Модзалевский. Примечания - Пушкин. Письма, 1831-1833. Часть 5.

401. П. А. Плетневу. 21 января [1831 г.] (стр. 8–9). Впервые напечатано вО«Современнике» 1838 г., т. IX, Современные записки, стр. 63, в статье (П. А. Плетнева) «Александр Пушкин» (без адреса и с сокращением имен), откуда перепечатано в книге «Отрывки из прозаических сочинений лучших Российских писателей для постепенных занятий переводами с русского языка на французский и немецкий, составлены И. Бераром и А. Журданом», изд. 3-е, С.-Пб. 1840, стр. 47–48 (как образец писем), затем в статье В. П. Гаевского о Дельвиге в «Современнике» 1854 г. т. XLVII, кн. 9, стр. 58–59, и в «Материалах» Анненкова, изд. 1855 г., стр. 314, и полностью (по подлиннику) в Сочинениях Плетнева, т. III, С.-Пб. 1885, стр. 362. Подлинник – на бумаге большого почтового формата, с водяными знаками: А. Г. 1829 (проколот в карантине при окуривании) – в ИРЛИ (Пушкинском Доме) Академии Наук, в собрании Л. Н. Майкова («Пушкин и его соврем.», вып. IV, стр. 34, № 7); он сложен конвертом и запечатан гербовою печатью Пушкина. На письме позднейшие пометы неизвестною рукою: «№ 2 А. Пушкинъ. Puschkin Alexander. Alexander Puschkin, Dichter, 1799»; это заставляет думать, что письмо ранее было в руках немецкого антиквара или коллекционера. Плетнев предпослал письму в «Современнике» следующие ценные строки: «Немногие хорошо знали Пушкина не-писателя – человека. Судили о нем по сочинениям его и привыкли представлять в его душе только ум, живость и необыкновенный талант. Казалось, и сам он находил удовольствие поддерживать о себе это мнение, особенно в обществе посторонних людей, где он был только или совершенно молчалив, или слишком блистателен. Лучшие движения сердца своего считал он домашним делом, и потому не любил выказывать. Он хранил их для тесного круга друзей, преимущественно для своих Лицейских товарищей, которых любил неизменно. Вот письмо Пушкина, писанное им, когда он извещен был о смерти барона Дельвига. Сколько в нем чувства истинного, глубокого, но в формах совершенно Пушкинских» (1. с., стр. 62–63).

– В начале письма Пушкин сообщает о том, как узнал он о смерти Дельвига: ср. в примечаниях к предыдущему письму, N 400, стр. 173–174; там же, на стр. 171–172– письмо Плетнева к Пушкину, писанное ночьг с 14 на 15 января.

– О М. А. Салтыкове, тесте Дельвига, см. выше, стр. 175–178.

– Карамзин был особенно близок Пушкину летом 1816 г., когда историограф жил в Царском Селе и хорошо узнал юного поэта-лицеиста. «Нас посещают здесь питомцы Лицея: поэт Пушкин, историк Ломоносов [С. Г.] и смешат своим добрым простосердечием. Пушкин остроуме›» («Старина и Новизна», кн. I, стр. 11; ср. выше, Письма, т. I, стр. 179; «Рассказы о Пушкине», под ред. М. А. Цявловского, М. 1925, стр. 53 и 129). В послелицейские годы Пушкина в Петербурге Карамзин охладел к Пушкину, которого осуждал за образ жизни и за «вольные» стихотворения, однако, принял участие в смягчении участи его, когда Пушкину грозило за них тяжкое наказание в мае 1820 г. (см. выше, т. I, стр. 200, 203, 205–206); свидание с Карамзиным в это время, перед высылкой на Юг было последним, так как Карамзин умер 22 мая 1826 г., когда Пушкин был еще в михайловском заточении. Карамзин под конец стал чужд Пушкину, как человек, уважение же к нему, как к писателю и мыслителю, поэт сохранял до конца дней (Сочинения кн. Вяземского, т. I, стр. 160), считая его «великим писателем во всём смысле этого слова» («Старина и Новизна», кн. I, стр. 316); горько оплакал его кончину, заботился о его биографии (см. выше, т. II, № 210 и стр. 166–169) и уже перед самой своей смертью, приготовив к изданию в своем «Современнике» (1837 г., т. V) отрывок из рукописи Карамзина «О древней и новой России, в ее политическом и гражданском отношениях» сопроводил его следующим примечанием, в котором выразил свои чувства к Карамзину: «Мы почитаем себя счастливыми, имея возможность представить нашим читателям хотя отрывок из драгоценной рукописи. Они услышут если не полную речь великого нашего соотечественника, то по крайней мере звуки его умолкнувшего голоса».

– О любви Пушкина к Дельвигу, известной из рассказов многих современников, лучше всего свидетельствуют эти его слова, чтоЧ«никто на свете не был ему ближе Дельвига». О близости к Дельвигу Боратынского сохранилось до нас также много показаний; например, А. П. Керн, говоря о любви, которую Пушкин питал к Дельвигу, «другу-поэту», вспоминает: «Он всегда с нежностью говорил о произведениях Дельвига и Боратынского. Дельвиг тоже нежно любил Боратынского и его произведения» («Пушкин и его соврем.», вып. V, стр. 141), или, в другом месте: Пушкин «восхищался... пиесами Дельвига, равно как и поэзией Боратынского. Эти три поэта были связаны глубокой симпатиеЪ» (Л. Майков, «Пушкин», стр. 260). См. также свидетельство Н. М. Коншина («Рус. Стар.», 1897, № 2, стр. 278, 279).

Приведем еще довольно меткий отзыв (1828 г.) о друзьях поэтах, принадлежащий молодому дипломату Ф. П. Фонтону:М«Пушкин, Боратынский, Дельвиг – каков терцет! Боратынский – плавная река, бегущая в стройном русле. Пушкин – быстрый, сильный, иногда свирепствующий поток, шумно падающий из высоких скал в крутое ущелье. Дельвиг – ручеек, журчащий тихо через цветущие луга и под сенью тихих ив. Боратынского все читали, Пушкина все наизусть знают, и обоих можно знать по их сочинениям. Но Дельвига надобно лично знать, чтобы понять его поэзию» («Воспоминания», т. I, Лейпциг, 1862, стр. 25–26). – Литература об отношениях Дельвига и Боратынского указана в сб. «Пушкин и его соврем.», вып. XXI – XXII, стр. 221–222, и в сборнике Ю. Н. Верховского: «Е. А. Боратынский», Пгр. 1916, стр. 40, примеч., где перечислены шесть посланий Боратынского к Дельвигу (1819–1827) и шесть пиес Дельвига, имеющих отношение к Боратынскому (1819–1826). Что касается П. А. Плетнева, то он, действительно, был искренно и дружески привязан к Дельвигу и высоко ценил его поэтическое дарование. Редко отдаваясь поэтическому творчеству, он все же два своих стихотворения посвятил Дельвигу, а именно – «К Дельвигу» (1825) и «Анакреон (Дельвигу и Боратынскому)», и упомянул его в своем послании «К Гнедичу и Боратынскому» (см. Сочинения П. А. Плетнева, т. III, С.-Пб. 1885, стр. 288, 296–297, 304–305). Однако, кроме небольшого некролога, написанного для «Литературной Газеты» под свежим впечатлением понесенной утраты, Плетнев не собрался написать что-либо большее (причину сухости этой статьи Плетнев объяснил Пушкину в письме к нему от 22 февраля 1831 г. – см. Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 226); но память о друге была всегда дорога и близка ему, – что видно, например, по длинному ряду сердечных упоминаний о Дельвиге в многолетней переписке Плетнева с Я. К. Гротом (тт. I – III); в 1846 г. в своем «Современнике» он поместил известный восторженный отзыв Пушкина об «Идиллиях» Дельвига, предназначавшийся Пушкиным для помещения в «Северных Цветах на 1828 г.», среди других «Отрывков из писем, мыслей и замечаний», но пропущенный Дельвигом, редактором «Северных Цветов», из понятной скромности. Плетнев считал необходимым опубликовать эти строки, «драгоценные по имени Пушкина и замечательные по истине, в них заключающейся».

– Павел Воинович Нащокин (см. о нем выше, т. II, по указателю) в позднейшем письме своем к Н. М. Коншину (1844 г.) вспоминал по поводу встречи своей с Пушкиным после получения вести о кончине ДельвигаН

«Когда известие о смерти бар. Дельвига пришло в Москву, – тогда, мы были вместе с Пушкиным, – и он, обратясь ко мне, сказал: «Ну, Войныч, держись, – в наши ряды постреливать стали!» («Русск. Стар.» 1908 г., № 12, стр. 762–763).

– Боратынский был связан тесными дружескими узами с Плетневым, который посвятил ему несколько стихотворений (Сочинения П. А. Плетнева, т. III, С.-Пб. 1885, стр. 257, 296–297, 304–305, 307). Об их взаимныЩ отношениях см. статью К. Я. Грота в «Русск. Стар.» 1904 г., № 6, стр. 511–522, где опубликовано четыре письма Боратынского к Плетневу.

– Как мы указывали уже выше (стр. 174), Пушкин старался не поддаваться тяжелому настроению по поводу смерти друга. Уже 22 января он обедал в Английском Клубе, на людях, иМ«всё время обеда проболтал» «Русск. Арх.» 1902 г., кн. I, стр. 48), а через два дня посетил приехавшего в Москву кн. Вяземского, где с Д. В. Давыдовым и А. Я. Булгаковым вел разговоры о политике (там же, стр. 49). По поводу этой характеристической черты и заключительного призыва Пушкина, заканчивающего его письмо к Плетневу: «постараемся быть живы», П. В. Анненков писал: «Какая-то особенная бодрость духа не покидала Пушкина в минуты самых тяжелых ударов. Она не изменила ему и в муках смертного одра, как известно, и всегда находила исток болезненному чувству, возбраняя жалобу, уныние и нравственную слабость» («Материалы», изд. 1855 г., стр. 315).

402. Е. М. Хитрово. 21 января [1831 г.] (стр. 9–10). Впервые напечатано в изданном Пушкинским Домом сборнике:Ч«Письма Пушкина к Е. М. Хитрово», Лгр. 1927 г., стр. 14–15; подлинник, – на почтовой бумаге большого формата, с водяными знаками: А. Г. 1829, – в ИРЛИ (Пушкинском Доме) Академии Наук СССР; проколот в карантине при окуривании.

Перевод: Вы совершенно правы, упрекая меня за мое пребывание в Москве. Не поглупеть в ней невозможно. Вы знаете эпиграмму на общество скучного человека:

Я не один, и нас не двое...

Это эпиграф к моему существованию. Ваши письма – единственный луч, проникающий ко мне из Европы. – Помните ли Вы то доброе время, когда газеты были скучны? Мы на это жаловались. Поистине, если мы и теперЩ недовольны, то трудно нам угодить. – Польский вопрос разрешить легко. Ничто не может спасти Польшу, кроме чуда, а чудес не бывает. Ее спасение в отчаянии: una salus nullam sperare salutem, a это бессмыслица. Только судорожный и всеобщий подъем мог бы дать полякам какую-либо надежду. Стало быть, молодежь права, но одержат верх умеренные, и мы получим Варшавскую губернию, что должно было случиться 33 года назад. Из всех поляков меня интересует только Мицкевич. Он был в Риме в начале восстания. Боюсь, как бы он не приехал в Варшаву, – присутствовать при последних судорогах своего отечества. – Я недоволен нашими официальными сообщениями. В них господствует иронический тон, который не приличествует власти. Всё, что хорошо, т. е. чистосердечие, – исходит от императора; всё, что плохо, т. е. хвастовство и грубый задор, – исходит от его секретаря. Нет нужды возбуждать русских против Польши. Наше мнение определилось вполне 18 лет тому назад. – Французы почти совсем перестали меня интересовать. Революция должна бы быть уже окончена; а каждый день бросают новые ее семена. Их король с зонтиком подмышкой слишком уже мещанин. Они хотят республику – и они получат ее, но что скажет Европа, и где они найдут Наполеона? – Смерть Дельвига нагнала на меня тоску. Независимо от его прекрасного таланта, это была отлично устроенная голова и незаурядная душа. Он был лучший из нас. Наши ряды начинают редеть – с грустью приветствую Вас. –21 января. – Письмо Елизаветы Михайловны Хитрово (о ней см. выше, т. II, стр. 249–252, и в указанном сб. «Письма Пушкина к Е. М. Хитрова», Лгр. 1927, стр. 143–204, очерк H. В. Измайлова: «Пушкин и Е. М. Хитрово») к Пушкину, о котором он упоминает в начале своего ответа, до нас не сохранилось, как и большинство писем к поэту его поклонницы и почитательницы.

– Эпиграмма на общество скучного человека, один стих из которой цитирует Пушкин, – принадлежит хорошо знакомому ему еще с Лицейской поры поэту-лирику Ecouchard-Lebrun (род. 1729– ум. 1807; см. выше, тМ I, стр. 360):

O, la maudite compagnie
Que celle de certain fâcheux
Dont la nullité vous ennuie:
On n'est pas seul, on n'est pas deux, – некогда переложенная Батюшковым:

Всегдашний гость, мучитель мой,
О, Балдус, долго-ль мне дремать с тобой?
Будь крошечку умней или дай жить в покое!
Когда жестокий рок сведет тебя со мной,
                 Я не один и нас не двое.

(«Письма Пушкина к Е. М. Хитрово», стр. 208, в статье Б. В. Томашевского).

– Перевод латинской фразы:Т«Одно спасение – не надеяться ни на какое спасение» («Энеида» Виргилия, песнь II, ст. 354); в оригинале: «una salus victis nullam sperare salutem». Пушкин опустил слово «victis» (побежденным).

– Адам Мицкевич (см. выше, т. II, стр. 122, 496) в это время находился в Риме, и Пушкин, зная его глубокий патриотизм, опасался, что он спешит на родину, чтобы принять участие в ее борьбе за освобождениеФ – борьбе, в гибельном исходе которой для Польши Пушкин не сомневался. Опасения эти могли, между прочим, основываться у Пушкина на, может быть, переданном ему М. П. Погодиным известии из письма к последнему С. П. Шевырева, который писал, 13 декабря 1830 г. –1 января 1831 г., из Рима: «у здешнего франц. посл. был приемный вечер: он, узнавши, что здесь много поляков, ко всем разослал приглашения. Ни один не поехал. – Мицкевич очень грустен и даже похудел в эти дни» (см. «Письма Пушкина к Е. М. Хитрово», Лгр. 1927, стр. 263).

– Секретарем, т. е. статс-секретарем Николая I, привлекавшимся к составлению манифестов и других важнейших актов, был в то время

Д. H. Блудов; им был составлен манифест от 12 декабря (см.—«Русск. Арх.» 1872 г., кн. II, ст. 1296), но, например, воззвание к войскам и народу Царства Польского от 5/17 декабря о начале восстания было составлено не им (там же, ст. 1307), равно как и прибавления к «Journal de St-Pétersbourg» о польских делах были составлены кем-то другим (там же, ст. 1302), хотя, по словам А. Я. Булгакова, они и понравились Пушкину («Русск. Арх.» 1902 г., кн. I, стр. 49); манифест же 25 января 1831 г. был снова написан Блудовым («Русск. Арх.» 1873 г., кн. III, ст. 2069).

– Король с зонтиком подмышкой – Луи-Филипп (род. 6 октября 1773), занявший престол французских королей после Июльской революции 1 августа 1830 г. и свергнутый Февральской революцией 1848 г., провозгласившен республику. О его буржуазных привычках и повадках писалось много в газетах; так, например, 12 августа в официозном «Journal des Débats» сообщалось: «Сегодня утром король вышел пешком с зонтиком в руке. Он был узнан и окружен толпой; теснимый рукопожатиями и приветствиями, он принужден был вернуться при единодушных криках: «Да здравствует король Филипп!». Зонтик Луи-Филиппа стал одною из любимых острот по адресу новой монархии (см. «Письма Пушкина к Е. М. Хитрово», Лгр. 1927, стр. 325 и 313 (по поводу слов Пушкина «они хотят республику»).

– О смерти Дельвига см. выше, стр. 171–174; E. M. Хитрово узнала о ней, вероятнее всего, от О. М. Сомова, друга Дельвига, редактораТ«Литературной Газеты», дававшего уроки русского языка дочери и зятю Хитрово – графине и графу Фикельмон (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 148), а может быть и из газет, – например, из «Северной Пчелы» от 16 января 1831 г., № 12, где на стр. 1-й было сообщено о кончине коллежского асессора барона А. А. Дельвига, «известного в Русской Литературе прекрасными своими стихотворениями».

403. П. А. Плетневу. 31 января [1831 г.] (стр. 10–11). Впервые напечатано вТ«Современнике» 1838 г., т. X, стр. 45 (отрывок); в «Портретной и биографической галлерее словесности, наук, художеств и искусств в России. I. Пушкин-Брюлов» (портреты Соколова), С.-Пб. 1841, стр. 11 (отрывок); в «Современнике» 1854 г., т. XLVII, № 9, стр 59 (отрывок); в «Материалах» Анненкова, изд. 1855 г. (отрывок); в Сочинениях, изд. 1882 г., т. VII, стр. 290 (отрывок); в Сочинениях П. А. Плетнева, т. III, С.-Пб. 1885, стр. 362–364 (полностью, с подлинника, но не совсем точно); в Акад. изд. Переписки (то же); у нас печатается точно по подлиннику, находящемуся в ИРЛИ (Пушкинском Доме), на листе почтовой бумаги большого формата, с водяными знаками: А. Г. 1829, проколотой в карантине при окуривании.

– Письмо Плетнева, на которое отвечает Пушкин, до нас не сохранилось.

– О получении 2000 руб. Пушкин уведомлял Плетнева и в письме от 7 января (см. выше, N 396); эти деньги были заМ«Бориса Годунова» (см. ниже, № 443); из письма Плетнева Пушкину от 22 февраля видно, что «Годунов» был продан за 10 000 руб., которые были израсходованы так: 4000 были посланы Пушкину, 5000 отданы Дельвигу как долг, а 1000 руб. была выдана баронессе С. М. Дельвиг за выкупленный у нее Пушкиным свой портрет работы Кипренского (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 224).

– Латинская фраза значит: «Достаточно, господине, достаточно!»

– София Михайловна – баронесса Дельвиг, вдова поэта Антона Антоновича, рожд. Салтыкова (о ней см. выше, т. I, стр. 470–471 и 519 и др. и т. II, стр. 141 и др.). После неожиданной смерти мужа она осталасЫ в очень затруднительном материальном положении, так как на другое же утро по кончине поэта обнаружено было, что из бюро Дельвига, стоявшего в его кабинете, где он и умер, было украдено все его состояние, – по расчету брата С. М. Дельвиг – Михаила Михайловича Салтыкова – и Михаила Лукьяновича Яковлева (лицейского товарища Пушкина и Дельвига), ухаживавших за Дельвигом во время его болезни и проводивших в его доме ночь после его смерти, – исчезло более 60 000 рублей ассигнациями, а именно – часть приданого, полученного Дельвигом за женой в сумме 100 000 руб. ассигнациями, и 5000 руб., полученных «на зубок» дочерью его Елизаветой от деда, М. А. Салтыкова; нашлись же заемные письма разных лиц, коим Дельвиг давал деньги, – на сумму 40 000 руб. – и немного наличными (Бар. А. И. Дельвиг, «Мои воспоминания», т. I, М. 1912, стр. 122–123). Таким образом, Пушкин, у которого, вероятно, были денежные счеты с Дельвигом, поспешил возвратом долга поддержать вдову друга в трудную минуту, пока она не оправится.

– Мысль о том, чтобы «помянуть» Дельвига выпуском новой книжки его альманаха «Северные Цветы» в пользу его семейства, пришедшая, повидимому, Плетневу, была осуществлена в конце 1831 г., когда Пушкин при участии Плетнева выпустил «Северные Цветы на 1832 год» (см. ниже, № 412, 439, 441, 449, 458, 471, 475); экземпляр этого издания еще в 1917 г. мы видели у внука Плетнева, соименного ему Петра Александровича Плетнева [ныне он принадлежит П. П. Щеголеву. Ред.], – с надписью Пушкина: «Плетневу от Пушкина. В память Дельвига 1832 15 февр. С. П. Б.» (см. «Пушкин и его соврем.», вып. XVI, стр. 36, примеч. [и факсимиле в «Литературном Наследстве», № 16 –18, стр. 595. Ред.]. 27 января Пушкин «поминал» Дельвига за дружеской трапезой, о которой поэт Н. М. Языков писал брату: «Вчера совершалась тризна по Дельвиге. Вяземский, Боратынский, Пушкин и я, многогрешный, обедали вместе у Яра, – и дело обошлось без сильного пьянства» («Историч. Вестн.» 1883 г., № 12 стр. 530–531).

– Сомов – Орест Михайлович (род. 1793 – ум. 1833; см. о нем выше, т. I, стр. 290 и др., и т. II, стр. 256, 357, 369 и др.), после запрещения Дельвигу издавать «Литературную Газету» ставший ее номинальным издателем и помогавший Дельвигу в ее редактировании, – человек, искренно привязанный к нему, литератор по профессии, никогда нигде не служивший и существовавший только на литературные заработки, что было в те времена явлением исключительным (см. выше, т. I, стр. 62 и 290). Отвечая Пушкину 22 февраля, Плетнев писал ему о Сомове и «Северных Цветах» в память Дельвига: «Ты упоминал об издании Северн. Цветов. Это непременно сделать надобно с посвящением Дельвигу. Сомова можно будет вознаградить из выручки такою же суммою, какая приходилась на его долю и прежде. Я даже полагаю, что для пользы Сомова надобно будет поступать так и с Литературной Газетой. Он ей не придаст живости, без чего она решительно умрет. Не взяться ли тебе с Вяземским за нее.²¹ Будь в каждом ее номере хоть пять строчек то острых, то умных, то живых, и тем она уж поднимется над братиею своею Вам двоим ничего это не будет стоить, а на будущее время она может сделаться верною ареною, при которой Сомов останется на обыкновенном жалованье» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 225). О том, как поразила его смерть Дельвига и как он о нем горевал, прекрасно свидетельствует следующее письмо его к Боратынскому, от 15 января 1831 года, дающее некоторые любопытные подробности о печальном событии и сохранившееся в бумагах Пушкина, которому Боратынский, очевидно, и передал его: «С чего начну я письмо мое, почтеннейший Евгений Абрамович? Какими словами выскажу вам жестокую истину, когда сам едва могу собрать несколько рассеянных, несвязных идей: милый наш Дельвиг – наш только в сердцах друзей и в памятниках талантов: остальное у бога! Жестокая десятидневная гнилая горячка унесла у нас нашего друга! Бедная вдова – да подкрепит ее бог! покамест сносит ужасную свою потерю с геройским самоотвержением: видит, постигает роковое событие, но всё еще хочет себя уверить обманчивою надеждой, помня и выражая святые обязанности матери. Удар этот рушился над нами вчера, в среду, 14-го янв. в 8-мь часов вечера. Ради бога, постарайтесь видеться с Михаилом Александровичем Салтыковым, если он еще по письму своего сына (о крайне опасном положении Барона) не отправился из Москвы; предупредите его: ибо сия смерть не может не сделаться гласною скоро и в Москве, чрез газеты или чрез письма. Право, мысли мои и все душевные силы растерялись: не знаю, что пишу и что писать. Приготовьте Пушкина, который верно теперь и не чает, что радость его возмутится такою горестью. Скажите Кн. Вяземскому, И. И. Дмитриеву и Михайлу Алексан. Максимовичу – и всем, всем, кто знал и любил покойника, нашего назабвенного друга, что они более не увидят его, что Соловей наш умолк на вечность. – Баронесса сама приказала мне писать к вам и к Сергею Абрамовичу.²² Она тверда, но твердость эта неутешительна: боюсь, чтоб она не слишком круто переламывала себя. Вчерась она плакала, и ей было легче. Малютка здорова; но неспокойна, вероятно, от испорченного молока своей кормилицы-матери. В субботу (17-го в день именин покойника) мы отдадим ему последний братский поцелуй на этом свете. Утрата сия для меня горьче, нежели утрата ближнего родного. Сердце мое сжато и слезы не дают дописать. Весь Ваш О. Сомов» (И. А. Шляпкин, «Из неизданных бумаг А. С. Пушкина», С.-Пб., 1903, стр. 134–135).

– Написать «Жизнь Дельвига» Боратынский, к сожалению, так и не собрался, хотя и приступил было к этому труду, переехав летом 1831 г. из Москвы в Казанскую губернию, в имение своего тестя, Л. Н. Энгельгардта, – с. Каймары; отсюда он писал П. А. Плетневу: «Потеря Дельвига для нас незаменяема. Ежели мы когда-нибудь и увидимся, ежели еще в одну субботу сядем вместе за твой стол, – боже мой! как мы будем еще одиноки! Милый мой, потеря Дельвига нам показала, что такое невозвратно прошедшее, которое мы угадывали печальным вдохновением, что такое опустелый мир, про который мы говорили, не зная полного значения наших выражений. Я еще не принимался за жизнь Дельвига. Смерть его еще слишком свежа в моем сердце. Нужны не одни сетования, – нужны мысли; а я еще не в силах привести их в порядок» («Русск. Стар.» 1904 г. № 6, стр. 519); вскоре затем он писал И. В. Киреевскому: «Теперь пишу я жизнь Дельвига. Это только для тебя» («Татевский Сборник С. А. Рачинского», С.-Пб. 1899, стр. 27). Однако, по словам М. Л. Гофмана, записки Боратынского о Дельвиге, как и многое другое, повидимому бесследно пропали (М. Л. Гофман, «Е. А. Боратынский. Биографический очерк», C.-Пб. 1914, стр. 56).

– Те же мысли о Дельвиге-поэте высказал Пушкин и позже в незаконченной статье своей, предназначавшейся, быть может, для издания собрания стихотворений поэта (см. «Сборник Пушкинского Дома на 1923 г.», Пгр., 1922, стр. 9): он говорит о рано проявившейся живости его воображения, игривости ума, любви к поэзии, о первых опытах его в стихотворстве, в которых уже сказалось «необыкновенное чувство гармонии и той классической стройности, которой никогда он не изменял. Никто не обратил тогда внимания на ранние опресноки столь прекрасного таланта. Никто не приветствовал вдохновенного юношу... Такова участь Дельвига: он не был оценен при раннем появлении на кратком своем поприще; он еще не оценен и теперь, когда покоится в своей безвременной могиле». Опыт оценки произведений Дельвига сделан М. Л. Гофманом в статье приложенной к изданной им книжке: «Дельвиг. Неизданные стихотворения», Пгр. 1922, стр. 7–26. [См. также очерк И. Н. Розанова в его книжке: «Поэты двадцатых годов XIX века», М. 1925, стр. 30–61, и в статьях И. А. Виноградова и Б. В. Томашевского в «Полном собрании стихотворений А. А. Дельвига», Л. 1934, стр. 5–102. Ред.]

– «Он знал почти наизусть Собрание русских стихотворений, изданное Жуковским. С Державиным он не расставался» – свидетельствует Пушкин в упомянутой выше статье о Дельвиге. «Более того, – пишет М. Л. Гофман, – у Дельвига был настоящий культ Державина, и он с волнением ожидал приезда маститого поэта в Царскосельский Лицей, чтобы поцеловать руку, написавшую «Водопад». С меньшим благоговением, но с большею сердечностью, интимностью относился он к поэзии сердечного чувства и воображения Жуковского, на которой, заслушиваясь пленительною сладостью мелодики ее, воспитались и он, и Пушкин, и Боратынский» (назв. соч., стр. 11).

– «Что душу волнует, что сердце томит» – стих из баллады Шиллера «Граф Габсбургский» в переводе Жуковского (1818 г.), у которого, впрочем, стих этот читается:

Что душу волнует, что сердце манит.

– Туманский – Василий Иванович (род. 23 февраля 1800– ум. 23 марта 1860), даровитый поэт, с которым Пушкин познакомился в 1823 г. в Одессе, где Туманский служил, как и Пушкин, в канцелярии новороссийского генерал-губернатора гр. М. С. Воронцова (о нем см. выше в тт. I и II, по указателю). Упоминая о нем по поводу знакомства с ним в Одессе, Вигель пишет про Туманского, что он «почитал себя совершенно равным Пушкину, основываясь на том, что был с ним почти ровесником, в одних чинах и «пописывал стихи», хотя и «преплохие». Стихи не есть еще поэзия, – а ни малейшей искры ее не было в душе Василия Ивановича, принадлежащего к известному в Малороссии по надменности своей роду Туманских. Самодовольствие его, хотя учтивое, делало общество его не весьма приятным; ему нельзя было совсем отказать в уме; но, подобно фамильному имени его, он светился сквозь какой-то туман. Всегда бывал он пристоен, хладнокровен; иногда же, когда вздумается ему казаться веселым, и он захочет сказать или рассказать что-нибудь смешное, никого как-то он не смешил» («Записки», ч. VI, стр. 119–120). [Отзыв Вигеля, несомненно, пристрастен и несправедлив, в особенности в оценке поэтического дара Туманскаго и его отношения к Пушкину. – Ред.] Начав печатать свои стихотворения еще с 1817 г., Туманский в 20-х годах помещал свои произведения во всех главнейших журналах и альманахах, до Пушкинского «Современника» включительно. К Пушкину-поэту он питал восторженное поклонение и однажды, в письме к А. А. Бестужеву, с которым был близко знаком (как и с Рылеевым, Кюхельбекером и др.), назвал его «Иисусом Христом нашей поэзии» («Русск. Стар.» 1888 г., № 11, стр. 319), а в интересном и содержательном письме к Пушкину от 2 марта 1827 г. наименовал его – «мой соловей» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 7–9; другое его письмо к Пушкину, от 12 и 20 апреля 1827 г., там же, стр. 22–23 и 24). Пушкин, из переписки которого с Туманским дошло до нас два письма, – по обыкновению, переоценивал талант Туманского, хотя, в 1824 г., и писал про него: «он славный малый, но, как поэта, я не люблю его» (см. выше, т. I, стр. 70); за то в 1827 г. в наброске статьи об альманахе «Северная Лира», предназначавшейся для «Московского Вестника», он писал, что из стихотворений этого альманаха «Греческая песня, Туманского, к Одесским друзьям,²³ его же, отличаются гармонией, точностию слога и обличают решительный талант» («Пушкин и его соврем.», вып. XXIII – XXIV, стр. 1). И. В. Киреевский в своем «Обозрении русской словесности за 1829 год» в «Деннице на 1830 год» писал, говоря, что «влияние Итальянское или, лучше сказать, Батюшковское заметно у немногих наших стихотворцев»: «Туманский отличается между ними нежностью чувства и музыкальностью стихов...» Сопоставление лицейских «Стансов» Пушкина («Из Вольтера») и перевода Туманского той же пьесы см. в сб. «Пушкин и его соврем.», вып. XXIX – XXX, стр. 2–4. О Туманском см. в сб. «Пушкин», под. ред. М. П. Алексеева, вып. III, Одесса, 1927, стр. 90–91. – Назначенный, в 1828 г., состоять при председателе Диванов Молдавии и Валахии гр. Палене, по дипломатической части, Туманский принимал затем участие в редактировании Адрианопольского мирного трактата, а по заключении мира с Турциею состоял при гр. П. Д. Киселеве, управлявшем в то время делами княжеств Молдавии и Валахии, и числился по Азиатскому Департаменту Коллегии Иностранных Дел (Стихотворения

В. И. Туманского, С.-Пб. 1881, стр. XXII). О пребывании в Эски-Сарае «Василия Туманского, любезного товарища и поэта», в октябре 1829 г., упоминает в своих письмах Ф. П. Фонтон («Воспоминания. Юмористические, политические и военные письма», т. II, Лейпциг, 1862, стр. 166); в декабре Туманский находился в Бургасе с дипломатическою канцелярией, в компании молодежи Главной квартиры («Тут поют и беседуют; шумное веселье не перестает. Мы часто Беранже, а иногда и «Капитана» Пушкина ²⁴ пропеваем», – там же, стр. 182), лето провел, повидимому, на родине, на Украине (Стихотворения и письма В. И. Туманского, под ред. С. Н. Браиловского, С.-Пб. 1912, стр. 309), а в октябре был в Петербурге, откуда через бар. А. А. Дельвига передавал поклон кн. П. А. Вяземскому, а когда Дельвиг умер, он посвятил ему коротенькую заметку: «Ко гробу бар. Дельвига» («Литературная Газета» 1831 г., т. III, № 4, стр. 32). Затем он, проездом обратно в Яссы, посетил Москву, – повидимому, недели через три после женитьбы Пушкина, и в письме из Орла, от 16 марта 1831 г., сообщил своей кузине, С. Г. Туманской, любопытный рассказ о свидании с молодою четою Пушкиных (там же, стр. 310–311): «Пушкин радовался, как ребенок, моему приезду, оставил меня обедать у себя и чрезвычайно мило познакомил меня со своею пригожею женою» и т. д. Один любопытный случай при встрече Туманского с Пушкиным в Москве в 1828–1829 г. рассказывает А. В. Никитенко в своем «Дневнике» со слов А. С. Норова (Записки и Дневник, С.-Пб. 1906, стр. 240). [О Туманском и Пушкине см. новейшие данные в работе Ю. Н. Тынянова в «Литературном Наследстве», № 16–18, стр. 350–356. Ред.]

– Стихи Гнедича, посланные было им в «Северную Пчелу», – его стихотворение «На смерть барона А. А. Дельвига»; не принятые Н. И. Гречем (помощником Ф. Булгарина по редактированию «Северной Пчелы») вследствие враждебных отношений, существовавших между этой газетой и Дельвигом, они появились на стр. 29-й № 4 «Литературной Газеты», перед «Некрологией» поэта, написанной с большим чувством Плетневым (стр. 31–32). Узнав, что Греч отказался напечатать стихи Гнедича и вернул их ему при письме, кн. Вяземский писал Плетневу (31 января 1831 г. из Остафьева): «Надобно напечатать стихи Гнедича вместе с письмом к нему Греча. Если у вас нельзя, то отошлите в Москву в «Телескоп» или в «Денницу», альманах, готовимый Максимовичем. Должно вывести этих негодяев к позорному столбу. Вот епиграмма, которая ходит по Москве, не знаю, чья она, но чья бы ни была, она хороша, потому что дает пощечину кому подобает:

Фиглярин – вот поляк примерный,
В нем истинных Сарматов кровь:
Смотрите, как в груди сей верной
Хитра к отечеству любовь.
То мало, что из злобы к Русским,
Хоть от природы трусоват,
Он бегал под орлом Французским
И в битвах жизни был не рад:

Патриотический предатель,
Расстрига, самозванец сей
Уж не поляк, уж наш писатель,
Уж Русский к сраму наших дней.
Двойной присягою играя,
Поляк в двойную цель попал:
Он Польшу спас от негодяя
И Русских братством запятнал!

м«Изв. Отд. Русск. яз. и слов. Акад. Наук» 1897 г., т. II, кн. 1, стр. 94–95); об этой эпиграмме см. заметку Н. О. Лернера в «Русск. Стар.» 1908 г., № 1, стр. 113–117). Кроме упомянутых стихов, Гнедич написал также двустишие на погребение Дельвига; вот эти стихотворения:

На смерть
Барона А. А. Дельвига.

Милый, младый наш певец! на могиле, уже мне грозившей,
Ты обещался воспеть Дружбы прощальную песнь;²⁵

Так не исполнилось! Я над твоею могилою ранней
Слышу надгробный плач Дружбы и Муз и Любви!

Бросил ты смертные песни, оставил ты бренную землю,
Мрачное царство вражды, грустное светлой душе!

В мир неземной ты унесся, небесно-прекрасного алчный;
И, как над прахом твоим слезы мы льем на земле, –

Ты, во вратах уже неба, с фиалом бессмертия в длани,
Песнь несловесную там с звездами утра поешь.

К нему же,
при погребении.

Друг, до свидания! Скоро и я наслажусь своей частью:

Жил я, чтобы умереть; скоро умру, чтобы жить!

Обе пьесы напечатаны вЦ«Стихотворениях Н. Гнедича», С.-Пб., 1832, стр. 185–186 (рядом со стихотворением: «А. С. Пушкину, по прочтении сказки его о Царе Салтане и проч.», стр. 187).

– St. Florent – петербургский книгопродавец. По поводу долга ему Пушкина Плетнев отвечал 22 февраля: «Надеюсь, что Белизар доставил тебе известие о полученных им от меня деньгах за все книги, взятые тобою в разные эпохи из его магазина, а также и переслал тебе остававшиеся у него томы Латинских классиков. На уплату этого долга я употребил деньги из твоих доходов Смирдинских (что за все старое пойдут на четыре года)» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 226). Что касается Сен-Флорана, то вот что Булгарин в «Литературных Листках» 1824 г. (ч. I, № 6, стр. 219) сообщает о нем: «Отец г. Сен-Флорана, Французский дворянин, выехал в Россию во время ужасов Французской революции, а сам он, по страсти к книгам и литературе, избрал для себя звание книгопродавца, в котором он отличается вежливостью образованного светского человека, благородными приемами старого дворянина и честностью негоцианта, промышляющего более о своей доброй славе, нежели о временных выгодах». «По словам Е. Dupré de St.-Maure'a в его книге «L'Hermite en Russie» (Paris, 1829, t. I, p. 134–138), Сен-Флоран к тому времени, которое Дюпре де-Сен-Мор провел в России (1819–1824 гг.), жил в Петербурге уже 30 лет, – следовательно, приехал в Россию около 1790 г.; он называет его придворным книгопродавцем и одним из наиболее выдающихся представителей местной французской колонии; к сожалению, мы не знаем, имеет ли этот книгопродавец Сен-Флоран отношение к Франциску Сен-Флорану, который, значась, по Формулярному о нем списку за 1802 год, уроженцем Франции, 58 лет от роду, был принят, из майоров Французской службы, в 1-й Кадетский Корпус, по именному повелению, 17 апреля 1797 г., с чином коллежского асессора, и находился, в 1803 г., при надзирании за воспитанниками (Сенатский Архив. Формулярные списки 1802 г., № 11, л. 7, и 1803 г., № 13, л. 7), причем указано, что сын его Домерк (sic) прибыл к нему из Франции 8 августа 1802 г. – В 1820 г. магазин Сен-Флорана упоминается в «Сыне Отеч.» (ч. 60, № 12), а в 1824–1825 г. в письмах А. И. Тургенева («Остаф. Архив», т. III) и самого Пушкина (см. выше, т. I, стр. 96, 120, 129) и Плетнева (Акад. изд. Переписки, т. I, стр. 273, 298, 320). Из письма Жуковского к А. И. Тургеневу из Петербурга от 27 ноября 1827 г. видно, что уже к этому времени «место» Сен-Флорана «заступил» упомянутый в ответе Плетнева Фердинанд Беллизар («Письма В. А. Жуковского к А. И. Тургеневу», под ред. И. А. Бычкова, М. 1895, стр. 230), книгопродавец, с которым впоследствии до самой смерти Пушкин имел постоянные дела по приобретению книг для своей библиотеки, причем остался ему должен, так что с Беллизаром, который писал Пушкину об уплате долга, расплачивалась уже опека (см. Б. Л. Модзалевский, «Архив опеки над детьми и имуществом Пушкина» – «Пушкин и его соврем.», вып. XIII, pass.; Акад. изд. Переписки, т. III, стр. 470 и 472–473). Магазин Беллизара был на Невском, у Полицейского моста (Б. Л. Модзалевский, «Библиотека А. С. Пушкина», С.-Пб., 1910, стр. 259, 302, 369), и впоследствии принадлежал фирме Мелье (Сочинения П. А. Плетнева, т. III, С.-Пб. 1885, стр. 367, примеч.), а затем до 1917 г. – С. Н. Трофимову и помещался все это время на Невском в доме Голландской церкви у Полицейского моста.

– Вдова – баронесса Софья Михайловна Дельвиг; она была ученицей Плетнева (в 1823–1824 гг.) по петербургскому частному пансиону Елизаветы Даниловны Шрётер. Плетнев с большим расположением и, кажется, не без сердечной нежности относился к своей даровитой и симпатичной ученице, дочери почетного члена «Арзамаса», и она, в свою очередь, питала к нему чувства дружеского уважения и симпатии (заглазно она называла его нежным именем «Плетинька»), очень любила его уроки и ему, повидимому, была обязана развитием большой любви к словесности вообще и к русской в особенности, в частности – к произведениям Пушкина, которые были для нее кумиром: судя по ее письмам к пансионской подруге А. Н. Семеновой (хранящимся в Пушкинском Доме [см. посмертный сборник статей Б. Л. Модзалевского, «Пушкин», Лгр. 1929, стр. 125–273, в статье «Пушкин, Дельвиг и их петербургские друзья в письмах С. М. Дельвиг». – Ред.]), она знала наизусть многие его произведения. От Плетнева же знала она о Боратынском, Рылееве, Бестужеве, наконец, о Дельвиге, за которого вышла замуж 30 октября 1825 г. Она помнила стихи их на память, и имена этих поэтов то и дело мелькают в ее переписке. С Плетневым она поддерживала отношения и впоследствии, хотя после выхода ее за Боратынского сердечной близости между ними не было (см. Б. Л. Модзалевский, «Роман декабриста Каховского», Лгр. 1926, стр. 24). О бар. С. М. Дельвиг много рассказывает бар. А. И. Дельвиг в своих «Воспоминаниях» (т. I, М. 1911, pass.); Д. H. Блудов, сообщая своей семье за границу о смерти Дельвига, писал (21 января): «Вдова его ждет отца и вероятно поедет с ним в Москву» («Русск. Арх.» 1873 г., кн. III, ст. 2069). Однако ни М. А. Салтыков не приехал за дочерью, ни она сама не поехала к нему, а осталась в Петербурге и в июне тайком от родных и друзей обвенчалась с С. А. Боратынским, после чего уже надолго покинула Петербург (см. Б. Л. Модзалевский, «Роман декабриста Каховского», Лгр. 1926, стр. 114–116 [а также указ. статью в сб. Б. Л. Модзалевского «Пушкин», стр. 262–266. – Ред.]).

Сноски

²¹ Вяземский, с своей стороны, в письме от 31 января старался убедить Плетнева взятьФ«Газету» в свои руки («Изв. Отд. Русск. яз. и слов. Акад. Наук» 1897 г., т. II, кн. 1, стр. 94).

²² Брату поэта Боратынского, за которого вдова Дельвига через полгода и вышла замуж.

²³ В этом стихотворении упоминаются «Пушкина пленительные звуки».

²⁴ То есть «Рефутацию Беранжера».

²⁵ Покойный Дельвиг, во время опасной болезни Автора, в дружеских с ним разговорах, обещал написать стихи в случае смерти его (Прим. Редакции «Литературной Газеты»).