Скачать текст письма

Чаадаев — Пушкину А. С., 18 сентября 1831


Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 17 т. Том 14 (Переписка 1828-1831). — 1941.


681. П. Я. Чаадаев — Пушкину.

18 сентября 1831 г. Москва.

Їé bien, mon ami, qu'avez Vous fait de mon manuscrit? Le choléra l'aurait-il emporté? Mais le choléra, dit-on, n'est pas venu chez vous. N'aurait-il pas pris la clef des champs, par hasard? Mais en ce cas, donnez m'en, je Vous prie, avis quelconque. J'ai eu grand plaisir à revoir de votre écriture. Elle m'a rappelé un temps qui ne valait pas grand'chose à la vérité, mais où il y avait encore espoir; les grandes déceptions n'étaient pas encore advenues. Je [me] parle de moi, vous entendez bien; mais pour Vous aussi il y avait, je crois, de l'avantage à n'avoir pas encore épuisé toutes les réalités. Douces et brillantes ont été vos réalités à Vous, mon ami. Cependant, toujours, il y en a-t-il qui valent les fausses attentes, les trompeurs pressentiments, les menteuses visions de l'heureux âge des ignorances? Vous voulez causer, disiez-Vous: causons. Mais prenez garde, je ne suis pas riant; Vous, Vous êtes nerveux. Et voyons, de quoi causerons-nous? Je n'ai qu'une pensée, Vous le savez. Si, par aventure, je trouve autres idées dans mon cerveau, elles se rattacheront certainement à celle-là: voyez si cela vous arrange? Encore si vous me suscitiez quelques idées de votre monde, si vous me provoquiez? mais vous voulez que je parle le premier: soit, mais encore une fois, gare aux nerfs! Donc voici ce que je vais Vous dire. Vous êtes-vous aperçu qu'il se passe quelque chose d'extraordinaire dans les entrailles du monde moral, quelque chose de semblable à ce qui se passe, dit-on, dans les entrailles du monde physique? Or, dites-moi, je Vous prie, comment en êtes-vous affecté? Il me semble, quant à moi, que c'est la matière poétique tout à fait, ce grand renversement des choses; Vous ne sauriez y être indifférent, d'autant <plus> que l'égoisme de la poésie y a ample pâture à ce que je crois: le moyen de n'être pas soi-même froissé dans ses plus intimes sentiments, au milieu de ce froissement général de tous les éléments de la nature humaine! J'ai vu tantôt une lettre de votre ami, le grand poète; c'est un enjouement, une hilarité, qui font peur. Pourriez-vous me dire, comment cet homme, qui avait naguère une tristesse pour chaque chose, ne trouve-t-il pas aujourd'hui une seule petite douleur pour la ruine d'un monde? Car regardez, mon ami, n'est-ce point là vraiment un monde qui périt; et, pour qui ne sait pressentir le monde nouveau qui va surgir en sa place, [voyez si ce <?>] ce n'est pas autre chose qu'une ruine affreuse qui se fait. [Vous] N'auriez-Vous pas non plus un sentiment, une pensée à donner à cela? Je suis sûr que le sentiment et la pensée se couvent à votre insu dans quelque profondeur de votre âme, seulement, de se produire au dehors, elles ne sauraient, ensevelies [qu'elles] que probablement ils sont dans ce tas de vieilles idées d'habitude, de convenance, dont, vous avez beau dire, tout poète est inévitablement [tout] pétri, quoiqu'il fasse; attendu, mon ami, que depuis l'indien Valmiki, le chantre du Ramayana, et le grec Orphée, jusqu'à l'écossais Byron, tout poète a été tenu jusqu'à cette heure de redire toujours la même chose, dans quelque lieu du monde qu'il eu chanté.

Oh, que je voudrais pouvoirнévoquer à la fois toutes les puissances de votre être poétique! Que je voudrais en tirer, dès ce moment, tout ce qui, je sais, s'y tient caché pour que vous nous fassiez aussi un jour entendre un de ces chants que veut le siècle! Comme tout alors, qui s'en va aujourd'hui devant vous sans laisser nulle trace en votre esprit, aussitôt vous frapperait! Comme tout prendrait face nouvelle à Vos yeux! En attendant, causons toujours. Il y a quelque temps, il y a un an, le monde vivait dans la sécurité du présent et de l'avenir, et récapitulait en silence son passé, et s'en instruisait. L'esprit se régénérait dans la paix, la mémoire humaine se renouvelait, les opinions se reconciliaient, la passion s'étouffait, les colères se trouvaient sans aliment, les vanités se satisfaisaient dans de beaux travaux; tous les besoins des hommes se circonscrivaient peuсà peu dans l'intelligence, et tous leurs intérêts allaient peu à peu aboutir au seul intérêt du progrès de la raison universelle. Pour moi, c'était foi, c'était crédulité infinies; dans cette paix heureuse du monde, dans cet avenir, je trouvais ma paix, mon avenir. Est survenue tout à coup la bêtise d'un homme, d'un de ces hommes appelés, sans leur aveu,à diriger les affaires humaines. Voilà que sécurité, paix, avenir, tout devient aussitôt [n'eant] néant. Songez-y bien, ce n'est pas un de ces grands événements, fait pour bouleverser les empires et ruiner les peuples, qui a fait cela, la niaiserie d'un seul homme. Dans votre tourbillon, vous n'avez pu ressentir la chose comme moi, c'est tout simple: mais se peut-il, que cette prodigieuse aventure qui n'a point sa pareille, toute empreinte de providence qu'elle est, ne vous apparaisse que comme prose toute commune, ou au plus comme poésie didactique, par exemple comme un tremblement de Lisbonne, dont vous n'auriez que faire? pas possible. Moi, je me sens la larme à l'œil, quand je regarde ce vaste désastre de la vieille [soc<iété>], de ma vieille société; ce mal universel, tombé sur mon Europe, d'une manière si imprévue, a doublé mon propre mal. Et pourtant, oui, de tout cela il ne sortira que du bien, j'en ai la certitude parfaite: et j'ai la consolation de voir que ne suis point le seul à ne pas désespérer du retour de la raison à la raison. Mais comment se fera-t-il ce retour, quand? Sera-ce par quelque puissant esprit délégué extraordinairement par la providence pour opérer cet œuvre, ou bien par une suite d'événements par elle suscitée pour éclairer le genre humain? Ne sais. Mais une vague conscience me dit que bientôt viendra un homme nous apporter la vérité du temps. Peut-être sera-ce quelque chose d'abord de semblable à cette religion politique [parv<enue><?>] préchée en ce moment par S.<aint>-Simon dans Paris, ou bien à ce catholicisme de nouvelle espèce que quelques prêtres téméraires prétendent, dit-on, substituer à celle que la sainteté du temps avait faite. Pourquoi non? Que le premier branle du mouvement qui doit achever les destinées du genre humain se fasse de telle ou telle sorte, qu'importe? Beaucoup de choses qui avaient précédé le grand moment ou la bonne nouvelle fut annoncée autrefois par un envoyé divin, avaient été destinées à préparer l'univers, beaucoup de choses aussi se passeront sans doute de nos jours à fin semblable, avant que la nouvelle bonne nouvelle nous soit apportée du1 ciel. Attendons.

Ne parle-t-on pas d'une guerre générale? Je dis qu'il n'en sera rien. Non, mon ami, les voies de sang ne sont plus les voies de la providence. Les hommes auront beau[fair<e>] être bêtes, ils ne se déchireront plus comme des bêtes: le dernier fleuve de sang a coulé, et à cette heure, au moment où je Vous écris, la source en est grâce à Dieu tarie. Sûrement, orages et calamités nous menacent encore, mais ce n'est plus des fureurs des peuples que leur viendront les biens qu'ils sont destinés à obtenir; désormais il n'y aura plus de guerres que des guerres épisodiques, quelques guerres absurdes et ridicules, pour mieux dégoûter les hommes de leurs habitudes de meurtre et de destruction. Avez-vous vu ce qui vient de se passer en France? Ne s'était-on pas imaginé qu'elle allait mettre le feu au quatre coins du monde? Hé bien, point du tout; qu'arrive-t-il? Aux amateurs de gloire, d'envahissement, on a ri au nez, gens de paix et de raison ont triomphé; les vieilles phrases qui résonnaient si bien tantôt aux oreilles françaises, [il n'y a] plus d'écho pour elles.

De l'écho! Voilà que j'y songe. Fort heureux sans doute que Mrs Lamarque et consort<s> ne trouvent pas d'écho en France, mais moi, en trouverai-je, mon ami, dans Votre âme? Nous verrons. Voilà, cependant, un doute qui me fait tomber la plume de la main. Il ne tiendra qu'à vous de me la faire ramasser; un peu de sympathie [s'il vous plait] dans votre prochaine lettre. M. Naschtschokine me dit que vous êtes singulièrement paresseux. Fouillez un peu dans votre tête, et surtout dans votre cœur qui bat si chaud quand il le veut, vous y trouverez [j'en suis sû<r>] plus de sujets qu'il ne nous en faut pour nous écrire le reste de nos jours. Adieu, cher et vieil ami. Et mon manuscrit donc? j'allais l'oublier: Vous, ne l'oubliez pas, je vous prie. Tchadaeff.

18 Septembre.

J'apprends que Vous êtes nommé, ou comment est-ce? que Vous êtes chargé d'écrire l'histoire de Pierre le Grand: à la bonne heure;1 je vous en félicite du fond de mon âme. J'attendrai pour vous en dire quelque chose, que vous m'en parliez vous-même. Adieu donc.

[Me] VoiПà que je viens de voir vos deux pièces de vers. Mon ami, jamais vous ne m'avez fait tant de plaisir. Enfin, vous voilà poète national; vous avez enfin deviné votre mission. Je ne puis vous exprimer la satistaction que vous m'avez fait éprouver. Nous en reparlerons une autre fois, — beaucoup. Je ne sais si vous m'entendez bien? — La pièce aux ennemis de la Russie est surtout admirable; c'est moi qui vous le dis: il y a là plus de pensées qne l'on n'en a dit et fait depuis un siècle en ce pays. Oui, mon ami, écrivez l'histoire de Pierre le Grand. Tout le monde n'est pas de mon avis ici, vous vous en doutez bien; mais laissons-les dire — et avançons; quand l' on a deviné <...>2 un bout de la puissance qui nous pousse, une seconde fois, on la dev<inera toute>2 entière, bien sûr. J'ai envie de me dire: voici venir notre Dante enfin <...>2 ce serait peut-être trop hâtif; attendons. {См. перевод}

Адрес: Его высокоблагородию

    милостивому государю

Александру Сергеевичу Пушкину.

   В Царском Селе

    В доме Панаевой.

Сноски

     1 Переделано из par

     1 В подлиннике: à la bonheur

     2 Прорвано.

Переводы иноязычных текстов

  1. Стр. 225, строка 6 снизу и сл. — стр. 228, строка 1 и сл.

    Ну, друг мой, что же вы сделали с моей рукописью? Не заболела ли она холерой? Но, говорят, холера у вас не появлялась. Не сбежала ли она случайно? Но в таком случае, дайте мне какое-нибудь указание. ДлН меня было большим удовольствием снова увидеть ваш почерк. Он напомнил мне время, которое, правда, немногого стоило, но всё же было не лишено надежд; пора великих разочарований тогда еще не наступила. Поймите, я говорю о себе; но и для вас, мне кажется, было преимуществом то, что вы еще не исчерпали всех жизненных возможностей. Действительность для вас оказалась сладостной и блестящей, друг мой: и всё же, бывает ли такая действительность, которая стоила бы обманчивых чаяний, неоправдавшихся предчувствий, лживых видений счастливого возраста неведения? Вы сказали, что хотите побеседовать: поговорим же. Но предупреждаю вас: я не весел; а вы — вы раздражительны. И притом, о чем нам говорить? Я полон одной мыслью, вы знаете это. Если случайно у меня в голове и появятся какие-нибудь другие мысли, они наверное будут связаны в конце концов всё с той же, одной: подумайте, устроит ли это вас. Если бы еще вы передали мне какие-либо мысли из вашего умственного мира, если бы вы вызвали меня как-нибудь. Но вы хотите, чтобы я заговорил первый; будь по вашему, но еще раз: берегите нервы! Итак, вот что я скажу вам. Заметили ли вы, что в недрах мира нравственного происходит нечто необыкновенное, нечто подобное тому, что происходит, как говорят, в недрах мира физического? Скажите мне, пожалуйста, как это на вас действует? С моей точки зрения этот великий переворот вещей в высшей степени поэтичен; вряд ли вы можете оставаться к нему равнодушны, тем более, что поэтический эгоизм может найти себе в этом, как мне представляется, обильную пищу: разве можно оказаться незатронутым в самых сокровенных своих чувствах во время этого всеобщего столкновения всех элементов человеческой природы? Я видел недавно письмо вашего друга, великого поэта: его живость, веселость наводят страх. Не можете ли вы мне объяснить, почему теперь в этом человеке, который прежде мог грустить о всякой мелочи, гибель целого мира не вызывает ни малейшей скорби? Посмотрите, друг мой: разве воистину не гибнет мир? разве для того, кто не в состоянии предчувствовать новый, грядущий на его место мир, [заметьте, что] это не является ужасным крушением? [Вы] Неужели вы также можете не останавливаться на этом мыслью и чувством? Я уверен, что и чувство и мысль вынашиваются, неведомые вам, где-то в глубине вашей души, только они не могут проявиться, будучи, вероятно, погребены в куче старых идей, привычек, условностей, которыми, что бы вы ни говорили, неизбежно проникнут всякий поэт, во всем, что он делает, вследствие того, друг мой, что, со времен индуса Вальмики, певца „Рамаяны“, и грека Орфея до шотландца Байрона, всякий поэт и посейчас должен повторять одно и то же, в какой бы части земного шара он ни пел.

    Ах, как хотелось бы мне пробудить одновременно все силы вашей поэтической личности! Как хотел бы я сейчас же вскрыть всё, что, как я знаю, таится в ней, чтобы когда-нибудь услышать от вас одну из тех песенN которых требует наш век! Как тогда всё, что сегодня проходит мимо, не оставляя следа в вашем уме, сразу же поразит вас! Как всё примет в ваших глазах новое обличье! До тех пор, продолжим нашу беседу. Еще недавно, год тому назад, мир жил в спокойной уверенности в своем настоящем и будущем и молчаливо рассматривал свое прошлое и поучался им. Дух возрождался в спокойствии, человеческая память пробуждалась, убеждения приводились в согласие, страсть подавлялась, не было пищи для раздражения, тщеславные находили удовлетворение в прекрасных трудах; все человеческие потребности постепенно сосредоточивались в познании и все человеческие интересы постепенно сводились к единому интересу — к участию в развитии всемирного разума. Во мне была безграничная вера, безграничное к этому доверие. В блаженном согласии мира, в этом будущем, я находил свой душевный покой, свою будущность. И вдруг неожиданно ворвалась тупость одного человека, одного из тех людей, которые, без их на то согласия, призваны руководить человеческими делами. И вот, сразу же спокойствие, мир, будущность — всё исчезло. Подумайте только: это явилось следствием не одного из тех великих событий, которые созданы для того, чтобы потрясать империи и губить народы: глупость одного человека! В водовороте вашей жизни вы не могли почувствовать этого так, как я: это ясно; но неужели изумительное, не имеющее себе подобных происшествие, отмеченное печатью провидения, представляется вам обыкновеннейшей прозой или, в лучшем случае, дидактической поэмой, вроде Лиссабонского землетрясения, до которого вам нет никакого дела? Не может быть! У меня слезы выступают на глазах, когда я всматриваюсь в великий распад старого [общ<ества>], моего старого общества; это мировое страдание, обрушившееся на Европу так неожиданно, удвоило мое собственное страдание. Однако же, всё закончится хорошо, я вполне в этом уверен и имею утешение видеть, что не я один не теряю надежды на возврат разума к здравому смыслу. Но как произойдет перемена, когда? При посредстве ли могущественного ума, нарочитым образом посланного нам провидением для совершения этого деяния, или же оно явится следствием ряда событий, порожденных им для просвещения рода человеческого? Не знаю. Но смутное предчувствие говорит мне, что скоро появится человек, который принесет нам истину веков. Может быть, вначале это будет некоторым подобием политической религии, проповедуемой в настоящее время Сен-Симоном в Париже, или же нового рода католицизма, которым несколько смелых священников, как говорят, хотят заменить тот, который утвердила святость веков. Почему нет? Не всё ли равно, как произойдет первый толчок того движения, которое должно завершить судьбы человечества? Многое, предшествовавшее великой минуте, когда благая весть была провозглашена божественным посланцем, было предназначено для приготовления к ней мира; и в наши дни, без сомнения, также произойдет многое для подобной же цели; перед тем, как мы получим от небаіновую благую весть. Будем ждать.

    Не поговаривают ли о всеобщей войне? Я утверждаю, что ее не будет. Нет, друг мой, путь крови уже не есть путь провидения. Как бы ни были глупы люди, они не будут больше терзать друг друга как звери:‘єТОТЩГ°†Ѕna("Источник: Пушкин\n 817A50664F7F72723A24C0321B6A5E9C7A48624570B16B6D2E05230A265359A19D629C6A766A717804E9C8330A5A7040AF45A072616DA342361E23D7DF6048605171666A69A45363D1FE030B2E476B8262637A73AA917554340303FFC3565E79A86E75695E7F537518CBF811314BA766796D70567847749F192F10EE026B626063B843BB55605D413C09251B307D6560BD4C655C72515D7D1FF2D72F38A26F664DA64E6581556E483C1D26293BA066456D54695E9A6653620F20313E34A54760446255996A4F71593EE2") которые им суждено получить: отныне не будет больше войн, кроме случайных — нескольких бессмысленных и смешных войн, чтобы вернее отвратить людей от привычки к убийствам и разрушениям. Наблюдали ли вы за тем, что творилось во Франции? Не казалось ли, что она подожжет мир с четырех сторон? И что же? Ничего подобного. Что происходит? В глаза посмеялись любителям славы, захвата; мирные и разумные люди восторжествовали, старые фразы, которые так хорошо звучали еще недавно в ушах французов, не находят в них больше отклика.

    Отклик! Вот о чем я мечтаю. Очень, конечно, хорошо, что господа Ламарк и его присные не находят во Франции отклика, но я, друг мой, найду ли его в вашей душе? Увидим. Однако из-за этого сомнения перо выпадаеN у меня из рук. От вас будет зависеть, чтобы я опять взялся за него; выразите мне немного симпатии [пожалуйста] в вашем следующем письме. Нащокин говорит, что вы поразительно ленивы. Поройтесь немного в своей голове, особенно же в своем сердце, которое так горячо бьется, когда хочет: вы найдете больше чем нужно, чтобы мы могли писать друг другу до конца наших дней. Прощайте, милый старый друг. А моя рукопись? Чуть было не забыл про нее. Вы-то не забудьте о ней, пожалуйста. Чаадаев.

    18 сентября.

     

    Я узнал, что вы получили назначение, или как это назвать? что вам поручено написать историю Петра Великого. В добрый час! Поздравляю вас от всей души. Перед тем как высказываться дальше, я подожду, покМ вы сами заговорите со мной об этом. Прощайте же.

    Я только что прочел ваши два стихотворения. Друг мой, никогда еще вы не доставляли мне столько удовольствия. Вот вы, наконец, и национальный поэт; вы, наконец, угадали свое призвание. Не могу достаточно выразить свое удовлетворение. Мы побеседуем об этом в другой раз, обстоятельно. Не знаю, хорошо ли вы понимаете меня. Стихотворение к врагам России особенно замечательно; это я говорю вам. В нем больше мыслей, чем было высказано и осуществлено в течение целого века в этой стране. Да, друг мой, пишите историю Петра Великого. Не все здесь одного со мною мнения, вы, конечно, не сомневаетесь в этом, но пусть говорят, что хотят — а мы пойдем вперед; когда найдена <......>2 одна частица подталкивающей нас силы, то второй раз ее наверное найдешь целиком. Мне хочется сказать себе: вот, наконец, явился наш Данте <....>1 это было бы, может быть, слишком поспешно. Подождем.

Сноски к переводам

1 Непереводимая игра слов: bete значит "глупый" и "зверь".

2 Вырвано.

Примечания

  1. П. Я. Чаадаев — Пушкину.

    18 сентября 1831 г. Москва.

    Печатается по подлиннику (ЛБ, № 3357). Почтовый штемпель: „Москва сен. 28“.

    Впервые опубликовано П. И. Бартеневым в“„Русском Архиве“, 1881, кн. I, стр. 431—438, и включено в его же сборник „А. С. Пушкин“, вып. I, „Бумаги А. С. Пушкина“, 1881, стр. 152—159.

    Вошло в издание переписки Пушкина под ред. В. И. Саитова (т. II, 1908, стр. 324—328).