Бонди С.М. - Драматургия Пушкина. Часть 9.

9

После всего сказанного вряд ли нужно долго останавливаться на опровержении очень распространенного взгляда, что Пушкин в нарушение декларированного им принципа наполнил свою трагедию намеками на современностьЊ применениями к политической обстановке александровской эпохи. Я говорил выше о том, какова в действительности была связь «Бориса Годунова» с современностью, — проблематика трагедии определялась преддекабрьскими событиями, и в связи с этим выбрана была историческая эпоха, дающая ряд аналогий с современностью (народное движение, царь, достигший трона путем цареубийства). Но каких бы то ни было конкретных намеков или «применений», аллюзий (allusions), говорящих о современности и выпадающих из изображаемой эпохи, нет и не могло быть по самому характеру «шекспировской» драмы, не говоря уже о неоднократных и резких высказываниях Пушкина против такого драматургического метода²¹.

Вот что Пушкин прямо и с не вызывающей никаких сомнений ясностью говорит по поводу возможности видеть в «Борисе Годунове» прямые намеки на современность:

«Хотите ли знать, что́ еще удерживает меня от напечатания моей трагедии? Те места, кои в ней могут подать повод применения, намеки, allusions. Благодаря французам мы не понимаем, как драматический автор может совершенно отказаться от своего образа мыслей, дабы совершенно переселиться в век, им изображаемый. Француз пишет свою трагедию с Constitutionnel или с Quotidienne²² перед глазами, дабы шестистопными стихами заставить Сциллу, Тиберия, Леонида высказать его мнение о Виллеле или о Кеннинге. От сего затейливого способа на нынешней французской сцене слышно много красноречивыЃ журнальных выходок, но трагедии истинной не существует. Заметьте, что в Корнеле вы применений не встречаете, что, кроме «Эсфири» и «Вероники», нет их и у Расина». Далее Пушкин вступается за Расина по поводу приписываемых тому «смелых намеков на увеселения двора Людовика XIV» в одном месте трагедии «Британик»: «Но вероятно ли, чтоб тонкий, придворный Расин осмелился сделать столь ругательное применение Людовика к Нерону? Будучи истинным поэтом, Расин, написав сии прекрасные стихи, был исполнен Тацитом, духом Рима; он изображал ветхий Рим и двор тирана, не думая о версальских балетах» (VII, 75, 76).

Трудно представить себе, как можно отвести эти слова Пушкина, как можно утверждать, что это он говорил для цензуры или даже для того, чтобы намекнуть тем самымЏ«проницательному читателю» на наличие намеков и применений! Неужели, имея в виду своего «Бориса Годунова», он говорит о «красноречивых журнальных выходках», противопоставляя их «истинной трагедии», Корнелю, истинному поэту Расину? Неужели все эти эпитеты и характеристики неискренни, и, браня «французов», Пушкин притворно бранит своего «Годунова»? Это совершенно невероятно.

Аргументы, приводимые в пользу наличия в «Борисе Годунове» «намеков» и «применений», совершенно не убедительны. Обычно приводятся слова Пушкина в письме к Н. Раевскому от 30 января 1829 года: «Она (трагедия. — С. Б.) полна славных шуток и тонких намеков на историю того времени, вроде наших киевских и каменских обиняков». Здесь он ясно говорит о намеках на историю того времени, без понимания которых нельзя понять текста драмы! «Надо понимать их», — пишет Пушкин, — это sine qua non²³, для чего строкой выше требует, чтобы его корреспондент предварительно прочитал последний том Карамзина. Что такоеў«киевские и каменские обиняки», мы, к сожалению, не знаем, но, каковы бы ни были эти обиняки, они никак не могут переменить значение точно употребленных Пушкиным слов и намеки на исторические события того времени превратить в намеки на современность. В защиту наличия намеков приводятся и другие слова Пушкина — из письма к Вяземскому (7 ноября 1825 г.): «Жуковский говорит, что царь меня простит за трагедию — навряд, мой милый. Хоть она и в хорошем духе писана, да никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого. Торчат!» И здесь ничего Пушкин не говорит о «намеках», «применениях», а очень серьезно, несмотря на шутливый тон, указывает, что при всем старании автора не подсовывать зрителю и читателю свою точку зрения она все же ясна (хотя бы в трактовке царской власти или отношения народа к ней, в симпатичной обрисовке Самозванца и т. д.). Пушкин был, конечно, прав: даже без всяких намеков на современность трагедия получилась настолько далекая от требований официальной идеологии, что за нее Александр I вряд ли «простил» бы Пушкина. Таким образом, и этот аргумент не дает права искать в «Борисе Годунове» «намеков» и «применений», вроде тех, что явно заключаются в начальных стихах «Вадима».