Карамзина и др. Из писем 1836—1837 года. Письма (18-19)

Е.А., С.Н. и А. Н. КАРАМЗИНЫ

ИЗ ПИСЕМ К А. Н. КАРАМЗИНУ 1836 — 1837 ГОДА

18
Е.А. и С. Н. КАРАМЗИНЫ

2(14) февраля 1837 г. Петербург

Е. А. КАРАМЗИНА

Здравствуй, мой милый, дорогой Андрей, вчера вечером я нацарапала тебе, бог знает как, несколько строк, чтобы успеть отослать их, вместе с томиком ·«Онегина», с* д’Аршиаком, который, должно быть, уехал сегодня утром; Тургенев, взявшийся отнести пакет, ужасно меня торопил.<...>

Вчера состоялось отпевание бедного, дорогого Пушкина;¹ его смертные останки повезут в монастырь около их псковского имения, где погребены все Ганнибалы: он хотел непременно лежать там же.²

Государь вел себя по отношению к нему и ко всему его семейству, как ангел. После истории со своей первой дуэлью П<ушкин> обещал государю больше не драться ни под каким предлогом,³ и теперь, когда он был смертельно ранен, он послал доброго Жукоы<ского> просить прощения у гос<ударя> в том, что он не сдержал слова, и государь написал ему карандашом записку в таких выражениях; «Если судьба нас уже более в сем мире не сведет, то прими мое последнее и совершенное прощение и последний совет: умереть христианином! Что касается до жены и детей твоих, то можешь быть спокоен, я беру на себя устроить их судьбу».⁴ Когда Ђ<асилий> А<ндреевич> Ж<уковский> просил г<осуда>ря во второй раз быть секретарем его для Пушкина, как он был для Карамзина, г<осуда>рь призвал В<асилия> А<ндреевича> и сказал ему: Послушай, братец, я всё сделаю для П<ушкина>, что могу, но писать как к Карам<зину> не стану; П<ушкина> мы насило заставили умереть, как христианина, а Карамз<ин> жил и умер, как ангел».⁵ Что может быть справедливее, тоньше, благороднее по мысли и по чувству, чем та своего рода ступень, которую он поставил между этими двумя лицами? Мне хотелось самой сообщить тебе все эти подробностир хотя я и боюсь, что не сумела сделать это так хорошо, как Софи, но сердце мое было ими переполнено <...>

С. Н. КАРАМЗИНА

О да, мой милый Андрей, письмо твое интереснее, чем когда-либо, и, вообрази, чтобы прочесть его, мне пришлось ждать следующего дня, так много было у нас целый день в воскресенье народу, а вечером мы ходилѓ на панихиду по нашем бедном Пушкине. Трогательно было видеть толпу, которая стремилась поклониться его телу. В этот день, говорят, там перебывало более двадцати тысяч человек: чиновники, офицеры, купцы, все с благоговейном молчании, с умилением, особенно отрадным для его друзей. Один из этих никому не известных людей сказал Россету:⁶ …«Видите ли, Пушкин ошибался, когда думал, что потерял свою народность: она вся тут, но он ее искал не там, где сердца ему отвечали»*. Другой, старик, поразил Жуковского глубоким вниманием, с которым он долго смотрел на лицо Пушкина, уже сильно изменившееся, он даже сел напротив и просидел неподвижно четверть часа, а слезы текли у него по лицу, потом он встал и пошел к выходу; Жуковский послал за ним, чтобы узнать его имя. *«Зачем вам, — ответил он, — Пушкин меня не знал, и я его не видал никогда, но мне грустно за славу России».* И вообще это второе общество проявляет столько увлечения, столько сожаления, столько сочувствия, что душа Пушкина должна радоваться, если только хоть какой-нибудь отзвук земной жизни доходит туда, где он сейчас; среди молодежи этого второго общества подымается даже волна возмущения против его убийцы, раздаются угрозы и крики негодования; между тем в нашем обществе у Дантеса находится немало защитников, а у Пушкина — и это куда хуже и непонятней — немало злобных обвинителей. Их отнюдь не смягчили адские страдания, которые в течение трех месяцев терзали его пламенную душу, к несчастью, слишком чувствительную к обидам этого презренного света, и за которые он отомстил в конце концов лишь самому себе: умереть в тридцать семь лет, и с таким трогательным, с таким прекрасным спокойствием! Я рада, что Дантес совсем не пострадал и что раз уже Пушкину суждено было стать жертвой, он стал жертвой единственной: ему выпала самая прекрасная роль, и те, кто осмеливаются теперь на него нападать, сильно походят на палачей.

В субботу вечером я видела несчастную Натали; не могу передать тебе, какое раздирающее душу впечатление она на меня произвела: настоящий призрак, и при этом взгляд ее блуждал, а выражение лица было столЭ невыразимо жалкое, что на нее невозможно было смотреть без сердечной боли. Она тотчас же меня спросила: «Вы видели лицо моего мужа сразу после смерти? У него было такое безмятежное выражение, лоб его был так спокоен, а улыбка такая добрая! — не правда ли, это было выражение счастья, удовлетворенности? Он увидел, что там хорошо». Потом она стала судорожно рыдать, вся содрогаясь при этом. Бедное, жалкое творенье! И как хороша даже в таком состоянии!

В понедельник, вдень похорон, т. е. отпевания, собралась несметная толпа, желавшая на нем присутствовать, целые департаменты просили разрешения не работать, чтобы иметь возможность пойти помолиться, всЦ члены Академии,⁷ художники, студенты университета, все русские актеры. Конюшенная церковь не велика, и туда впускали только тех, у кого были билеты, т. е. почти исключительно высшее общество и дипломатический корпус, явившийся в полном составе.⁸ (Один из дипломатов сказал даже: «Лишь здесь мы впервые узнали, что значил Пушкин для России. До этого мы встречали его, были с ним знакомы, но никто из вас — он обращался к одной даме — не сказал нам, что он — ваша народная гордость»). Вся площадь была запружена огромной толпой, которая устремилась в церковь, едва только кончилось богослужение и открыли двери; и ссорились, давили друг друга, чтобы нести гроб в подвал, где он должен был оставаться, пока его не повезут в деревню. Один очень хорошо одетый молодой человек умолял Пьера⁹ позволить ему хотя бы прикоснуться рукой к гробу, тогда Пьер уступил ему свое место, и тот со слезами его благодарил.

Как трогателен секундант Пушкина, его друг и лицейский товарищ полковник Данзас, прозванный в армии «храбрым Данзасом», сам раненный, с рукой на перевязи, с мокрым от слез лицом, он говорил о Пушкине с чисто женской нежностью, нисколько не думая об ожидающем его наказании, и благословлял государя за данное ему милостивое позволение не покидать друга в последние минуты его жизни и его несчастную жену в первые дни ее несказанного горя. Вот что сделал государь для семьи.¹⁰ Он уплачивает все долги Пушкина, доходящие до 70 тысяч рублей;¹¹ он выкупает его убогое именьице (впрочем, это всего лишь семьдесят душ в Псковской губернии:¹² имение в двести душ, которым он владел в Нижегородской губернии,¹³ он отдал в пожизненное владение своей сестре Павлищевой и жил, следовательно, в точном смысле слова, только своим пером!). Он назначил Натали пенсию в 5000 рублей и каждому из его четырех детей по 1500 рублей, оба сына записаны в Пажеский корпус; им дают еще сейчас же 10 тысяч рублей *единовременно* и на казенный счет в пользу детей будет выпущено полное собрание его сочинений,¹⁴ которое, верно, разойдется немедленно. Поверишь ли, что за эти три дня было продано четыре тысячи экземпляров маленького издания *«Онегина».*

Вчера мы еще раз видели Натали, она уже была спокойнее и много говорила о муже. Через неделю она уезжает в калужское имение своего брата, где намерена провести два года.¹⁵ «Муж мой, — сказала она, — велел мне носить траур по нем два года (какая тонкость чувств! он и тут заботился о том, чтобы охранить ее от осуждений света), и я думаю, что лучше всего исполню его волю, если проведу эти два года совсем одна, в деревне. Моя сестра едет вместе со мной, и для меня это большое утешение». Потом мы заговорили об анонимных письмах, и я рассказала ей, что ты по этому поводу писал и о твоем бурном негодовании на их гнусного автора. Она грустно улыбнулась. «Андрей! как я узнаю его в этом. Передайте ему, Софи, мою благодарность и сердечный привет: добрый Андрей, как он будет огорчен!».

Теперь я расскажу об одной забавной мелочи среди всех горестей: Данзас просил разрешить ему сопровождать тело, но государь ответил, что это невозможно, потому что он должен быть отдан под суд (впрочем, говорят, это будет только для соблюдения формы), и назначил для того, чтобы отдать этот последний долг Пушкину, господина Тургенева как единственного из его друзей, который ничем не занят. ¹⁶ Тургенев уезжает с телом сегодня вечером, он немного раздосадован этим и не может этого скрыть. Вяз<емский> хотел тоже поехать, и я сказала Тургеневу: «Почему бы ему не поехать с вами?» — «Помилуйте, со мною! — он не умер!»

Прощай, дорогой Андрей, нежно тебя целую. Тысячу сердечных приветов Смирновым: Сашенька¹⁷ будет тоже очень опечалена!

Софи.

Постарайся повидать этого господина д’Аршиака: от него ты узнаешь все подробности поединка, на котором он вел себя очень достойно.

19
С.Н. и А. Н. КАРАМЗИНЫ

10(22) февраля 1837 г. Петербург

С. Н. КАРАМЗИНА

Сегодня я хочу написать тебе всего несколько слов, мой дорогой Андрей, потому что не чувствую расположения для этого. Твое вчерашнее письмо тем более доставило нам удовольствие, что оно пришло после двух дней ожидания, а значит и беспокойства, особенно для маменьки! Оно пришло так вовремя, вместе с тостом за здоровье Лизы¹ и за твое, конечно. Катрин отпраздновала, поведя ее в русский театр. Каратыгин был великолепен в «Матильде или ревности»,² Лиза и Наденька были без ума от него. Николенька,³ которого тоже взяли в театр, сначала был в восторге, а под конец страшно боялся, что будут стрелять из пистолета; из пьесы он понял только, что люди там ссорятся, а история Пушкина, о которой он слышал так много разговоров (он слушает всегда с чрезвычайным вниманием и вдумчивостью), необыкновенно обострила его сообразительность по части дуэлей: он предвидел поединок, и пришлось увести его до того, как стреляли. Мещерские хотели устроить для Лизы танцевальный вечер, но после этой страшной катастрофы они не имели духа это сделать.

Не могу тебе описать впечатление, какое произвела на меня гостиная Катрин в первое воскресенье, когда я вновь ее посетила, — опустевшую без этой семьи, всегда ее оживлявшей: мне казалось, что я вижу их и слышу громкий, серебристый смех Пушкина. Вот стихи, которые сочинил на его смерть некий господин *Лермантов*, гусарский офицер. Я нахожу их такими прекрасными, в них так много правды и чувства, что тебе надо знать их:⁴

* СМЕРТЬ ПОЭТА

Погиб поэт! — Невольник чести —

Пал оклеветанный молвой,

С свинцом в груди и жаждой мести,

Поникнув гордой головой!..

Не вынесла душа Поэта

Позора мелочных обид,

Восстал он против мнений света

Один, как прежде ... и убит!..

— Убит!.. к чему теперь рыданья

Пустых похвал ненужный хор,

И жалкий лепет оправданья?..

Судьбы свершился приговор! —

Не вы-ль сперва так злобно гнали

Его свободный, смелый дар,

И для потехи раздували

Чуть затаившийся пожар?

Что-ж?.. Веселитесь... он мучений

Последних вынести не мог

Угас, как светоч, дивный гений,

Увял торжественный венок!..

— Его убийца хладнокровно

Навел удар... спасенья нет:

Пустое сердце бьется ровно,

В руке не дрогнул пистолет.

И что за диво?.. из далека,

Подобный сотням беглецов,

На ловлю счастья и чинов

Заброшен к нам по воле рока;

Смеясь, он дерзко презирал

Земли чужой язык и нравы;

Не мог щадить он нашей Славы;

Не мог понять — в сей миг кровавый, —

На что он руку поднимал!..

И он убит — и взят могилой,

Как тот певец неведомый, но милый,

Добыча ревности глухой,

        Воспетый им с такою чудной силой,

        Сраженный, как и он, безжалостной рукой!

Зачем от мирных нег и дружбы простодушной

Вступил он в этот свет завистливый в душный

        Для сердца вольного и пламенных страстей?

Зачем он руку дал клеветникам ничтожным.

Зачем поверил он словам и ласкам ложным,

        Он с юных лет постигнувший людей?..

И прежний сняв венок, они венец терновый

        Увитый лаврами надели на него.

        Но иглы тайные — сурово

        Язвили славное чело;

Отравлены его последние мгновенья

Коварным шопотом насмешливых невежд,

И умер он с напрасной жаждой мщенья;

С досадой тайною обманутых надежд.

        Замолкли звуки чудных песен,

        Не раздаваться им опять;

        Приют певца угрюм и тесен

        И на устах его печать! —*

Прекрасно, не правда ли? Мещерский понес эти стихи Александрине Гончаровой, которая попросила их для сестры, жаждущей прочесть всё, что касается ее мужа, жаждущей говорить о нем, обвинять себя и плакатьР На нее по-прежнему тяжело смотреть, но она стала спокойней и нет более безумного взгляда. К несчастью, она плохо спит и по ночам пронзительными криками зовет Пушкина: бедная, бедная жертва собственного легкомыслия и людской злобы! Дантеса будут судить в Конной гвардии;⁵ мне бы хотелось, чтобы ему не было причинено ничего дурного и чтобы Пушкин остался единственной жертвой.

Чтобы отвлечься от этой печальной темы, скажу тебе, что два дня назад мы были на бенефисе мадемуазель Бурбье, смотрели знаменитую «Марию» мадам Ансело;⁶ это очень посредственно. Княгиня Одоевская очень тронута тем, что сходство напомнило тебе о ней.⁷ Одоевский же трогателен своей чуткостью и скорбью о Пушкине — он плакал, как ребенок, и нет ничего трогательнее тех нескольких строк, которыми он известил о его смерти в своем журнале.⁸ «Современник» будет продолжаться в этом году.⁹

Примечания

• Письмо 18

• ¹ Отпевание Пушкина было назначено на 1 февраля в 11 часов в Исаакиевском соборе, временно помешавшемся тогда в церкви Адмиралтейства (теперешний Исаакиевский собор еще только строился). Так значилось Д приглашении, разосланном Н. Н. Пушкиной друзьям и знакомым. Однако III Отделение, стараясь затруднить общественное поклонение поэту и боясь народного возмущения в связи с его трагической смертью, приняло энергичные меры. Одной из них было распоряжение о перемене места отпевания и о переносе тела тайком, ночью, накануне дня, указанного в пригласительных билетах, в маленькую Конюшенную церковь (см. об этом в письме Жуковского к Бенкендорфу с. 447 наст. изд.). Имена немногих друзей, присутствовавших при выносе тела, названы в воспоминаниях Вяземского. Это — родные Н. Н. Пушкиной, Г. А. Строганов и его жена, Жуковский, Тургенев, Михаил Виельгорский, А. О. Россет, Н. А. Скалон, Вяземские и Карамзины (см.: П. П. Вяземский. Пушкин (1816—1837). По документам Остафьевского архива и личным воспоминаниям. — В книге: А. С. Пушкин. Новонайденные его сочинения.., вып. II. К биографии Аї С. Пушкина. М., 1885, с. 69). Однако ни Е. А. Карамзина, ни щедрая обычно на подробности С. Н. Карамзина на этот раз, из осторожности, не упоминают об обстоятельствах выноса тела.

• ² Святогорский монастырь, находящийся в пяти километрах к югу от Михайловского. В Святогорском монастыре были погребены дед Пушкина Осип (Иосиф) Абрамович Ганнибал (1744—1806) — сынт«арапа Петра Великого» Абрама Петровича Ганнибала, — его жена Мария Алексеевна Ганнибал, рожд. Пушкина (1745—1818), мать поэта Надежда Осиповна Пушкина (1775—1836) и его брат, умерший младенцем, Платон Сергеевич Пушкин (1817—1819).

• ³ Имеется в виду первый вызов, посланный Пушкиным Дантесу 5 ноября 1836 года. Биографам Пушкина давно было известно о том, что Пушкин перед смертью просил у Николая I прощения своему секунданту Данзасэ и себе, однако оставалось неясным, за что именно просил Пушкин для себя прощения. Со слов Вяземского, записанных П. И. Бартеневым, биографы знали только, что Николай I после ноябрьского вызова, «встретив где-то Пушкина, взял с него слово, что если история возобновится, он не приступит к развязке, не дав ему знать наперед». Далее Вяземский рассказывает, что Пушкин накануне дуэли написал Николаю I письмо, сообщавшее о поединке, но не отослал его. Это письмо было найдено в кармане сюртука, в котором Пушкин дрался на дуэли, а потом хранилось у секретаря Бенкендорфа П. И. Миллера (РА, 1888, кн. II, № 7, с. 308). В рассказе Вяземского допущено много неточностей. В действительности письмо, бывшее у Миллера, написано Пушкиным не накануне дуэли, а 21 ноября 1836 года, адресовано не царю, а Бенкендорфу (см. XVI, с. 191—192). Письмо было приготовлено для того, чтобы его доставили по назначению после поединка и потому не было отослано. Неточности, допущенные Вяземским, вызывали сомнение в истинности всего сообщения Вяземского, между тем как в основе оно верно. Письмо Е. А. Карамзиной подтверждает сообщение Вяземского и разъясняет, что Пушкин просил у царя прощения за нарушенное слово. Очевидно, Пушкин дал царю обещание не драться на дуэли во время аудиенции 23 ноября, вызванной указанным выше письмом к Бенкендорфу. Запись о приеме царем «камер-юнкера Пушкина» и Бенкендорфа была обнаружена П. Е. Щеголевым в камер-фурьерском журнале и опубликована в его книге «Из жизни и творчества Пушкина» (изд. 3-е, Гослитиздат, М.—Л., 1931, с. 145).

• ⁴ Свидетельства о записке, посланной Николаем I Пушкину, содержатся в воспоминаниях Вяземского, А. И. Тургенева и Жуковского. Текст записки с незначительными вариантами совпадает во всех источниках и содержит, так же как и приведенный в письме Е. — А. Карамзиной, обещание взять на себя заботу о семье Пушкина при условии исполнения им христианского долга. Сама записка не сохранилась и в Полном собрании сочинений Пушкина (XVI, с. 228) напечатана в отделе dubia по тексту, содержащемуся в письме А. И. Тургенева к неизвестному лицу (см. с. 207 наст. изд.). Лейб-медик Арендт (а не Жуковский, как можно было бы понять из письма Карамзиной) должен был прочесть ее Пушкину и тотчас вернуть царю. Эти обстоятельства дали повод П. Е. Щеголеву подвергнуть сомнению самое существование записки и объявить весь эпизод с ней «темным и весьма недоуменным» (Щеголев, с. 147). Но, недоумевая, почему Арендт должен был вернуть записку царю, Щеголев не учитывал того, что оставить записку монарха в руках подданного значило бы сделать из нее «рескрипт», т. е. оказать такую «высочайшую» милость, которое Пушкин в глазах Николая I не был и не мог быть достойным. Ю. Г. Оксман доказывал, что записка Николая была обращена к Арендту, а не к Пушкину, и считал версию о письме царя к Пушкину позднейшей легендой, а само письмо «апокрифическим» (Б. Л. Модзалевский, Ю. Г. Оксман и М. А. Цявловский. Новые материалы о дуэли и смерти Пушкина. «Атеней». Л., 1924, с. 51—73).

• ⁵ Назначение пенсии Н. М. Карамзину сопровожоалось специальным царским рескриптом, составленным Жуковским, в котором утверждалось государственное значение деятельности историографа. Отказом составить и опубликовать аналогичный указ о Пушкине Николай I выразил нежелание сообщать своим «милостям» семье Пушкина значение государственного акта и придал им характер личного благодеяния. Следует отметить, что Е. А. Карамзина, при всей любви и уважении к Пушкину, поэту и человеку, видела в поведении царя акт исторической справедливости — настолько Н. М. Карамзин, в глазах его семьи, был окружен ореолом святости и недосягаемого величия.

• ⁶ Россет — вероятно, Аркадий Осипович.

• ⁷ Те. Российской Академии, членом которой Пушкин был с 3 декабря 1832 года.

• ⁸ Сведения С. Н. Карамзиной не точны. На отпевании отсутствовали: английский посол лорд Дерхем и греческий посланник кн. Суццо — по болезни. Геккерн, который не был приглашен, и прусский посол Либерман, отклонивший приглашение «вследствие того, что ему сказали, что названный писатель <т. е. Пушкин> подозревался в либерализме в юности». Сведения эти содержатся в донесении саксонского посланника Люцероде своему правительству (Щеголев, стр. 333).

• ⁹ Пьер — П. И. Мещерский.

• ¹⁰ Текст подлинной записки Николая I таков:

  «1. Заплатить долги.

  2. Заложенное имение отца очистить от долга.

  3. Вдове пенсион и дочери <т. е. дочерям> по замужество.

  4. Сыновей в пажи и по 1500 р. на воспитание каждого по вступление на службу.

  5. Сочинения издать на казенный счет в пользу вдовы и детей.

  6. Единовременно 10 т<ысяч>».

  Записка опубликована Щеголевым (с. 191). подлинник, с надписью Жуковского на обложке:б«Своеручная записка, данная мне государем императором 30 генваря 1837», хранится в Пушкинском Доме (Бюллетени Рукописного отдела Пушкинского Дома, вып. VIII, М.—Л., 1959, с. 35, № 246). Инициатором распоряжений Николая I был Жуковский, составивший вечером 29 января 1837 года для передачи царю черновик, в котором перечислены и обоснованы все пункты, содержащиеся в записке Николая I (см.: Щеголев, с. 190—191; Бюллетени, вып. VIII, № 245).

• ¹¹ Сведения, сообщенные С• Н. Карамзиной, не вполне точны: долгов у Пушкина оказалось значительно больше, чем думали первоначально. Всего на уплату долгов частным лицам было истрачено опекой над детьми и имуществом Пушкина 95 600 руб. Кроме того, был списан долг Пушкина казне, достигавший почти 44 тысяч руб. Общая сумма задолженности поэта составляла 138 988 руб. 33 коп. (Летописи Гос. литературного музея, кн. V, Архив опеки Пушкина. М., 1939, с. 2).

• ¹² Село Михайловское — имение матери Пушкина Н. О. Пушкиной в Псковской губернии. В 1836 году там числилось 80 ревизских душ (П. Щеголев. Пушкин и мужики. М., 1928, с. 12). После смерти Надежды Осиповны Пушкиной (29 марта 1836 года) имение перешло к ее детям — Ольге, Александру и Льву (Сергей Львович отказался от своей доли в пользу дочери)• Пушкин, дорожа имением, хотел оставить его за собой и предложил выплачивать брату и сестре выкупную сумму. После его смерти опека над имуществом детей Пушкина выкупила Михайловское и обратила его во владение детей поэта.

• ¹³ Нижегородское имение — деревня Кистенево, в которой за Пушкиным числилось 200 душ мужского пола, переданных ему 27 июня 1830 года отцом «в вечное и потомственное владение». Эти 200 душ 5 февраля 1831 года Пушкин заложил в Московском опекунском совете. 2 мая 1835 года Пушкин отказался от управления имением, передав принадлежавшую ему часть своей сестре О. С. Павлищевой и брату Льву Сергеевичу (П. Щеголев. Пушкин и мужики, с. 73—74, 143).

• ¹⁴ Организация издания посмертного собрания сочинений Пушкина была поручена опекунству, издателями-редакторами его были друзья Пушкина В. А. Жуковский, П. А. Вяземский, П. А. Плетнев и В. Ф. Одоевский. Восемь томов издания, включавшие художественные произведения, опубликованные при жизни Пушкина, вышли в 1838 году. В 1841 году к ним были присоединены три дополнительных тома, содержащих главным образом оставшиеся в рукописи произведения, изданные посмертно. Первоначальный тираж издания был определен в 10 тысяч экземпляров; расчет на повышенный интерес к творчеству Пушкина в связи с его трагической гибелью побудил опекунство увеличить тираж до 13 тысяч экземпляров. Однако надежды, возлагавшиеся на доходы от издания, не оправдались, о чем, например, с большим злорадством писала Е. Н. Гончаровой-Дантес ненавидевшая Пушкина Идалия Григорьевна Полетика (побочная дочь гр. Г. А. Строганова); «Прекрасное рвение к распространению произведений покойного ужасно замедлилось: вместо того чтобы принести пятьсот тысяч рублей, они не принесут и двухсот тысяч» («Звенья», т. IX, 1951, с. 180). Действительно, подписка к ноябрю 1838 года дала лишь 262 тысячи руб. валового дохода, а всего распространилось только 7000 экземпляров. — Причины неуспеха издания обусловливались прежде всего высокой ценой (25 руб. за экземпляр, с пересылкой — 35 руб., на веленевой бумаге — 40 руб., с пересылкой — 50 руб. асс.), некрасивой внешностью и небрежностью оформления (см.: Летописи Гос. литературного музея, кн. V, стр. 160). Издание отличалось также плохим редактированием. Оно даже не достигало полноты, доступной хотя бы по печатным источникам того времени. Произвольно обращались редакторы, в частности Жуковский, и с пушкинскими текстами, изымая и переделывая всё, что, по их мнению, могло вызвать недовольство цензуры или свидетельствовало о неблагонадежности Пушкина. Издание вызвало резкую критику Белинского (см. Полн. собр. соч., т. VII, 1955, стр. 99—100).

• ¹⁵ Калужское имение Гончаровых — Полотняный завод (Полотняные заводы), принадлежавшее деду Н. Н. Пушкиной — Афанасию Николаевичу Гончарову, расположено в 18 километрах от Калуги. А. Н. Гончаров за 40 лет управления громадным наследством растратил почти 30-миллионное состояние, сумел разорить богатейшее имение и оставил после себя около полутора миллиона долгу. После смерти А. Н. Гончарова в сентябре 1832 года управление имением перешло к старшему брату Н. Н. Пушкиной Дмитрию Николаевичу Гончарову (1808—1859) в качестве опекуна его душевнобольного отца. Выйдя в отставку и пожертвовав своей удачно начавшейся карьерой, Д. Н. Гончаров взял на себя тяжелую задачу — приведение в порядок безнадежно расстроенного имения, задачу, которую он не смог разрешить до самой смерти. — Пушкин дважды был в Полотняном заводе: первый раз до свадьбы, в мае 1830 года, чтобы решить с А. Н. Гончаровым вопрос о приданом Натальи Николаевны. Второй раз он провел там около двух недель вместе со своей семьей в августе-сентябре 1834 года. 16 февраля 1837 года Наталья Николаевна с детьми и ее сестра Александра Николаевна выехали в Полотняный завод; они жили там до 1839 года. Уезжая в деревню, Наталья Николаевна выполняла волю Пушкина: в день смерти, прощаясь с ней, он сказал: «Ступай в деревню, носи по мне траур два года, а потом выходи замуж, но за человека порядочного». Эти слова Пушкина со слов В. Ф. Вяземской записал П. И. Бартенев. Им же записана эта фраза в передаче Е.А- Долгоруковой: «Носи по мне траур два или три года- Постарайся, чтоб забыли про тебя. Потом выходи опять замуж, но не за пустозвона» (РА, 1888, кн. II, № 7, с. 311; 1908, кн. III, с. 259). В январе 1839 года Н. Н. Пушкина вернулась в Петербург (см.: М. А. Цявловский. Новые материалы для биографии Пушкина. — Звенья, т. IX, с. 180—183).

• ¹⁶ Н. Н. Пушкина через графа Г. А. Строганова обратилась к Бенкендорфу с просьбой разрешить Данзасу проводить тело Пушкина в Святые горы. В ответ на письмо Строганова Бенкендорф писал: «Государь отвечал, что он сделал всё, от него зависевшее, дозволив подсудимому Данзасу остаться до сегодняшней погребальной церемонии при теле его друга; что дальнейшее снисхождение было бы нарушением закона — и следовательно невозможно; но он прибавил, что Тургенев, давнишний друг покойного, ни чем не занятый в настоящее время, может отдать этот последний долг Пушкину и что он уже поручил ему проводить тело» (наст. изд. с. 216). Досада А. И. Тургенева, о которой пишет Карамзина, по-видимому, вызвана формой поручения, в которой Тургенев увидел не только пренебрежение к своему общественному положению, но и враждебность Николая I к другу Пушкина и брату декабриста. Письмо С. Н. Карамзиной разъясняет запись в дневнике Тургенева от 2 февраля 1837 года: «У Карамз<иных>... О Вяземском со мною: „он еще не мертвый“» (наст. изд., с. 201), т. е. ему, Тургеневу, доверяют только мертвых. — Тургенев с гробом Пушкина, в сопровождении жандарма, выехал не 2 февраля, как предполагала С. Н. Карамзина, а в ночь на 4 февраля (см. наст. изд., с. 201).

• ¹⁷ Сашинька — А. О. Смирнова-Россет.

• Письмо 19

• ¹ 9(21) февраля праздновался день рождения Елизаветы Николаевны Карамзиной (1821—1891).

• ² «Матильда или ревиость» — переводная драма Н. П. Мундта (1803—1872). Впервые поставлена в Александрийском театре в 1835 году.

• ³ Николенька — сын П. И. и Е. Н. Мещерских.

• ⁴ Приведенные Сц Н. Карамзиной первые 56 строк стихотворения Лермонтова «Смерть поэта» были написаны, по-видимому, 29 января, когда по городу разнеслась весть о смерти Пушкина. В копии, приложенной к «Делу о непозволительных стихах, написанных корнетом лейб-гвардии Гусарского полка Лермонтовым, и о распространении оных губернским секретарем Раевским» (ИРЛИ, ф. 524, оп. 3, № 9, лл. 17—18), указана дата «28 января», однако невозможно предположить, чтобы стихотворение было написано до смерти Пушкина (см.: М. Ю. Лермонтов. Сочинения в шести томах, т. II. Изд. Академии наук СССР, М.—Л., 1954, с. 330; т. VI, 1957, с. 813). Стихи Лермонтова быстро разошлись по городу. И‹ И. Панаев писал, что они «переписывались в десятках тысяч экземпляров, перечитывались и выучивались наизусть всеми» (И. И. Панаев. Литературные воспоминания, с. 96). Стихотворение Лермонтова С. Н. Карамзина приводит без отступлений от белового-автографа, сохранившегося в архиве В. Ф. Одоевского (ГПБ). По мнению Иё Л. Андроникова, такая точность объясняется тем, что С. Н. Карамзина списала стихотворение именно с этого автографа, который дал ей В. Ф. Одоевский, получивший его (непосредственно или через А. А. Краевского) от самого Лермонтова. Друг Лермонтова С. А. Раевский, арестованный по делу о распространении стихотворения Лермонтова, показывал: «Стихи эти появились прежде многих и были лучше всех, что я узнал из отзыва журналиста Краевского, который сообщил их В. А. Жуковскому, князьям Вяземскому и Одоевскому и пр. Знакомые Лермонтова беспрестанно говорили ему приветствия и пронеслась даже молва, что В. А. Жуковский читал их е. и. в. государю наследнику и что он изъявил высокое свое одобрение» (П. Висковатый. М. Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество. М., 1891, Приложения, с. 11). О заключительных 16 строках стихотворения — см. письмо № 22, примеч. 2. Знакомство самого Лермонтова с Карамзиными произошло позднее, в 1838 году, после возвращения его из ссылки, когда он стал одним из близких к ним людей и посетителем карамзинского салона.

• ⁵ По законам о дуэлях военный суд над дуэлянтами учреждался при воинской части (но не той, в которой служили участники или один из участников). В данном случае приказом от 1 февраля 1837 года военно-судная комиссия была учреждена при л.-гв. Конном полку, под председательством полковника этого полка флигель-адъютанта Бреверна 1-го и в составе нескольких офицеров полка (Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккереном. Подлинное военно-судное дело 1837 г. СПб., 1900. С. 17).

• ⁶ Луиза Виргиния Ансело (Ancelot, 1792—1875) — французская писательница, драма которойб«Мария или три возраста» («Marie ou les trois époques») была поставлена в Петербурге в 1837 году в переводе В. А. Каратыгина. В 1826 году Л. Ансело была в России вместе с мужем, также писателем Жаком Франсуа Ансело; последний издал в 1827 году в Париже книгу «Шесть месяцев в России», в которой дал поверхностное и искаженное представление о русской жизни. Пушкин в «Отрывках из писем, мыслях и замечаниях» иронически отозвался о книге Ансело и о нем самом (см. XI, стр. 54; ср. т. XIII, с. 279).

• ⁷ Андрей Карамзин в письме от 12(24) января 1837 года писал о сходстве княгини О. С. Одоевской с г-жой Ансело: «...взявши с собою карточку, присланную мне Александром Ивановичем (Тургеневым), я отправился к M-me Ancelot, которая меня приняла, и приняла очень мило. Было довольно поздно и, следовательно, темно, и хотя я просидел у нее около часа, но свечей не приносили, и я при шатком сиянии камина не мог разглядеть ее хорошо; мне кажется, что она напоминает en miniature княгиню Одоевскую. Она была рада известию, что пьесу ее <«Мария или три возраста»> играют в Петербурге» (Стар. и нов., кн. XVII, с. 263—264).

• ⁸ На смерть Пушкина В. Ф. Одоевский откликнулся известным некрологом, напечатанным в «Литературных прибавлениях к „Русскому инвалиду“» Краевского (1837, 30 января, № 5, стр. 48) и начинающимся словами: «Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в средине своего великого поприща!..» За публикацию этого некролога Краевский получил выговор от Бенкендорфа. До недавнего времени автором некролога считался Краевский. Р. Б. Заборова высказала и очень убедительно обосновала предположение о принадлежности некролога Одоевскому (см.: Р. Б. Заборова. Неизданные статьи В. Ф. Одоевского о Пушкине. — В кн.: Пушкин. Исследования и материалы, т. I, 1956, с. 320—328). Сообщение С. Н. Карамзиной подтверждают это предположение и делает его несомненным фактом.

• ⁹ После смерти Пушкина его друзья Одоевский, Вяземский, Плетнев вместе с Краевским взяли на себя выполнение обязательств Пушкина по отношению к подписчикам «Современника» и по очереди издали четыре книжки журнала на 1837 год: I(V) том — Плетнев, II(VI) — Краевский, III(VII) — Одоевский, IV(VIII) — Вяземский. Близкое участие а издании принимал Жуковский, хлопотавший о разрешении на продолжение журнала.