Замечания на поэму "Руслан и Людмила"
Замечания на поэму
«Руслан и Людмила»
в шести песнях, соч. А. Пушкина. 1820.
Чрезвычайная легкость и плавность стихов — отменная версификация, составили бы существенное достоинство сего произведения, если бы пиитические красоты, в нем заключающиеся, не были перемешаны с низкимњ сравнениями, безобразным волшебством, сладострастными картинами и такими выражениями, которые оскорбляют хороший вкус. Поэт умел устлать для читателя путь цветами. Не спорю, что эта дорога послужит к обогащению нашей словесности; но она не поведет к образованию и облагородствованию вкуса. Черномор и все его братья и сестры свиты Вельзевула могут нравиться более грубому, необразованному народу. Должно отдать справедливость г. Пушкину: какою смелою и роскошною рукой раскидывает он красоты поэзии! в стихах его то живость, то легкость — кажется, будто они выливались у него сами собою. Так велико и неприметно искусство! — Им одушевлены описываемые предметы, многие картины прекрасны. Все показывает в нем поэта. При всем том надобно жалеть, что дарование не избрало для себя более благородного и возвышенного предмета, а обратилось на такой, который мог занимать тогда только, когда ум и знания были еще в младенчестве. Кто бы подумал до появления сего произведения, что, при нынешнем состоянии просвещения, старинная сказкаN«Еруслан Лазаревич» найдет себе подражателей? Теперь можно надеяться, что у нас расплодятся и Бовы Королевичи и Ильи Муромцы. Не спорю, что такого рода повести в стихах могут нравиться — как и опера «Русалка»1. Прекрасная музыка! прекрасные декорации!
Прочитав «Руслана и Людмилу», я думал было предложить подробный разбор сему повествованию; но в то же время оный появился и в «Сыне отечества»2. И потому я ограничусь замечаниями и не буду много говорить о содержании «Руслана». Прочитав его, всякий узнает. Не стану доказывать, можно ли назвать его поэмою: в новейшие времена всякий почти рассказ, где слог возвышается пред обыкновенным, называется поэмою, хотя прежде сие имя давали только тем произведениям, в коих описывались геройские подвиги касательно религии, нравственности или таких происшествий, которыми решилась судьба царств, где если не заключалось участия целого человечества, то по крайней мере какого-либо народа, и где причины действий сверхъестественны* 3. В «Руслане» более грубое, простонародное волшебство, а не чудесное, которое составляет сущность поэмы. В нем чудеса без правдоподобия, которое есть основание, первый закон поэзии. Надобно если не знания, то чтобы вера делала происшествие возможным, а поэма «Руслан» показалась бы странною и для славян-язычников, и потому она справедливо названа в «Сыне отечества» богатырскою. Сохрани нас Боже от поэм карлов и пигмеев! Поэма «Руслан и Людмила» разделена на песни, написана яркими красками; но это все одна одежда. Я согласен с Д’Аламбертом, что главное в сочинении есть предмет, и не должно даже делать разделений самого слога на высокий, средний и низкий. Предмет высокий и — краски будут возвышены, и никакие блестящие красоты не придадут много цены и благородства малозначащему предмету. В какое платье ни одень урода, все будет урод. «Телемак» Фенелона написан и прозою, но он всегда будет стоять выше многих поэм в стихах выше «Руслана». Скажем об нем наше мнение.
Поэма «Руслан и Людмила» могла бы почесться народным старинным рассказом, если бы борода Черномора и голова брата его существовали хотя в изустных преданиях. Поэт сотворил их сам, подражая только оным, и представил никем не читанные и не слыханные чудеса. Он желал идти по следам Ариоста, но, не имея столь возвышенных дарований, вместо действия целого мира, который является у сего поэта-гения, изобразил четыре или пять лиц, сделал из всего чудесную смесь смешного с простонародным, нежным и разными картинами. Он редко возвышается. Один только пустынник4 у него великое лицо, и хотя представлен посторонним, но им движется все действие: жизнь его, открытие им живой и мертвой воды, которую он черпал в девственных волнах, — все останавливало мое внимание и заставляло ему удивляться. Руслан крепко спит, у него у сонного похищают Людмилу; он хорошо рубится с Рогдаем, когда еще не было причины к бою; они съехались, как и расстались, поехав оба искать Людмилу. Впрочем, Руслан томится, вздыхает и обнаруживает нежные чувства, как Селадон5. Без совета пустынника он, кажется, оставил бы Людмилу, и на свадебном с нею пиру он уже сердился и щипал себе усы; без помощи пустынника лежать бы ему убитым от Фарлафа. Он не опомнился с первого удара; три раза молодец-богатырь в перчатках6, Фарлаф, вонзал в него хладную сталь. Самого Руслана один только великий подвиг — удар по щеке головы рукавицей; с бородою карла Черномора он, имея и чудесный меч, не мог вдруг сладить и только утомил его, державшись за бороду и таким образом летав с ним по воздуху: превосходная картина! Достойно в то время и занятие Руслана: он щипал из бороды волосы. Чудесно — дух устает и предлагает сам себя в волю героя, которого носил в атмосфере. Таково главное лицо поэмы! Людмила — мила, особливо когда визжит и подымает кулак на Черномора. Рогдай не возбуждает никакого участия: он стоит, чтобы быть похищенным русалкой. Ратмир прекрасен, после как его омыли красавицы в русской бане. Лицо Фарлафа списано с натуры. Напрасно только поэт называет его героем доблестным, скромным средь мечей — это совсем не смешно; Фарлаф везде изображен по русской пословице: блудлив как кошка, а труслив как заяц. Ему покровительствует Наина — ведьма, которая превращается в змея и кошку. Противуборствующие силы Руслану представлены чрезвычайными. Какое гигантское воображение! Что за голова, что за борода?.. Надобно бы только припомнить известное послание Горация к Пизонам:
Когда маляр, в жару трудяся над картиной, и проч.7
и еще правило в поэме: сверхъестественные силы надобно приводить в движение тогда только, как действие не может совершаться обыкновенными. Фантазия, вышедшая из границ, творит выродков. Не достойно ли критикуют в Виргилии, что он превратил флот в птиц8; в Мильтоне — сражение ангелов горами и то, что он втащил на небеса огромную пушку9; в Камоэнсе — что он заставил Бахуса читать литургию10; в Малербе — что он сравнивал слезы св. Петра с быстрым водопадом, а вздохи уподоблял разъяренному грому11; и в Шекспире — что у него плавал корабль при берегах Богемии12? Не одни поэты подвергаются укоризне за упущение здравого смысла и правдоподобия — тоже и живописцы. Хорошо ли сделал Рафаэль, который одел св. Деву в платье итальянских крестьянок; Рембрант, который ставил всегда польского всадника при кресте Спасителя; Тинторет, который вооружал ружьями израильтян, проходящих чрез Чермное море? Можно ли похвалить находящуюся в аугсбурской церкви картину, где жена Ноя одета в богатое платье султанши и несет в ковчег на руках болонскую собачку?13 После сего не должно ли вооружаться правилами самого искусства, утвержденными образованным вкусом веков, против всех уродливостей, помещенных в «Руслане», и тем более что, кажется, сам поэт желал сообразоваться с правдоподобием. Он между необыкновенными героями своей поэмы поместил и историческое лицо: Великого князя Владимира — просветителя России. Всякий русский, всякий христианин при одном имени его исполняется чувств благоговения. Впрочем, хорошо, что он показывается только в первой и последней песнях поэмы. В начале он пирует, потом, узнав о похищении Людмилы, распаляется гневом и вопрошает с ужасным пламенным челом... сжалиться над стариком, а в конце при нем Киев, осажденный печенегами, и он, один оставшись близ дочери своей, молится и, наконец, после оживления ее, опять пирует. Ход поэмы «Руслан» довольно хорош. Одно лишь — поэт очень часто любит говорить о себе и обращаться то к красавицам, то наставникам, то артистам и проч. — вот что замедляет и останавливает шествие его действия и препятствует единству. Я желал бы быть очарован, забыться — и в то же время поэт останавливает мои восторги, и вместо древности я узнаю, что живу в новейшие времена: несообразность делается видимою, и сверх того это развлекает внимание, уменьшает цену предметов.
Почитаю излишним входить в подробности и замечать несвойственность выражений и проч., и тем более что стихи в поэме вообще хороши, хотя между ими часто встречаются слабые и прозаические; каковы, напр.:
В душе несчастные таят
Любви и ненависти яд.
Знай наших! молвил он жестоко.
Но наконец — дождался дня,
Давно предвиденного мною.
Однако жить еще возможно.
Все четверо выходят вместе.
Мысль о потерянной невесте...
И каждый конь, не чуя стали,
По воле путь избрал себе.
Во мраке старой жизни вяну (непонятно!).
Супругу только сторожил.
Нас уверяет смело в том...
Руслан нас должен занимать.
Руслан на луг жену слагает.
Душевные движения кроя.
Влача в душе печали бремя...
Едва дышу; нет мочи боле...
Сошлись — и заварился бой, и проч. и проч.
Мне остается теперь сказать только о цели поэмы. Автор говорит о ней в своем предисловии:
Ничьих не требуя похвал,
Счастлив уж я надеждой сладкой,
Что дева с трепетом любви
Посмотрит, может быть, украдкой
На песни грешные мои.
Нравиться прекрасным — цель хорошая и довольно трудная. Они одарены тонким вкусом. Самые их капризы и ветреность поставляют преграду в том, чтоб постоянно им нравиться. Но что возвышает их в собственноЉ мнении? Что придает неизменяемую прелесть их красоте? Это невинность и скромность. Чистота нравов, нежность, чувствительность — вот чем преимущественно обладают красавицы. Если они любят, то в обожаемом предмете видят более нежели человека. Чувство высокой, нежной, истинной любви столь тесно соединено с добродетелью, что прекрасная перестает любить, когда перестает быть добродетельною. Искусство, которое желает нравиться прекрасным, должно развивать одни благородные чувствования и более всего не оскорблять их стыдливости. Автор «Руслана» мог бы нравиться нежностию. Он весьма искусен в описании разнообразных картин. Весьма жаль, что он слишком увлекся воображением: волшебство его более способно пугать. Ныне и дети мало читают персидские и арабские сказки14, ибо не верят уже коврам-самолетам, а ⤫Руслане» чудеса столь же невероятны. Но еще более надобно сожалеть, что он представляет часто такие картины, при которых невозможно не краснеть и не потуплять взоров. Прекрасным ли читать такие описания и сравнения, каковы, например:
С порога хижины моей
Так видел я средь летних дней,
Когда за курицей трусливой
Султан курятника спесивой,
Петух мой по двору бежал
И сладострастными крылами
Уже подругу обнимал, и проч.
Или:
Вы знаете, что наша дева
Была одета в эту ночь
По обстоятельствам, точь-в-точь
Как наша прабабушка Ева.
Наряд невинный и простой!
Наряд Амура и Приролды!
Как жаль, что вышел он из моды!15
Или:
А девушке в семнадцать лет
Какая шапка не пристанет!
Рядиться никогда не лень:
Людмила шапкой завертела;
На брови, прямо, набекрень
И задом наперед надела.
(Чудесно!).
Или:
Что будет с бедною Княжной?
О страшный вид! Волшебник хилый
Ласкает сморщенной рукой
Младые прелести Людмилы;
К ее пленительным устам,
Прильнув увядшими устами,
Он, вопреки своим годам,
Уж мыслит хладными трудами
Сорвать с ней нежный, тайный цвет,
Хранимый Лелем для другого.
Уже.........................................16
В начале пятой песни следует сравнение Княжны с Дельфирою:
Скажите: можно ли сравнить
Ее с Дельфирою суровой?
Одной — судьба послала дар
Обворожать сердца и взоры;
Ее улыбка, разговоры
Во мне любви рождают жар.
А та — под юбкою гусар,
Лишь дайте ей усы да шпоры!
Тогда как во Франции в конце минувшего столетия стали в великом множестве появляться подобные сему произведения, произошел не только упадок словесности, но и самой нравственности.
Пожелаем успеха нашей литературе и чтоб писатели и поэты избирали предметы, достойные своих дарований. Цель поэзии есть возвышение нашего духа — чистое удовольствие. Картины же сладострастия пленяют толькЮ грубые чувства. Они недостойны языка богов. Он должен возвещать нам о подвигах добродетели, возбуждать любовь к отечеству, геройство в несчастиях, пленять описанием невинных забав. Предмет поэзии — изящное. Изображая только оное, талант заслуживает дань справедливой похвалы и удивления.
Сноски
* Поэмы в смешном и прочих родах суть пародии; а дидактические — фальшивый род поэзии.
Примечания
Замечания на поэму «Руслан и Людмила»
в шести песнях, соч. А. Пушкина, 1820-
НЗ. 1820. Ч. 3. № 7 (выход в свет 21 сент.) С. 67—80. Без подписи.
По всей видимости, статья исходит из редакционного кружка журнала (или от близкого к нему лица). На это указывает уже то, что критиком из всей поэмы выделен сюжет о Финне. Отрывок из первой песн赫Руслана и Людмилы», включавший как раз повесть старца Финна о своей жизни (ст. 295—519), был опубликован в мартовском номере «Невского зрителя» (№ 3; вышел в свет 13 апр.). В статье можно отметить и ряд вероятных реминисценций из материалов прошлых номеров журнала. «Замечания» в определенном отношении близки статьям редактора журнала И. М. Сниткина: сходство в общем тоне и в некоторых идеях (требование «значительного предмета», апология героя-вождя, совершенно неожиданно возникающая в связи с образом Финна отсылка к Французкой революции и др.). Сниткин выступал в разделе «Критика» в трех предыдущих номерах журнала. Тем не менее с уверенностью атрибутировать статью Сниткину нет достаточных оснований.
Статьяћ«Невского зрителя» представляет собой один из наиболее жестких отзывов о пушкинской поэме с типично «классических» позиций (основанных, вероятно, на вольтеровском «Опыте об эпической поэзии»). Написана статья рукой эстетика-дилетанта, ориетированного, в частности, в истории европейской живописи. Раздраженный и издевательский тон статьи, резко отличающийся даже от тона Воейкова, выделял статью на фоне современной ей критики поэмы.
1 Популярная в начале XIX в. операЃ«Днепровская русалка» — переработка Н. С. Краснопольским оперы К. Ф. Генслера на музыку Ф. Кауера. На русской сцене шла с 1803 г.; считалась любимым зрелищем малообразованной публики. Ср. в очерке «Новый философ» М. Яковлева: «Перед камином собрался кружок ученых по виду молодых людей: они толковали о новой поэме, одни из них ставили ее выше поэм Ариостовых, другие же равняли ее с "Русалкой"» (НЗ. 1820. Ч. III. № 9. С. 231). Популярная в начале XIX в. опера «Днепровская русалка» — переработка Н. С. Краснопольским оперы К. Ф. Генслера на музыку Ф. Кауера. На русской сцене шла с 1803 г.; считалась любимым зрелищем малообразованной публики. Ср. в очерке «Новый философ» М. Яковлева: «Перед камином собрался кружок ученых по виду молодых людей: они толковали о новой поэме, одни из них ставили ее выше поэм Ариостовых, другие же равняли ее с "Русалкой"» (НЗ. 1820. Ч. III. № 9. С. 231).
2 Имеется в виду критический разбор А. Ф. Воейкова.
3 В программной статьеЖ«О критике вообще» в первом номере «Невского зрителя» сходным образом определялся общий критерий ценности произведения словесности: «Ум достигал бессмертия такими только произведениями, которые занимали собой весь род человеческий, или, лучше сказать, которых содержанием были благородные и возвышенные идеи, героические или божественные подвиги касательно религии и нравственности» (НЗ. 1820. № 1. С. 105; подпись: Б. Б.).
4 В поэме встречаем именаН«старец», «Финн». «Пустынником» же называет героя только публикатор отрывка из «Руслана и Людмилы» в мартовском номере «Невского зрителя», кратко излагая содержание первой песни: «Руслан едет отыскивать свою молодую супругу, похищенную волшебником Черномором, находит старого пустынника, который открывает ему будущее и приглашает остаться ночевать в своей пещере» (НЗ. 1820. № 3. С. 44).
5 Герой прециозного романа «Астрея» О. д’Юрфе (1619), нарицательное ироническое имя нежного любовника.
6 Как об анахронизме о перчатках Фарлафа пишет Воейков, см. с. 66 наст. изд.
7 Неточная цитата из «Науки поэзии» Горация в переводе А. Ф. Мерзлякова: Ср.:
Когда маляр, в жару потея над картиной,
Напишет женский вид на шее лошадиной,
Всю кожу перьями и шерстью распестрит;
И части всех родов в урода превратит;
Начав красавицей чудесное творенье,
Окончит рыбою, себе на прославленье:
Пизоны! — можете ль, скрепя свои сердца,
Не осмеять сего безумного творца?
(Послание к Пизонам о стихотворстве // Амфион. 1815. № 10-11)
8 Очевидно, имеется в виду эпизод из девятой книги «Энеиды». Автор допускает неточность: у Вергилия корабли Энея превращаются в морских божеств.
9 Имеется в виду эпизод из шестой книги «Потерянного рая» Дж. Мильтона (опубл. 1667). Этот же эпизод вспоминал Пушкин в лицейской поэме «Бова»:
За Мильтоном и Камоэнсом
Опасался я без крил парить;
Не дерзал в стихах бессмысленных
Херувимов жарить пушками,
С сатаною обитать в раю (1, 63).
10 Имеется в виду эпизод из 2-й песни эпической поэмы Л. Камоэнса «Лузиады» (1572).
11 Имеются в виду «Слезы святого Петра» («Les larmes de Saint Pierre», 1587). Ф. Малерба.
12 Имеется в виду «Зимняя сказка» Шекспира (1610—1611) — д. III, сцена III.
13 Персонажи на картинах Рембрандта часто облачены в фантастические наряды с элементами восточной экзотики, которые в первой половине XIX в. иногда толковались какН«польские костюмы». (Так возникли названия картин «Польский всадник», «Ян Собесский» и др., принятые до сих пор, хотя и ошибочные.) В данном пассаже, очевидно, имеется в виду всадник с офорта «Три креста» (1653—1660). О каких именно картинах говорит автор статьи далее, остается неясным. Художники эпохи Возрождения не стремились в изображении сцен из Священной истории к документальной точности, свободно вводя в них детали современной жизни.
14 Ср. замечание Воейкова в «Сыне отечества» о персидских и арабских сказках (см. с. 45 наст. изд.).
15 Во втором издании поэмы (1828) этот фрагмент был Пушкиным исключен.
16 Во втором издании поэмы фрагмент значительно сокращен и переработан.