Парфенов. Рассказы о Пушкине, записанные К. А. Тимофеевым
П.ПАРФЕНОВ
РАССКАЗЫ О ПУШКИНЕ, ЗАПИСАННЫЕ К. А. ТИМОФЕЕВЫМ
Мы заранее навели справки, есть ли в усадьбе кто-нибудь из дворовых, кто бы помнил Пушкина. Оказалось, жив еще один старик Петр, служивший кучером у Александра Сергеевича. Отыскали Петра. Старик он ле‚ за 60, еще бодрый, говорит хорошо, толково и, как видно, очень понимает, что за генерал был его барин. «Увидеть барский дом нельзя ли?» — сказалось само собою, потому что здесь как-то сами собою навертываются стихи из «Онегина». Ну покажи нам, Петр, где тут больше проводил время твой покойный барин,
Где почивал он, кофе кушал,
Приказчика доклады слушал? 1
— Э, батюшка, наш Александр Сергеевич никогда этим не занимался: всем староста заведовал; а ему, бывало, все равно, хошь мужик спи, хошь пей: он в эти дела не входил. А жил он вот тут, пожалуйтет<...>
— Где же тут был кабинет Александра Сергеевича?
— А вот тут все у него было: и кабинет, и спальня, и столовая, и гостиная 2.
Смотрим: комната в одно окно, сажени в три, квадратная.
— Тут у него столик был под окном. Коли дома, так все он тут, бывало, книги читал, и по ночам читал: спит, спит да и вскочит, сядет писать; огонь у него тут беспереводно горел.
— Так ты его, старик, хорошо помнишь?
— Как не помнить; я здесь у него кучером служил, я его и в Михайловское-то привез со станции, как он сюда из Одессы был вытребован 3.
— А няню его помнишь? Правда ли, что он ее очень любил?
— Арину-то Родионовну? Как же еще любил-то, она у него вот тут и жила. И он все с ней, коли дома. Чуть встанет утром, уж и бежит ее глядеть:Џ«здорова ли, мама?» — он ее все мама называл. А она ему, бывало, эдак нараспев (она ведь из-за Гатчины была у них взята, с Суйды, там эдак все певком говорят): «батюшка ты, за что меня все мамой зовешь, какая я тебе мать».
— Разумеется, ты мне мать: не то мать, что родила, а то, что своим молоком вскормила. — И уже чуть старуха занеможет там, что ли, он уж все за ней. <...>
— А правда ли, Петр, что Александр Сергеевич читывал няне свои стихи и сам любил слушать ее сказки?
— Да, да, это бывало: сказки она ему рассказывала, а сам он ей читал ли что, не запомню: только точно, что он любил с ней толковать 4. Днем-то он мало дома бывал; все больше в Тригорском, у Парасковьи Александровны у Осиповой-то, что вот прошлым годом померла. Там он все больше время проводил: уйдет туда с утра, там и обедает, ну ¦ к ночи уж завсегда домой.
— Скучал он тут жить-то?
— Да, стало быть, скучал; не поймешь его, впрочем, мудреный он тут был, скажет иногда не ведь что, ходил эдак чудно: красная рубашка на нем, кушаком подвязана, штаны широкие, белая шляпа на голове: волос не стриг, ногтей не стриг, бороды не брил — подстрижет эдак макушечку, да и ходит. Палка у него завсегда железная в руках, девять функтов весу; уйдет в поля, палку кверху бросает, ловит ее на лету, словно тамбурмажор. А не то дома вот с утра из пистолетов жарит, в погреб, вот тут за баней, да раз сто эдак и выпалит в утро-то 5.
— А на охоту ходил он?
— Нет, охотиться не охотился: так все в цель жарил.
— Приезжал к нему кто-нибудь в Михайловское?
— Ездили тут вот, опекуны к нему были приставлены из помещиков: Рокотов да Пещуров Иван 6. Ивана Пещурова-то он хорошо принимал, ну а того — так, бывало, скажет: опять ко мне тащится, я его когда-нибудь в окошко выброшу.
— Ну, а слышно ль было вам, за что его в Михайловское-то вытребовали?
— Да говорили, что, мол, Александр Сергеевич на слова востер был, спуску это не любил давать. Да он и здесь тоже себя не выдавал. Ярмарка тут в монастыре бывает в девятую пятницу перед Петровками; нуЄ народу много собирается; и он туда хаживал, как есть, бывало, как дома: рубаха красная, не брит, не стрижен, чудно так, палка железная в руках; придет в народ, тут гулянье, а он сядет наземь, соберет к себе нищих, слепцов, они ему песни поют, стихи сказывают. Так вот было раз, еще спервоначалу, приехал туда капитан-исправник на ярмарку: ходит, смотрит, что за человек чудной в красной рубахе с нищими сидит. Посылает старосту спросить: кто, мол, такой? А Александр-то Сергеевич тоже на него смотрит, зло так, да и говорит эдак скоро (грубо так он всегда говорил): «Скажи капитану-исправнику, что он меня не боится, и я его не боюсь, а если надо ему меня знать, так я — Пушкин». Капитан ничто взяло, с тем и уехал, а Александр Сергеевич бросил слепцам беленькую да тоже домой пошел 7. <...>
— А ты помнишь ли, Петр, как Александра Сергеевича государь в Москву вызвал на коронацию? Рад он был, что уезжает?
— Рад-то рад был, да только сначала все у нас перепугались. Да как же? Приехал вдруг ночью жандармский офицер из городу, велел сейчас в дорогу собираться, а зачем — неизвестно. Арина Родионовна растужилась, навзрыд плачет. Александр-то Сергеевич ее утешать: «Не плачь, мама, говорит, сыты будем; царь хоть куды ни пошлет, а все хлеба даст». Жандарм торопил в дорогу, да мы все позамешкались: надо было в Тригорское посылать за пистолетами, они там были оставши; ну, Архипа-садовника и послали. Как привез он пистолеты-то, маленькие такие были в ящичке, жандарм увидел и говорит: «Господин Пушкин, мне очень ваши пистолеты опасны». — «A мне какое дело? мне без них никуда нельзя ехать; это моя утеха» 8.
— А в город он иногда ездил, в Новоржев-то?
— Не запомню, ездил ли. Меня раз туда посылал, как пришла весть, что царь умер. Он в эвтом известии все сумневался, очень беспокоен был да прослышал, что в город солдат пришел отпускной из Петербурга, так за эвтим солдатом посылал, чтоб от него доподлинно узнать 9.
— Случилось ли тебе видеть Александра Сергеевича после его отъезда из Михайловского?
— Видал его еще раз потом, как мы книги к нему возили отсюда.
— Много книг было?
— Много было. Помнится, мы на двенадцати подводах везли; двадцать четыре ящика было; тут и книги его, и бумаги были10. <...>
— А при погребении Александра Сергеевича ты был? Кто провожал его тело?
— Провожал его из города генерал Фомин да офицер, а еще кто был ли тут, уж не помню11. <...>
Хорошо плавал Александр Сергеевич?
— Плавать плавал, да не любил долго в воде оставаться. Бросится, уйдет во глубь и — назад. Он и зимою тоже купался в бане: завсегда ему была вода в ванне приготовлена. Утром встанет, пойдет в баню, прошибет кулаком лед в ванне, сядет, окатится, да и назад; потом сейчас на лошадь и гоняет тут по лугу; лошадь взмылит и пойдет к себе.
Примечания
-
Петр Парфенов (около 1803 — не ранее 1859) — дворовый села Михайловского, кучер Пушкина. По словам М. И. Осиповой (см. А. Вульф, с. 74), «помнил и хорошо знал» Пушкина, так как служил при нем во время пребывания поэта в Михайловском (в 1824—1826 гг. и позднее).
Летом 1859 г. Михайловское посетил почитатель Пушкина и ученик профессора Петербургского университета А. В. Никитенко К. А. Тимофеев, который, узнав заранее, «есть ли в усадьбе кто-нибудь из дворовых, кто бы помнил Пушкина», отыскал бывшего пушкинского кучера, который оказался «стариком лет за 60, еще бодрым», «толковым», прекрасно помнящим своего барина Александра Сергеевича (ЖМНП, 1859, ч. CIII, отд. II, с. 270). Подробно записав рассказы Петра о Пушкине, К. А. Тимофеев не указал фамилии своего собеседника, которая, однако, легко устанавливается по данным «ревижских сказок 1816, 1833 и 1838», опубликованным П. Е. Щеголевым в его книге «Пушкин и мужики» (М., «Федерация», 1928. с. 268). Рассказы Петра известны и в записи А. И. Фаресова, менее содержательной и сделанной значительно позднее (ИВ, 1899, № 7, с. 160). Рассказы П.Парфенова в обстоятельной, точной передаче К. А. Тимофеева воссоздают облик поэта в восприятии человека из народа: в них Пушкин предстает не только «добрым» барином. Идя от своих личных впечатлений, «мемуарист» из крепостных крестьян отдает дань и бытующим в народе преданиям и легендам о Пушкине.
РАССКАЗЫ О ПУШКИНЕ, ЗАПИСАННЫЕ К. А. ТИМОФЕЕВЫМ
(Стр. 433)
ЖМНП, 1859, ч. CIII, отд. II, с. 270-275.
-
1 Неточная цитата из XVIII строфы седьмой главы «Евгения Онегина».
2 Ср. с описанием пушкинского кабинета Е. И. Фок (с. 437).
3 Из Одессы Пушкин приехал в г. Опочку Псковской губ. 9 августа 1824 г. Отсюда на своих лошадях с кучером Петром отправился в Михайловское (Летопись, с. 504).
4 Пушкин писал Д. М. Шварцу в начале декабря 1824 г. из Михайловского: «вечером слушаю сказки моей няни, оригинала няни Татьяны...» (XIII, 129).
5 Ср. рассказ крестьянина деревни Гайки Афанасия (в записи Владимирова):Ђ«Бывало, идет А С.Пушкин дорогою, возьмет свою палку и кинет вперед, дойдет до нее, подымет и опять бросит вперед и продолжает другой раз кидать ее до тех пор, пока не приходил домой в село» (РА, 1892, № 1, с. 97). О русском платье Пушкина см. также прим. 2 к «Рассказам о Пушкине» А. Вульфа.
6 О секретном надзоре за Пушкиным см. прим. 1 к воспоминаниям А. М. Горчакова (с. 504). П.Парфенов путает имена Рокотова (Иван) и Пещурова (Алексей).
7 Посещение Пушкиным весенней святогорской ярмарки наиболее ярко запечатлелось в народной памяти, дав основание устойчивой народной легенде, живые истоки которой отчетливо прослеживаются в рассказах П.Парфенова: необычность внешнего облика поэта и манеры его поведения порождают в народе легенду о его столкновении с капитаном-исправником. См. аналогичный рассказ А. Д. Скоропоста — псаломщика села Воронич: РА, 1892, № 1, с. 96; см. также: Рассказы о П., с. 53,128—129.
8 Подробности об отъезде Пушкина из Михайловского 3 сентября 1826 г. см. в рассказах М. И. Осиповой (с. 431 наст. изд.). Эпизод с пистолетами — отзвук народной легенды о независимом и свободолюбивом поэте.
9 Слухи о смерти Александра I достигли Новоржева около 30 ноября — 1 декабря 1825 г. (Летопись, с. 653, 782—783).
10 О перевозе библиотеки Пушкина из Михайловского в Петербург см. прим. 2 к воспоминаниям Е. И. Фок.
11 Генерал Фомин — ошибочное сообщение Петра. Гроб с телом Пушкина сопровождали А. И. Тургенев и жандармский офицер.