Скачать текст произведения

Вяземский. Из статьи "Взгляд на литературу нашу в десятилетие после смерти ..


 

<П. А. ВЯЗЕМСКИЙ>

ИЗ СТАТЬИ «ВЗГЛЯД НА ЛИТЕРАТУРУ НАШУ
В ДЕСЯТИЛЕТИЕ ПОСЛЕ СМЕРТИ ПУШКИНА»

 

Пушкин также не любил слыть в обществе стихотворцем и сочинителем. Таковым охотно являлся он в кабинете Жуковского или Крылова. Но в обществе хотел он быть принимаем как Александр Сергеевич Пушкин. Понима… это. Но если уже и он, достигнувший славы сочинительством, как бы чуждался патента на нее, то каково же другим второстепенным сочинителям, но людям рассудительным, навязывать на себя эту цеховую бляху, только что не под нумером.

Карамзина упрекали в излишестве галлицизмов. Но в сравнении с нынешними галломанами он едва ли не другой Шишков, старовер старого слога. Дмитриев говорит, что новые писатели учатся русскому языку у лабазников. В этом отношении виноват немного и Пушкин. Он советовал прислушиваться речи просфирней и старых няней. Конечно, от них можно позаимствовать некоторые народные обороты и выражения, выведенные из употребления в письменном языке к ущербу языка; но при том наслушаешься и много безграмотности. Нужно иметь тонкое и разборчивое ухо Пушкина, чтобы удержать то, что следует, и пропустить мимо то, что не годится. Но не каждый одарен, как он, подобным слухом. Впрочем, он сам мало пользовался преподаваемым им советом. Он не любил щеголять во что бы ни стало простонародным наречием. Уменье употреблять слова в прямом и верном значении их, так, а не иначе, кстати, а не так, как попало, уменье, по-видимому, очень неголоволомное, есть тайна, известная одним избранным писателям: иные прилагательные слова вовсе не идут к иным существительным.

Пушкин и сам одно время, очень непродолжительное, был журналистом. Он на веку своем написал несколько острых и бойких журнальных статей; но журнальное дело не было его делом. Он не имел ни достойных качеств, ни погрешностей, свойственных и даже нужных присяжному журналисту. Он, по крайней мере, во втором периоде жизни и дарования своего не искал популярности. Он отрезвился и познал всю суетность и, можно сказать, горечь этого упоения. Журналист — поставщик и слуга публики. А Пушкин не мог быть ничьим слугою. Срочная работа была не по нем. Он принялся за журнал вовсе не из литературных видов, а из экономических. Ему нужны были деньги, и он думал, что найдет их в журнале. Думал он, что совладает с журнальным предприятием не хуже другого. Не боги же обжигают горшки. Нет, не боги, а горшечники; но он именно не был горшечником. Таким образом, он ошибся и обчелся и в литературном, и в денежном отношении. Пушкин тогда не был уже повелителем и кумиром двадцатых годов. По мере созревания и усиливающейся мужественности таланта своего, он соразмерно утрачивал чары, коими опаивал молодые поколения и нашу бессознательную и слабоголовую критику. Подобное явление нередко и в других литературах, а у нас оно почти естественно. По этому предмету говорил Гнедич: «Представьте себе на рынке двух торговцев съестными припасами: один на чистом столике разложил слоеные, вкусные, гастрономические пирожки; другой на грязном лотке предлагает гречнивики, облитые вонючим маслом. К кому обратится большинство покупщиков? Разумеется, к последнему».

Пушкин не только не заботился о своем журнале с родительскою нежностью, он почти пренебрегал им. Однажды прочел он мне свое новое поэтическое произведение. Что же, спросил я, ты напечатаешь его в следующей книжке? Да, как бы не так, отвечал он, pas si bête*: подписчиков баловать нечего. Нет, я приберегу стихотворение для нового тома сочинений своих. Он впоследствии, когда запряг себя в журнальную упряжь, сердился на меня, что я навязал ему название «Современника», при недоумении его как окрестить журнал 1.

Повторяем: Пушкин мог бы еще долго предаваться любимым занятиям своим и содействовать славе отечественной литературы и, следовательно, самого отечества. Движимый, часто волнуемый мелочами жизни, а ещ¦ более внутренними колебаниями не совсем еще установившегося равновесия внутренних сил, столь необходимого для правильного руководства своего, он мог увлекаться или уклоняться от цели, которую имел всегда в виду и к которой постоянно возвращался после переходных заблуждений. Но при нем, но в нем глубоко таилась охранительная и спасительная нравственная сила. Еще в разгаре самой заносчивой и треволненной молодости, в вихре и разливе разнородных страстей он нередко отрезвлялся и успокоивался на лоне этой спасительной силы. Эта сила была любовь к труду, потребность труда, неодолимая потребность творчески выразить, вытеснить из себя ощущения, образы, чувства, которые из груди его просились на свет Божий и облекались в звуки, краски, в глаголы, очаровательные и поучительные. Труд был для него святыня, купель, в которой исцелялись язвы, обретали бодрость и свежесть немощь уныния, восстановлялись расслабленные силы. Когда чуял он налет вдохновения, когда принимался за работу, он успокоивался, мужал, перерождался. Эта живительная, плодотворная деятельность иногда притаивалась в нем, но ненадолго. Она опять пробуждалась с новою свежестью и новым могуществом. Она никогда не могла бы совершенно остыть и онеметь. Ни года, ни жизнь, с испытаниями своими, не могли бы пересилить ее.

 

В последнее время работа, состоящая у него на очереди, или на ферстаке (верстаке), как говаривал граф Капкрин, была история Петра Великого.

Труд многосложный, многообъемлющий, почти всеобъемлющий. Это целый мир! В Пушкине было верное пониманье истории; свойство, которым одарены не все историки. Принадлежностями ума его были: ясность, проницательность и трезвость. Он был чужд всех систематических, искусственно составленных руководств; не только был он им чужд, он был им враждебен. Он не писал бы картин по мерке и объему рам, заранее изготовленных, как то часто делают новейшие историки, для удобного вложения в них событий и лиц, предстоящих изображению. Он не историю воплощал бы в себя и в свою современность, а себя перенес бы в историю и в минувшее. Он не задал бы себе уроком и обязанностию во что бы то ни стало либеральничать в истории и философничать умозрительными анахронизмами.

Пушкин был впечатлителен и чуток на впечатления; он был одарен воображением и, так сказать, самоотвержением личности своей настолько, что мог отрешать себя от присущего и воссоздавать минувшее, уживаться с ним, породниться с лицами, событиями, нравами, порядками, давным-давно замененными новыми поколениями, новыми порядками, новым общественным и гражданским строем. Все эти качества — необходимые для историка, и Пушкин обладал ими в достаточной мере.

Сноски

*   Я не так глуп.

Примечания

  • Петр Андреевич Вяземский (1792—1878) — поэт, литературный критик, автор статей оЏ«Кавказском пленнике», «Бахчисарайском фонтане» и «Цыганах», деятельный участник «арзамасского братства», переводчик романа Бенжамена Констана «Адольф» (перевод посвящен Пушкину), сотрудник пушкинского «Современника», литературный соратник Пушкина, выступавший вместе с ним против «торгового» булгаринского направления в словесности, равно как и против третьесословных устремлений Н. А. и Кс. А. Полевых.

    П. А. Вяземский не оставил связных и подробных воспоминаний о Пушкине; между тем в его‘«Автобиографическом введении» к собранию сочинений, в «Записных книжках», в мемуарных публикациях, в литературно-критических статьях и в позднейших приписках к ним имеется большое количество высказываний о встречах, разговорах и спорах с Пушкиным. Впервые разрозненные воспоминания П. А. Вяземского были собраны С. Я. Гессеном в книге «Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников» (Гослитиздат, 1936). Однако дробление мемуарных свидетельств, взятых из одного источника, и монтаж их, как это сделал С. Я. Гессен, нам представляется спорным; мы предпочли отказаться от метода «монтажа» и сохранили единство мемуарного материала внутри статей и записных книжек, представляя их читателю в том виде, как они возникали в статьях и публикациях самого Вяземского; само собой разумеется, что места, не относящиеся непосредственно к Пушкину или его произведениям, опускаются.

    Пушкина и Вяземского связывала взыскательная дружба гения и таланта, двух ярких, остроумных и независимо мыслящих людей. Принадлежность их к одному писательскому кругу, общность взглядов по многим литературно-общественныЄ вопросам не исключала в иных случаях расхождений в оценках — людей, событий, произведений, — одним словом, в ожесточенных спорах Пушкина и Вяземского слышится сшибка мнений двух крупных индивидуальностей; как подчеркивает сам Вяземский, Пушкин любил спорить с ним, — и мемуарист с достаточным основанием гордится тем, что его статья и разговоры возбуждали у Пушкина острое желание вступать с ним в полемику. Споры их с такой силой врезались в память П. А. Вяземского, что, вспоминая о них полвека спустя после самих событий, он смог живо и порой даже с психологическими нюансами воспроизвести столкновение мнений.

    Мы можем с полным доверием относиться к тем фактам, которые узнаем из воспоминаний П. А. Вяземского; однако при оценке его воспоминаний следует иметь в виду эволюцию литературно-общественных взглядов Вяземског  после смерти Пушкина, постепенный переход мемуариста в консервативный лагерь; это отразилось на социальной направленности его мемуарных высказываний, на отборе фактов и их интерпретации; в частности, необходимо с должным критицизмом отнестись к его суждению о поверхностности либерализма молодого Пушкина; здесь мемуарист выдает желаемое за действительное.

    Особое место в «мемориях» П. А. Вяземского занимает статья «Мицкевич о Пушкине». Это перевод мемуарных статей Мицкевича, в ткань которых вкраплена полемика П. А. Вяземского с польским поэтом, а порой его собственные воспоминания о Пушкине и взаимоотношениях поэта с Мицкевичем. Получилась любопытная мемуарная мозаика, в которой чередуются воспоминания Мицкевича и Вяземского. Подробнее об этом см.: М. А. Цявловский. Пушкин и Мицкевич.— Вкн.: М. А. Цявловский. Статьи о Пушкине. М., Изд-во АН СССР, 1962, с. 157—206.

    «Автобиографическое введение» написано Вяземским в последние годы жизни (1876—1878), специально для подготовлявшегося к изданию собрания его сочинений.

    Заметка ВяземскогоЃ«Я не нашел у Анненкова...» является ответом на письмо Я. К. Грота от 22 февраля 1874 г., который писал: «Приготовляя для «Складчины» статью о первых временах и деятелях Лицея, я, разумеется, говорю о Пушкине. При этом мне понадобилось сведение, которое Вы одни можете мне сообщить. Надеюсь, что Вы не откажете мне в Вашей обязательной помощи». Это письмо дает основание датировать заметку 1874 годом. Переписка Я. К. Грота с Вяземским опубликована К. Я. Гротом в «Старине и новизне», т. XIX, 1915.

    Записи под названием «Старая записная книжка» возникли, по-видимому, во второй половине 1860-х годов, когда начал выходить журнал «Русский архив». По просьбе его издателя П. И. Бартенева Вяземский, частично используя свои прежние записки, а частично по памяти, стал готовить для журнала серию статей под общим названием «Из старой записной книжки». В своем журнальном варианте эта серия включала в себя большое количество ценных эпистолярных и творческих материалов современников Вяземского, впервые опубликованных им по первоисточникам, которые он собрал в своем архиве. При подготовке собрания сочинений Вяземского эти материалы были отсечены, и в восьмой том вошли лишь собственные суждения Вяземского под названием «Старая записная книжка».

  • ИЗ СТАТЬИ «ВЗГЛЯД НА ЛИТЕРАТУРУ НАШУ
    В ДЕСЯТИЛЕТИЕ ПОСЛЕ СМЕРТИ ПУШКИНА»

    (Стр. 132)

    Вяземский, т. II, с. 349, 361-363, 365, 370—374. Датировано 1847.  Переработано в 1870-е годы.

  • 1 Название «Современника» восходит к неосуществленному журнальному замыслу Вяземского 1827 г. (ОА, т. III, с. 168).