Модзалевский. Примечания - Пушкин. Письма, 1831-1833. Часть 8.

408. П. А. Плетневу, 24 февраля [1831 г.] (стр. 14). Впервые напечатано вО«Современнике» 1838 г., т. X, стр. 46 (отрывок), в «Портретной и биографической галлерее словесности, наук, художеств и искусств в России, I. Пушкин – Брюллов» (Портреты Соколова), С.-Пб. 1841, стр. 11, и в «Материалах» Анненкова, изд. 1855 г., стр. 315 (то же), в Сочинениях Плетнева, т. III, С.-Пб. 1885, стр. 367–368 (полностью, с подлинника, но неточно), и в Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 228 (то же); у нас печатается точно, по подлиннику, хранящемуся в ИРЛИ (Пушкинском Доме); он писан на листе почтовой бумаги большого формата (без водяных знаков) и проколот в карантине при окуривании.

– Дочка Плетнева – Ольга Петровна, которой в это время было несколько месяцев (род. в мае 1830); она рано потеряла мать, воспитывалась сперва дома, а после смерти матери (см. ниже) – у известной детскоВ писательницы Александры Осиповны Ишимовой (к которой обращено известное последнее письмо Пушкина, от 27 января 1837 г.); 7 января 1851 г. она, в Петербурге, вышла замуж за Александра Борисовича Лакиера (род. 30 апреля 1825– ум. 28 января 1870), кандидата Московского Университета, познакомившегося с Плетневым в 1845 г. и привязавшегося к нему нежной привязанностью. Брак был непродолжителен: 15 октября 1851 г. Ольга Петровна скончалась при родах первенца-сына Петра. См. выше, т. II, стр. 107, 430 и 468, «Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым», тт. I – III; Сочинения П. А. Плетнева, т. III, С.-Пб. 1885, стр. 352, 405, 406, 410–411, 481.

– Ст. Ал. – жена Плетнева – Степанида Александровна, рожд. Раевская (не из рода Раевских – друзей Пушкина); она умерла 21 апреля 1839 г., 44 лет от роду (род. 11 ноября 1795; см.—«Петербургский Некрополь», т. III, стр. 429). О ней нам мало известно. С. М. Дельвиг в своих письмах 1824 г. к пансионской своей подруге А. Н. Семеновой [см. посмертный сборник статей Б. Л. Модзалевского: «Пушкин», Лгр. 1929, стр. 187, 234 и 244. – Ред.] дает о ней отзывы как о женщине бесцветной, стоявшей ниже своего мужа и мало ему подходившей. Такой же представляется она и в тех немногих словах, которые о ней сохранились ⱫВоспоминаниях» И. С. Тургенева: в статье «Литературный вечер у Плетнева» (в январе 1837 г.) он пишет: «Петр Александрович ввел меня в гостиную и представил своей (первой) жене, уже немолодой даме, болезненного облика и очень молчаливой». Гоголь, узнав о смерти С. А. Плетневой, писал Плетневу из Москвы: «Я слышал и горевал о вашей утрате. Вы лишились вашей доброй и милой супруги, столько лет шедшей обруку вашу, свидетельницы горя и радостей ваших и всего, что волнует нас в прекрасные годы нашей жизни. Знаете-ли, что я предчувствовал это? И когда я прощался с вами, мне что-то смутно говорило, что я увижу вас в другой раз уже вдовцом» («Изв. Отд. Русск. яз. и слов. Акад. Наук» 1900 г., т. V. кн. 1, стр. 265). Провдовев без малого десять лет, Плетнев 26 января 1849 г. женился вторично – на молодой своей ученице, княжне Александре Васильевне Щетининой (род. 12 февраля 1826– ум. 29 декабря 1901).

– Баронесса – С. М. Дельвиг, вдова поэта; см. выше, стр. 187 и 205.

– Жуковский в это время был в Петербурге; лето он провел в Царском Селе, в постоянном общении с Пушкиным.

– Гнедич – Николай Иванович (род. 2 февраля 1784, ум. 3 февраля 1833); 31 января 1831 г. он был уволен от службы из библиотекарей Публичной Библиотеки (В. Л. Модзалевский,О«Малороссийский Родословник». т. I, Киев 1908, стр. 281), но уже через несколько дней состоялся указ, коим «Отставному статскому советнику Гнедичу всемилостивейше повелено быть Членом Главного Правления Училищ» (см., например, «Северн. Пчелу» от 16 февраля 1831 г., № 37, стр. 1). О Гнедиче см. выше, тт. I и II, по указателю.

– Addio – по-итальянски значит: «прощай».

– Ответ Плетнева на это письмо Пушкина нам неизвестен.

409. Н. И. Хмельницкому. 6 марта 1831 г. (стр. 14). Впервые напечатано во«Отеч. Записках» 1855 г., № 6, отд. III, стр. 68, в статье В. П. Гаевского о I томе Сочинений Пушкина под ред. П. В. Анненкова, 1855 г.; подлинник был у В. П. Гаевского, которому был сообщен Е Н. Васильевым, служившим при Хмельницком в Смоленске во время губернаторства последнего; затем принадлежал Л. Н. Майкову, а ныне неизвестно где находится; у нас (как и в Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 229–230) печатается по копии В. П. Гаевского, принадлежавшей Е. И. Якушкину, а ныне находящейся в ИРЛИ (Пушкинском Доме) Академии Наук СССР.

– Письмо Хмельницкого, на которое отвечает Пушкин, сохранилось; оно совершенно тождественно с официальным письмом его к М. Н. Загоскину, датированным:м«№ 1626. 11 февраля 1831 г. Смоленск», и содержавшим в себе просьбу «украсить Смоленскую Публичную Библиотеку подарком сочинений» Загоскина («Раут», изд. Н. В. Сушкова, кн. III, М. 1854, стр. 308–309). Приводим текст письма Н. И. Хмельницкого к Пушкину за № 1629 от 11 февраля 1831 г.: «Милостивый Государь, Александр Сергеевич, По распоряжению Господина Министра Внутренних Дел Графа Арсения Андреевича Закревского предположено повсеместно завести Губернские Публичные Библиотеки и, по приглашению Его Сиятельства, многие уже из Господ Писателей и журналистов согласились доставить в оные по экземпляру своих сочинений и периодических изданий. – Озабочиваясь исполнением столь общеполезного предположения Начальства и с тем вместе будучи уверен в вашем благосклонном ко мне, Милостивый Государь, расположении, я решился покорнейше просить вас украсить Смоленскую Публичную Библиотеку подарком ваших сочинений, что без сомнения почту за особенно оказанное мне одолжение. – С истинным почтением и совершенною преданностию имею честь быть Милостивый Государь Ваш покорнейший слуга Николай Хмельницкий» [см. «Литературное Наследство» № 16–18, стр. 579. – Ред.].

– Николай Иванович Хмельницкий (род. 11 августа 1791– ум. 8 сентября 1845); с 1824 г., служа по ведомству Министерства Внутренних Дел и состоя чиновником для особых поручений, был неоднократно посылаеА в разные губернии, а 24 февраля 1829 г. был назначен губернатором в Смоленск. По словам Н. А. Добротворского, пользовавшегося изустными преданиями и архивными данными, Хмельницкий в течение 8¹/₂ лет своего управления краем—«сделал для города и губернии чуть ли не больше, чем каждый из остальных губернаторов, состоявших в этой должности иногда по 10–15 лет». И действительно, не говоря уже о мелких улучшениях внешнего вида Смоленска, Хмельницкий оказал ему много услуг более существенных: так, он исходатайствовал у государя ссуду в миллион рублей на нужды города (1829 г.), еще носившего на себе следы Наполеоновского нашествия, устроил первую в России губернскую «выставку ремесленных и мануфактурных изделий» с целью поощрить местное производство, составил статистическое описание двенадцати городов или нескольких уездов Смоленской губернии, описание земледельческой ремесленной и торговой ее промышленности, агрономическую карту губернии и т. п. Наконец, когда в 1830 г., по мысли гр.

Н. С. Мордвинова, Министерство Внутренних Дел предложило губернаторам приступить к открытию общественных библиотек в губернских городах (см.М«Русск. Арх.» 1882 г., кн. III, стр. 157; Н. П. Барсуков, «Жизнь и труды Погодина», кн. III, стр. 193), стараниями Хмельницкого была открыта в Смоленске, уже в 1831 г., Публичная библиотека с особым кабинетом для чтения, в котором обыватели могли читать книги, газеты и журналы и притом бесплатно. Составилась эта библиотека почти исключительно из одних пожертвований, причем Хмельницкий, имея значительные личные литературные знакомства, обратился ко всем известным петербургским и московским писателям с просьбою о высылке их сочинений во вновь открывающуюся Смоленскую библиотеку. Многие сочувственно отозвались на призыв и прислали не только сочинения, но и журналы, которые ими издавались. Так, Полевой прислал бесплатно свой «Московский Телеграф» за несколько лет, обещаясь и впредь высылать его даром; Погодин выслал свой «Московский Вестник» и т. д. Библиотека существовала до конца 70-х годов, когда почему-то была закрыта («Историч. Вестн.» 1889 г., № 12, стр. 567). В деле внутренней жизни губернии Хмельницкому пришлось столкнуться с двумя очень щекотливыми по тому времени вопросами: о злоупотреблении помещичьей властью и о положении раскольников. Грубые крепостники встречали в лице Хмельницкого настойчивое противодействие: он выступал нередко против нарушения закона или превышения помещиками власти. Что касается вопроса о расколе, то Хмельницкий понимал, что здесь нельзя ничего достигнуть мерами строгости и насилия, а потому считал полезным постоянно сдерживать пыл не в меру ревностной полиции; такой небывалый доселе образ действий губернатора возбудил против него общее негодование духовенства, и оно обратилось к своему архиерею с просьбою «о принятии каких-либо мер». Но губернатор, несмотря на письмо к нему «преосвященного», не изменил своей политики. Создав себе таким образом многочисленных и сильных врагов, Хмельницкий подготовил и свое падение. На него со всех сторон посыпались в Петербург доносы, в которых между прочим выставлялось на вид, что все произведенные при Хмельницком казенные постройки в губернии обошлись неимоверно дорого; не забыли указать даже на слабость холостяка Хмельницкого к женскому полу, пользуясь которою, от «веселого губернатора» можно было будто бы добиться всевозможных послаблений. Все это привело к тому, что для исследования дела на месте была назначена комиссия, a Хмельницкий, переведенный 6 июля 1837 г. губернатором в Архангельск, в начале 1838 г. был вызван в Петербург, так как комиссия обнаружила большие хищения казенных денег со стороны строителей Смоленско-Московского шоссе, а на губернатора взводила обвинение если не в участии в казнокрадстве, то в нерадении к служебным обязанностям. До окончательного расследования дела Хмельницкий был заключен в Петропавловскую крепость, где просидел шесть месяцев. Наконец, Николай I, прочитав дело о следствии, убедился в полной невиновности Хмельницкого, приказал немедленно освободить его и даже наградил орденом. Хмельницкий вышел из крепости уже совершенно разбитый болезнями и душевными страданиями, седой и полуослепший. В надежде восстановить свое надломленное здоровье, он весною 1843 г. уехал за границу, но, не вылечившись, возвратился в Петербург, где вскоре и умер. По словам людей, близко знавших Хмельницкого, это был человек очень добрый, мягкий и душевный, хотя и прикрывавший свою мягкость и добродушие маскою вежливой наружной холодности. Литература была любимым занятием Хмельницкого, которому он охотно посвящал свои досуги. Во время жизни своей в Петербурге он постоянно вращался в литературных кружках столицы. Между прочим, он усердно посещал собрания у кн. А. А. Шаховского и у себя устраивал вечера, на которых бывали не только писатели, но и артисты, так как интересы Хмельницкого вращались преимущественно в сфере театра. С Пушкиным был он знаком еще в лицейские годы поэта и, по словам Н. В. Сушкова, посещал его еще в Царском Селе («Раут», кн. III, М. 1854, стр. 330). Выступив перед публикой в 1817 г. (то есть в год выпуска Пушкина из Лицея) с комедией «Говорун» (переделка с французского), он ежегодно ставил на сцену по одной или две пьесы (из них одна была написана при участии Грибоедова), которые всегда исполнялись с большим успехом и создали Хмельницкому известность лучшего водевилиста, а некоторые его герои долгое время были популярны и сделались типами; Хмельницкий писал и рассказы, и стихи, и исторические пьесы, и комедии, делал переводы из Мольера, писал и путевые письма, – но главное его значение – именно в создании легкого, игривого и шутливого водевиля, и хотя, в конце концов, в истории русской литературы Хмельницкий занимает довольно скромное место, имя его в свое время пользовалось громкой известностью. Пушкин называл его «любимым своим поэтом». – В письме к брату (1825 г.; см. выше, т. I, стр. 127; ср. стр. 38, 49, 254, 270 и 426) он говорил следующее: «Хмельницкий – моя старинная любовница: я к нему имею такую слабость, что готов поместить в честь его целый куплет в 1-ю песнь Онегина». Хмельницкий был веселым и остроумным писателем. Своими игривыми водевилями, всегда естественно и приятно написанными, он ловко умел угождать вкусам и потребностям публики, которая за это и любила его. О Хмельницком см. статью Б. Л. Модзалевского в «Русском Биографическом Словаре», Ф – Ц, С.-Пб. 1901 г.; здесь библиография сочинений Хмельницкого и литературы о нем; к ней добавим еще указание на статью Ю. Д. Беляева о юбилейной постановке водевиля Хмельницкого «Карантин» – в «Новом Времени» от 1 сентября 1906 г.; № 10944, стр. 4 [см. также в «Записках А. А. Кононова» – в «Библиографических Записках» 1859 г., столб. 309–310. Ред.].

410. С. Д. Киселеву. [Вторая половина марта 1831 г.] (стр. 15). Впервые напечатано в газ.м«Русск. Ведом.» 1899 г., № 151, стр. 3, столб. 6, по подлиннику, принадлежавшему тогда Аде Ивановне Киселевой, а в последнее время находившемуся в собрании И. С. Остроухова в Москве [ныне в Третьяковской Галлерее. Ред.]: он писан на небольшом листе почтовой бумаги, с водяным знаком: А. Г. 1830. Датируется по соображению времени рождения первого ребенка у Сергея Дмитриевича Киселева (род. 1793– ум. 12 июля 1851) и егЪ жены (с 1830 г.) Елизаветы Николаевны, рожд. Ушаковой (род. 9 сентября 1810– ум. 21 сентября 1872): их первенец Павел (впоследствии, как старший племянник бездетно умершего графа П. Д. Киселева, – с 30 апреля 1873 г. – граф Киселев) родился в Москве 28 марта 1831 г. (ср. Н. О. Лернер, «Труды и дни», М. 1903, стр. 89). – Очевидно, Пушкин, дружески связанный с С. Д. Киселевым (см. выше, т. I, стр. 250, и т. II, стр. 59, 68, 76, 123, 214, 246, 319, 320, 321, 340, 354, 376, 388, 498) и с его женою, которой он посвятил стихотворение в период еще недавнего увлечения своего ею и ее старшею сестрою Екатериною (см. о них выше, т. II, стр. 74, 76, 214, 339, 354, 376–377, 378, 388, 402, 416), знал об ожидавшемся в конце марта событии и, воспользовавшись случаем возвращения взятых у Киселева книг, захотел узнать не совершилось ли уже это событие.

411. Е. М. Хитрово. 26 марта [1831 г.] (стр. 15–16). Впервые напечатано в изданном Пушкинским Домом сборникем«Письма Пушкина к Е. М. Хитрово», Лгр. 1927, стр. 18–19; подлинник в ИРЛИ (Пушкинском Доме) – на листе почтовой бумаги большого формата, с водяными знаками: А. Г. 1830, сложен конвертом и запечатан гербовою печатью Пушкина под графскою короною; проколот в карантине при окуривании; карандашом, рукою Е. М. Хитрово, помечено: «Пушкин».

Перевод: Хлопоты и затруднения этого месяца, который у нас не мог бы быть назван медовым, до сих пор мешали мне написать Вам. – Мои письма к Вам должны были бы состоять исключительно из извинений и благодарностейм но Вы стоите слишком высоко над тем и другим, чтобы я это себе позволил. Однако же, мой брат будет обязан Вам всей своей будущей карьерой; он уехал, проникнутый благодарностью. Каждую минуту я жду решения Б[енкендорфа], чтобы сразу же его уведомить. – Я надеюсь быть у Ваших ног самое большое через месяц или два. Думаю об этом, как о настоящем празднике. Москва – это город ничтожества На ее заставе написано: Оставьте всякое разумение, о вы, сюда входящие. Политические новости доходят до нас поздно или искаженными. Около двух недель мы не знаем ничего определенного о Польше, и ни у кого нет никакого беспокойства и нетерпения. Если бы еще мы были рассеянны, очень безумны, очень легкомысленны но совсем нет. Мы жалки, мы печальны и тупо подсчитываем, насколько сократились наши доходы. – Вы говорите мне о де Ламенэ. Я хорошо знаю, что это Босюэт журналистики, но его листок не доходит до нас. Пускай его пророчит; я не знаю, Ниневия ли для него Париж, но что касается нас, то уж мы-то – тыквы. – Скарятин только что сказал мне, что перед отъездом он видел Вас, что Вы были так добры, что вспомнили вновь обо мне и даже хотите послать мне книги. Положительно придется благодарить Вас, хотя бы я и вывел Вас тем из терпения. Примите уверения в моем почтительном уважении и передайте его графиням Вашим дочерям. 26 марта. Мой адрес: дом Хитровой на Арбате.

– Месяц со дня свадьбы Пушкина исполнился 18 марта; о каких хлопотах и затруднениях, им пережитых в это время, говорит поэт, неизвестно, так как мы мало знаем о том, что происходило с ним тогда: толькА вышеупомянутый Пушкиным (стр. 10; ср. стр. 191) поэт В. И. Туманский, проездом из Петербурга на службу в Молдавию посетивший в Москве Пушкина, оставил нам несколько слов о нем и его житье-бытье: «В Москве провел я весьма приятно целые сутки, – писал он своей кузине

16 марта 1831 г. из Орла, – Пушкин радовался, как ребенок, моему приезду,⁴⁷  оставил меня обедать у себя, и чрезвычайно мило познакомил меня со своею пригожею женою. Не воображайте, однако ж, чтобы это было что-нибудь необыкновенное. Пушкина – беленькая, чистенькая девочка г правильными черными и лукавыми глазами, как у любой гризетки. Видно, что она неловка еще и неразвязна, а все-таки московщина отражается на ней довольно заметно. Что у ней нет вкуса, это было видно по безобразному ее наряду; что у нее нет ни опрятности, ни порядка – о том свидетельствовали запачканные салфетки и скатерть и расстройство мебелей и посуды» (Стихотворения и письма В. И. Туманского, С.-Пб. 1912, стр. 310–311); да бывший директор Лицея, известный своим добродушием Е. А. Энгельгардт, так строго отзывался о своем бывшем питомце по поводу его женитьбы (в письме к Ф. Ф. Матюшкину от 18 марта 1831 г.): «Знаешь-ли, что Пушкин женился? Жена его москвичка, как говорят, очень любезная, образованная и с деньгами.⁴⁸ Жаль ее: она верно будет несчастлива. В нем только и было хорошего, что его стихотворческий дар, да и тот, кажется, исчезает; новейшие его произведения далеко отстали от прежних, напр., Борис Годунов его очень слаб. Он забавляется маленькими, эпиграмматическими стихами, в которых довольно пошлым образом ругает всех и всё. Плохое ремесло» («Вестн. Всемирной Истории», 1899 г., № 1, стр. 101, в статье об Е. А. Энгельгардте Д. Ф. Кобеко; Дм. Кобеко, «Имп. Царскосельский лицей», С.-Пб. 1911, стр. 314), а 28 марта он писал тому же Матюшкину: «Пушкин женился и на другой день свадьбы сочинил эпиграмму, в которой, между прочим, в заключении сказано: если хочешь попасть в рай – молись, а хочешь в ад – женись» (там же, стр. 315).⁴⁹ Приведем еще отзыв одной умной и наблюдательной современницы, Е. Е. Кашкиной, которая в письме к своей родственнице, П. А. Осиповой, от 26 апреля 1831 г., так передавала свое наблюдение о Пушкиных, основанно› на неоднократном впечатлении от молодой пары: «С тех пор, что он женился, это совсем другой человек, – положительный, – рассудительный, обожающий свою жену. Она достойна этой метаморфозы, так как утверждают, что она столь же умна, как и красива, – осанка богини, с прелестным лицом; и когда я его встречаю рядом с его прекрасной супругой, он мне невольно напоминает портрет того маленького очень умного и смышленного животного, которое ты угадаешь и без того, чтобы я тебе назвала его» (Б. Л. Модзалевский, «Поездка в Тригорское» – «Пушкин и его соврем.», вып. I, стр. 65).

– Мой брат – Лев Сергеевич Пушкин, поручик Нижегородского драгунского полка; как мы видели выше (стр. 160–161), он, получив отпуск с Кавказа, проживал в Петербурге, а затем в Москве – до марта 1831 го В его послужном списке 1849 г. этот отпуск означен так: «Приказом Главнокомандовавшего в Грузии Генерал-Фельдмаршала кн. Варшавского гр. Паскевича-Эриванского в 14 день декабря 1829 г. № 251 был уволен в отпуск по домашним обстоятельствам в С.-Петербург на 4 месяца; отпуск сей высочайшим приказом 21 апреля 1830 г. продолжен еще на 2 месяца и с высочайшего разрешения дозволено ему было остаться в оном еще 14 дней; во время следования его из отпуска в полк он заболел и находился для пользования в Москве, – о каковой болезни было доставлено при отношении Московского Коменданта за № 799 надлежащее свидетельство». Судя, однако, по упрекам поэта (см. письмо его к брату от 6 апреля – выше, № 413) в болтовне и пьянстве с французскими актерами у Яра (о чем было сообщено Бенкендорфу), Лев Пушкин не был болен, а просто не мог расстаться с веселой и беспутной московской жизнью... Протянув же всеми правдами и неправдами отпуск до крайней степени возможности, он стал хлопотать о переходе в войска, действовавшие на театре войны в Польше, и Пушкин, желая помочь брату, обратился с письмом к Бенкендорфу (письмо это нам неизвестно), прося его содействия. Бенкендорф ответил Пушкину 7 апреля: «Милостивый Государь Александр Сергеевич! Письмо ваше, в коем вы просите о переводе в действующую Армию брата вашего поручика Нижегородского драгунского полка, я имел счастие докладывать государю императору, и его величество, приняв благосклонно просьбу вашу, высочайше повелеть мне соизволил спросить графа Паскевича-Эриванского, может-ли таковой перевод брата вашего последовать, приятным долгом поставляя вас, милостивый государь, о сем уведомить, пребываю с совершенным почтением и преданностью ваш, милостивый государь, покорнейший слуга А. Бенкендорф» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 233); но так как в то же время Бенкендорф получил неблагоприятный отзыв о Льве Пушкине из Москвы, пришлось усугубить хлопоты, – и в дело была введена Е. М. Хитрово. Между тем Л. С. Пушкин покинул Москву еще в марте 1831 г.: 27 марта сестра его О. С. Павлищева писала мужу, Н. И. Павлищеву, из Петербурга: «Лев принужден был возвратиться в Тифлис, – он не сумел написать прошения и утверждает, что это из-за орфографии. Это меня очень огорчило, и я два дня проплакала. Я надеюсь его снова увидеть» («Пушкин и его соврем.», вып. XV, стр. 47); через полтора месяца, 17 мая 1831 г., О. С. Павлищева писала мужу: «Лев принужден был возвратиться в Тифлис, но г-жа Хитрово употребляет всё свое влияние [M-me Hittroff cabale de tout son pouvoir], чтобы скорее перевести его в действующую армию – эту дурацкую армию» («Пушкин и его соврем.», вып. XV, стр. 64–65). Хлопоты увенчались успехом, – и 20 мая 1831 г. Лев Сергеевич был переведен в Финляндский драгунский полк, о чем его брат писал П. В. Нащокину в таких выражениях: «Брат мой переведен в Польскую Армию. Им были недовольны, за его пианство и буянство; но это не будет иметь следствия никакого» (см. выше, в письме № 442). – Е. М. Хитрово познакомилась с Л. С. Пушкиным через посредство брата-поэта, который рекомендовал его ей посредством записки, относящейся к марту – апрелю 1830 г. и врученной при отъезде Л. С. из Москвы в Петербург (см. выше, т. II, стр. 80 и 321, и примечания, стр. 407–408). На Льва Пушкина Е. М. Хитрово, повидимому, перенесла часть тех нежных чувств, которые питала к его старшему брату, так что, когда он уезжал из побывки в Петербурге обратно в Москву, его прощанье с нею «было очень нежно» (ср. в записках гр. М. Д. Бутурлина в «Русск. Арх.» 1897 г., кн. II, стр. 373).

– Действительно, Пушкин покинул Москву в середине мая 1831 г.; приехав в Петербург, он провел здесь, остановившись в гостинице Демута, около недели и затем переехал в Царское Село, на Колпинскую улицу, на дачу Китаева.

– Выражением: «Оставьте...» и т. д. Пушкин пародирует заключительный стих надписи на вратах ада в поэме Данта: «Lasciate ogni speranza voi ch'entrate» – «Оставьте всякую надежду сюда входящие» («Inferno», Canto terzo, v. 9.). Этот же стих, и тоже в пародическом применении, Пушкин цитировал в третьей главе «Евгения Онегина» (строфа XXII).

– Об аббате Ламенне и его «листке», то есть газете «l'Avenir», см. выше, стр. 132, в примечаниях к письму № 394. Сравнивая Ламенне с Босюэтом (род. 1627– ум. 1704), Пушкин имел в виду знаменитейшего духовного проповедника Франции XVII века, славившегося своими речами, беседами и богословскими произведениями, имевшими широкое распространение и пользовавшимися в свое время большим влиянием.

– «Замечание Пушкина о Ниневии и тыквах, примененное к Ламенне, не совсем ясно, – говорит Б. В. Томашевский. – Очевидно, Пушкин имеет в виду библейское сказание об Ионе. – Как известно, Иона по «божьей воле» проповедывал в Ниневии о том, что этот город через 40 дней будет разрушен. Жители Ниневии вняли проповеди Ионы и раскаялись, вследствие чего бог помиловал город. Иона был недоволен тем, что пророчество его не исполнилось, и жаловался на это богу. Тогда бог явил Ионе следующее знамение: Иона устроил себе за городом шалаш. Бог вырастил в одну ночь вьющееся растение, которое дало Ионе тень, очень его обрадовавшую. Однако, червь подточил корень растения, и оно на следующий день увяло, и солнце снова стало жечь голову Ионе. На его жалобы по этому поводу бог сказал ему, что если он сожалеет о гибели растения, выросшего в одну ночь, то сколь более достоин сожаления такой большой город, как Ниневия. Пушкин пользовался, очевидно, славянской библией, а не французской; во французском тексте растение Ионы обозначено в католических библиях, переведенных с Вульгаты, словом «le lierre» (плющ), а в протестантских (перевод Остервальда) еврейским словом «le kikajon». В славянской библии в соответствующем месте (Книга пророка Ионы, гл. IV, стих 6) стоит слово «тыква», которое Пушкин и перевел словом «citrouille». – Применение Ниневии к Парижу более или менее понятно (то есть Пушкин говорит о том, что ему неизвестно, последуют ли парижане указаниям Ламенне), но труднее уловить применение слова «тыква» к себе. («Письма Пушкина к Е. М. Хитрово», Лгр. 1927, стр. 348, и примеч.). Повидимому, однако, эту фразу надо понимать просто в смысле: «что касается нас, то мы – просто дураки».

– Скарятин – Федор Яковлевич (род. 3 апреля 1806), старший из пяти сыновей известного по участию в убийстве Павла I Якова Федоровича

Скарятина (ум. 1850), женатого на кн. Наталии Григорьевне Щербатовой и лично знакомого с Пушкиным (который в «Дневнике» своем неоднократно о нем упоминает, – см. издание под ред. Б. Л. Модзалевского, Лгр. 1923, стр. 7, 8, 9, 10); будучи фанен-юнкером Нарвского драгунского полка, Ф. Я. Скарятин был привлечен к следствию по делу декабристов, но признан был невиновным и, по выдеражании под арестом, был освобожден 20 апреля 1826 г. и отправлен в полк под надзор своего дяди, командира 4-го пехотного корпуса князя А. Г. Щербатова, а 23 июня переведен юнкером в Кавалергардский полк и определен в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров («Алфавит декабристов», под ред. Б. Л. Модзалевского и А. А. Сиверса, Лгр. 1925, стр. 178, 182, 396) и в 1828 г. выпущен корнетом в С.-Петербургский уланский полк (Е. С. Каменский, «История 2-го драгунского С.-Петербургского полка», т. II, М. 1900, прил., стр. 47). В 1829 г. он уволился в резерв и совершил путешествие на Ближний Восток (Ф. П. Фонтон. «Воспоминания», т. II, Лейпциг 1862, стр. 143), по возвращении откуда поступил адъютантом к московскому генерал-губернатору кн. Д. В. Голицыну. Из Прибавления к № 67 «С.-Петербургских Ведомостей» от 20 марта 1831 г. видно (стр. 632), что какой-то отставной штабс-капитан Скарятин выехал из Петербурга в Москву 17 марта 1831 г. (подробнее о нем см. в «Письмах Пушкина и Е. М. Хитрово», Л. 1927, стр. 102–103). – Следует, однако, сказать, что Пушкин, может быть, упоминает в письме своем не Ф. Я. Скарятина, а младшего брата его, Григория Яковлевича (род. 1808), поручика Кавалергардского полка, который, выехав из Петербурга «в разные губернии» 18 марта 1831 г. (Прибавление к № 68 «С.-Петербургских Ведомостей» от 21 марта 1831 г., стр. 644), вернулся в Петербург из Москвы 2 мая 1831 г. (Прибавление к № 104 «С.-Петербургских Ведомостей», стр. 988). О Г. Я. Скарятине, убитом в Венгерскую войну 9 июля 1849 г., см. в «Сборнике биографий кавалергардов», т. IV, стр. 37.

Сноски

⁴⁷ Здесь, кажется, заметна в Туманском та же склонность к преувеличениям, которую отмечал в нем Пушкин и раньше, в Одессе, – ср. его письмо к брату от 25 августа 1823 г., выше, т. I, стр. 53.

⁴⁸ Как известно, образованием Н. Н. Пушкина не могла похвастать; денежных средств не имела никаких.

⁴⁹ Ср. выше, стр. 214.