр. 312–318), писал: «не льстил я Пушкину при жизни его, а чувство уважения к нему, чувство сознания его высоких дарований хранил я и тогда постоянно в душе моей; сии чувства пережили Пушкина и, как отголосок души моей на всё прекрасное, я сохраню их до конца моей жизни» («Русск. Вестн.», 1842 г., т. V, отд. 3, стр. 38); о тех же чувствах к Пушкину писал он и 1 января 1831 г., отвечая на письмо Пушкина: «Милостивый Государь Александр Сергеевич. Верьте, верьте, что глубокое почтение мое к Вам никогда не изменялось и не изменится. В самой литературной неприязни, Ваше имя, вы, всегда были для меня предметом искреннего уважения потому, что вы у нас один и единственный. Сердечно поздравляю вас с новым годом и желаю вам всего хорошего. – С совершенною преданностию есмь и буду Ваш, Милостивого Государя, покорнейший слуга Николай ПолевоМ» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 206–207). Несмотря на эти заверения, Пушкин недоумевал: «Знаешь ли ты, какие подарки получил я на новый год?» – спрашивал он кн. П. А. Вяземского 2 января: «Билет на

Телеграф, да билет на Телескоп – от издателей в знак искреннего почтения. Каково? И в Пчеле предлагают мне миЫ» (см. письмо № 394). Следов дальнейших отношений между Пушкиным и Полевым мы не имеем, кроме слов некролога поэта, написанного Полевым в феврале 1837 г. для журнала «Библиотека для Чтения» (т. XXI, отд. I, стр. 181–198; в неискаженном виде перепечатана в «Очерках русской литературы» Полевого, ч. I, С.-Пб. 1839, стр. 211–219, где перепечатана также, на стр. 145–210, и восторженная статья Полевого из «Московского Телеграфа» 1833 г., о Пушкине и его сочинениях, написанная по поводу «Бориса Годунова») и представляющего панегирик поэта (в котором, однако, кн. В. Ф. Одоевский видел коварное намерение автора содействовать «задушению мертвого Пушкина» – «Русск. Стар.» 1880 г., № 8, стр. 805; П. Н. Сакулин, «Кн. В. Ф. Одоевский», т. I, ч. 2, М. 1913, стр. 328, примеч.); ибо смерть Пушкина «поразила» его и «давно не плакал он так горько, как услышавши об его смерти» (см. письмо Полевого к О. И. Сенковскому – «Старина и Новизна», кн. IX, стр. 326). Свой восторг к Пушкину-поэту высказал Полевой и в обзоре русской литературы за 1837 г. («Сын Отеч.» 1838 г., т. I, стр. 45–48), в котором с горечью говорил о смерти Пушкина-«соловья» и хвалил его «Современник», а также в «Обозрении Русской Литературы» за 1838 и 1839 гг. («Сын Отеч.» 1840 г., т. I, кн. 2, стр. 43), – наконец, через несколько лет, – в заметке о нем, помещенной в книге «Столетие России с 1745 до 1845 г.» (ч. II, С.-Пб. 1846, стр. 178 и 185). Заметку о Полевом и Пушкине и их отношениях по поводу презрительного упоминания имени Полевого в «Дневнике» поэта за март 1834 г. см. в московском издании «Дневника» (М. 1923, стр. 308–314, М. Н. Сперанского); отметим кстати, что известная эпиграмма «Нет подлее до Алтая Полевого Николая» и т. д., приписывавшаяся часто Пушкину, не принадлежит ему («Старина и Новизна», кн. VIII, стр. 37). О запрещении «Московского Телеграфа» в 1834 г. см. в «Дневнике» Пушкина, под ред. Б. Л. Модзалевского, Пгр. 1923, стр. 12, 13, 14, 128–130.

–Ч«Борис Годунов» вышел из печати в Петербурге и поступил в продажу 23 декабря 1830 г. (о поступлении его в продажу в магазине А. Ф. Смирдина 23 декабря было напечатано сообщение в № 153 «Северной Пчелы» от 23 декабря, пропущенном цензурою 22 декабря), – следовательно, в Москве мог быть числа 26–27 декабря (см. выше, т. II, стр. 124 и 499); он печатался в Типографии Департамента Народного Просвещения, и слухи о близком выходе его в свет ходили еще в августе; по крайней мере Н. М. Языков 28 августа писал брату из Москвы: «Годунов на-днях выйдет» («Историч. Вестн.» 1883 г., № 12, стр. 530). Переписку об издании трагедии см. в изд. «Дела III Отделения об А. С. Пушкине», C.-Пб. 1906, и статью Н. К. Замкова в сб. «Пушкин и его соврем.», вып. XXIX – XXX, стр. 67–68.

393. П. Я. Чаадаеву. 2 января [1831 г.] (стр. 3). Впервые напечатано М. Н. Лонгиновым в некрологе П. Я. Чаадаева вМ«Современнике» 1856 г., т. LVIII, № 7, июль, отд. 5, стр. 5–8 (ср. Сочинения М. Н. Лонгинова, т. I, М., изд. Л. Э. Бухгейма, 1915, стр. 70), со следующим объяснением: «За несколько дней до смерти Чаадаева я был у него и списал следующие французские строки Пушкина, написанные им [карандашом] на первом листе экземпляра «Бориса Годунова», который был послан к нему поэтом. Замечательно, что под ними подписано: «2 Janvier»; следственно, драма была послана к нему в Москву на другой день после отпечатания, которое кончилось 1 января 1831 г. [это неверно: см. выше, стр. 122. Б. М.]. Вот эти строки [далее идет текст записки]. Я давно знал о существовании этой надписи; не знаю, почему мне пришло на мысль переписать ее именно в этот раз. Предосторожность моя была основательна. ЧреЪ несколько дней, 13 апреля, вечером, я простился с Чаадаевым в последний раз...» После смерти Чаадаева (14 апреля 1856 г.) экземпляр «Бориса Годунова» с надписью Пушкина перешел к известному библиофилу и библиографу С. Д. Полторацкому (см. о нем т. II, стр. 247–248), а затем поступил в Московский Румянцовский Музей (ныне Библиотека СССР имени В. И. Ленина), где хранится под шифром F°/255 (ср. Соч. Пушкина, изд. Литературного Фонда, т. III, С.-Пб. 1887, стр. 85).

Перевод:Ч«Вот, мой друг, то из моих произведений, которое я люблю больше всего. Вы прочтете его, так как оно написано мною, и скажете мне свое мнение о нем. А пока обнимаю Вас и поздравляю Вас с новым годом».

– О Чаадаеве и отношениях его и Пушкина см. т. I, стр. 200, 205 и др., т. II, стр. 443–444 и др., а также, ниже, стр. 330–336.

– По меткому выражению П. В. Анненкова,О«Борис Годунов», любимое произведение Пушкина, «составляло, так сказать, часть его самого, зерно, из которого выросли почти все его исторические и большая часть литературных убеждений» («Материалы», изд. 1855 г., стр. 131).

– Судя по тому, что 1 января, как видно из письма Пушкина к Полевому (N 392), он еще не имел экземпляровЇ«Бориса Годунова» (хотя они и были уже в Москве – см. т. II, письмо № 391), а 2 января уже послал книгу Чаадаеву, следует полагать, что он отправил ее немедленно по получении с почты или от книгопродавца, – так велико было желание поэта доставить свое любимое произведение на суд старшего друга. Однако мнение Чаадаева о «Борисе Годунове» нам неизвестно: или он не отозвался совсем, или высказал свое суждение при свидании, на словах, или письмо его до нас не сохранилось.

394. Кн. П. А. Вяземскому. 2 января 1831 г. (стр. 3–4). Впервые напечатано вО«Русском Архиве» 1874 г., кн. I, ст. 445–447. Подлинник (на почтовой бумаге большого формата с водяными знаками: А. Г. 1829) был в Остафьевском архиве гр. С. Д. Шереметева; ныне в Центрархиве в Москве. Письмо Пушкина служит ответом на следующую записку к нему Вяземского от 1 января 1831 г., из подмосковного Остафьева: «Милости просим, приезжай, да прошу привезти с собою Полиньяковское Шампанское. Пришли Бориса. Вот стихи, которые прошу прочесть и отдать Максимовичу. Пришлю ему и прозы малую-толику. Узнай, будет-ли у него в Альманахе что Полевого? Если нет, то дам ему статейку на него. С новым годом не поздравляю:

Впредь утро похвалю, как вечер уж наступит.

Который Киреевский в Москве? Наш-ли? Привези его с собою, если он. До свидания. Воля твоя, Мартиньяк и я правы, а ты и Камера депутатов не правЯ» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 207). Живя в Остафьеве и скрываясь там от холеры, Вяземский считался по службе, в качестве члена Общего Присутствия Департамента Внешней Торговли, командированным (с 9 августа 1830 г.) в Москву, членом Комитета для устройства там Выставки Российских изделий.

– Стихи, которые послал Вяземский Пушкину и которые поэт называетМ«прелестью», – предназначались для альманаха «Денница. Альманах на 1831 год», собиравшегося Михаилом Александровичем Максимовичем, который в предыдущем году издал уже такой же сборник («Денница. Альманах на 1830 год»), с участием, между прочим, Вяземского и Пушкина. Стихи эти были: «Зимние каррикатуры. (Отрывки из журнала зимней поездки в степных губерниях)», состоявшие из четырех отдельных остроумных пьес: «Русская луна», «Кибитка», «Мятель» и «Ухабы. Обозы» (стр. 41–51; ср. Полн. собр. соч., т. IV, стр. 25–31). «Поросята» и «бригадир» упоминаются в последнем стихотворении («Ухабы. Обозы») из которого приводим соответствующий отрывок, понравившийся Пушкину:

....Обозы, на Руси быть зимним судоходством ¹
Вас Русский бог обрек – и милость велика:
Помещики от вас и с деньгой, и с дородством,
Но в проезжающих болят от вас бока.

Покажется декабрь, – и тысяча обозов
Из пристаней степных пойдут за барышом,
И путь, уравненный от снега и морозов,
Начнут коверкать непутем.

Несут к столицам ненасытным
Что целый год росло, а люди в день съедят:
Богатства русские под видом первобытным
Гречихи, ржи, овса и мерзлых поросят.

И сельских прихотей запас разнообразный,
Ко внукам бабушек гостинцы из села
И городским властям невинные соблазны:
Соленые грибы, наливки, пастила.

Как муравьи они копышатся роями,
Как муравьям, им счета не свести;
Как змии длинные, во всю длину пути
Перегибаются ленивыми хребтами.

То разрывают снег пронзительным ребром,
И застывает след, прорезанный глубоко,

То разгребают снег хвостом,
Который с бока в бок волочится широко.

Уж хлебосольная Москва
Ждет сухопутные флотильи,
В гостеприимном изобильи
Ее повыбились права.

Всю душу передав заботливому взору,
К окну раз десять в день подходит бригадир,
Глядит и думает: придет-ли помощь в пору?
Задаст-ли с честью он свой имянинный пир?

С умильной радостью, с слезой мягкосердечья,
Уж исчисляет он гостей почетных съезд,

И сколько блюд, и сколько звезд
Украсят пир его в глазах Замоскворечья.

Уж предначертан план, как дастся сытный бой,
Чтоб быть ему гостей и дня того достойным;

Уж в тесной зале стол большой
Рисуется пред ним покоем беспокойным.

Простор локтям! изрек Французской кухни суд,
Но нам он не указ: благодарим покорно!
Друг друга поприжав, нам будет всем просторно, –

Ведь люди в тесноте живут... и т. д. еще пять строф. 7 января Вяземский писал М. А. Максимовичу из Остафьева:Ц«Извините, милостивый государь Михаил Александрович, что не успел отвечать вам в след за обязательным письмом вашим; по крайней мере, поспешил я отправить к вам через Пушкина мой оброк, что мог собрать и изготовить» («Записки Имп. Акад. Наук», т. XXXV, 1879, стр. 198–199; то же – «Сборн. Отдел. Русск. яз. и слов.», т. XX, № 5, 1880, стр. 152–153). Пушкин не замедлил исполнить поручение своего друга, и 9 января Максимович писал Вяземскому в Остафьево: «Благодарю Вас покорнейше за ваш поэтический подарок моей Деннице, который сейчас получил от Пушкина: в вашей «Кибитке» и по раздольным ухабам накатаешься до сыта... Извините меня, а я еще раз изъявляю мое сильное желание вашей прозы, хоть несколько строк: она так действительна была в прошлом году, а у меня так мало в прозе замечательного; на Пушкина уже потерял Б надежду прозаическую» («Старина и Новизна», кн. IV, С-Пб. 1901, стр. 188, 189) – прибавлял Максимович; однако, кроме стихотворений: «Песня» («Пью за здравие Мери»), «Цыганы» («Над лесистыми брегами») и эпиграммы на Булгарина (без подписи) – «Не то беда, Авдей Флюгарин...», в «Деннице» на 1831 г. был напечатан и прозаический «Отрывок из рукописи Пушкина (Полтава)», хотя без подписи, но с примечанием издателя: «Рукопись, из которой взят сей отрывок, содержит весьма любопытные замечания и объяснения Пушкина о поэмах его и некоторых критиках. Из оной видно, что Поэт не опровергал критик потому только, что не хотел». «Денница» была пропущена цензурой 20 января, а в свет вышла около 25 февраля (Н. Синявский и М. Цявловский, «Пушкин в печати. 1814–1837», М. 1914, стр. 101).

– Дльгу – бар. Антону Антоновичу Дельвигу, для егоМ«Литературной Газеты». Подобные сокращения см. в черновых тетрадях Пушкина, например № 2366, л. 33 («Русск. Стар.» 1884 г. № 5, стр. 335).

– Яковлев – по всей вероятности, Павел Лукьянович (род. 5 января 1796, ум. в Москве 9 июня 1835), старший брат лицейского товарища Пушкина – Михаила Лукьяновича. Н. А. Гастфрейнд в своей биографии м

M. Л. Яковлева не решился утверждать, к которому из братьев относится упоминание Пушкина о намерении издать альманахТ«Блин» (Товарищи Пушкина по имп. Царскосельскому Лицею», т. II, С.-Пб. 1913, стр. 259), между тем как П. О. Морозов не сомневаясь отнес его к Михаилу Яковлеву; однако в то время, как М. Л. Яковлев в 1830–1831 гг. жил в Петербурге и, по сообщениям Е. А. Энгельгардта его товарищам, как раз в этот период своей жизни сделался необычно серьезным, занимался только служебными кодификационными работами и отошел от интересов литературБ (Н. Гастфрейнд, о. с., стр. 234), Павел Яковлев, состоя в те годы старшим ревизором для ревизии межевых контор при Московской Межевой Канцелярии (потом, до конца дней, он был членом этой Канцелярии) проживал в Москве (где доживал свой век и его отец, Л. Я. Яковлев), постоянно предаваясь литературным занятиям в излюбленной им области бытовой сатиры и нравоописательных рассказов и очерков преимущественно в форме бойкогое легкого фельетона; племянник баснописца А. Е. Измайлова, он с 1819 г. деятельно участвовал в издании его «Благонамеренного», а также в «Невском Зрителе», «Сыне Отечества», «Вестнике Европы», в 1826–1827 гг. был сотрудником А. Е. Измайлова в издании альманахов «Календарь Муз»; его «Рассказы Лужницкого Старца» (в «Благонамеренном»), его «Чувствительное путешествие по Невскому проспекту» (М. 1828, – пародия на «Письма Русского путешественника» Карамзина), «Рукопись покойного Климентия Акимовича Хабарова, содержащая рассуждение о русской азбуке и биографию его, самим им писанную, с присовокуплением портрета и съемка с почерка сего знаменитого мужа» (М. 1828 г. – пародия-мистификация, заключающая в себе составленный Хабаровым – этим предтечею Козьмы Пруткова – план преобразования русской орфографии и азбуки, с упразднением некоторых букв, ср. сб. «Пушкин в мировой литературе», Лгр. 1926, стр. 170, 379; «Пушкин. Статьи и материалы», под ред. М. П. Алексеева, Одесса, 1926, вып. II, стр. 75), наконец, его «Записки Москвича» (3 ч., М. 1828, 1829 и 1830), содержавшие собрание его бойких сатирических статеек о различных бытовых явлениях Москвы, Петербурга и провинции, – всё это дает право предположить именно в Павле Лукьяновиче Яковлеве возможного издателя альманаха «Блин», уже самое название которого соответствует сатирико-юмористическому умонаправлению Яковлева; слова Пушкина об «отменной храбрости» Яковлева и готовности его «намазать свой блин жиром Булгарина и икрою Полевого» и вызов к Вяземскому о посылке Яковлеву «сатирических статеВ» напоминают об одной из излюбленных тем фельетонных очерков П. Л. Яковлева – о литераторах, журналистах и невежественных критиках. В выведенном им в одном из очерков «Записок Москвича» журналисте – «нашем Еразме Роттердамском», или о невежественном критике, судящем о чем угодно – о языке, о стихах, делающем переводы о древностях, о старине, ругающем почтенных авторов, рекламирующих за взятки от книгопродавцев книги и т. д., – ясно виден Булгарин с его наглостью, легкомыслием, хвастовством дружбою и связями с литераторами и поэтами («Записки Москвича», ч. I, стр. 133–135; «Чувствительное путешествие по Невскому проспекту», стр. 85–86), а в другом журналисте, «о всем говорящем свысока, во всем находящем центральное влечение, воздушное давление, эффект, отвлеченные идеи», наводняющих свои писания набором слов мистических и философских, сквозь который ничего не видно, – нельзя не узнать Полевого («Записки Москвича», ч. III, стр. 35). Однако альманах «Блин» не состоялся. Да и Вяземский врядли отозвался на призыв Пушкина, так как он не симпатизировал Яковлеву за его нападки на Карамзина. С Пушкиным П. Л. Яковлев был лично знаком еще издавна: приехав в Петербург, на службу в Коллегию Иностранных Дел, в 1818 г., Яковлев, – вероятно, при посредстве брата Михаила, познакомился с Дельвигом, Пушкиным, Кюхельбекером, Баратынским и кружком их друзей и товарищей. [К 1819 г. относится запись Пушкина в альбом Яковлева стихотворения: «Я люблю вечерний пир...» (см. «Рукою Пушкина», под редакцией М. А. Цявловского, Л. Б. Модзалевского и Т. Г. Зенгер, Л. 1935, стр. 641–642, а также «Литературное Наследство», № 16–18, стр. 821). Ред.]у«Пушкин любил это веселое общество и, говорят, посещал его ежедневно вплоть до отъезда своего в Михайловское. Да и по возвращении в Петербург поэт, как известно, не порывал дружеских связей с только что названными молодыми людьми; между прочим сохранилось известие, что Дельвиг и П. А. Яковлев провожали поэта-изгнанника до Царского Села, когда тот собирался в Кишинев» («Русск. Стар.» 1903 г., № 6, стр. 632, и «Современник» 1854 г., т. XLIII, № 1, отд. III, стр. 7, – сообщ. М. Л. Яковлева В. П. Гаевскому); два любопытных анекдота о Пушкине П. Л. Яковлев сообщил А. Е. Измайлову в своей рукописной газете-дневнике «Хлыновский Наблюдатель» (1828 г.): они опубликованы И. А. Кубасовым в «Русск. Стар.» 1903 г., № 7 стр. 214; сообщение Яковлева о Пушкине в письме к А. Е. Измайлову от 23 марта 1827 г. из Москвы (где он встречался тогда с поэтом) приведено нами в т. II, на стр. 233–234; там же, на стр. 260, приведен и нелестный отзыв Вяземского о «Календаре Муз» 1827 г., изданном Измайловым и П. Л. Яковлевым и, несомненно, бывшем в руках Пушкина, который, надо полагать, был знаком и с «Записками Москвича» и с вышедшим в Москве в 1831 г. романом Яковлева «Удивительный человек», о котором Дельвиг поместил хвалебную заметку в № 1 «Литературной Газеты» 1831 г., предуведомляя читателей о выходе этого произведения П. Л. Яковлева, «сочинителя многих сатирических и юмористических статей, отличающихся верностью взгляда, непритворною веселостью, остроумием и приятным, легким слогом».

Несомненно П. Л. Яковлеву принадлежит небольшой восторженный отзыв о «Борисе Годунове» (подписанный просто: Яковлев), помещенный в № 2 «С.-Петербургского Вестника» за 1831 г. (стр. 62–64), в котором читаем: «Предоставим литературным Хавроньям открывать в этом творении недостатки; скажем, что поэзия «Бориса Годунова» должна проникнуть наслаждением душу благородную, чуждую щепетильных расчетов зависти». Знаком был, конечно, Пушкин и со многими другими сочинениями Яковлева, создавшими ему столь прочную известность литератора, что имя его попало в число писателей, обещавших свое сотрудничество нарождавшейся «Библиотеке для Чтения» (1834), а кончина вызвала некролог в «Северной Пчеле». «Его оригинальный роман», – читаем здесь по поводу смерти Яковлева, – «повести, рассказы, записки и некогда деятельное участие во многих журналах и альманахах соделывают утрату сию для русской литературы чувствительной. В покойном П. Л. Яковлеве соединялись многие отличные качества: живой, наблюдательный ум, отличное благородное сердце и редкое прямодушие. Он был деятельный и полезный гражданин, хороший писатель; примерный супруг и отец, отличный родственник и – что всего важнее – добрый человек» (1835 г., № 166). Живой очерк жизни и литературной деятельности П. Л. Яковлева написан И. А. Кубасовым («Русск. Стар.» 1903 г., № 6, стр. 629–641, и № 7, стр. 195–214); см. его же статью о Яковлеве в «Русском Биографическом Словаре», т. Я – Ѳ., стр. 97, а также книгу Н. А. Гастфрейнда «Товарищи Пушкина», т. II, стр. 265–268; см. еще стр. 325–326, 327, 341; портрет его – в «Каталоге русских портретов» А. В. Морозова, т. 4, М. 1913, табл. 478.

– «Девичий сон» – стихотворение кн. П. А. Вяземского – вошло также в «Денницу на 1831 г.» Максимовича (стр. 139; Полн. собр. соч., т. IV, стр. 123–124).

– О билете на право бесплатного получения в 1831 г. журналов Н. А. Полевого «Московский Телеграф» и Н. И. Надеждина – «Телескоп» (1831–1836) см. выше, стр. 121–122. Во 2-й январьской книжке «Московского Телеграфа» помешена была библиографическая заметка о «Борисе Годунове», в которой трагедия Пушкина называлась «великим явлением нашей Словесности, шагом к настоящей Романтической Драме, шагом смелым, делом дарования необыкновенного», и говорилось, что «Пушкин становится им [т. е. «Борисом Годуновым»], уже решительно и бесспорно выше всех современных Русских поэтов», что «имя его делается после сего причастно небольшому числу великих поэтов, доныне бывших в России, и между ими горит оно яркою звездою» (стр. 245), хотя и делались Пушкину упреки за рабское подражание Карамзину (стр. 246). О Надеждине и отношениях его и Пушкина в это время см. в т. II, по указателю (особенно стр. 441–442). В № 1 «Телескопа», вышедшем в свет 7 января 1831 г., помещено было Погодиным, без подписи автора, стихотворение Пушкина «Герой», присланное поэтом из Болдина в начале ноября 1830 г., а в июле и августе уже сам Пушкин отдал в «Телескоп» две полемические статьи свои: «Торжество дружбы, или оправданный Александр Анфимович Орлов» и «Несколько слов о мизинце Г. Булгарина и о прочем». О Надеждине, как издателе «Телескопа» см. статью Н. К. Козмина в «Журнале Минист. Народн. Просвещ.», 1910 г., № 10, отд. 2, стр. 272–360; там же – о личных отношениях Пушкина и Надеждина и о сотрудничестве Пушкина в «Телескопе» стр. 277–279, и его же книгу: «Н. И. Надеждин», С.-Пб., 1912, стр. 362–457 и 367–369.

– Говоря, что в «Северной Пчеле» Булгарина ему предлагают мир, Пушкин имел в виду напечатанную в № 155 «Северной Пчелы», от 27 декабря 1830 г., статью «О Русской Журналистике» (стр. 3–4), не подписанную никем, но принадлежащую, несомненно, самому Булгарину или его alter-ego Гречу; после указания на изобилие альманахов, а также журналов, объявленных на новый 1831 год, автор старался подчеркнуть благородство «Северной Пчелы» и полное отсутствие у нее зависти к конкурировавшим и намеревающимся конкурировать с нею изданиям: «Северная Пчела неоднократно доказывала на опыте, что она радуется успеху даже своих жесточайших противников, если они заслуживают благодарность своими трудами. Северная Пчела никогда и никому не завидовала, как то желали представить ее недоброжелатели; напротив того, всегда готова была услуживать и помогать Литераторам в их благих начинаниях. Северная Пчела разгневалась бы за одно только, а именно, если б кто захотел перенесть головы ее Издателей на плечи других Гг. Журналистов. Но как это невозможно, то Пчела работает преспокойно в своем улье, делится сотами с каждым трудолюбивым Литератором, и если иногда, хотя весьма редко, встречает неблагодарных, которые за это бросают в нее камнями, то и тогда погневается да и перестанет, не думая о мести и не питая ни к кому вечной вражды, которою гордятся некоторые, добровольно посвящая себя в жрецы Немезид, вместо того, чтоб быть жрецами Муз. У Пчелы есть жало, но оно не ядовитЫ». Говоря далее о том, что вряд ли большинство объявленных вновь журналов может рассчитывать на успех, – за неимением материалов, авторов и читателей, – автор, останавливаясь на объявлении «Телескопа», имеющего издаваться лицом, беспощадно бранившим, под разными псевдонимами, в «Вестнике Европы» всё, что выходило из-под пера издателей «Пчелы» и «Сына Отечества», – писал: «Невзирая на это, справедливость заставляет Издателей «Пчелы» сказать, что объявление о «Телескопе» написано толково, и что они ожидают хорошего от своего жестокого противника. Хвалить «Московский Телеграф» Издатели «Пчелы» почитают излишним, ибо он уже заслужил доверие публики и ежегодно улучшается: итак Москва должна служить нам примером в благоразумии, представляя на будущий год только два литературных журнала, которым мы желаем жить между собою в мире, любви и согласии, для пользы общей. Право, есть над чем повостриться, не нападая на людей трудолюбивых и полезных Словесности, каков, например, Г. Полевой, Издатель «Телеграфа»! – Что же касается до «Пчелы» и до «Сына Отечества», то они не станут обращать ни малейшего внимания на брань, на щепетильный крик, намеки, эпиграммы и остроты других Журналов. Употребляя время на доставление Журналам своим занимательности, по мере потребности нашей публики, не углубляясь в ученые теории и не принимая на себя роли преобразователей, судей и наставников, Издатели будут только стараться, чтоб их Журналы доставляли здоровую пищу уму, приятное и полезное препровождение времени, и были только указателями, а не строгими Менторами на пути к просвещению. Молодые Литераторы всегда находили и будут находить помощь и совет у Издателей «Северной Пчелы» и «Сына Отечества», заслуженные мужи в Словесности – уважение; сочинители плохих книг – беспристрастное, строгое, но не бранчивое поучение, а противники, гордящиеся неумолимою враждою и вечным мщением – в Журналах не найдут для себя ничего, а в сердцах Издателей найдут одно сожаление!»

Пушкин правильно понял, на кого намекали приведенные в начале и конце сделанной нами выписки тирады: конечно, они метили прежде всего в Пушкина, затем в Дельвига и «Литературную Газету» с кругом ее сотрудников – Вяземским, Сомовым и др. – Вяземский по получении письма с известием о статье «Пчелы» писал 3 января из Остафьева А. Я. Булгакову:

«Присылай мне «Северную Пчелу». Там, говорят, есть что-то про меня и Пушкина» («Русск. Apx.» 1879 г., кн. II, стр. 115).

После появления в во«Северной Пчеле» от 7 августа 1830 года «Второго письма из Карлова на Каменный Остров», принадлежавшего перу Булгарина и содержавшего известную выходку против Пушкина и его предка Ганнибала (см. т. II, стр. 466), и ответа Пушкина, заключенного в Р. S. «Моей родословной», распространившейся в рукописях, – в «Северной Пчеле» о Пушкине ничего не было писано, а с 1831 года тон отзывов и упоминаний о поэте становится явно благожелательным и постепенно вновь переходит в хвалебный (П. Н. Столпянский, «Пушкин и Северная Пчела» – «Пушкин и его соврем.», вып. XIX – XX, стр. 176, 180, 189–190, вып. XXIII – XXIV, стр. 172), несмотря на статьи Пушкина – Косичкина (см. статью А. Г. Фомина, «Пушкин и журнальный триумвират 30-х годов» – в Сочинениях Пушкина, под ред. С. А. Венгерова, т. V, стр. 467–472).

– Немезида – мифологическая богиня мщения.

– О пропусках, сделанных в «Борисе Годунове» цензурою, – т. е. о сцене III (Девичье Поле) и отдельных местах из других сцен (в сцене в корчме и в речах Маржерета) см. Соч. Пушкина, Акад. изд., т. IV, примеч., стр. 81, 146–147, а также книгу «Дела III Отделения об А. С. Пушкине», С.-Пб. 1906, стр. 22, 23–33, 41, 92–93, 96, 99, 100, 112–114, 117–119.

– «Северные Цветы на 1831 год», разрешенные цензурою 18 декабря 1830 г. (цензор Н. Щеглов), вышли в свет 24 декабря. В них из стихотворений Пушкина были напечатаны стихотворения: «Поэту (Сонет)», «Ответ Анониму», «Монастырь на Казбеке», «Отрывок» («На холмах Грузии ...») и «Обвал»; кроме Пушкина, в отделе Поэзии приняли участие: Е. А. Боратынский, В. Е. Вердеревский, П. Г. Волков, кн. П. А. Вяземский («Осень 1830 года», «Святочная шутка», «Эпиграмма», «Леса», «Родительский дом», «К журнальным благоприятелям», «К А. О. Р***»), Ф. Н. Глинка, Н. И. Гнедич, М. Д. Деларю, И. И. Козлов, П. А. Плетнев, Н. В. Станкевич, Д. Ю. Струйский (Трилунный), Е. П. Сушкова (Д .... а, т. е. гр. Ростопчина), В. Г. Тепляков, Е. А. Тимашева, В. И. Туманский, С. П. Шевырев, Н. И. Ш – б – в (Шибаев), В. Н. Щастный, Н. М. Языков и несколько анонимов и псевдонимов; в отделе Прозы – кн. З. А. Волконская, Ф. Н. Глинка, Гоголь (за подписью 0000. – Глава из Исторического романа), кн. В. Ф. Одоевский, О. М. Сомов, Д. Ю. Струйский (Трилунный), В. Г. Тепляков и В. П. Титов (Тит Космократов). Сам Дельвиг, кроме десятка критических статей для редактированной им «Литературной Газеты» и нескольких мелких стихотворений, действительно, ничего в 1830 году не написал, а последние два месяца этого года под влиянием неприятностей, обрушившихся на него в то время (см. выше, т. II, стр. 491–493), впал в апатию и равнодушие ко всему. «Он почти оставил литературные занятия, – ни в «Газете» в последние месяцы 1830 года, ни в «Северных Цветах» на 1831 год не явилось ни одной строки Дельвига. Он даже не принимал участия в хлопотах по этим изданиям, несмотря на то, что Пушкин, еще не знавший о происшедшем, обещал ему свое деятельное участие в обоих изданиях» («Современник», 1854 г., т. XLVII, № 9, стр. 56, в статье В. П. Гаевского).

– Пушкин исполнил обещание и посетил кн. Вяземского в Остафьеве: 12 января 1831 г. Вяземский писал П. А. Плетневу: «Пушкин был у меня два раза в деревне, всё так же мил и всё тот же жених. Он много написал у себя в деревнв» («Изв. Отд. Русск. яз. и слов.», 1897 г., т. II, кн. 1, стр. 93); в первый раз Пушкин был у Вяземского, по возвращении из Болдина, 17 декабря 1830 г. (см. выше, т. II, стр. 491), и к этому приезду относится, кроме двух записей самого кн. П. А. Вяземского (Соч. т. I, стр. LI, и т. IX, стр. 152, и «Стар. и Нов.», кн. XX, стр. 224), воспоминание кн. П. П. Вяземского («Пушкин по документам Остафьевского архива» – сб. «Пушкин», П. И. Бартенева, в. II, М. 1885, стр. 47–48, и другие издания этой статьи); вторая поездка была осуществлена 4 января. Накануне Д. В. Давыдов писал Н. А. Муханову: «Завтре с Пушкиным мы едим к Вяземским ровно в 10 часов утра. Слышешь ли? Ровно в 10 часов. Не хочешь ли и ты так же завтре туда же пуститься – если хочешь то будь у Пушкина [в гостинице «Англия»] завтре в 9¹/₂ часов утра: там наше сборище. Денис Давыдо›» («Сборник старинных бумаг, хранящихся в музее П. И. Щукина», ч. IX, М. 1901, стр. 319); 6 января, из Остафьева, Вяземский писал А. Я. Булгакову: «Жаль мне, что ты не был у нас в воскресение. У нас был уголок Москвы, но он был бы еще краснее тобою. Был Денис Давыдов, Трубецкой, Пушкин, Муханов, Четвертинские; к вечеру съехались соседки, запиликала пьяная скрипка, и пошел бал балом. Только мазурку я не позволил танцовать: c'est une danse séditieuse» («Русск. Арх.», 1879 г., кн. II, стр. 115); в Дневнике своем Вяземский записал 7 января: «4-го приезжали в Остафьево Денис Давыдов, Пушкин, Николай Муханов, Николай Трубецкой. Элиза говорила о себе: que ma destinée est singulière – si jeune encore et deux fois veuve».² (Соч. т. IX, стр. 155.)

– О шампанском, проигранном Пушкиным в пари с Вяземским о судьбе герцога Полиньяка и о последнем см. в т. II, стр. 107, 109, 115, 457, 467–468, 471, 479, 499, а также «Письма Пушкина к Е. М. Хитрово», Лгр. 1927, по указателю. Арестованный вместе с другими министрами и доставленный в Венсенский замок в ночь с 26 на 27 августа 1830 г., Полиньяк 27 и 28 сентября с тремя товарищами (Пейроне, Шантелоз и Гернон-Раквиль) были обвинены Палатою Депутатов в государственной измене; но перед тем как разойтись, 8 октября, Палата решила смягчить свое постановление, приняв адрес королю, где содержалось пожелание об отмене смертной казни по политическим преступлениям. Этим Палата хотела спасти министров от казни, которой требовали революционно настроенные народные массы. Но адрес вызвал возмущение 17 и 18 октября: толпа требовала выдачи министров, осаждая Венсенский замок, где они были заключены, и Пале-Рояль, местопребывание короля. Министерству Гизо пришлось выйти в отставку, и во главе нового министерства стал Лафит (3 ноября). Процесс министров происходил в Люксембургском дворце с 15 по 21 декабря (н. с.), и министры были приговорены Палатою Пэров к лишению чинов, орденов и достоинства и пожизненному заключению (а Полиньяк, сверх того, и к гражданской смерти) и переведены еще до окончания процесса, во избежание насилия со стороны волновавшейся около дворца толпы, в Венсенскую тюрьму, а затем оттуда отправлены 29 декабря в замок Гам, в Пикардии. Таким образом Пушкин проиграл свое пари. В библиотеке Пушкина сохранилась книга: Polignac, «Considérations politiques sur l'époque actuelle, adressées à l'auteur anonyme de l'ouvrage, intitulé Histoire de la Restauration par un Homme d'Etat Bruxelles», 1832 (Б. Л. Модзалевский, «Библиотека А. С. Пушкина», С.-Пб. 1910, стр. 312).

– Говоря о вторичном заключении Полиньяка в Венсене, Пушкин имеет в виду эпизод из биографии Полиньяка, относящийся к 1804 году, когда он был заключен в Венсенский замок за участие в заговоре вандейца Жоржа Кадудаля против Наполеона, тогда первого консула.³

– Защитниками министров перед судом Палаты Пэров были виднейшие адвокаты, во главе же защиты был Мартиньяк, предшественник Полиньяка по министерству.

– Ламенне – ·élicité de Lamennais (род. 1782, ум. 1854), упоминаемый ниже, в письме Пушкина к Е. М. Хитрово от 26 марта 1831 г. (№ 411), – французский публицист и богослов. Сначала крайний защитник теократических принципов, он со временем сделался горячим сторонником и проповедником республиканских идей и идей социальной справедливости. После Июльской революции, 16 октября 1830 г., при его деятельном участии была основана газета «L'Avenir». Говоря, что один Ламенне в состоянии был бы «aborder bravement la question» (т. е. «смело подойти к вопросу»), Пушкин имел в виду, вероятно, резкость и прямоту, с которой Ламенне ставил политические вопросы и «горячность», с которой он отстаивал свои мнения. О нем см. в статье Б. В. Томашевского в «Письмах Пушкина к Е. М. Хитрово», стр. 346–349. Скажем кстати, что в библиотеке Пушкина сохранилось издание «Seconds melanges» Ламенне, 1835 г., которое Пушкин, повидимому, просматривал (Б. Л. Модзалевский, «Библиотека Пушкина», С.-Пб. 1910, стр. 267).

– О Польше – т. е. о Польском восстании см. в т. II, стр. 494 (о начале его) и статью М. Д. Беляева в изданном Пушкинским Домом сборнике «Письма Пушкина к Е. М. Хитрово», Лгр. 1927, стр. 257–300: «Польское восстание по письмам Пушкина к Е. М. Хитрово»; в статье этой изложены взгляды Пушкина на революцию в Польше 1830–1831 г. суждения его друзей по этому вопросу, а также ход событий от первого момента восстания 17 ноября 1830 г. до взятия Варшавы штурмом 25 августа 1831 г. и история издания стихотворений Пушкина «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина» (стр. 286–299).

– Чичерин – вероятно, Александр Петрович, узаконенный сын генерал-адъютанта (некогда адъютанта вел. кн. Константина Павловича, Петра Александровича Чичерина (род. 10 февраля 1778, ум. 27 декабря 1848) от связи его с Александрой Алексеевной Салтыковой, рожд. княжной Куракиной (род. 1788, ум. 1819); родился около 1809 г., воспитывался в Пажеском корпусе, оттуда, будучи камерпажом, был выпущен в 1827 г. в корнеты Литовского уланского полка, из которого вскоре переведен был в л.-гв. Подольский кирасирский полк (Ф. Фон-Фрейман, «Пажи за 185 лет», С.-Пб. 1898, стр. 865; Месяцеслов на 1830 г., изд. Акад. Наук, ч. I, стр. 230); в составе своего полка, стоявшего в Варшаве, он был свидетелем всех волнений и участником опасностей, грозивших русской кавалерии со стороны восставших 17 ноября, а 18 ноября в составе гвардейской кавалерии под командою вел. кн. Константина Павловича отошел к Мокотову, а затем переправился через Вислу и Буг на русскую территорию; при обратном вступлении русской армии в Польшу 25 января 1831 г. Подольский полк вошел в состав гвардейского отряда под командою вел. кн. Константина Павловича, составлявшего резерв главной армии фельдмаршала гр. Дибича, и затем участвовал во многих боях (А. Туган-Мирза-Барановский, «История л-гв. Кирасирского его величества полка», С.-Пб. 1872, стр. 72–78); переведенный затем, 3 декабря 1831 г., корнетом в л.-гв. Конный полк, Чичерин умер в мае 1835 г., будучи поручиком («Полный список шефов, полковых командиров и офицеров л.-гв. Конного полка с 1731 по 1866 г.», С.-Пб. 1886, стр. 316). Его отец, П. А. Чичерин, бывший в 1830 г. начальником легкой гвардейской кавалерийской дивизии, 20 декабря был назначен командовать сводным кавалерийским корпусом на театре военных действий; легко можно предположить, что Чичерин-сын писал из похода отцу о первых своих впечатлениях и предположениях (в том числе, что «il y a lieu d'espérer que tout finira sans guerre», т. е. «есть основание надеяться, что всё кончится без войны»), – и письмо его, как представлявшее животрепещущий интерес, ходило по рукам и дошло до Москвы (может быть через А. Я. Булгакова) и до Пушкина. В августе 1830 г. П. А. Чичерин был в Москве («Русск. Арх.», 1901 г., кн. III, стр. 501, 503, 504, 506).

– V.C.P. – марка шампанского «Veuve Cliquot Ponsardin», упоминаемая Пушкиным в «Онегине» (гл. IV, стр. XCV); ср. еще в письме к Л. С. и О. С. Пушкиным от 27 июля 1821 г. (т. I, стр. 22 и 229), где Пушкин вспоминает о V.C.P. Никиты Всеволодовича Всеволожского.

– Денис – Денис Васильевич Давыдов, поэт и партизан (о нем см. т. I, стр. 260–261, 430, 464 и др.). Давыдов после появления холеры в Симбирской губернии из своего Сызранского имения Маза переселился с семьею в свою подмосковную («Русск. Стар.», 1896 г. № 6, стр. 561, и «Сборник старинных бумаг, хранящихся в Музее П. И. Щукина», ч. IX, М. 1901, стр. 341–346), где и узнал о начавшемся Польском восстании; в подавлении его он, будучи тогда не у дел, решил принять участие (там же, стр. 347, 348), и исполнил свое намерение, отправившись на театр военных действий, где с отличием командовал отдельною частью. Записки его о кампании 1831 г. см. в его «Воспоминаниях о Польской войне 1831 года» (Сочинения, изд. 1893 г., т. II, стр. 200–328, о них – там же, т. I, стр. IX). Как мы упоминали выше (стр. 131), Давыдов 4 января 1831 г. ездил с Пушкиным и другими в Остафьево к кн. Вяземскому, у которого в 20-х числах января опять встретился с поэтом, причем беседа шла о Польских делах («Русск. Арх.», 1902 г., кн. I, стр. 49); 11 февраля Погодин встретил Давыдова у Пушкина, причем поэт спорил с ним «до хрипу» о Борисе Годунове перед Д. Давыдовым (Н. Барсуков, «Жизнь и труды Погодина», кн. III, стр. 247; М. А. Цявловский, «Пушкин по документам Погодинского архива» – «Пушкин и его соврем.», вып. XXIII – XXIV, стр. 112), а 17 февраля, накануне свадьбы поэта, Давыдов был у него на «мальчишнике» (см. ниже стр. 210); к этому же времени относится, вероятно, и участие Пушкина в написании стихотворения Давыдова «Люблю тебя, как сабли лоск...», к которому поэт прибавил одну строфу (Н. О. Лернер, «Стихотворная складчина Пушкина и Дениса Давыдова» – «Пушкин и его соврем.», вып. XXXV, стр. 21–25; автограф этой пьесы с припискою Пушкина ныне в Пушкинском Доме).

– Eloge Раевского – т. е. «Похвальное слово» генералу Николаю Николаевичу Раевскому (умершему еще в сентябре 1829 г.; см. о нем т. I, стр. 207–208 и др., и т. II, стр. 366–367 и др.), известное в печати под названием «Замечания на некрологию Н. Н. Раевского»; последняя была написана зятем Раевского, генералом М. Ф. Орловым, некогда «Арзамасцем» (см. тт. I и II, по указателю) и вызвала хвалебную заметку Пушкина в «Литературной Газете», 1830 г., № 1 (ср. «Архив Раевских», под ред. Б. Л. Модзалевского, изд. П. М. Раевского, т. I, С.-Пб. 1908, стр. 162, 170, 178, 184, 201, 418, 485, 486). «Замечания» Дениса Давыдова были изданы в Москве лишь в 1832 г., под заглавием «Замечания на Некрологию Н. Н. Раевского, изданную при «Инвалиде» 1829 г., с прибавлением его собственных записок на некоторые события войны 1812 г., в коих он участвовал» (см. Соч., изд. 1893 г., т. III, стр. 109–127). Совета друзей написать «Жизнь» Раевского, т. е. подробную биографию этого человека, который привлекал к себе пристальное внимание Пушкина, Давыдов не собрался исполнить, хотя и думал о подобной работе, на которую подбивал его между прочим кн. П. А. Вяземский (см. «Старина и Новизна», кн. XXII, стр. 39–41). Пушкин еще в сентябре 1820 г., путешествуя с Раевским по Кавказу и Крыму, писал о нем брату: «Я не видел в нем Героя, славу Русского войска, я в нем любил человека с ясным умом, с простой, прекрасною душою; снисходительного попечительного друга, когда-то милого, ласкового хозяина. Свидетель Екатерининского века, памятник 12 года, человек без предрассудков, с сильным характером и чувствительный, он невольно привяжет к себе всякого, кто только достоин понимать и ценить его высокие качества» (см. т. I, стр. 13), а в январе 1830 г., выступая перед Бенкендорфом ходатаем в пользу вдовы Раевского, называл его «героем 1812 года, великим человеком, жизнь которого была столь блестяща, а смерть столь печальна» (см. т. II, стр. 73). Быть может, именно под влиянием разговоров в дружеском кругу о необходимости написать биографию Раевского, Пушкин впоследствии внес в свою так называемую «Table-talk» запись о Раевском, содержащую несколько любопытных о нем анекдотов (частью с его собственных слов) и о его характере.

– Киреевский наш – Иван Васильевич (род. 22 марта 1806, ум. 12 июня 1856), старший брат известного собирателя русских песен Петра Васильевича Киреевского (род. 11 февраля 1808, ум. 26 октября 1856); он отправился из Москвы в заграничное путешествие 21 января 1830 г. и проездом через Петербург (где он останавливался у родственного ему Жуковского) видался с Пушкиным (см. выше, т. II, стр. 357, 361), с которым был лично знаком с сентября 1826 г., когда присутствовал на первом чтении «Бориса Годунова» в Москве, у Соболевского («Русск. Арх.», 1885 г., кн. I, стр. 117–118; см. также выше, т. II, стр. 199). Прожив в Берлине, а затем довольно долгое время в Мюнхене, он, напуганный известиями о страшной холере в Москве, не поехал дальше, как предполагал, а поспешил вернуться на родину и прибыл 16 ноября 1830 г. в Москву (Сочинения, т. I, М. 1911, стр. 55, 56, 57, 58; «Русск. Арх.», 1894 г., кн. II, стр. 336; «Старина и Новизна», кн. IV, стр. 189), где вскоре свиделся с Пушкиным, приехавшим в начале декабря из Болдина. 17 февраля он был, в числе немногих приглашенных друзей поэта, на его «мальчишнике», о котором до конца дней сохранил живое воспоминание («Русск. Арх.», 1904 г., № 1, обл.). Лев Арнольди сообщает в воспоминаниях своих о Гоголе, будто бы Киреевский «ничего не смыслил в изящной литературе и поэзии»: «он остановился на Водопаде Державина и дальше не пошел; даже Пушкина не любит, – говорит, что стихи его звучны, гладки, но что мыслей у него нет, и что он не произвел ничего замечательного» («Русск. Вестн.», 1862 г., № 1, стр. 86–87). Воспоминания эти относятся уже к 1850 г., – и мы не знаем, насколько они верны; в конце же 1820-х годов Киреевский был горячим поклонником Пушкина и в своем известном «Обозрении Русской словесности за 1829 г.» (в альманахе Максимовича «Денница на 1830 год») с восторгом писал о «Полтаве», которую, как известно, большинство приняло холодно; столь же восторженна была и статья Киреевского в «Московском Вестнике» 1828 г. (ч. VIII, за подп.: 9. 11): «Нечто о характере поэзии Пушкина»; поэт, в свою очередь, питал расположение к «доброму и скромному» Киреевскому (см. ниже, в письме к И. И. Дмитриеву от 14 февраля 1832 г., № 494), и когда последний, в конце 1831 г., задумал издавать журнал «Европеец»,⁴

Пушкин, благодаря Киреевского за письмо, писал Языкову 18 ноября 1831 г.: «Поздравляю всю братию с рождением Европейца. Готов с моей стороны служить Вам чем угодно прозой и стихами, по совести и против совеста» (см. ниже, № 474), а когда журнал Киреевского был запрещен после второго его номера, негодовал и досадовал (об этом см. ниже, в примечаниях к № 483 и 502). Полное собрание сочинений И. В. Киреевского, с материалами для его биографии и письмами его, издано, под редакцией М. О. Гершензона, в Москве, в 1911 г., в двух томах. [Черновую заметку Пушкина по поводу упомянутого выше «Обозрения» словесности в «Деннице» Максимовича см. в Соч. Пушкина, изд. Акад. Наук, т. IX, ч. 1, стр. 113–114 и ч. 2, стр. 325. Ред.].

– Лиза голинькая – Елизавета Михайловна Хитрово, о ней см. выше, т. II, стр. 249–252, где приведено и приписываемое Пушкину шутливое стихотворениеТ«Лиза в городе жила», в котором Хитрово называется «Лизой голенькой»; «отчаянное политическое письмо» ее к Пушкину, – конечно, по поводу событий, развертывавшихся в это время в связи с Польским восстанием, – до нас не дошло (см. статью Н. В. Измайлова в сборнике «Письма Пушкина к Е. М. Хитрово», Лгр. 1927, стр. 178); Хитрово, как известно, держала Пушкина в курсе политической жизни Европы и России (там же, стр. 193–195, и «Русск. Арх.», 1899 г., кн. II, стр. 85).

– П. Б – ое – т. е. Петербургское; желание Пушкина-жениха съездить в Петербург, чтобы узнать о положении дел от Хитрово и других высокопоставленных знакомых своих, не осуществилось.

– Танюша – известная своим голосом и искусством московская красавица-цыганка Татьяна Демьяновна (род. в 1810). Пушкин однажды, в письме к Нащокину от 26 июня 1831 г. (№ 430) передавал ей поклон вместе с другими цыганками, но ошибся в отчестве. – Сохранился в передаче некогда известного романиста Б. М. Маркевича рассказ ее (1875 г.) о знакомстве с нею Пушкина (около 1829 г.?): «Поздно уже было, час двенадцатый, и все мы собирались спать ложиться, как вдруг к нам в ворота постучались, – жили мы тогда... на Садовой, в доме Чухина. Бежит ко мне Лукерья, кричит: «Ступай, Таня, гости приехали, слушать хотят». Я только косу расплела и повязала голову белым платком. Такой и выскочила. А в зале у нас четверо приехало, – трое знакомых (потому наш хор очень любили, и много к нам езжало): Голохвастов Александр... Протасьев-господин и Павел Войнович Нащокин, – очень был он влюблен в Ольгу, которая в нашем же хоре пела. А с ним еще один, небольшой ростом, губы толстые и кудлатый такой... И только он меня увидел, так и помер со смеху, зубы-то белые, большие, так и сверкают. Показывает на меня господам:Т«Поваренок! – кричит – поваренок!» А на мне, точно, платье красное ситцевое было и платок белый на голове, колпаком, как у поваров. Засмеялась и я, только он мне очень некрасив показался. И сказала я своим подругам по-нашему, по-цыгански: «Дыка, дыка, на не лачо, таки вашескери» – «Гляди, значит, гляди, как нехорош, точно обезьяна!» Они так и залились. А он – приставать: «Что ты сказала?» «Что ты сказала?» – «Ничего, говорю, – сказала, что вы надо мною смеетесь, поваренком зовете». А Павел Войнович

Нащокин говорит ему: «А вот, Пушкин, послушай, как этот поваренок поет!» А наши все в это время собрались; весь-то наш хор был небольшой, всего семь человек, только голоса отличные были... Романсов мы тогда мало пели, всё больше русские песни, народные. Стеша, покойница, – было мне всего 14 лет, когда померла она, – так та, бывало, как запоет:Ц«Не бушуйте вы, ветры буйные», или «Ах, матушка, голова болит», – без слез слушать ее никто не мог, даже итальянская певица была, Каталани, так и та заплакала. Однако, когда я уже петь начала, были в моде сочиненные романсы. И главный был у меня: «Друг милый, друг милый, сдалека поспеши!» Как я его пропела, – Пушкин с лежанки скок! – он, как приехал, так и взобрался на лежанку, потому на дворе холодно было, – и ко мне. Кричит: «Радость ты моя, радость моя, извини, что я тебя поваренком назвал, – ты бесценная прелесть, не поваренок!» И стал он с тех пор часто к нам ездить – один даже частенько езжал, – и как ему вздумается: вечером, а то утром приедет. И всё мною одною занимается, петь заставит, а то просто так болтать начнет, и помирает он, хохочет, по-цыгански учится. А мы все читали, как он в стихах цыган кочевых описал. И я много помнила наизусть и раз прочла ему оттуда и говорю: «Как это вы хорошо про нашу сестру-цыганку написали!» А он опять в смех: «Я, говорит, на тебя новую поэму сочиню!» А это утром было, на маслянице, и мороз опять лютый, и он опять на лежанку взобрался. – «Хорошо, говорит, тут, – тепло, только есть хочется». А я ему говорю: «Тут поблизости харчевня одна есть, отличные блины там пекут, – хотите, пошлю за блинами?» Он с первого раза побрезгал, поморщился. «Харчевня, говорит, – грязь». – «Чисто, будьте благонадежны, говорю, – сама не стала бы есть». – «Ну, хорошо, посылай», – вынул он две красненькие, «да вели кстати бутылку шампанского купить». Дядя побежал, всё в минуту спроворил, принес блинов, бутылку. Сбежались подруги, – и стал нас Пушкин потчевать: на лежанке сидит, на коленях тарелка с блинами, – смешной такой, ест да похваливает: «Нигде, говорит, таких вкусных блинов не едал!», шампанское разливает по стаканам... Только в это время в приходе к вечерне зазвонили. Он как схватится с лежанки: «Ахти мне, кричит, радость моя, из-за тебя забыл, что меня жид-кредитор ждет!» Схватил шляпу и выбежал, как сумасшедший. А я Ольге стала хвалиться, что Пушкин на меня поэму хочет сочинять. Ей очень завидно стало: «Я, говорит, скажу Нащокину, чтобы он просил его не на тебя, а на меня беспременно написать». Нащокин пропадал в ту пору из-за нее, из-за Ольги... Нащокина дела очень плохи были, и Пушкин смеялся над ним: «Ты, говорит, возьми коромысло, два ведра молока нацепи на на него и ступай к своей Ольге под окно: авось она над тобою сжалится». А Нащокин очень нашелся ответить ему на это: «Тебе, говорит, легко смеяться – напишешь двадцать стихов, – столько же золотых тебе в руки, а мне каково? Действительно, говорит, одно остается – нацепить себе ведра на плечи». Однако тут он вскорости поправился как-то, и Ольга... склонилась к нему и переехала жить с ним на Садовую. Жили они там очень хорошо, в довольстве, и Пушкин, как только в Москву приедет, так сидьмя у них сидит, а брат его, Лев Сергеевич, так тот постоянно и останавливался у них на квартире. Я часто к ним хаживала, меня все они очень ласкали и баловали за мой голос, – да и смирна я была всегда, обижать-то меня будто никто и не решался, – не за что было!» («С.-Петерб. Ведом.», 15 мая 1875 г., № 131, с подп. В. П.; то же – Сочинения Б. М. Маркевича, т. XI, С.-Пб. 1885, стр. 132–134; ср. В. Вересаев, «Пушкин в жизни», вып. III, изд. 2, М. 1927, стр. 8–9). Татьяна Демьяновна прославила в своем исполнении популярный с тех пор романс Алябьева «Соловей»: кн. А. В. Мещерский в своих воспоминаниях рассказывает, как прекрасно романс этот исполнялся «знаменитою цыганкой Танюшей» («Русск. Арх.», 1901 г., кн. I, стр. 113). В своем стихотворении (август 1831 г.) «Цыганский табор» гр. Е. П. Ростопчина так описывает выход Татьяны и ее пение:

...Но вот гремящий хор внезапно умолкает,
И Таня томная одна меж них слышна,
И голос пламенный до сердца проникает,
И меланхолию вселяет в нем она.
Бледна, задумчива, страдальчески-прекрасна,
Она измучена сердечною грозой,
На ней видна печать любови нежной, страстной,
И все черты ее исполнены тоской.
О, как она мила!.. ее как грустно пенье!
Как сильно трогает, как нравится она!
Душа внимает ей в безмолвном наслажденье,
Как бы предчувствием нежданных благ полна.
Но если запоет она вам повесть страсти,
Но если о любви твердят ее слова...
О, сердцу слабому напевы те – беда!
Не избежит оно заразы их и власти,
Не обойдут его тревога и тоска!

(Стихотворения, ч. I, С.-Пб. 1841, стр. 45). Упомянутый выше Б. М. Маркевич передает дальнейший рассказ Тани о том, как после страшной холеры 1830 г. Пушкин опять стал посещать цыган:А«Только реже стал езжать к нам в хор. Однако нередко я видала его попрежнему у Павла Войновича и Ольги. Стал он будто скучноватый, а всё-же попрежнему, вдруг оскалит свои большие белые зубы, да как примется вдруг хохотать. Иной раз даже испугает просто, право! Тут узнала я, что он жениться собирается на красавице, – сказывали, – на Гончаровой. Ну и хорошо, подумала, – господин он добрый, ласковый, дай ему бог совет да любовь! И не чаяла я его до свадьбы видеть, потому говорили, всё он у невесты сидит, очень в нее влюблен. Только раз вечерком, – аккурат два дня до его свадьбы оставалось, – зашла я к Нащокину с Ольгой. Не успели мы и поздороваться, как под крыльцо сани подкатили, и в сени вошел Пушкин. Увидал меня из саней и кричит: «Ах, радость моя, как я рад тебе, здорово, моя бесценная!», поцеловал меня в щеку и уселся на софу. Сел и задумался, да так будто тяжко, голову на руку опер, глядит на меня: «Спой мне, говорит, Таня, что-нибудь на счастие; слышала, может быть, я женюсь?» – «Как не слыхать, говорю, дай вам бог, Александр Сергеевич!» – «Ну, спой мне, спой!» – «Давай, говорю, Оля, гитару, споем барину!» Она принесла гитару, стала я подбирать, да и думаю, что мне спеть. Только на сердце у меня у самой невесело было в ту пору... Запела я Пушкину песню, она хоть и подблюдною считается, а только не годится было мне ее теперича петь, потому она будто, сказывают, не к добру:

Ах, матушка, что так в поле пыльно?
Государыня, что так пыльно?
– Кони разыгралися... – А чьи-то кони, чьи-то кони?
– Кони Александра Сергеича...

Пою я эту песню, а самой-то грустнехонько, чувствую – и голосом то же передаю, и уж как быть, не знаю, глаз от струн не подыму... Как вдруг слышу, громко зарыдал Пушкин. Подняла я глаза, а он рукой за голову схватился, как ребенок плачет...» Потом Таня видала Пушкина уже женатым, – и он всегда был к ней ласков и внимателен (I. с., стр. 135–136–139).

[Упомянутая выше в рассказе цыганки Тани песня имеется в печатных сборниках М. Д. Чулкова (ч. III, с Прибавлением 1773, № 34, стр. 27–28) и Ивана Прача (1790, стр. 157) и во многих других песенниках; она начинается обычно так:

– Матушка, что во поле пыльно,
Сударыня моя, что во поле пыльно?
– Дитятко, кони разыгрались,
Свет милое мое, кони разыгрались!
– Матушка, на двор гости едут... и обычно без стиха:

– А чьи-то кони, чьи-то кони?

Этот и последующий стихи находим у И. П. Сахарова («Песни русского народа», ч. III, С.-Пб. 1839, стр. 389, № 5):

– Матушка, чьи же эти кони?
– Дитятко, свет Алексеевы кони...

(вместо последнего стиха цыганка Таня подставила имя Пушкина). Таким образом, Таня знала русские песни в лучших, более полных редакциях, чем те, которые мог находить Пушкин в печатных песенниках. Песня эта свадебная, поется в то время, когда мать благословляет невесту к венцу. Напев ее, как и всех свадебных песен этого момента обряда, очень печальный. Содержание песни в данном случае обращает на себя особое внимание. Молодая девушка, не считающая себя невестой, но в действительности уже просватанная (без ее ведома), смущена признаками свадьбы: едут кони, идут в дом гости, садятся за стол. Мать все время ее успокаивает словами: «Дитятко, не бойсь, не выдам!» Только в самый последний момент, когда «со стены образ снимают», мать решительно заявляет дочери о ее замужестве: «Дитятко, господь бог с тобою!» Эта яркая картина подневольного брака не была очень далека от положения невесты Пушкина и его самого. Он разрыдался, слушая эту песню, не только от чужого страха и горя, прекрасно переданных талантливою певицей, но и от своих собственных переживаний перед женитьбой, вызванных текстом песни. Сообщено редакции В. И. Чернышевым.]

О «прославленной покойным Пушкиным Тане» упоминалось в 1838 г. и в «Северной Пчеле» («Столица и Усадьба», 1915 г., № 48, стр. 14, в статье Н. О. Лернера «Пушкин и цыганы»); вдова Нащокина – Вера Александровна – также вспоминала в 1899 г. о том, как «Пушкин любил цыганское пение, особенно пение знаменитой в то время Тани» («Новое Время,» 1898 г., иллюстр. прилож. к № 8122; [см. «Письма женщин к Пушкину», под ред. Л. П. Гроссмана, М. 1928, стр. 231. Ред.]). Наконец, большой любитель и знаток цыганского пения, гр. Л. Н. Толстой, рисуя в «Детстве» портрет своего отца (гл. X), говорит про него, что он «любил музыку, певал, аккомпанируя себе на фортепьяно, романсы приятеля своего А[лябьева], цыганские песни и некоторые мотивы из опер», но «ученой музыки не любил» и откровенно сознавался, что «не знает лучше ничего, как «Не будите меня молоду», как ее певала Семенова, и «Не одна», как певала цыганка Танюша...» Одним словом, это была в полном смысле «знаменитность» своего рода. Некто И. К. Кондратьев, выведя в довольно бесталанной «лирической сцене» «Пушкин у Яра» (М. 1887) цыганку Таню и ее песню на голос «Приехали Сани»:

Давыдов с ноздрями,
Вяземский с очками,
Гагарин с усами,
Девок испугали
И всех разогнали, – которую подхватывает хор:

Девки наши хваты,
Да плохи солдаты!
Ходят точно бабы,
Квакают, что жабы, и т. д.

(стр. 19), пишет: «Цыганка Таня – лицо не вымышленное. Это была известная певица в то время и красавица, Татьяна Демьяновна, голосом которой и красотой восхищались не только любители цыган, но и приезжие знаменитости артистического мира. Так ее слушала всемирная известность, певица Каталани, и – в жару увлечения – сорвала с своих плеч драгоценную шаль и накинула на плечи цыганки.⁵ Вся тогдашняя молодежь, посещавшая цыган, сходила по ней с ума. В числе влюбленных в цыганку был и поэт Языков. В честь ее он написал два прекрасных стихотворения, из которых одно – известное «Блажен, кто мог на ложе ночи». Демьяновна, проживая в Москве, на Бронной, умерла в 1876 году. Нам лично пришлось видеть эту, некогда знаменитую певицу и красавицу цыганского мира. На расспросы о Пушкине и других литературных знаменитостях того времени, посещавших ее, она, слабая памятью, могла рассказать только кое-что. Между прочим, она передала, что сама составляла песни. Песня-пародия «Давыдов с ноздрями» составлена ею по просьбе кого-то из Пушкинского кружка и производила тогда необыкновенный фурор; но она запомнила из нее только пять первых строчек» (стр. 23–24). На самом деле Языков посвятил Татьяне Демьяновне не два, а три страстных стихотворения, написанных в 1831 г.: «Весенняя ночь», «Перстень», и «Элегия»; каждое из них имеет подзаголовок-посвящение: «(Т. Д.)», т. е. «Татьяне Демьяновне», и содержит восторженные строки о красавице-цыганке, которую он называет «разгульная», «чудо красоты», «желанная и добрая моя», «мой лучший сон, мой ангел сладкопевный, Поэзия московского житья», «мой ангел черноокий» и т. д.

Во мне душа трепещет и пылает,
Когда, к тебе склоняясь головой,
Я слушаю, как дивный голос твой,
Томительный, журчит и замирает,
Как он кипит, веселый и живой!
Или когда твои родные звуки
Тебя зовут – и буйная, летишь,
Крутишь главой, сверкаешь и дрожишь,
И прыгаешь, и вскидываешь руки,
И топаешь, и свищешь, и визжишь! и т. д.

(Стихотворения, изд. Суворина, 1898, т. I, стр. 207–210; Сочинения Б. М. Маркевича, т. XI, стр. 136–139). О ней есть еще статья В. В. Никольскогое«Пушкин и цыганка» – в «Костромском Листке», 1899 г., № 56. В «Словаре гравированных портретов» Д. А. Ровинского (т. II, С.-Пб. 1889, ст. 1647–1648) указывается портрет «знаменитой» Танюши с гитарой на литографированной группе «Цыганы» (изд. в Москве, ценз. дозв. 4 мая 1833 г., литогр. Ястребилова) во главе с начальником московского цыганского табора Ильею Соколовым; П. А. Ефремов сообщает еще (Сочинения Пушкина, изд. Суворина, т. VII, С.-Пб., 1903, стр. 412), что литографом Сандомури был налитографирован, одновременно с прекрасным портретом Пушкина (с Кипренского), и портрет Пушкинской цыганки, – под пару Пушкину (ср. Альбом Пушкинской Выставки в Москве, М. 1899, каталог, стр. 12, № 263). [Конечно, рассказы Тани о Пушкине должны восприниматься с поправкой на то, что они записаны были через пятьдесят лет после описанных в них происшествий. Ред.]

[ – Настоящая Татьяна-пьяная. – Очевидно, и Пушкин и Вяземский слыхали от цыган в выразительном исполнении следующую старинную московскую разгульную песню, до нашего времени не дошедшую, героиней котороЪ была пьяная Татьяна:

Покровские девки ⁶
Гульливые были,
Ягода моя, виноградная! ⁷
Гульливые были,
По рынкам гуляли × 2;
Горелку скупали × 2;
Татьяну поили × 2;
И спать положили × 2;
Рогожей покрыли.

Проснулася к свету,
Рубашечки нету.
Ах! Как-то мне быти,
Домой-та придтити!
Дороженька пыльна,
Домой итти стыдна.
Зальюся слезами,
Пойду за водами.
Пришла домой смела,
Середь двора села;
Взошла на крылечко,
Молвила словечко:
Сестрица, Параша,
Подай мне рубашку × 2;
Хоша альненую × 2;
Хоша камчатную.

(«Новейший Российский всеобщий песенник или Собрание лучших старых и новейших песен...», М. 1803, ч. II, стр. 56, № 29). Сообщено редакции В. И. Чернышевым.]

– «Приехали сани» – народная песня, – масляничная величальная песня гостям; текст ее [в одном варианте, не вполне совпадающем по размеру с песнею цыган. Ред.] известен по записи Е. И. Резановой, сделанной в Обоянском уезде Курской губернии и напечатанной ве«Курском Сборнике», вып. III, ч. II, стр. 41, № 63 (изд. 1902 г.). [Цыгане, очевидно, пародировали одну из подобных песен, т. е. вариант песни «Приехали сани», известный им и Пушкину с его друзьями, и на голос ее пели свою пародию. Такое пародирование, по отзыву В. И. Чернышева, вполне в народном духе и очень распространено на праздниках. Ред.]

–Ч«Давыдов с ноздрями» – Митюша, как объясняет ниже сам Пушкин, – т. е. Дмитрий Александрович, тогда уже пожилой человек (род. 26 мая 1786– ум. 11 мая 1851); с 1801 по 1808 г. он служил в Коллегии Иностранных Дел юнкером и переводчиком, а с начала Отечественной войны поступил волонтером в военную службу и, состоя при генерале гр. Остермане-Толстом, был в кампании от Поречья до Тарутина; 31 октября 1812 г. был зачислен штаб-ротмистром в Изюмский гусарский полк, с отличием участвовал в делах заграничной кампании 1813 г. и за отличие при взятии Касселя в качестве волонтера в отряде А. И. Чернышева переведен был в л.-гв. Гусарский полк (8 октября 1813 г.); в марте 1814 г. назначенный дежурным штаб-офицером легкого корпуса ген. Чернышева, он участвовал во взятии Парижа и 17 ноября 1814 г. назначен адъютантом к генералу Ф. П. Уварову. Выйдя в отставку 15 января 1816 г., он провел не у дел более шести лет. В 1821 г. он намеревался поступить на службу под начальство гр. В. П. Кочубея («Остаф. Арх.», т. II, стр. 211), пока не определился, 26 апреля 1822 г., по особым поручениям к московскому военному генерал-губернатору кн. Д. В. Голицыну и 24 марта 1824 г. произведен в чин коллежского советника. После восстания 14 декабря 1825 г. он едва не оказался запутанным в дело декабристов, так как, по показанию некоторых членов Тайного Общества, он принадлежал к числу членов Союза Благоденствия; но так как выяснилось из тех же показаний, что он уклонился от Союза, то он и не был привлечен к следствию

м«Алфавит декабристов», под ред. Б. Л. Модзалевского и А. А. Сиверса, Лгр. 1925, стр. 76 и 311–312). Из декабристов упоминает о нем в «Записках» своих И. Д. Якушкин, по словам коего Давыдов, некогда блестящий и храбрый офицер, «принимал участие во всех увеселениях Москвы» («Записки», М. 1905, стр. 57). Выйдя снова в отставку 2 февраля 1827 г., Давыдов с 13 июня 1832 по 8 мая 1846 г. опять служил при московском военном генерал-губернаторе; в 1850 г. был статским советником, помещиком сельца Дубровки, Клинского уезда, в 80 верстах от столицы (см. «Московский Наблюдатель», 1835 г., кн. II, стр. 444).

Имя Д. А. Давыдова часто упоминается в переписке Вяземского с А. И. Тургеневым о«Ост. Арх.», т. I – III), с которыми он был близко знаком, особенно с Вяземским («Остаф. Арх.», т. V, вып. 1 и 2; «Стар. и Новизна», кн. VIII и XXII), равно как и с Жуковским, Пушкиным (см. «Дневник» Пушкина, под ред. Б. Л. Модзалевского, Пгр. 1923, стр. 190–191), Денисом Давыдовым и братьями Н. А. и А. А. Мухановыми. Давыдов был женат (с 1815 г.) на княжне Елизавете Алексеевне Шаховской (род. 1798– ум. 1860) и имел многочисленное семейство (см. о его сватовстве в письме М. А. Волковой к В. И. Ланской – «Вестник Европы» 1874, № 12, стр. 662–663 и «Русск. Архив», 1900, кн. II, стр. 465); младшая дочь его, Ольга Дмитриевна (род. 25 декабря 1824– ум. 31 июля 1893), была замужем за генеалогом, автором «Российской Родословной Книги» и впоследствии эмигрантом, кн. Петром Владимировичем Долгоруковым (ум. 1868).

– Вяземский с очками – адресат письма, кн. Петр Андреевич.

– Гагарин с усами – зять кн. П. А. Вяземского, кн. Федор Федорович (род. 1786, ум. 6 сентября 1863), брат кн. Веры Федоровны Вяземской. Сын убитого в Варшаве в 1794 г. кн. Федора Сергеевича е«Русск. Арх.», 1897 г., кн. I, стр. 331) и жены его Прасковьи Юрьевны, рожд. кн. Трубецкой (по второму браку Кологривовой), он провел детство и отрочество в Москве, с конца 1804 г. служил в Петербурге, будучи зачислен 20 декабря портупей-прапорщиком в л.-гв. Семеновский полк. С 1805 года началась боевая деятельность Гагарина, продолжавшаяся вплоть до 1814 г., в рядах Семеновского и Кавалергардского (с 24 августа 1806 г.) и лейб-кирасирского и Павлоградского (с 25 января 1813 г.) полков, состоял при Беннигсене и других генералах – гр. Остермане-Толстом, гр. Гудовиче, кн. Багратионе, Дохтурове. Отличаясь беззаветной храбростью, он с отличием участвовал во всех крупных сражениях эпохи и на разных театрах войны – при Аустерлице, Прейсиш-Эйлау, Гейльсберге, под Эриванью, под крепостью Ловчей, при Бородине, Дрездене, Кульме, при крепости Бреда (в Голландии), за что получил орден Георгия 4-й степени при взятии Реймса. В воспоминаниях современников сохранилось много рассказов и анекдотов о Гагарине, о его молодечестве и различных проделках, – что дало повод Герцену в «Былом и Думах» [изд. «Academia», 1933, по указ. Ред.] поставить его имя рядом с Денисом Давыдовым и другими подобными удальцами. (Об этом см. «Русск. Стар.» 1880, т. XXIX, стр. 992; «Сборник биографий кавалергардов», т. III, стр. 135).

Повидимому, однако, страсть к выходкам и полковые интересы не играли исключительной роли в жизни Гагарина, по крайней мере в годы молодости. Из показания его, данного в 1826 г. Следственному Комитету,⁸ видно, что он был масоном («Сборник биографий кавалергардов», т. III, С.-Пб. 1906, стр. 136–137). В «Алфавите декабристов» о нем записаны следующие данные, обнаруженные следствием по делу о 14 декабря, к которому он был привлечен, будучи полковником Клястицкого гусарского полка: «При допросе показал, что в 1817 году, по предложению Александра Муравьева, он два раза посещал собрание членов общества, где слышал разговоры о представительном правлении, но участия в том никакого не принимал. В начале 1818 года слышал от Артамона Муравьева, что и он принадлежит к сему же Обществу, но с того времени никаких сношений с членами не имел и о самом существовании Общества ничего не слыхал. По изысканию Комиссии оказалось, что Гагарин принадлежал к военному обществу, предшествовавшему Союзу Благоденствия, но в сей последний он не поступил, не принимал никакого участия и не знал о существовании тайных обществ, возникших с 1821 года. По болезни содержался с 21-го генваря в Военно-Сухопутном Гошпитале. – По высочайшему повелению, вследствие доклада Комиссии 2-го февраля 1826 г., освобожден» («Алфавит декабристов», под ред. Б. Л. Модзалевского и А. А. Сиверса, Лгр. 1925, стр. 61; более подробные сведения о показаниях Гагарина и о Гагарине по делу о принадлежности его к Тайному обществу см. в «Сборнике биографий кавалергардов», т. III, стр. 136). Командуя Гродненским (с 1824 г. – Клястицкий) полком с 23 октября 1819 г., Гагарин 6 декабря 1827 г. был произведен в генерал-майоры с состоянием по кавалерии, а 4 октября 1829 г. назначен командиром 1-й бригады 2-й гусарской дивизии, состоявшей из Павлоградского и Изюмского полков, с подчиненными офицерами обращался как с товарищами и они были очень преданы своему бригадному командиру. В 1831 г., с марта (ср. «Старина и Новизна», кн. VI, стр. 335), он принял участие, со своей бригадой, в войне с поляками вплоть до штурма Варшавы, за отличие в коем награжден был орденом; в феврале – мае 1832 г. он был в Москве («Русск. Арх.» 1902, кн. I, стр. 277 и 284–285). В 1833 г., 19 февраля, Гагарин был назначен командиром 1-й бригады 2-й конно-егерьской дивизии, но менее чем через два месяца, по случаю переформирования армейской кавалерии, уволен был от должности, а 30 декабря 1835 г. – совсем от службы. Проживая в Москве, Гагарин играл видную роль в московском обществе, был постоянным посетителем дома П. В. Нащокина («Русск. Стар.» 1880, т. XXIX, стр. 992, 994), но, по словам биографа, основанным на воспоминаниях гр. С. Д. Шереметева («Старина и Новизна», кн. VI, стр. 336), «с годами постепенно превратился из лихого кавалериста в раздражительного старого холостяка, сделался мало доступен, постоянно брюзжал, относясь ко всему порицательно, и единственным удовольствием для него сделалось курение трубки». Его, по словам гр. М. Д. Бутурлина, часто можно было видеть и на публичных московских гуляньях, ходившего всегда пешком и в статском уже платье; он у многих сохранял свое прозвище «Фединьки», хотя ему было уже за 50 лет («Русск. Арх.» 1897 г., кн. II, стр. 547). Он был знаком с А. И. Тургеневым («Остаф. Арх.», pass.), Чаадаевым («Русск. Стар.» 1887 г., № 10, стр. 221), гр. В. А. Соллогубом, который в мае 1836 г. намерен был просить Гагарина быть его секундантом в несостоявшейся дуэли Соллогуба с Пушкиным («Воспоминания гр. В. А. Соллогуба», М. 1866, стр. 33 [и изд. «Academia», 1931, стр. 525. Ред.]); знакомство его с Пушкиным не выходило, вероятно, за пределы «приятельских» отношений, хотя поэт, без сомнения, не без интереса наблюдал незаурядную личность бреттера Гагарина; в ноябре и декабре 1833 г. он упоминал о нем и посылал ему поклон через общего друга Нащокина (см. ниже, письма № 553 и 558), а 10 мая 1836 г., в бытность свою в Москве, ужинал у него и вернулся от него в четыре часа утра – «в таком добром расположении, как бы с бала» (письмо к жене от 11 мая 1836 г.); наконец, в августе этого года кн. Вяземский сообщал Пушкину, что Гагарин был у него в Остафьеве (Акад. изд. Переписки, т. III, стр. 365–366).

Сноски

¹ В подражание князю Потемкину, который называл жидов судоходством Польши. (Примеч. кн. Вяземского.)

² Е. М. Хитрово была в это время в Петербурге, так что ее слова не могли быть тогда сказаны ею: и, действительно, тот же Вяземский сообщал их еще в 1823 г. А. И. Тургеневу, описывая встречи свои в МосквЪ с Е. М. Хитрово и ее дочерьми («Остафьевский Архив», т. II, стр. 355). Теперь, очевидно, этот эпизод вспомнился ему в разговоре с друзьями. [Ред.]

³ [Сведения о заключении Полиньяка в Венсене Пушкин мог почерпнуть из французских газет. Таку«Le Temps» от 30 августа 1830 г., в статье «Допрос бывших министров, заключенных в Венсене», писал: «Г. де Полиньяк занимает ту же камеру, какую занимал 30 лет назад, обвиняемый в государственном преступлении. Он выказал большое волнение, войдя в нее, и сказал сопровождавшим его: «На полу должен быть меридиан, начертанный мною, как я помаю, в 1801 году». В самом деле, были обнаружены на камне линии этого меридиана. Г. де Полиньяк, как кажется, не опасается рокового исхода своего процесса. Его товарищи не так уверены». О чтении Полиньяком произведений Вальтер-Скотта говорится в статье другой газеты, «Le Corsaire», от того же 30 августа 1830 г.,  № 2760. (Данные эти сообщены Б. В. Томашевским.) Газеты от 30 августа (н. с.) 1830 г. могли притти в Москву лишь после отъезда Пушкина в Болдино; вернее даже, что ему выслала их Е. М. Хитрово (о чем см. том II, стр. 121–122 и прим.) и он мог их читать лишь по возвращении в Москву, в декабре, когда и узнал об исходе своего пари с Вяземским, заключенного еще в Петербурге, в начале августа (см. т. II, стр. 467–468, 479). Ред.].

⁴ По этому поводу в письме к Жуковскому Киреевский писал (в начале октября 1831 г.): «Когда-то хотел издавать журнал Пушкин; если он решится нынешний год, то разумеется мой будет уже лишний» (Соч., т. II, М. 1911, стр. 224–225).

⁵ Этот рассказ, впрочем, относится не к Тане, а к другой цыганке Стеше, матери сожительницы Нащокина Ольги Андреевны ±«Русск. Стар.», 1881 г., авг., стр. 600) и упомянут в стихотворении Пушкина «Кн. З. А. Волконской» при посылке «Цыган» (1827 г.).

⁶ Т. е. девки села Покровского. Ред.

⁷ Повторяется после каждых двух стихов. Ред.

⁸ В ноябре 1825 г. Гагарин был в Париже («Остаф. Арх.», т. III, стр. 132, 133).