Скачать текст произведения

Руслан и Людмила Эпилог, примечания.


ЭПИЛОГ

Так, мира житель равнодушный,
На лоне праздной тишины
Я славил лирою послушной
Преданья темной старины.
Я пел — и забывал обиды
Слепого счастья и врагов,
Измены ветреной Дориды
И сплетни шумные глупцов.
На крыльях вымысла носимый,
Ум улетал за край земной;
И между тем грозы незримой
Сбиралась туча надо мной!..
Я погибал... Святой хранитель
Первоначальных, бурных дней,
О дружба, нежный утешитель
Болезненной души моей!
Ты умолила непогоду;
Ты сердцу возвратила мир;
Ты сохранила мне свободу,
Кипящей младости кумир!
Забытый светом и молвою,
Далече от брегов Невы,
Теперь я вижу пред собою
Кавказа гордые главы.
Над их вершинами крутыми,
На скате каменных стремнин,
Питаюсь чувствами немыми
И чудной прелестью картин
Природы дикой и угрюмой;
Душа, как прежде, каждый час
Полна томительною думой —
Но огнь поэзии погас.
Ищу напрасно впечатлений:
Она прошла, пора стихов,
Пора любви, веселых снов,
Пора сердечных вдохновений!
Восторгов краткий день протек —
И скрылась от меня навек
Богиня тихих песнопений...

Примечания

  1. По собственному свидетельству Пушкина, поэма «Руслан и Людмила» была начата еще в Лицее. Однако дошедшие до нас черновики поэмы все писаны не ранее 1818 г. Закончена поэма в Петербурге 26 марта 1820 г. Эпилог («Так, мира житель равнодушный») писался на Кавказе 26 июля 1820 г., а вступление («У лукоморья дуб зеленый») уже в Михайловском в 1824—1825 годах, причем в основу положена присказка няни Арины Родионовны, сохранившаяся в записи Пушкина. Отрывки поэмы печатались в журналах «Невский зритель», 1820, март (стихи 295 — 520 первой песни) и «Сын отечества», 1820, №№ XV и XVI (стихи 35 — 465 третьей песни). В «Сыне отечества» поэма называлась «Людмила и Руслан». Отдельным изданием поэма вышла в конце июля или начале августа в отсутствие Пушкина, высланного из Петербурга в мае. Наблюдение за изданием главным образом вел поэт Н. И. Гнедич. Через месяц после выхода в свет поэмы в «Сыне отечества», 1820, № XXXVIII, появились «Прибавления к поэме» (сцена осады Киева и эпилог). Второе издание вышло в конце марта 1828 г. В этом издании имеется предисловие, характеризующее критические отзывы на первое издание (см. «Из ранних редакций»), и вступление. Наиболее рискованные места поэмы были из текста исключены. Последний раз Пушкин напечатал поэму в первом томе сборника «Поэмы и повести», 1835. Здесь был дан текст издания 1828 года, но без предисловия.

    Сюжет поэмы не имеет прямой основы в русских сказках и былинах. Приключения богатыря ради освобождения красавицы и разработка любовных эпизодов более свойственны западному рыцарскому роману, чем русскому народному эпосу. Однако ряд эпизодов взят из русских сказок: встреча с богатырской головой, шапка-невидимка, живая и мертвая вода и др. Вообще же стиль обработки народных сказочных мотивов в поэме близок к тому, что наблюдается в литературных переделках русских сказок в литературе XVIII века и периода сентиментализма. От подобного понимания народной поэзии Пушкин скоро освободился.

    Некоторые эпизоды основаны на данных «Истории государства Российского» Карамзина. Стихи:

    С друзьями, в гриднице высокой
    Владимир-солнце пировал
    

    связаны со следующими строками Карамзина: «С того времени сей князь (Владимир) всякую неделю угощал в гриднице, или прихожей дворца своего, бояр, гридней» (т. I, гл. IX). Там же историк говорит о богатырях, пировавших у Владимира, среди которых был сильный Рахдай (так же писал Пушкин имя богатыря в черновой редакции). Стих «Мечом раздвинувший пределы» связан с текстом Карамзина «расширил пределы государства на западе». Имя Фарлафа находится среди имен бояр, окружавших Олега (гл. V). Чародейство Финна основано на свидетельстве Карамзина: «Финские чародейства подробно описываются в северных сказках». Обращением к истории объясняется и то, что традиционных былинных врагов — татар Пушкин заменил историческими печенегами. Поэма вызвала споры и многочисленные рецензии в журналах. Их Пушкин характеризовал в предисловии к изданию 1828 г. и в статье 1830 г. «Опровержение на критики» (см. т. VII).

  2. «Дела давно минувших дней...» Эти два стиха, начинающие и заключающие поэму, являются переводом начальной фразы поэмы Оссиана «Картон»: «A tale of the times of old! The deeds of days of other years!» {"Повесть времен древности! Дела минувших лет". (Англ.)}

  3. Баян — имя певца времени Владимира, упоминаемое в «Слове о полку Игореве». Оттуда же эпитет «вещий».

  4. «И Лелем свитый им венец» — брак. Лель — бог любви и брака по условной славянской мифологии, сочиненной писателями XVIII века.

  5. Шехеразада — героиня цикла арабских сказок «Тысяча и одна ночь», жена персидского царя Шахриара; она рассказывает все сказки.

  6. «Прекраснее садов Армиды». Армида — волшебница из поэмы Тассо «Освобожденный Иерусалим». В 16-й песне описывается ее очарованный сад, куда она завлекла рыцаря Танкреда.

  7. «Царь Соломон иль князь Тавриды». Соломон — библейский царь, обладавший сказочным богатством; князь Тавриды — князь Г. А. Потемкин-Таврический, фаворит Екатерины II, владелец богатых поместий, дворцов и роскошных садов.

  8. Орловский А. О. (1777 — 1832) — художник, баталист и жанрист.

  9. Зоил — греческий критик IV века до н. э. Его придирчивые разборы поэм Гомера послужили причиной того, что имя его стало нарицательным в значении мелочного, несправедливого, пристрастного и недоброжелательного критика.

  10. «Поэзии чудесный гений» и далее — В. А. Жуковский. Пушкин говорит о его поэме-балладе «Двенадцать спящих дев», сюжет которой он вкратце излагает, а затем пародирует.

  11. «Как лицемерная Диана». Диана — богиня луны и охоты по античной мифологии — считалась девственницей; она погубила Актеона за то, что он увидел ее купающейся. Между тем она предавалась любви с карийским пастухом Эндимионом, которого погрузила в вечный сон.

  12. Лемноса хромой кузнец — Вулкан (Гефест), бог подземного огня, супруг богини красоты Венеры (Афродиты, Цитереи, Киприды). Она изменила ему с богом войны Ареем (Марсом). Застав спящих любовников, Вулкан покрыл их сетью и призвал богов свидетелями супружеской измены. Боги, увидев Марса и Венеру, рассмеялись.

Из ранних редакций

В первом издании поэмы (1820) имеются следующие стихи, впоследствии изъятые или переработанные для второго издания (1828):

После стиха «Герой, я не люблю тебя!»:

Руслан, не знаешь ты мученья
Любви, отверженной навек.
Увы! ты не сносил презренья.
И что же, странный человек!
И ты ж тоскою сердце губишь.
Счастливец! ты любим, как любишь

После стиха «Был рок, упорный мой гонитель» вместо дальнейших пяти стихов:

В надежде сладостных наград,
В восторге пылкого желанья,
Творю поспешно заклинанья,
Зову духо´в - и виноват! -
Безумный, дерзостный грабитель,
Достойный Черномора брат,
Я стал Наины похититель.
Лишь загадал, во тьме лесной
Стрела промчалась громовая,

После стиха «Сердиться глупо и грешно»:

Ужели бог нам дал одно
В подлунном мире наслажденье?
Вам остаются в утешенье
Война, и музы, и вино.

Вместо стиха: «Людмила, где твоя светлица?» и следующего:

Людмила! где твоя светлица?
Где ложе радости младой?
Одна, с ужасной тишиной
Лежит несчастная девица

После стиха «Когда не видим друга в нем»:

Вы знаете, что наша дева
Была одета в эту ночь,
По обстоятельствам, точь-в-точь
Как наша прХ´бабушка Ева.
Наряд невинный и простой!
Наряд Амура и природы!
Как жаль, что вышел он из моды!
Пред изумленною княжной
Три девы красоты чудесной,
В одежде легкой и прелестной
Явились, молча подошли
И поклонились до земли.

После стиха «Повсюду роз живые ветки»:

Цветут и дышат но тропам,
Усеянным песком алмазным;
Игривым и разнообразным
Волшебством дивный сад блестит.

После стиха «И дале продолжала путь»:

О люди, странные созданья!
Меж тем как тяжкие страданья
Тревожат, убивают вас,
Обеда лишь наступит час -
И вмиг вам жалобно доносит
Пустой желудок о себе
И им заняться тайно просит.
Что скаже‘ о такой судьбе?

После стиха «Женитьбы наши безопасны...»:

Мужьям, девицам молодым
Их замыслы не так ужасны.
Неправ фернейский злой крикун!
Всё к лучшему: теперь колдун
Иль магнетизмом лечит бедных
И девушек худых и бледных,
Пророчит, издает журнал -Ё
Дела достойные похвал!
Но есть волшебники другие,
и т. д.

Вместо стиха «Но правду возвещу ли я?..»:

Дерзну ли истину вещать?
Дерзну ли ясно описать
Не монастырь уединенный,
Не робких инокинь собор,
Но... трепещу! в душе смущенный,
Дивлюсь - и потупляю взор.

Вместо стиха «О страшный вид: волшебник хилый» и следующих:

О страшный вид! Волшебник хилый
Ласкает сморщенной рукой
Младые прелести Людмилы;
К ее пленительным устам
Прильнув увядшими устами,
Он, вопреки своим годам,
Уж мыслит хладными трудами
Сорвать сей нежный, тайный цвет,
Хранимый Лелем для другого;
Уже... но бремя поздних лет
Тягчит бесстыдника седого -
Стоная, дряхлый чародей
В бессильной дерзости своей
Пред сонной девой упадает;
В нем сердце ноет, плачет он,
Но вдруг раздался рога звон,
И кто-то карлу вызывает.
И т. д.

После стиха «Укор невнятный лепетала...»:

В руках Руслана чародей
Томился в муках ожиданья;
И князь не мог отвесть очей
От непонятного созданья...
Но головы в тот самый час
Кончалось долгое страданье
и т. д.

В черновой рукописи имеются стихи, не вошедшие в печатную редакцию:

После стиха «Сам не смеялся над собою»:

В долине тихой под горою,
Меж трех дубов в тени ветвей
Открылась перед ним избушка,
И на пороге у дверей
За самопрялкою старушка.
«Не проезжал ли кто-нибудь?» -
Спросил Рогдай  .  .  .  .  .  .  .  .
«Вчера, мой свет, - она сказала, -
Проехал он»  .  .  .  .  .  .  .

После стиха «Времен от вечной темноты» :

Ужели нет и мне спасенья!
И в беспробудной тишине
Моих побед погибнут звуки,
И никогда не будут мне
Завидовать младые внуки.
Что нужды, свет души моей,
Людмила, ангел незабвенный,
Воспомнив взор твоих очей,
Пускай умру, молвой забвенный,
Твоей  любовию блаженный.

Начало пятой песни, первоначально четвертой:

Как я люблю мою княжну,
Мою прекрасную Людмилу,
В печалях сердца тишину,
Невинной страсти огнь и силу, 
Затеи, ветреность, покой,
Улыбку сквозь немые слезы...
И с этим юности златой
Все нежны прелести, все розы!..
Бог весть, увижу ль наконец
Моей Людмилы образец!
К ней вечно сердцем улетаю...
Но с нетерпеньем ожидаю
Судьбой сужденной мне княжны
(Подруги милой, не жены,
Жены я вовсе не желаю).
Но вы, Людмилы наших дней,
Поверьте совести моей,
Душой открытой вам желаю
Такого точно жениха,
Какого здесь изображаю
По воле легкого стиха...

Вместо стиха «Не веря сам своим очам» и следующих:

Он видит милые красы,
Коварным карлой похищенны,
И грудь и ноги обнаженны,
И распущенные власы.
Нежданным счастьем упоенный,
Руслан безмолвный слезы льет,
Лобзает очи, сети рвет.

После стиха «Беда: восстали печенеги!»:

Злосчастный град! Увы! Рыдай,
Твой светлый опустеет край,
Ты станешь бранная пустыня!..
Где грозный пламенный Рогдай?
И где Руслан, и где Добрыня?
 Кто князя-Солнце оживит?

Примечания

  1. «Неправ фернейский злой крикун!» - Вольтер в своей сказке «Что нравится дамам» писал:
    O l'heureux temps que celui de ces fables,
    Des bons démons, dos esprits familiers,
    Des farfadets, aux mortels secourables!
    
    {О счастливое время этих сказок,
    Добрых демонов, домашних духов,
    Бесенят, помогающих людям! (Франц.)}
    

    Пушкин имеет в виду также Вольтера, когда пишет: «Всё к лучшему...». Против этого положения Лейбница, проповедовавшего оптимизм, направлена сатирическая сказка Вольтера «Кандид». В качестве современных колдунов Пушкин называет последователей Месмера, лечивших «магнетизмом» (смесью гипнотизма с чистым шарлатанством), и в особенности мистиков, игравших в те годы крупную роль в придворных кругах и возглавлявших политическую реакцию (Голицын, Магницкий, Рунич). Однако ближайшим образом имеется в виду масон Лабзин, издававший журнал «Сионский вестник» (1817 - 1818).

ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ ПОЭМЫ

Автору было двадцать лет от роду, когда кончил он Руслана и Людмилу. Он начал свою поэму, будучи еще воспитанником Царскосельского лицея, и продолжал ее среди самой рассеянной жизни. Этим до некоторо¦ степени можно извинить ее недостатки.

При ее появлении в 1820 году тогдашние журналы наполнились критиками более или менее снисходительными. Самая пространная писана г. В. и помещена в «Сыне отечества». Вслед за нею появились вопросы неизвестного . Приведем из них некоторые.

«Начнем с первой песни. Commençons par le commencement: {Начнем с начала. (Франц.)}

Зачем Финн дожидался Руслана?

Зачем он рассказывает свою историю, и как может Руслан в таком несчастном положении с жадностию внимать рассказы (или по-русски рассказам) старца?

Зачем Руслан присвистывает, отправляясь в путь? Показывает ли это огорченного человека? Зачем Фарлаф с своею трусостию поехал искать Людмилы? Иные скажут: затем, чтобы упасть в грязный ров: et puis on en rit et cela fait toujours plaisir. {и затем над этим смеются, а это всегда доставляет удовольствие. (Франц.)}

Справедливо ли сравнение, которое вы так хвалите? случалось ли вам это видеть? {Видимо относится к "С порога хижины моей..." про кур и коршуна}

Зачем маленький карло с большою бородою (что, между прочим, совсем не забавно) приходил к Людмиле? Как Людмиле пришла в голову странная мысль схватить с колдуна шапку (впрочем, в испуге чего не наделаешь?€ и как колдун позволил ей это сделать?

Каким образом Руслан бросил Рогдая как ребенка в воду, когда

Они схватились на конях;
....................
Их члены злобой сведены;
Объяты, молча, костенеют, и проч.?

Не знаю, как Орловский нарисовал бы это.

Зачем Руслан говорит, увидевши поле битвы (которое совершенный hors d'oeuvre {посторонний предмет. (Франц.)}), зачем говорит он:

О поле, поле! кто тебя
Усеял мертвыми костями?
.....................
.....................
Зачем же, поле, смолкло ты
И поросло травой забвенья?..
Времен от вечной темноты,
Быть может, нет и мне спасенья! и проч.?

Так ли говорили русские богатыри? И похож ли Руслан, говорящий о траве забвенья и вечной темноте времен, на Руслана, который чрез минуту после восклицает с важностью сердитой:

Молчи, пустая голова!
........................
Хоть лоб широк, да мозгу мало!
Я еду, еду, не свищу,
А как наеду, не спущу!
............... Знай наших! и проч.?

Зачем Черномор, доставши чудесный меч, положил его на поле, под головою брата; не лучше ли бы было взять его домой?

Зачем будить двенадцать спящих дев и поселять их в какую-то степь, куда, не знаю как, заехал Ратмир? Долго ли он пробыл там? Куда поехал? Зачем сделался рыбаком? Кто такая его новая подруга? Вероятно ли‰ что Руслан, победив Черномора и пришед в отчаяние, не находя Людмилы, махал до тех пор мечом, что сшиб шапку с лежащей на земле супруги?

Зачем карло не вылез из котомки убитого Руслана? Что предвещает сон Руслана? Зачем это множество точек после стихов:

....................
Шатры белеют на холмах?

Зачем, разбирая Руслана и Людмилу, говорить об Илиаде и Энеиде? Что есть общего между ними? Как писать (и, кажется, сериозно), что речи Владимира, Руслана, Финна и проч. нейдут в сравнение с Гомеровымиѓ Вот вещи, которых я не понимаю и которых многие другие также не понимают. Если вы нам объясните их, то мы скажем: cujusvis hominis errarre: nullius, nisi insipientis, in errore perseverare (Philippis., XII, 2)» {каждому человеку свойственно ошибаться; только глупцу - упорствовать в ошибке (XII Филиппика Цицерона) (Латинск.)}

Tes pourquoi, dit le dieu, ne finiront jamais. {Твоим "почему", сказал бог, никогда не будет конца. (Франц.)}

Конечно, многие обвинения сего допроса основательны, особенно последний. Некто взял на себя труд отвечать на оные. Его антикритика остроумна и забавна.

Впрочем, нашлись рецензенты совсем иного разбора. Например, в «Вестнике Европы», № 11, 1820, мы находим следующую благонамеренную статью.

«Теперь прошу обратить ваше внимание на новый ужасный предмет, который, как у Камоэнса Мыс бурь, выходит из недр морских и показывается посреди океана российской словесности. Пожалуйте напечатайте мое письмо: быть может, люди, которые грозят нашему терпению новым бедствием, опомнятся, рассмеются - и оставят намерение сделаться изобретателями нового рода русских сочинений.

Дело вот в чем: вам известно, что мы от предков получили небольшое бедное наследство литературы, т. е. сказки и песни народные. Что об них сказать? Если мы бережем старинные монеты, даже самые безобразные, то не должны ли тщательно хранить и остатки словесности наших предков? Без всякого сомнения! Мы любим воспоминать всё, относящееся к нашему младенчеству, к тому счастливому времени детства, когда какая-нибудь песня или сказка служила нам невинною забавой и составляла всё богатство познаний. Видите сами, что я не прочь от собирания и изыскания русских сказок и песен; но когда узнал я, что наши словесники приняли старинные песни совсем с другой стороны, громко закричали о величии, плавности, силе, красотах, богатстве наших старинных песен, начали переводить их на немецкий язык и, наконец, так влюбились в сказки и песни, что в стихотворениях XIX века заблистали Ерусланы и Бовы на новый манер, - то я вам слуга покорный!

Чего доброго ждать от повторения более жалких, нежели смешных, лепетаний?.. Чего ждать, когда наши поэты начинают пародировать Киршу Данилова?

Возможно ли просвещенному или хоть немного сведущему человеку терпеть, когда ему предлагают новую поэму, писанную в подражание Еруслану Лазаревичу? Извольте же заглянуть в 15 и 16 № Сына отечества. Там неизвестный пиит на образчик выставляет нам отрывок из поэмы своей Людмила и Руслан (не Еруслан ли?). Не знаю, что будет содержать целая поэма; но образчик хоть кого выведет из терпения. Пиит оживляет мужичка сам с ноготь, а борода с локоть, придает ему еще бесконечные усы (С. от., стр. 121), показывает нам ведьму, шапочку-невидимку и проч. Но вот, что всего драгоценнее: Руслан наезжает в поле на побитую рать, видит богатырскую голову, под которою лежит меч-кладенец;Ѓголова с ним разглагольствует, сражается... Живо помню, как всё это, бывало, я слушал от няньки моей; теперь на старости сподобился вновь то же самое услышать от поэтов нынешнего времени!.. Для большей точности, или чтобы лучше выразить всю прелесть старинного нашего песнословия, поэт и в выражениях уподобился Ерусланову рассказчику, например:

...Шутите вы со мною -
Всех удавлю вас бородою!..

Каково?..

...Объехал голову кругом
И стал пред носом молчаливо.
Щекотит ноздри копием...

Картина, достойная Кирши Данилова! Далее: чихнула голова, за нею и эхо чихает... Вот что говорит рыцарь:

Я еду, еду, не свищу,
А как наеду, не спущу...

Потом витязь ударяет в щеку тяжкой рукавицей... Но увольте меня от подробного описания, и позвольте спросить: если бы в Московское благородное собрание как-нибудь втерся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородою, в армяке, в лаптях и закрича„ бы зычным голосом: здорово, ребята! Неужели бы стали таким проказником любоваться? Бога ради, позвольте мне, старику, сказать публике, посредством вашего журнала, чтобы она каждый раз жмурила глаза при появлении подобных странностей. Зачем допускать, чтобы плоские шутки старины снова появлялись между нами! Шутка грубая, не одобряемая вкусом просвещенным, отвратительна, а ни мало не смешна и не забавна. Dixi {Я кончил. (Латинск.)}».

Долг искренности требует также упомянуть и о мнении одного из увенчанных, первоклассных отечественных писателей, который, прочитав Руслана и Людмилу, сказал: я тут не вижу ни мыслей, ни чувства; вижу только чувственность. Другой (а может быть, и тот же) увенчанный, первоклассный отечественный писатель приветствовал сей первый опыт молодого поэта следующим стихом:

Мать дочери велит на эту сказку плюнуть.

12 февраля, 1828.

Примечания

  1. «журналы наполнились критиками более или менее снисходительными» - Одна из них подала повод к эпиграмме, приписываемой К *** {Написана И. А. Крыловым}:
    Напрасно говорят, что критика легка:
    Я критику читал Руслана и Людмилы:
          Хоть у меня довольно силы,
    Но для меня она ужасно как тяжка.
    

  2. Ѕ«Самая пространная писана г. В.». - Обширный разбор поэмы, напечатанный в четырех номерах «Сына отечества» (XXXIV - XXXVII), подписанный буквой «В.», писан А. Воейковым, входившим тогда в редакцию журнала.

  3. Вопросы неизвестного -¬«Письмо к сочинителю критики на поэму: "Руслан и Людмила"». Напечатано за подписью NN в «Сыне отечества», 1820, № XXXVIII, написано Д. П. Зыковым, но, несомненно, выражает взгляды близкого приятеля автора - П. Катенина. Пушкин считал автором письма именно Катенина. В предисловии к «Руслану и Людмиле» это письмо цитируется почти полностью.

  4. Ѕ«Tes pourquoi, dit le dieu, ne finiront jamais» - цитата из «Рассуждения в стихах о человеке» (Discours en vers sur l'homme) Вольтера (рассуждение шестое, о природе человека).

  5. «Некто взял на себя труд отвечать...» - В ответ на вопросы Зыкова в «Сыне отечества» появилась статья «Замечание на письмо к сочинителю критики на поэму: "Руслан и Людмила"» за подписью К. Григорий Б - в (№ XLI). Автором этого ответа был Алексей Перовский.

  6. Ѕ«Например, в "Вестнике Европы", № 11, 1820, мы находим следующую благонамеренную статью». - Статья эта, которую Пушкин приписывал редактору журнала М. Каченовскому, в действительности написана молодым сотрудником журнала А. Г. Глаголевым. Называется она «Еще критика (Письмо к редактору)» и подписана «Житель Бутырской слободы», причем автор называет себя стариком. Статья направлена против поэтов карамзинского направления: Жуковского, Вяземского, Плетнева и др. Главным предметом нападения являются баллады. Пушкин приводит заключительную часть статьи, посвященную отрывкам из его поэмы, появившимся на страницах «Сына отечества» (статья появилась до выхода в свет всей поэмы).

  7. «Другой (а может быть, и тот же)...» - В письме к П. А. Вяземскому от 20 октября 1820 г. И. И. Дмитриев так отзывался о поэме Пушкина: «Я нахожу в нем очень много блестящей поэзии, легкости в рассказе, но жаль, что часто впадает в бюрлеск, и еще более жаль, что не поставил в эпиграф известный стих с легкою переменою: La mère en défendra la lecture à sa fille»). {Мать запретит своей дочери читать ее. (Франц.)} Дмитриев процитировал здесь ставший поговорочным стих из комедии А. Пирона «Метромания» с заменой слова prescrira (предпишет) словом défendra (запретит).

  8. Увенчанный, первоклассный отечественный писатель. - В «Сыне отечества», 1820, № XLIII, появилась статья за подписью М. К - в, в действительности писанная Воейковым. В ней напечатано: «Увенчанный, первоклассный отечественный писатель, прочитав ..Руслана и Людмилу", сказал: я тут не вижу ни мыслей, ни чувств: вижу одну чувственность». Воейков цитировал отзыв И. И. Дмитриева.