Скачать текст произведения

Керн. Воспоминания о Пушкине


 

А. П. КЕРН

ВОСПОМИНАНИЯ О ПУШКИНЕ

 

Вам захотелось, почтенная и добрая Е. Н., узнать некоторые подробности моего знакомства с Пушкиным. Спешу исполнить ваше желание. Начну сначала и выдвину перед вами, еще кроме Пушкина, несколько лиц, ваћ очень знакомых и всем известных.

Я воспитывалась в Тверской губернии, в доме родного деда моего по матери, вместе с двоюродною сестрою моею, известною Вам Анною Николаевною Вульф, до двенадцатилетнего возраста. В 1812 г. меня увезли от дедушки в Полтавскую губернию, а 16 лет выдали замуж за генерала Керна.

В 1819 г. я приехала в Петербург с мужем и отцом, который, между прочим, представил меня в дом его родной сестры, Олениной 1. Тут я встретила двоюродного брата моего Полторацкого, с сестрами которого я была еще дружна в детстве. Он сделался моим спутником и чичероне в кругу незнакомого для меня большого света. Мне очень нравилось бывать в доме Олениных, потому что у них не играли в карты; хотя там и не танцовали, по причине траура при дворе 2, но зато играли в разные занимательные игры и преимущественно в Charades en action*1, в которых принимали иногда участие и наши литературные знаменитости — Иван Андреевич Крылов, Иван Матвеевич Муравьев-Апостол и другие.

В первый визит мой к тетушке Олениной батюшка, казавшийся очень немногим старше меня, встретясь в дверях гостиной с Крыловым, сказал ему: «Рекомендую вам меньшую сестру мою». Иван Андреевич улыбнулся, как только он умел улыбаться, и, протянув мне обе руки, сказал: «Рад, очень рад познакомиться с сестрицей». На одном из вечеров у Олениных я встретила Пушкина и не заметила его; мое внимание было поглощено шарадами, которые тогда разыгрывались и в которых участвовали Крылов, Плещеев и другие. Не помню, за какой-то фант Крылова заставили прочитать одну из его басен. Он сел на стул посередине залы; мы все столпились вкруг него, и я никогда не забуду, как он был хорош, читая своего Осла! И теперь еще мне слышится его голос и видится его разумное лицо и комическое выражение, с которым он произнес: «Осел был самых честных правил!» 3.

В чаду такого очарования мудрено было видеть кого бы то ни было, кроме виновника поэтического наслаждения, и вот почему я не заметила Пушкина. Но он вскоре дал себя заметить. Во время дальнейшей игры на мою долю выпала роль Клеопатры, и когда я держала корзинку с цветами, Пушкин, вместе с братом Александром Полторацким, подошел ко мне, посмотрел на корзинку и, указывая на брата, сказал: «Et c'est sans doute Monsieur qui fera l'aspic?»*2 Я нашла это дерзким, ничего не ответила и ушла.

После этого мы сели ужинать. У Олениных ужинали на маленьких столиках, без церемоний и, разумеется, без чинов. Да и какие могли быть чины там, где просвещенный хозяин ценил и дорожил только науками и искусствами? За ужином Пушкин уселся с братом моим позади меня и старался обратить на себя мое внимание льстивыми возгласами, как, например: «Est-il permis d'être aussi jolie»*3. Потом завязался между ними шутливый разговор о том, кто грешник и кто нет, кто будет в аду и кто попадет в рай. Пушкин сказал брату: «Во всяком случае, в аду будет много хорошеньких, там можно будет играть в шарады. Спроси у m-me Керн, хотела ли бы она попасть в ад?» Я отвечала очень серьезно и несколько сухо, что в ад не желаю. «Ну, как же ты теперь, Пушкин?» — спросил брат.— «Je me ravise*4 ответил поэт, — я в ад не хочу, хотя там и будут хорошенькие женщины»... Вскоре ужин кончился, и стали разъезжаться. Когда я уезжала и брат сел со мною в экипаж, Пушкин стоял на крыльце и провожал меня глазами.

Впечатление его встречи со мною он выразил в известных стихах:

Я помню чудное мгновенье — и проч.

Вот те места в 8-й главе «Онегина», которые относятся к его воспоминаниям о нашей встрече у Олениных:

...Но вот толпа заколебалась,

По зале шепот пробежал,

К хозяйке дама приближалась...

За нею важный генерал.

Она была нетороплива,

Не холодна, не говорлива,

Без взора наглого для всех,

Без притязанья на успех,

Без этих маленьких ужимок

Без подражательных затей;

Все тихо, просто было в ней.

Она казалась верный снимок

Du comme il faut... прости,

Не знаю, как перевести!

К ней дамы подвигались ближе,

Старушки улыбались  ей,

Мужчины кланялися ниже,

Ловили взор ее очей

Девицы проходили тише

Пред ней по зале: и всех выше

И нос, и плечи подымал

Вошедший с нею генерал.

.....................

Но обратимся к нашей даме.

Беспечной прелестью мила,

Она сидела у стола.

.....................

Сомненья нет, увы! Евгений

В Татьяну, как дитя, влюблен.

В тоске любовных помышлений

И день, и ночь проводит он.

Ума не внемля строгим пеням,

К ее крыльцу, к стеклянным сеням,

Он подъезжает каждый день,

За ней он гонится как тень.

Он счастлив, если ей накинет

Боа пушистый на плечо.

Или коснется горячо

Ее руки, или раздвинет

Пред нею пестрый полк ливрей,

Или платок поднимет ей! 4

Прожив несколько времени в Дерпте, в Риге, в Пскове, я возвратилась в Полтавскую губернию к моим родителям. В течение шести лет я не видела Пушкина, но от многих слышала про него, как про славного поэта, и с жадностию читала: «Кавказский пленник», «Бахчисарайский фонтан», «Разбойники» и 1-ю главу «Онегина», которые доставлял мне сосед наш Аркадий Гаврилович Родзянко, милый поэт, умный, любезный и весьма симпатичный человек. Он был в дружеских отношениях с Пушкиным и имел счастие принимать его у себя в деревне Полтавской губернии, Хорольского уезда. Пушкин, возвращаясь с Кавказа, прискакал к нему с ближайшей станции, верхом, без седла, на почтовой лошади, в хомуте 5...

Во время пребывания моего в Полтавской губернии я постоянно переписывалась с двоюродною сестрою моею Анною Николаевною Вульф, жившею у матери своей в Тригорском, Псковской губернии, Опочецкого уезда, близ деревни Пушкина — Михайловского. Она часто бывала в доме Пушкина, говорила с ним обо мне и потом сообщала мне в своих письмах различные его фразы; так, в одном из них она писала:·«Vous avez produit une vive impression sur Pouchkine à votre rencontre, chez Ol[eni]ne; il dit partout: Elle était trop brillante»*5. В одном из ее писем Пушкин приписал сбоку, из Байрона: «Une image qui a passé devant nous, que nous avons vue et que nous ne reverrons jamais»*6 6.Когда же он узнал, что я видаюсь с Родзянко, то переслал через меня к нему письмо, в котором были расспросы обо мне и стихи:

Наперсник Феба, иль Приапа,

Твоя соломенная шляпа

Завидней, чем иной венец,

Твоя деревня Рим, ты папа,

Благослови ж меня, певец!

Далее, в том же письме он говорит: «Ты написал Хохлачку, Баратынский Чухонку, я Цыганку, что скажет Аполлон?» и проч. и проч., дальше не помню, а неверно цитировать не хочу 7. После этого мне с Родзянко вздумалось полюбезничать с Пушкиным, и мы вместе написали ему шуточное послание в стихах. Родзянко в нем упоминал о моем отъезде из Малороссии и о несправедливости намеко¦ Пушкина на любовь ко мне. Послание наше было очень длинно, но я помню только последний стих:

Прощайте, будьте в дураках!  8

Ответом на это послание были следующие стихи, отданные мне Пушкиным, когда я через месяц после этого встретилась с ним в Тригорском 9.

Вот они:

Ты обещал о романтизме,

О сем Парнасском афеизме

Потолковать еще со мной;

Полтавских муз поведать тайны, —

А пишешь лишь об ней одной.

Нет, это ясно, милый мой,

Нет, ты влюблен, Пирон Украйны.

Ты прав, что может быть важней

На свете женщины прекрасной?

Улыбка, взор ее очей

Дороже злата и честей,

Дороже славы разногласной:

Поговорим опять об ней.

Хвалю, мой друг, ее охоту,

Поотдохнув, рожать детей,

Подобных матери своей,

И счастлив, кто разделит с ней

Сию приятную заботу,

Не наведет она зевоту.

Дай Бог, чтоб только Гименей

Меж тем продлил свою дремоту!

Но не согласен я с тобой,

Не одобряю я развода,

Во-первых, веры долг святой,

Закон и самая природа...

А во-вторых, замечу я,

Благопристойные мужья

Для умных жен необходимы:

При них домашние друзья

Иль чуть заметны, иль незримы.

Поверьте, милые мои,

Одно другому помогает,

И солнце брака затмевает

Звезду стыдливую любви.

А.Пушкин

Михайловское.

Восхищенная Пушкиным, я страстно хотела увидеть его, и это желание исполнилось во время пребывания моего в доме тетки моей, в Тригорском, в 1825 г. в июне месяце. Вот как это было: мы сидели за обедо¦ и смеялись над привычкою одного г-на Рокотова10, повторяющего беспрестанно: «Pardonnez ma franchise» и «Je tiens beaucoup à votre opinion»*7,   как вдруг вошел Пушкин с большой, толстой палкой в руках.

Он после часто к нам являлся во время обеда, но не садился за стол; он обедал у себя, гораздо раньше, и ел очень мало. Приходил он всегда с большими дворовыми собаками, chien loup*8. Тетушка, подле которой я сидела, мне его представила, он очень низко поклонился, но не сказал ни слова: робость была видна в его движениях. Я тоже не нашлась ничего ему сказать, и мы не скоро ознакомилис± и заговорили. Да и трудно было с ним вдруг сблизиться; он был очень неровен в обращении: то шумно весел, то грустен, то робок, то дерзок, то нескончаемо любезен, то томительно скучен, — и нельзя было угадать, в каком он будет расположении духа через минуту. Раз он был так нелюбезен, что сам в этом сознался сестре, говоря: «Ai-je été assez vulgaire aujourd'hui?»*9 Вообще же надо сказать, что он не умел скрывать своих чувств, выражал их всегда искренно и был неописанно хорош, когда что-нибудь приятное волновало его... Так, один раз, мы восхищались его тихою радостьюј когда он получил от какого-то помещика, при любезном письме, охотничий рог на бронзовой цепочке, который ему нравился. Читая это письмо и любуясь рогом, он сиял удовольствием и повторял: «Charmant, charmant!»*10 Когда же он решался быть любезным, то ничто не могло сравниться с блеском, остротою и увлекательностию его речи. В одном из таких настроений он, собравши нас в кружок, рассказал сказку про Черта, который ездил на извозчике на Васильевский остров. Эту сказку с его же слов записал некто Титов и поместил, кажется, в «Подснежнике»11. Пушкин был невыразимо мил, когда задавал себе тему угощать и занимать общество. Однажды с этою целью он явился в Тригорское с своею большою черною книгою, на полях которой были начерчены ножки и головки€ и сказал, что он принес ее для меня. Вскоре мы уселись вокруг него, и он прочитал нам своих «Цыган». Впервые мы слышали эту чудную поэму, и я никогда не забуду того восторга, который охватил мою душу!.. Я была в упоении, как от текучих стихов этой чудной поэмы, так и от его чтения, в котором было столько музыкальности, что я истаивала от наслаждения; он имел голос певучий, мелодический и, как он говорит про Овидия в своих Цыганах:

И голос, шуму вод подобный12.

Через несколько дней после этого чтения тетушка предложила нам всем после ужина прогулку в Михайловское. Пушкин очень обрадовался этому, и мы поехали. Погода была чудесная, лунная июньская ночь дышалѓ прохладой и ароматом полей. Мы ехали в двух экипажах: тетушка с сыном в одном; сестра, Пушкин и я — в другом. Ни прежде, ни после я не видала его так добродушно веселым и любезным. Он шутил без острот и сарказмов; хвалил луну, не называл ее глупою13, а говорил: «J'aime la lune quand elle éclaire un beau visage»*11, хвалил природу и говорил, что он торжествует, воображая в ту минуту, будто Александр Полторацкий остался на крыльце у Олениных, а он уехал со мною; это был намек на то, как он завидовал при нашей первой встрече Александру Полторацкому, когда тот уехал со мною. Приехавши в Михайловское, мы не вошли в дом, а пошли прямо в старый, запущенный сад,

Приют задумчивых Дриад14, с длинными аллеями старых дерев, корни которых, сплетясь, вились по дорожкам, что заставляло меня спотыкаться, а моего спутника вздрагивать. Тетушка, приехавши туда вслед за нами, сказала: «Mon cher Pouchkine, faites les honneurs de votre jardin à Madame»*12. Он быстро подал мне руку и побежал скоро, скоро, как ученик, неожиданно получивший позволение прогуляться. Подробностей разговора нашего не помню; он вспоминал нашу первую встречу у Олениных, выражался о ней увлекательно, восторженно и в конце разговора сказал: «Vous aviez un air si virginal; n'est-ce pas que vous aviez sur vous quelque chose comme une croix?»*13

На другой день я должна была уехать в Ригу вместе с сестрою Анною Николаевной Вульф. Он пришел утром и на прощание принес мне экземпляр 2-й главы Онегина15, в неразрезанных листках, между которых я нашла вчетверо сложенный почтовый лист бумаги со стихами:

Я помню чудное мгновенье, — и проч. и проч.

Когда я сбиралась спрятать в шкатулку поэтический подарок, он долго на меня смотрел, потом судорожно выхватил и не хотел возвращать; насилу выпросила я их опять; что у него промелькнуло тогда в голове, не знаю. Стихи эти я сообщила тогда барону Дельвигу, который их поместил в своих «Северных Цветах», Мих. Ив. Глинка сделал на них прекрасную музыку и оставил их у себя16.

Во время пребывания моего в Тригорском я пела Пушкину стихи Козлова:

Ночь весенняя дышала

Светлоюжною красой,

Тихо Брента протекала,

Серебримая луной — и проч.

Мы пели этот романс Козлова на голос «Benedetta sia la madre»*14, баркаролы венецианской. Пушкин с большим удовольствием слушал эту музыку и писал в это время Плетневу: «Скажи слепцу Козлову, что здесь есть одна прелесть, которая поет его  ночь. Как жаль, что он ее не увидит! Дай бог ему ее слышать!»17

Итак, я переехала в Ригу. Тут гостили у меня сестра, приехавшая со мною, и тетушка со всем семейством. Пушкин писал из Михайловского к ним обеим; в одном из своих писем тетушке он очертил  мой  портрет  так: «Хотите знать, что за женщина г-жа Керн? она податлива, все понимает; легко огорчается и утешается также легко; она робка в обращении и смела в поступках; но она чрезвычайно привлекательна»18.

Его письмо к сестре очень забавно и остро; выписываю здесь то, что относилось ко мне19:

«Все Тригорское поет: „Не мила ей прелесть ночи", и у меня от этого сердце ноет; вчера мы с Алексеем проговорили 4 часа подряд. Никогда еще не было у нас такого продолжительного разговора. Угадайте, что нас вдруг так сблизило? Скука? Сродство чувства? Не знаю. Каждую ночь гуляю я по саду и повторяю себе: она была здесь; камень, о который она споткнулась*15, лежит у меня на столе, подле ветки увядшего гелиотропа*16, я пишу много стихов — все это, если хотите, очень похоже на любовь, но клянусь вам, что это совсем не то. Будь я влюблен, в воскресенье со мною сделались бы судороги от бешенства и ревности; между тем мне было только досадно*17, — и все же мысль, что я для нее ничего не значу, что, пробудив и заняв ее воображение, я только тешил ее любопытство, что воспоминание обо мне ни на минуту не сделает ее более задумчивой среди ее побед“ ни более грустной в дни печали; что ее прекрасные глаза остановятся на каком-нибудь рижском франте с тем же пронизывающим сердце и сладострастным выражением, — нет, эта мысль для меня невыносима; скажите ей, что я умру от этого, нет, лучше не говорите, она только посмеется надо мной, это очаровательное создание. Но скажите ей, что если в сердце ее нет скрытой нежности ко мне, таинственного и меланхолического влечения, то я презираю ее — слышите? — да, презираю, несмотря на все удивление, которое должно вызвать в ней столь непривычное для нее чувство20. <...> 21 июля».

Вскоре ему захотелось завязать со мной переписку, и он написал мне следующее письмо:

«Я имел слабость попросить у вас разрешения вам писать, а вы — легкомыслие или кокетство позволить мне это. Переписка ни к чему не ведет, я знаю; но у меня нет сил противиться желанию получить хоть словечко, написанное вашей хорошенькой ручкой.

Ваш приезд в Тригорское оставил во мне впечатление более глубокое и мучительное, чем то, которое некогда произвела на меня встреча наша у Олениных. Лучшее, что я могу сделать в моей печальной деревенской глуши — это стараться не думать больше о вас. Если бы в душе вашей была хоть капля жалости ко мне, вы тоже должны были бы пожелать мне этого, но ветреность всегда жестока, и все вы, кружа головы направо и налево, радуетесь, видя, что есть душа, страждущая в вашу честь и славу.

Прощайте, божественная, я бешусь, и я у ваших ног. Тысячу нежностей Ермолаю Федоровичу и поклон г-ну Вульфу.

25 июля».

«Снова берусь за перо, потому что умираю с тоски и могу думать только о вас. Надеюсь, вы прочтете это письмо тайком, — спрячете ли вы его у себя на груди? ответите ли мне длинным посланием? пишите мне обо всем, что придет вам в голову — заклинаю вас. Если вы опасаетесь моей нескромности, если не хотите компрометировать себя, измените почерк, подпишитесь вымышленным именем, — сердце мое сумеет вас угадать. Если выражения ваши будут столь же нежны, как ваши взгляды, увы! — я постараюсь поверить им или же обмануть себя, что одно и то же.— Знаете ли вы, что, перечтя эти строки, я стыжусь их сентиментального тона, — что скажет Анна Николаевна? Ах вы чудотворка или чудотворица21

Получа это письмо, я тотчас ему отвечала и с нетерпением ждала от него второго письма; но он это второе письмо вложил в пакет тетушкин, а она не только не отдала мне его, но даже не показала. Те, которыћ его читали, говорили, что оно было прелесть как мило22.

В другом письме его было: «Пишите мне вдоль, поперек и по диагонали»23.

Мне бы хотелось сделать много выписок из его писем; они все были очень милы, но ограничусь еще одним:

«Не правда ли, по почте я гораздо любезнее, чем при личном свидании; так вот, если вы приедете, я обещаю вам быть любезным до чрезвычайности: в понедельник я буду весел, во вторник восторжен, в среду нежен, в четверг игрив, в пятницу, субботу и воскресенье буду чем вам угодно, и всю неделю — у ваших ног»24.

Через несколько месяцев я переехала в Петербург и, уезжая из Риги, послала ему последнее издание Байрона, о котором он так давно хлопотал, и получила еще одно письмо, чуть ли не самое любезное из всех прочих, так он был признателен за Байрона! Не воздержусь, чтобы не выписать вам его здесь.

«Никак не ожидал, чародейка, что вы вспомните обо мне, от всей души благодарю вас за это. Байрон получил в моих глазах новую прелесть, — все его героини примут в моем воображении черты, забыть которые невозможно. Вас буду видеть я в образах Гюльнары и Леилы — идеал самого Байрона не мог быть божественнее. Вас, именно вас посылает мне всякий раз судьба, дабы усладить мое уединение! Вы — ангел - утешитель, а я — неблагодарный, потому что смею еще роптать... Вы едете в Петербург, и мое изгнание тяготит меня более, чем когда-либо. Быть может, перемена, только что происшедшая, приблизит меня к вам, не смею на это надеяться. Не стоит верить надежде: она — лишь хорошенькая женщина, которая обращается с нами, как со старым мужем. Что поделывает ваш муж, мой нежный гений? Знаете ли вы, что в его образе я представляю себе врагов Байрона, в том числе и его жену».

«8 дек.

Снова берусь за перо, чтобы сказать вам, что я у ваших ног, что я по-прежнему люблю вас, что иногда вас ненавижу, что третьего дня говорил о вас гадости, что я целую ваши прелестные ручки и снова перецеловываю их, в ожидании лучшего, что больше сил моих нет, что вы божественны и т.д.»25.

С Пушкиным я опять увиделась в Петербурге, в доме его родителей, где я бывала почти всякий день и куда он приехал из своей ссылки в 1827 году, прожив в Москве несколько месяцев26. Он был тогда весел, но чего-то ему недоставало. Он как будто не был так доволен собою и другими, как в Тригорском и Михайловском. Я полагаю, что император Александр I, заставляя его жить долго в Михайловском, много содействовал к развитию его гения. Там, в тиши уединения, созрела его поэзия, сосредоточились мысли, душа окрепла и осмыслилась. Друзья не покидали его в ссылке. Некоторые посещали его, а именно: Дельвиг, Баратынский и Языков, а другие переписывались с ним, и он приехал в Петербург с богатым запасом выработанных мыслей27. Тотчас по приезде он усердно начал писать, и мы его редко видели. Он жил в трактире Демута, его родители на Фонтанке, у Семеновского моста, я с отцом и сестрою близь Обухова моста, и он иногда заходил к нам, отправляясь к своим родителям. Мать его, Надежда Осиповна, горячо любившая детей своих, гордилась им и была очень рада и счастлива, когда он посещал их и оставался обедать. Она заманивала его к обеду печеным картофелем, до которого Пушкин был большой охотник. В год возвращения его из Михайловского свои именины праздновал он в доме родителей, в семейном кружку и был очень мил. Я в этот день обедала у них и имела удовольствие слушать его любезности. После обеда Абрам Сергеевич Норов, подойдя ко мне с Пушкиным, сказал: «Неужели вы ему сегодня ничего не подарили, а он так много вам писал прекрасных стихов?» — «И в самом деле, — отвечала я, — мне бы надо подарить вас чем-нибудь: вот вам кольцо моей матери, носите его на память обо мне». Он взял кольцо, надел на свою маленькую, прекрасную ручку и сказал, что даст мне другое. В этот вечер мы говорили о Льве Сергеевиче, который в то время служил на Кавказе, и я, припомнив стихи, написанные им ко мне, прочитала их Пушкину28. Вот они:

Как можно не сойти с ума,

Внимая вам, на вас любуясь!

Венера древняя мила,

Чудесным поясом красуясь,

Алкмена, Геркулеса мать,

С ней в ряд, конечно, может стать,

Но, чтоб молили и любили

Их так усердно, как и вас,

Вас прятать нужно им от нас,

У них вы лавку перебили!

Л.Пушкин

 

Пушкин остался доволен стихами брата и сказал очень наивно: «И он тоже очень умен. Il a aussi beaucoup desprit!»

На другой день Пушкин привез мне обещанное кольцо с тремя бриллиантами и хотел было провести у меня несколько часов; но мне нужно было ехать с графинею Ивелич, и я предложила ему прокатиться к ней в лодке. Он согласился, и я опять увидела его почти таким же любезным, каким он бывал в Тригорском. Он шутил с лодочником, уговаривая его быть осторожным и не утопить нас. Потом мы заговорили о Веневитинове, и он сказал: «Pourquoi l'avez vous laissé mourir? Il était aussi amoureux de vous, n'est-ce pas?»*18 На это я отвечала ему, что Веневитинов оказывал мне только нежное участие и дружбу и что сердце его давно уже принадлежало другой. Тут кстати я рассказала ему о наших беседах с Веневитиновым, полных той высокой чистоты и нравственности, которыми он отличался; о желании его нарисовать мой портрет и о моей скорби, когда я получила от Хомякова его посмертное изображение. Пушкин слушал мой рассказ внимательно, выражая только по временам досаду, что так рано умер чудный поэт... Вскоре мы пристали к берегу, и наша беседа кончилась.

Коснувшись светлых воспоминаний о Веневитинове, я не могу воздержаться, чтобы не выписать стихов Дельвига, написанных на смерть его в моем черном альбоме, рядом с портретом Веневитинова: они напоминают прекрасную душу так рано оставившего нас поэта29.

На смерть Веневитинова

Дева

Юноша милый! на миг ты в наши игры вмешался.

Розе подобный красой, как филомела ты пел.

Сколько в тебе потеряла любовь поцелуев и песен!

Сколько желаний и ласк, новых, прекрасных, как ты!

Роза

Дева, не плачь! я на прахе его в красоте расцветаю.

Сладость он жизни вкусив, горечь оставил другим.

Ах! И любовь бы изменою душу певца отравила!

Счастлив, кто прожил, как он, век соловьиный и мой.

Зимой 1828 года Пушкин писалѓ«Полтаву» и, полный ее поэтических образов и гармонических стихов, часто входил ко мне в комнату, повторяя последний написанный им стих; так он раз вошел, громко произнося:

Ударил бой, Полтавский бой30!

Он это делал всегда, когда его занимал какой-нибудь стих, удавшийся ему или почему-нибудь запавший ему в душу. Он, например, в Тригорском беспрестанно повторял:

Обманет, не придет она!..31

Посещая меня, он рассказывал иногда о своих беседах с друзьями и однажды, встретив у меня Дельвига с женою, передал свой разговор с Крыловым, во время которого, между прочим, был спор о том, можно ли сказать¶ «бывывало»? Кто-то заметил, что можно даже сказать: «бывывывало». — «Очень можно, — проговорил Крылов, — да только этого и трезвому не выговорить!»

Рассказав это, Пушкин много шутил. Во время этих шуток ему попался под руку мой альбом — совершенный слепок с того уездной барышни альбома, который описал Пушкин в «Онегине!», и он стал в нем переводить французские стихи на русский язык и русские на французский.

В альбоме было написано:

Oh, si dans l'immortelle vie

Il existait un être parfait,

Oh, mon aimable et douce amie,

Comme toi sans doute il est fait — etc. etc.

Пушкин перевел:

Если в жизни поднебесной

То тебе подобен он.

Я скажу тебе резон:

Невозможно!

Под какими-то весьма плохими стихами было подписано: «Ecrit dans mon éxil»*19. Пушкин приписал:

«Amour, exil»*20

Какая гиль!

Дмитрий Николаевич Барков написал одни всем известные стихи не совсем правильно, и Пушкин, вместо перевода, написал следующее:

Не смею вам стихи Баркова

Благопристойно перевесть

И даже имени такого

Не смею громко произнесть!

Так несколько часов было проведено среди самых живых шуток, и я никогда не забуду его игривой веселости, его детского смеха, которым оглашались в тот день мои комнаты32.

В подобном расположении духа он раз пришел ко мне, и, застав меня за письмом к меньшой сестре моей в Малороссию, приписал в нем:

Когда помилует нас бог,

Когда не буду я повешен,

То буду я у ваших ног

В тени украинских черешен.

В этот самый день я восхищалась чтением его“«Цыган» в Тригорском и сказала: «Вам бы следовало, однако ж, подарить мне экземпляр «Цыган» в воспоминание того, что вы их мне читали». Он прислал их в тот день с надписью на обертке всеми буквами: «Ее превосходительству А. П. Керн от господина Пушкина, усердного ее почитателя. Трактир Демут № 10»33.

Несколько дней спустя, он приехал ко мне вечером и, усевшись на маленькой скамеечке (которая хранится у меня, как святыня),  написал на какой-то записке:

    Я ехал к вам. Живые сны

За мной вились толпой игривой,

И месяц с правой стороны

Осеребрял мой бег ретивый.

    Я ехал прочь. Иные сны...

Душе влюбленной грустно было,

И месяц с левой стороны

Сопровождал меня уныло.

    Мечтанью вечному в тиши

Так предаемся мы, поэты,

Так суеверные приметы

Согласны с чувствами души.

Писавши эти стихи и напевая их своим звучным голосом, он при стихе:

И месяц с левой стороны

Сопровождал меня уныло — заметил, смеясь: «Разумеется, с левой, потому что ехал назад»34.

Это посещение, как и многие другие, полно было шуток и поэтических разговоров.

В это время он очень усердно ухаживал за одной особой, к которой были написаны стихи:ј«Город пышный, город бедный» и «Пред ней, задумавшись, стою». Несмотря, однако ж, на чувство, которое проглядывает в этих прелестных стихах, он никогда не говорил об ней с нежностию и однажды, рассуждав о маленьких ножках, сказал: «Вот, например, у ней вот какие маленькие ножки, да черт ли в них». В другой раз, разговаривая со мною, он сказал: «Сегодня Крылов просил, чтобы я написал что-нибудь в ее альбом». — «А вы что сказали?» — спросила я. «А я сказал: „Ого!"» В таком роде он часто выражался о предмете своих вздыханий35.

Когда Дельвиг с женою уехали в Харьков36, я с отцом и сестрою перешла на их квартиру. Пушкин заходил к нам узнавать о них и раз поручил мне переслать стихи к Дельвигу, говоря:е«Да смотрите, сами не читайте и не заглядывайте».

Я свято это исполнила и после уже узнала, что они состояли в следующем:

Как в ненастные дни собирались они

Часто.

Гнули, бог их прости, от пятидесяти

На сто.

И отписывали, и приписывали

Мелом.

Так в ненастные дни занимались они

Делом.

 

Эти стихи он написал у князя Голицына, во время карточной игры, мелом на рукаве37. Пушкин очень любил карты и говорил, что это его единственная привязанность. Он был, как все игроки, суеверен, и раз, когда я попросила у него денег для одного бедного семейства, он, отдавая последниѓ пятьдесят рублей, сказал: «Счастье ваше, что я вчера проиграл».

По отъезде отца и сестры из Петербурга я перешла на маленькую квартирку в том же доме, где жил Дельвиг, и была свидетельницею свидания его с Пушкиным. Последний, узнавши о приезде Дельвига, тотчас приехал€ быстро пробежал через двор и бросился в его объятия; они целовали друг у друга руки и, казалось, не могли наглядеться один на другого. Они всегда так встречались и прощались: была обаятельная прелесть в их встречах и расставаниях.

В эту зиму Пушкин часто бывал по вечерам у Дельвига, где собирались два раза в неделю лицейские товарищи его; Лангер, князь Эристов, Яковлев, Комовский и Илличевский*21. Кроме этих, приходили на вечера: Подолинский, Щастный, молодые поэты, которых выслушивал и благословлял Дельвиг, как патриарх. Иногда также являлся Сергей Голицын и Михаил Иванович Глинка, гений музыки“ добрый и любезный человек, как и свойственно гениальному существу38.

Тут кстати заметить, что Пушкин говорил часто: «Злы только дураки и дети». Несмотря, однако ж, на это убеждение, и он бывал часто зол на словах, — но всегда раскаивался. Так однажды, когда он мне сказал какую-то злую фразу и я ему заметила: «Ce n'est pas bien de s'attaquer à une personne aussi inoffensive»*22 — обезоруженный моею фразою, он искренно начал извиняться. В поступках он всегда был добр и великодушен.

На вечера к Дельвигу являлся и Мицкевич. Вот кто был постоянно любезен и приятен. Какое бесподобное существо! Нам было всегда весело, когда он приезжал. Не помню, встречался ли он часто с Пушкиным, но знаю, что Пушкин и Дельвиг его уважали и любили. Да что мудреного? Он был так мягок, благодушен, так ласково приноровлялся ко всякому, что все были от него в восторге. Часто он усаживался подле нас, рассказывал нам сказки, которые он тут же сочинял, и был занимателен для всех и каждого.

Сказки в нашем кружке были в моде, потому что многие из нас верили в чудесное, в привидения и любили все сверхъестественное. Среди таких бесед многие из тогдашних писателей читали свои произведения. Так, например, Щастный читал нам «Фариса», переведенного им тогда, и заслужил всеобщее одобрение. За этот перевод Дельвиг очень благоволил к нему, хотя вообще Щастный, как поэт, был гораздо ниже других второстепенных писателей39. Среди этих последних видное место занимал Подолинский, и многими его стихами восхищался Пушкин40. Особенно нравились ему следующие:

Портрет

Когда, стройна и светлоока,

Передо мной стоит она,

Я мыслю, Гурия Пророка

С небес на землю сведена.

Коса и кудри темнорусы,

Наряд небрежный и простой,

И на груди роскошной бусы

Роскошно зыблются порой.

Весны и лета сочетанье

В живом огне ее очей

Рождают негу и желанье

В груди тоскующей моей.

 

И окончание стихов под заглавием: «К ней»:

Так ночью летнею младенца,

Земли роскошной поселенца,

Звезда манит издалека,

Но он к ней тянется напрасно...

Звезды златой, звезды прекрасной

Не досягнет его рука.

 

Пушкин в эту зиму бывал часто мрачным, рассеянным и апатичным. В минуты рассеянности он напевал какой-нибудь стих и раз был очень забавен, когда повторял беспрестанно стих барона Розена:

Неумолимая, ты не хотела жить41, — передразнивая его и голос и выговор.

Зима прошла. Пушкин уехал в Москву и хотя после женитьбы и возвратился в Петербург, но я не более пяти раз с ним встречалась.

Когда я имела несчастие лишиться матери и была в очень затруднительном положении, то Пушкин приехал ко мне и, отыскивая мою квартиру, бегал, со свойственною ему живостью, по всем соседним дворам, пок¦ наконец нашел меня. В этот приезд он употребил все свое красноречие, чтобы утешить меня, и я увидела его таким же, каким он бывал прежде. Он предлагал мне свою карету, чтобы съездить к одной даме, которая принимала во мне участие42; ласкал мою маленькую дочь Ольгу, забавляясь, что она на вопрос: «Как тебя зовут?» — отвечала: «Воля!» — и вообще был так трогательно внимателен, что я забыла о своей печали и восхищалась им, как гением добра. Пусть этим словом окончатся мои воспоминания о великом поэте.

Сноски

*1   Шарады в живых картинках.

*2   Конечно, этому господину придется играть роль аспида?

*3   Можно ли быть такой прелестной.

*4   Я раздумал.

*5   Вы произвели сильное впечатление на Пушкина при встрече у Олениных; он постоянно твердит: «Она была слишком блестяща».

*6   Образ, мелькнувший перед нами, который мы видели и который никогда более не увидим.

*7   Простите мою откровенность; я слишком дорожу вашим мнением.

*8   Волкодавами.

*9   Я был слишком вульгарен сегодня?

*10   Чудесно! Чудесно!

*11   Я люблю луну, когда она освещает красивое лицо.

*12   Милый Пушкин, покажите же, как любезный хозяин, ваш сад.

*13   У вас был такой девственный вид, не правда ли, на вас было надето нечто вроде креста?

*14   Пусть благословенна будет мать.

*15   Никакого не было камня в саду, а споткнулась я о переплетенные корни дерев.

*16   Веточку гелиотропа он, точно, выпросил у меня.

*17   Ему досадно было, что брат поехал провожать сестру свою и меня и сел вместе с нами в карету.

*18   Почему вы позволили ему умереть? Он тоже был влюблен в вас, не правда ли?

*19   Написано в моем изгнании.

*20   Любовь, изгнание.

*21   Илличевский написал мне следующее послание:

Близ тебя в восторге нем,
Пью отраду и веселье,
Без тебя я жадно ем
Фабрики твоей изделье.
Ты так сладостно мила.
Люди скажут: небылица,
Чтоб тебя подчас могла
Мне напоминать горчица. —
Без горчицы всякий стол
Мне теперь сухоеденье:
Честолюбцу льстит престол —
Мне ж — горчичницей владенье.
Но угодно так судьбе,
Ни вдова ты, ни девица,
И моя любовь к тебе
После ужина горчица.

Он называл меня:

Сердец царица,
Горчичная мастерица!

Отец мой имел горчичную фабрику.

*22   Нехорошо нападать на столь безобидную особу.

Примечания

  • Анна Петровна Керн (1800—1879) — вдохновительница одного из шедевров лирики Пушкина «К**» («Я помню чудное мгновенье...»), адресат ряда его шуточных стихов, многолетняя корреспондентка поэта — принадлежала к богатому и многочисленному роду Полторацких (из которого происходил ее отец, П. М. Полторацкий) и к семье тверских помещикоѓ Вульфов (родом из которого была ее мать, Е. И. Вулъф). Облик будущей мемуаристки вырисовывается достаточно определенно из сохранившихся биографических материалов; счастливое детство, омрачаемое тяжелым, деспотическим нравом отца, с детских лет развивавшаяся любовь к чтению, юность, проведенная в родительском доме в Лубнах, раннее, неудачное замужество (по настоянию отца, А. П.  в возрасте семнадцати лет была выдана замуж за пятидесятидвухлетнего бригадного генерала Е. Ф. Керна, грубого солдафона, не сумевшего внушить юной жене ни любви, ни уважения). С трудом преодолеваемое отвращение к мужу, необходимость жить вместе с ним в провинциальной армейской среде, душевная пустота, заполняемая чтением чувствительных романов, — развивая в молодой женщине стремление к иной, полнокровной жизни, подготовляют ее разрыв с мужем и определяют ее жизненный путь, исполненный превратностей и разочарований, но богатый интересными событиями и встречами. Желанную свободу Керн смогла получить, однако, лишь в начале 1840-х гг. (после смерти Е. Ф. Керна). В 1842 г. она вышла замуж вторично за А. В. Маркова-Виноградского, с которым прожила долгую, счастливую, хотя и исполненную материальных лишений жизнь.

    Знакомство Керн с Пушкиным относится к ранней юности будущей мемуаристки. Приехав в Петербург в 1819 г., она впервые увидела Пушкина в доме своей родной тетки Е. М. Олениной, произведя на него неизгладимо° впечатление, отразившееся позднее в стихотворении, обращенном к ней. Мимолетной встрече было суждено стать началом долголетних отношений, поддерживаемых родственными связями Керн (приходившейся по матери племянницей П. А. Осиповой) с тригорскими друзьями поэта, а после переезда в Петербург (где, порвав с мужем, А. П.  начала самостоятельную жизнь) ее знакомством и дружбой с родителями поэта и семьей Дельвига. Страстное, хотя и кратковременное увлечение Пушкина Керн, относящееся ко времени ее приезда к П. А. Осиповой в Тригорское (в июле и октябре 1825 г.), сменилось в 1827—1829 гг. чувством менее бурным, постепенно перешедшим в дружеское расположение, которому в немалой степени способствовал живой, общительный и доброжелательный характер Керн, а также ее тесная дружба с баронессой С. М. Дельвиг и сестрой поэта О. С. Пушкиной (Павлищевой). Живя в Петербурге сначала у Н. О. и С. Л. Пушкиных, затем в близком соседстве с Дельвигами, а позднее на их квартире и летней даче (см.: А. И. Дельвиг. Мои воспоминания, т. I. М., 1912, с. 74), Керн в эти годы постоянно общалась с Пушкиным, была осведомлена о его литературных занятиях, творческих планах (и даже о переживаемых им увлечениях), относяс‘ с величайшим уважением и неизменным интересом ко всему, связанному с жизнью поэта. Круг петербургских знакомых Керн в эти годы очень широк: Крылов, Веневитинов, О.Сомов, М.Глинка, А. В. Никитенко — вот далеко не полный их перечень. Современников привлекало в ней не только женское обаяние и удивительная красота, но и заинтересованность современной литературной жизнью, искусством, образованность, вкус. Альбомы Керн (к сожалению, не сохранившиеся) заключали в себе автографы Пушкина, Дельвига и др. В ее присутствии звучали их стихи, импровизации Мицкевича, музыка Глинки. После смерти Дельвига и женитьбы Пушкина (1831) тесные связи Керн с литературно-художественной средой распались: отношения с Пушкиным постепенно пошли на убыль. В 1830-е годы Керн вышла за пределы круга близких друзей поэта, хотя, постоянно общаясь с родителями поэта и Осиповой, она продолжала изредка встречаться и с ним, несколько раз прибегая к его помощи и советам. В 1832 г. Пушкин помогал ей в деловых хлопотах, связанных с выкупом имения. В 1836 г., испытывая материальные затруднения. Керн снова обращалась к поэту, желая заручиться поддержкой Смирдина в издании ее перевода из Ж.Санд (XVI, 51). Обращение к переводу не было случайным у Керн: еще в юности она делала попытки переводить с французского. Так называемыйЋ«Журнал отдохновения» (дневник 1820 г.) наполнен выписками из мадам де Сталь, Ж.-Ж.Руссо, Стерна, в ее собственных переводах. Склонность к литературной работе особенно благотворно скажется в дальнейшем, когда в конце 1850-х годов она обратится к жанру литературных мемуаров. Обширный круг литературно-художественных знакомств, длительное общение с Пушкиным и Дельвигом сделали Керн весьма осведомленной мемуаристкой, а блестящая память и незаурядное литературное дарование сказались уже в первой ее работе — «Воспоминаниях о Пушкине».

    Широко используя здесь также подлинные материалы, бывшие в ее распоряжении (письма, записки, альбомные записи Пушкина), Керн сумела создать мемуары большой научно-познавательной и литературно-художественной ценности. Достоверность и точность сообщаемых ею фактов и событий из жизни Пушкина сочетаются в них с живостью изложения, тонкой наблюдательностью, пониманием огромного значения Пушкина для русской культуры, умением передать неповторимое обаяние его личности.

    Ее воспоминания являются надежным, а иногда и единственным источником не только биографических сведений, но и целого ряда утраченных текстов (писем, стихотворений). Дальнейшие разыскания и находки подтвердили строгую достоверность даже самых мелких сообщений мемуаристки. В изложении истории своих отношений с Пушкиным она соблюдает такт и меру: приведенные ею документы (письма поэта к ней, стихи, ей посвященные) говорят сами за себя. Керн избегает касаться интимных подробностей этих отношений (как и вообще касаться сложной сферы семейной жизни Пушкина), и это придает ее воспоминаниям особую сдержанность и весомость. Возвращаясь мысленно к годам своей молодости. Керн прекрасно осознавала, какую огромную ценность имеют все, даже мельчайшие подробности жизни Пушкина, она бережно сохраняет их и доносит до своего читателя. К этой теме она обращалась не только в мемуарных статьях, специально посвященных Пушкину («Дельвиг и Пушкин», «Воспоминания о Пушкине, Дельвиге и Глинке»), но и в своих письмах к Анненкову (как опубликованных, так и оставшихся в рукописи), в «Трех встречах с императором Александром Павловичем», — многократно возвращаясь к одним и тем же эпизодам, уточняя их и прибавляя новые подробности. Взятые в совокупности, воспоминания А. П. Керн о Пушкине являются ценнейшим документальным источником для изучения его биографии и дают необыкновенно живое и непосредственное представление о пушкинском облике.

    «Воспоминания о Пушкине» впервые были напечатаны без указания имени автора в «Библиотеке для чтения» вместе с четырьмя французскими письмами Пушкина к Керн (1859,  т.154, №3, с. 111—144). Эти материалы доставил в редакцию П. В. Анненков, помогавший Керн в ее работе. После их выхода в свет Керн в письме к Анненкову от б июня 1859 г. исправила ряд неточностей и дала несколько дополнений, рассчитывая со временем издать свои «Воспоминания» особой брошюрой.

    Воспоминания написаны в форме письма к Е. Н. Пучковой (адресат установлен А. М. Гординым, см.: А. П. Керн. Воспоминания. Дневники. Переписка. М., 1974. с. 429).

    Воспоминания «Дельвиг и Пушкин», обнаруженные и опубликованные Б. Л. Модзалевским (ПиС, вып. V, с. 140—157), представляют собой большой отрывок из письма А. П. Керн к П. В. Анненкову, в котором мемуаристка сообщила новые факты и сведения о своем знакомстве и общении с Пушкиным и Дельвигом“ Не предназначенные для печати, эти воспоминания посвящены по преимуществу петербургским впечатлениям Керн, и в особенности периоду наибольшей близости мемуаристки к литературно-художественной среде Петербурга, группировавшейся вокруг Пушкина и Дельвига (1827—1829). Являясь вполне самостоятельной работой, имеющей целью обрисовать по возможности полно личные и литературные отношения Пушкина и Дельвига, эти воспоминания позднее были использованы мемуаристкой при работе над новой статьей «Воспоминания о Пушкине, Дельвиге и Глинке», которая была опубликована в журнале «Семейные вечера» (1864, № 10, с. 679—683).

    Другое письмо А. П. Керн к П. В. Анненкову — от 6 июня 1859 с, представляющее собой отклик на выход из печати ее «Воспоминаний о Пушкине» и содержащее важные дополнения, связанные как с пребыванием Керн в Тригорском, так и с кругом Осиповых-Вульф, — концентрирует внимание на личности П. А. Осиповой, связанной с поэтом длительными дружескими отношениями. Несмотря на то что Керн нередко выходит здесь за хронологические пределы этих отношений, ей удается воссоздать атмосферу широких умственных интересов, царивших в Тригорском и объясняющих, в частности, тягу Пушкина к этой высококультурной семье, выдвинувшей позднее авторов ценных воспоминаний о поэте (А. Н. Вульфа, М. И. Осипову и Е. И. Осипову-Фок).

    Это письмо (в извлечениях с большими неточностями) впервые было напечатано Л.Майковым (Пушкин, с. 225—227,246) и перепечатано в книге: А. П. Керн. Воспоминания. Л., «Academia», 1929. В настоящем издании этот текст дополнен и уточнен по подлиннику письма.

  • ВОСПОМИНАНИЕ О ПУШКИНЕ

    (Стр. 379)

    А. П. Керн. Воспоминания. Вступительная статья, ред. и прим. Ю. Н. Верховского. Л., «Academia», 1929, с. 242—279. С уточнением по БдЧ, 1859, т. 154, № 3, с. 111—144.

  • 1 Е. М. Оленина, жена президента Академии художеств и директора Публичной библиотеки А. Н. Оленина. Дом Олениных в Петербурге — один из центров культурной жизни столицы в начале XIX в. — сохранился до наших дней (ныне: наб. Фонтанки, 97).

  • 2 Траур по случаю смерти королевы Виртембергской, родной сестры Александра I, Екатерины Павловны, умершей 28 декабря 1818 г. Известие о ее кончине было получено в России в январе 1819 г.; следовательно, вечер, о котором пишет Керн, состоялся в январе — начале февраля 1819 г. (Летопись, с. 174). О первой встрече с Пушкиным в доме Олениных Керн писала в статье «Три встречи с императором Александром Павловичем» (Керн, с. 60).

  • 3 Цитата из басни И. А. Крылова «Осел и мужик» (1819), позднее иронически перефразированная Пушкиным в романе «Евгений Онегин»: «Мой дядя самых честных правил» (см.: Н. Л. Бродский. Евгений Онегин. М., 1957, с. 31).

  • 4 Это утверждение вызвало возражение Гаевского, писавшего, что «А. П. Керн (по второму мужу Виноградская) в «Воспоминаниях о Пушкине»... напрасно приняла на свой счет» эти стихи (Совр., 1863, № 7, отд. 1, с. 159). По свидетельству П. А. Плетнева (в передаче Гаевского) и Л.Мея, Пушкин имел здесь в виду Н. В. Строганову (Кочубей) (см.: Рассказы о П., с. 32, 87; ср.: Модзалевский, с. 341).

  • 5 А. Г. Родзянка, литератор и поэт (известный по преимуществу своими эротическими стихами), был знаком Пушкину еще по Петербургу, в частности по «Зеленой лампе» (см. об этом: В. Э. Вацуро. Пушкин и Аркадий Родзянка. — Врем. ПК, 1969, с. 48—52). Оставив военную службу в Петербурге в марте 1821 г., Родзянка поселился в своем имении Родзянки Хорольского уезда Полтавской губернии, где в близком соседстве (в Лубнах) проживал¦ родители А. П. Керн. 3 августа 1824 г. по дороге из Одессы в Михайловское (а не с Кавказа, как пишет мемуаристка) Пушкин остановился на почтовой станции Семеновка, откуда ездил верхом в имение Родзянки, проведя там несколько часов (Летопись, с. 501). Подробности этого посещения неизвестны. Сведения, содержащиеся в «Воспоминаниях Н. Б. Потокского» (РС, 1880, июль, с. 575—584), недостоверны.

  • 6 Неточная цитата из посвящения к «Чайльд-Гарольду» (Л.Майков. Пушкин, с. 238). Письмо Анны Н.Вульф к А. П. Керн с этой припиской Пушкина неизвестно.

  • 7 Керн близко к тексту пересказывает письмо Пушкина к Родзянке от 8 декабря 1824 г. (XIII, 128). Обращенные к нему стихи Пушкина «Прости, украинский мудрец...» она цитирует на память, с некоторыми неточностями (у Пушкина не «наперсник», а «наместник», «покойней», а не «завидней» и др.). Письмо поэта было послано адресату через А. Н. Вульф, с которой Керн была дружна и состояла в оживленной переписке.

  • 8 Родзянка вместе с Керн ответил Пушкину лишь 10 мая 1825 г. Письмо это сохранилось (см.: XIII, 170). Излагая его содержание по памяти, мемуаристка допускает ряд неточностей: в нем не одно (как она пишет), а два шутливых послания (обращенное к поэту «О, Пушкин, мот и расточитель...» и адресованные самой Керн «Стихи на счет известного примирения», в которых речь идет о ее возвращении к оставленному мужу, Е. Ф. Керну, и которые действительно заканчиваются строчкой: «Прощайте, будьте в дураках»).

  • 9 Далее мемуаристка приводит текст стихотворного послания Пушкина А. Н. Родзянке («Ты обещал о романтизме...»).

  • 10 Помещик И. М. Рокотов — знакомый и сосед Пушкина, имение которого Стехнево находилось на большой дороге в г. Остров Псковской губернии, — был одним из тех лиц, которым по распоряжению властей был поручен секретный надзор за поэтом. Однако, «узнав о сем назначении», Рокотов «отозвался болезнью» и отказался от возложенного на него поручения (РС, 1908, № 10, с. 112—113). Холостяк, человек добродушный, но недалекий, он увлекался А. П. Керн во время ее пребывания в Тригорском. Иронические намеки по этому поводу см. в письме Пушкина Керн (XIII, 215).

  • 11 А. П. Керн имеет в виду устный рассказ Пушкина, связанный с замыслом повести «Влюбленный бес» (см. ее план: VIII, 429). Анализ этого замысла дан в статье Т. Г. Цявловской «Влюбленный бес» (Невыполненный замысел Пушкина)». (См.: П. Иссл. и мат., т. III, с. 101—130). Позднее, уже в Петербурге, этот же рассказ на вечере у Карамзиных услышал В. П. Титов, написав на его основании фантастическую повесть «Уединенный домик на Васильевском», которая под псевдонимом Тит Космократов появилась в «Северных цветах на 1829 год» (а не в «Подснежнике», как пишет Керн). Историю создания этой повести рассказал сам Титов в письме от 29 августа 1879 г. к А. В. Головину (А. И. Дельвиг. Мои воспоминания, т. I. М., 1912, с. 158).

  • 12 Поэмаљ«Цыганы», начатая в Одессе, была закончена в селе Михайловском 10 октября 1824 г. Судя по описанию Керн, Пушкин читал поэму в Тригорском по беловой рукописи, находящейся в третьей «масонской тетради» (ИРЛИ, ф. 244, оп. 1, № 836), переплетенной в черную кожу.

  • 13 Керн имеет в виду строки из «Евгения Онегина», относящиеся к Ольге Лариной:

    Кругла, красна лицом она,

    Как эта глупая луна

    На этом глупом небосклоне. (VI, 53)

     

    Ср. с письмом Пушкина к В. Ф. Вяземской из Михайловского: «Небо у нас сивое, а луна точная репка» (XIII, 114).

  • 14 Цитата из I строфы второй главы «Евгения Онегина» (VI, 31).

  • 15 Отъезд Керн из Тригорского в Ригу по настоянию П. А. Осиповой состоялся 19 июля 1825 г. (Летопись, с. 621). На прощанье Пушкин подарил Керн не вторую главу «Евгения

    Онегина», изданную лишь в 1826 г., а первую главу, вышедшую из печати в феврале 1825 г.

  • 16 Автограф стихотворения «К***» («Я помню чудное мгновенье...»), подаренный Керн, не сохранился. До нас дошел лишь его черновик (ИРЛИ, ф. 244, оп. 1, № 68а). С разрешения Пушкина оно было напечатано в «Северных цветах на 1827 год» (с. 341 — 342). Романс Глинки был создан в 1840 г.

  • 17 РомансЋ«Венецианская ночь» на стихи И. И. Козлова исполнялся на мелодию популярной в эти годы венецианской баркаролы, которую, по воспоминаниям современника, в Петербурге «барышни пели почти постоянно» (РС, 1874, ноябрь, с. 462). Письмо Пушкина Плетневу из которого мемуаристка приводит по памяти не совсем точную выдержку, было написано в Тригорском в присутствии самой Керн (см.: XIII, 189).

  • 18 Письмо Пушкина к П. А. Осиповой, из которого Керн приводит относящиеся к себе строчки, не дошло до нас, однако достоверность этого сообщения подтверждает собственное письмо Пушкина к Керн, содержаще¦ текстуальные совпадения с процитированным отрывком (XIV, 213). Подлинник по-французски.

  • 19 Керн включила в свои мемуары большие отрывки из писем Пушкина, давая их по хранившимся у нее подлинникам (на французском языке). Однако в тексты, даваемые Керн, «при переписке» вкрались мелкие ошибки и неточности (пропуск и замена отдельных слов, букв, знаков препинания и пр.), о чем сама мемуаристка сообщала П. В. Анненкову, надеясь при последующих изданиях исправить эти погрешности (ИРЛИ, ф. 244, оп. 17, N 56). Отмечая всякий раз степень точности приводимого ею текста, для удобства читателей и имея в виду ее собственное намерение, мы даем письма Пушкина к Керн и о Керн тоже в русски§ переводах по тексту XIII тома Полного академического собрания сочинений Пушкина. Подлинники цитируемых Керн писем Пушкина сохранились и находятся ныне в Пушкинском доме. Ответные письма Керн до нас не дошли.

  • 20 Выдержка из письма Пушкина к А. Н. Вульф (XIII, 190). У Керн — мелкие разночтения.

  • 21 Письмо Пушкина к Керн (XIII, 192). У Керн — незначительные неточности. Последняя фраза у Пушкина — по-русски.

  • 22 Керн имеет в виду письмо Пушкина от 13—14 августа 1825 г. (XIII, 207). Местонахождение подлинника, в свое время принадлежащего П. А. Осиповой, в настоящее время неизвестно. Письмо это обычно печатается по копии, снятой М. И. Семевским.

  • 23 Шутливая фраза из письма Пушкина от 28 августа 1825 г., не совсем точно переданная мемуаристкой. Объясняя, что‹«диагональ — геометрический термин», Пушкин поверх написанного из угла в угол приписал: «Вот что такое диагональ» (XIII, 214).

  • 24 Отрывок из письма Пушкина к Керн от 28 августа (XIII, 213—214) в тексте мемуаров дан неточно.

  • 25 Совместное письмо Пушкина и Анны Н.Вульф к Керн (XIII, 249). В приписке Анна Вульф добавила:Љ«Байрон помирил тебя с Пушкиным; он сегодня же посылает тебе деньги — 125 рублей, его стоимость». Вероятно, речь идет о пятитомном издании Байрона на французском языке, в переводах A.Pichot и E. de Galle, вышедшем в 1820—1822 гг. (подробнее см.: ПиС, вып. XVII—XVIII, с. 69). Гюльнара и Леила — героини «Корсара» и «Гяура» Байрона.

  • 26 Пушкин вернулся в Петербург  24 мая 1827 г.

  • 27 Неточность мемуаристки: Баратынский в селе Михайловском не бывал. Кроме Дельвига и Языкова, ссыльного Пушкина посетил и И. И. Пущин.

  • 28 Близкая знакомая родителей поэта, дружившая с его сестрой, Керн избегала касаться его отношений с родными, намеренно затушевывая те противоречия, о которых не могла не знать. По возвращении Пушкина из ссылки в Петербург эти отношения значительно улучшились. 14 июня 1827 г. Дельвиг писал П. А. Осиповой, что Пушкин «явился таким добрым сыном, как я и не ожидал» (СПб. вед., 1866, № 163). Однако и в дальнейшем родственные связи поэта не стали особенно тесными и близкими. Это отметила позднее, в «Воспоминаниях о Пушкине, Дельвиге и Глинке», и сама Керн: «Быв холостым, он редко обедал у родителей, а после женитьбы почти никогда. Когда же это случалось, то после обеда на него иногда находила хандра» (Керн, с. 294). Ср. со свидетельством П. А. Вяземского: «Александр Пушкин был во многих отношениях внимательный и почтительный сын. Он готов был даже на некоторые самопожертвования для родителей своих: но не в его натуре было быть хорошим семьянином: домашний очаг не привлекал и не удерживал его. Он во время разлуки редко писал родителям своим; редко и бывал у них, когда живал с ними в одном городе» (см. с. 137 наст. изд.). О Л.Пушкине, обладавшем поэтическим талантом, см. у Вяземского (с. 138—140 наст. изд.), у Лорера («Записки Н. И. Лорера», М., 1931, с. 197). Поэт любил своего беспечного брата и не раз выручал его из денежных затруднений (см.: Л.Майков. Пушкин, с. 26—27).

  • 29 Москвич, член кружка «любомудров», талантливый поэт и критик, Д. В. Веневитинов в октябре 1826 г. переехал в Петербург, где и познакомился с Керн (вероятно, через посредство Дельвига). Часто общаясь с нею, он говорил, что «любуется ею как Ифигенией в Тавриде, которая, мимоходом сказать, прекрасна» (А. П. Пятковский . Князь В. Ф. Одоевский и Д. В. Веневитинов. СПб., 1901, с. 129). Говоря о глубокой сердечной привязанности Веневитинова, Керн имеет в виду кн. З. А. Волконскую, неразделенное чувство к которой было одной из причин отъезда юного поэта в Петербург, где он вскоре и умер (15 марта 1827 г.). Стихотворение Дельвига «Дева и роза» было написано в марте этого года и напечатано в «Северных цветах на 1828 год» (с. 24). На этот текст А. С. Даргомыжский создал романс.

  • 30 Неточность мемуаристки: «Полтава» была начата 5 апреля 1828 г., а в ноябре — начале декабря была окончена работа над беловой рукописью поэмы. Третья песня поэмы, из которой Керн неточно цитирует стих (у Пушкина: «И грянул бой. Полтавский бой...», дважды повторенный в черновике поэмы), была написана между 9 и 16 октября (см. также «Дневник» Вульфа, с. 423 наст. изд.).

  • 31 Цитата из «Цыган» Пушкина.

  • 32 Альбом А.Керн не сохранился, и, следовательно, ее мемуары являются единственным источником текста шуточных экспромтов, обращенных к ней. По-видимому, они были созданы в октябре 1828 г., одновременно ‚ двумя другими экспромтами, также адресованными А.Керн (ПиС, вып. IX—X, с. 342).

  • 33 Пушкин подарил Керн отдельное издание «Цыган», вышедшее в 1827 г.

  • 34 Стихотворениеу«Приметы» было написано в январе 1829 г. Текст, приводимый Керн, совпадает с первой публикацией стихотворения в «Подснежнике на 1829 г.» (с. 139). Готовя к изданию третью часть «Стихотворений А.Пушкина», поэт исправил 4-й стих на «Сопровождал мой бег ретивый». Черновой автограф стихотворения видел у Керн Подолинский (см. т. II, с. 00 наст. изд.). Однако, по свидетельству внука А. А. Олениной, «Приметы» были вписаны Пушкиным и в ее альбом. Таким образом, вопрос об адресате стихотворения не может считаться окончательно решенным.

  • 35 Керн имеет в виду А. А. Оленину, сильное увлечение которой Пушкин испытал в 1828 г. (см. т. II, с. 470 наст. изд.). «Пред ней, задумавшись, стою» — не совсем точно переданный стих из «Ты и вы», обращенного к Олениной. О «маленьких ножках» Олениной см. ее «Дневник» (т. II,  с. 76 наст. изд.).

  • 36 Дельвиг уехал в Харьков по делам службы в конце января 1828 г., вернувшись в Петербург осенью, 7 октября. Дельвиги жили на Загородном проспекте в доме Кувшинникова (ныне уч. дома № 9).

  • 37 Керн с некоторыми неточностями (у Пушкина — «А в ненастные дни...») сообщает печатную редакцию стихотворения; Дельвигу, как и Вяземскому (см.: XIV, 26), был послан текст с нецензурным вариантом 2-й строки.

  • 38 О литературных вечерах у Дельвигов, происходивших по средам и воскресеньям, см. «Мои воспоминания» А. И.Дельвига (т. II, с. 117 наст. изд.); воспоминания А. И. Подолинского (т. II, с. 135—136 наст. изд.).

  • 39 Об отношении Пушкина к Мицкевичу подробнее см. прим. км«Моим воспоминаниям» А. И. Дельвига, «Запискам» К.Полевого (т. II, с. 467 наст. изд.). Мицкевич мог бывать у Дельвига в декабре 1827 — январе 1828 г., в октябре 1828 — марте 1829 г. Об увлекательных импровизациях Мицкевичем фантастических повестей в роде Гофмана пишет и А. И. Дельвиг. «Фарис» был переведен Щастным из Мицкевича по рукописи (до выхода в свет польского оригинала) и напечатан в «Подснежнике на 1829 год» (с. 17), с прим. изд.: «Стихотворение сие, недавно написанное г. Мицкевичем, до напечатания на польском языке, переведено по желанию почтенного поэта с его рукописи»; это примечание вызвало поправку Щастного (см.: СПч, 1829, 20 апреля). Чтение «Фариса» у Дельвигов происходило в конце 1828 г.

  • 40 Керн ошибается, говоря о полном одобрении Пушкиным произведений А.Подолинского (подробнее об этом см. прим. 12 к воспоминаниям Подолинского), хотя Пушкин вполне мог похвалить отдельные его удачные стихи или поэтические строки. О стихотворении «Портрет», посвященном Керн, см. подробнее прим. 4 к воспоминаниям Подолинского.

  • 41 Строка из стихотворения «К венценосной страдалице» Е. Ф. Розена («Подснежник на 1829 год», с. 235).

  • 42 Мать Керн умерла в первой половине 1832 г. «Дама», принявшая участие в Керн, — Е. М. Хитрово (подробнее см. с. 409—411 наст. изд.).