Вяземский. Жуковский. — Пушкин. — О новой пиитике басен - <Отрывок>
П. А. ВЯЗЕМСКИЙ
Жуковский. — Пушкин. —
О новой пиитике басен
<Отрывок>
<...> Имя Жуковского сделалось с некоторого времени любимою темою аматеров*1 на поприще кринки. Испытывая свои силы против него, думают они, что доказывают тем свою независимость. Смешно и худо раболепствовать, но так же худо и еще смешнее быть мятежником, не имея ни права нб то, ни надежных союзников в собственных дарованиях, в познаниях надлежащих и в доверенности посторонней, основанной на прежних успехах. Как, например, прочесть без смеха следующее суждение в «Письме на Кавказ» («Сын отечества», 1825 г., № 2, стр. 205): «Было время, когда наша публика мало слыхала о Шиллере, Гете, Бюргере и других немецких романтических поэтах; теперь все известно: знаем, что откуда заимствовано, почерпнуто или переиначено. Поэзия Жуковского представлялась нам прежде в каком-то прозрачном, светлом тумане; но на все есть время, и этот туман теперь сгустился» и проч.
Во-первых, что за слог метеорологических наблюдений? Что за туман, который был прозрачен, а теперь сгустился? Таким ли календарским языком пишут и судят о поэтах? Далее: г-н сочинитель письма мог за себя признаться, что он недавно вслушался в имена Шиллера и Гете: сознание похвальное в отношении авторского смирения и простодушия! Но кто дает ему право делать и публику участницею в долговременном неведении своем? Сганарель, сытно пообедав, думал, что и семья его сыта1; а здесь автор думает, что чего он не знает, того и прочие не знают. Сверх того, по словам его можно заключить, будто Жуковский хотел обманывать читателей и выдавал им чужое за свое, переводы и подражания за подлинники. Вот это уж намека неблагонамеренная и совершенно неосновательная! В первом издании Жуковского, напечатанном в 1815 году, означены имена поэтов, которые служили образцами его спискам.
Вообще можно сказать, что суждения автора письма, подкрепленные календарскими наблюдениями, столько же и гадательны, как многие из календарских истин.
*
Приговоры его Пушкину, заключающиеся в том же письме, не основательнее первых. Не признавая глубокой чувствительности за отличительную черту поэзии Пушкина, утверждает он далее мнение свое на следующих словах: «Пушкин не есть и не будет никогда рыцарем печального образа, чувствительным селадоном». Будто глубокая чувствительность есть принадлежность Дон-Кишотов и слезливых Селадонов? Критик смешал чувствительность с приторною плаксивостию и оказал в себе совершенное отсутствие поэтического чувства, столь необходимого, когда хотим судить о поэтах и поэзии. Он элегии Пушкина называет прелестными игрушками. Новое противоречие, новый non-sens*2! Если они игрушки, то уже не прелестны! Элегия тогда только и хороша, когда поэт в ней не шутит, а говорит за правду. Элегия бытописание души или холодная, скучная сказка. Элегии Пушкина не прелестные игрушки, но горячий выпечаток минутного ощущения души, минутного вдохновения уныния — и вот чем они прелестны! «Песнь о вещем Олеге» не нравится критику; он не находит в ней той игривости в стихах, которую привык видеть у Пушкина. Наш критик должен иметь много игривости в характере! Элегии приемлются им за игрушки; здесь жалуется он, что поэт не довольно разыгрался, хотя содержание «Вещего Олега» ничего в себе игривого не имеет. В другом месте ставит он Пушкина выше, гораздо выше Жуковского, но, не определив степени ни того, ни другого, пускается он в одну пустую издержку слов. Что за принужденная и наобум сделанная оценка! — Жуковский не написал бы многих страниц в «Кавказском пленнике», «Бахчисарайском фонтане», многих из мелких стихотворений Пушкина, кипящих чувством и мыслию; но Пушкин не написал бы многих строф в «Певце во стане русских воинов», в «Громобое» и «Вадиме», «Светлане», «Послании к Нине», «К Тургеневу»; не боролся бы с успехом, равным успеху Жуковского, в состязаниях с богатырями иностранных поэзий, в состязаниях, где он должен был покорить самый язык и обогатить столькими завоеваниями и дух, и формы, и пределы нашей поэзии. Согласен! в Пушкине ничего нет Жуковского; но между тем Пушкин есть следствие Жуковского. Поэзия первого не дочь, а наследница поэзии последнего, и по счастию обе живы и живут в ладу, несмотря па искательства литературных стряпчих-щечил2, желающих ввести их в ссору и тяжбу, с тем чтобы живиться на счет той и другой, как обыкновенно водится в тяжбах3.
С удовольствием повторяем здесь выражение самого Пушкина об уважении, которое нынешнее поколение поэтов должно иметь к Жуковскому, и о мнении его относительно тех, кои забывают его заслуги:Т«Дитя не должно кусать груди своей кормилицы»4. Эти слова приносят честь Пушкину, как автору и человеку!
Но пускай еще критик возносит Пушкина выше Жуковского, если непременно хочет ставить одного поэта на голову другому, а не позволит им стоять рядом: Жуковский, верно, понесет охотно такое приятное бремяЦ но это не конец: у сочинителя «Письма на Кавказ» есть в запасе и еще некоторые, кроме Пушкина, которые выше Жуковского. Сие открытие, которое он, вероятно, держит про себя до удобного случая, выгодно для пользы литературы нашей, но каково же будет Жуковскому? Предвижу, что не устоять ему, если автору письма поручено будет соорудить пирамиду из поэтов наших. <...>
Сноски
*1 amateur (фр.) — любитель, дилетант. — Ред.
*2 бессмыслица, нелепость (фр.). — Ред.
Примечания
П. А. ВЯЗЕМСКИЙ
Жуковский. — Пушкин. — О новой пиитике басен
<Отрывок>-
МТ. 1825. Ч. 1. С 4 (выход в свет 7 марта). С. 346—353; приводимый отрывок — с. 348—351. С назначительными изменениями и позднейшей авторской «припиской» включена в Полн. собр. соч. П. А. Вяземского (СПб., 1878. Т. 1. С. 178—185).
Статья написана в ответ на критический отзыв об альманахей«Северные цветы», включенный за подписью «Д. Р. К. » в состав публиковавшихся в «Сыне отечества» «Писем на Кавказ» (см. с. 248—252 наст. изд.; вопрос об авторстве см. с. 423—424 наст. изд.). Статья полемически заострена против Ф. В. Булгарина, которого Вяземский считал автором отзыва. Вяземский возмущен в первую очередь содержащейся в отзыве критикой поэзии В. А. Жуковского. Резкая критика Жуковского звучала в это время в петербургском кружке Бестужева и Рылеева, на мнение которых в значительной мере ориентировались Булгарин и Греч. Для Вяземского Жуковский — один из непререкаемых литературных авторитетов, достоинство произведений которых и место в литературе не подлежат обсуждению. Поэтому для литературной позиции Вяземского также неприемлема оценка творчества Жуковского в сопоставлении с творчеством Пушкина. Ни Вяземский, ни Пушкин никогда не выступали публично с критикой Жуковского. (См. подробнее: Вацуро В. Э. «Северные цветы»: История альманаха Дельвига — Пушкина. М., 1978. С. 22—27).
Пушкин высоко оценил статью Вяземского (см.: XIII, 183, 205; см. также примеч. 3 к наст. статье), сочувственно она была встречена и петербургскими друзьями Вяземского — НК М. Карамзиным и А. И. Тургеневым (ОА. Т. 3. С. 103, 105). В «Сыне отечества» появилась антикритика на статью Вяземского за подписью «Д. Р. К. » (1825. Ч. 100, № 7. С. 280—299) О начавшейся полемике В. А. Муханов писал брату Николаю 22 апреля 1825 г.: «От души сожалею, что Вяземский на свою беду заваривает кашу с Булгариным. Тебе надобно сказать, что в след статьи его, напечатанной в "Телеграфе", он получил письмо от Жуковского, который благоразумно упрекал его, зачем он за него вступается, говоря, что литераторы, сделавшие себе имя, должны презирать кривые толки литературной черни и отвечать на оные убийственным молчанием, но уже было поздно. Критика Булгарина, нимало не отвергая статью Вяземского, наполнена личностями и ругательствами, но Вяземский не будет отвечать на сию брань» (Щукинский сборник. М., 1906. Вып. 5. С. 271; здесь ошибочно датировано 1824 г.). Вяземский действительно не стал продолжать спор и оставил антикритику «Д. Р. К. » в № 7 «Сына отечества» без ответа.
В наст. изд. публикуется отрывок, непосредственно относящийся к Пушкину. Выпущены вступительная часть статьи и заключительная, посвященная И. А. Крылову и продолжающая давнюю полемику Вяземского с Булгариным. См. также: Мордовченко. С. 301—302, 307—309.
1 Имеется в виду комедия Ж.-Б. Мольера «Лекарь поневоле» (1666; д. I, явл. I).
2 «Щечиться» («щечить») — «поживляться, добывать понемногу таская, воровски, и выманивая хитростью, лестью» (Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1955. Т. 4. С. 656). «Стряпчий-Щечила» — название переделки комедии Д.-О. Брюэйса и Ж. Палапра «L’avocat Patelin», осуществленной И. И. Вальберхом и шедшей на петербургской и московской сцене в 1808—1825 гг. (отд. изд. СПб., 1808). Главное действующее лицо комедии, плут и льстец адвокат, полностью соответствует дальнейшей характеристике у Вяземского.
3 Прочтя статью, Пушкин писал Вяземскому 25 мая 1825 г.: «Ты спрашиваешь, доволен ли я тем, что сказал ты обо мне в "Телеграфе". Что за вопрос?
Европейские статьи так редки в наших журналах! а твоим пером водят и вкус и пристрастие дружбы. Но ты слишком бережешь меня в отношении к Жуковскому. Я не следствие, а точно ученик его, и только тем и беру, что не смею сунуться на дорогу его, а бреду проселочной» (XIII, 183). Здесь же Пушкин дает очень высокую оценку поэзии Жуковского. Слова Пушкина распространились в литературных кругах. Уже в конце июня А. И. Тургенев цитировал их в одном из своих писем (к Карамзину?), прибавляя: «Ни один стих Пушкина так не полюбился мне, как эта проза, и я готов многое простить и перу его, и даже его сердцу за эту прекрасную исповедь. Это признание Гения. Не все имеют право так поступать и уступать» (Письма Т. 1. С. 437).
4 Перефразировано выражение Пушкина из письма к Рылееву от 25 января 1825 г.: «Зачем кусать нам груди кормилицы нашей? потому что зубки прорезались? Что ни говори, Жуковский имел решительное влияние на дух нашей словесности; к тому же переводный слог его останется всегда образцовым. Ох! уж эта мне республика словесности. За что казнит, за что венчает?» (XIII, 135; см. также примеч. 2 на с. 385 наст. изд.).