Скачать текст произведения

Бонди С.М. - Пушкин и русский гекзаметр. Часть 6.

6

Самое раннее из гекзаметрических стихотворений Пушкина является вообще одним из самых ранних, дошедших до нас его произведений. Оно относится предположительно еще к 1813 году. Это эпиграмма на Кюхельбекерѓ «Несчастие Клита». Вот его текст:

Внук Тредьяковского Клит гекзаметром песенки пишет.
Противу ямба, хорея злобой ужасною дышит:
Мера простая сия все портит, по мнению Клита.

Смысл затмевает стихов и жар охлаждает пиита.
Спорить о том я не смею, пусть он безвинных поносит,
Ямб охладил рифмача, гекзаметры ж он заморозит.

В этих довольно нескладных стихах можно видеть следы подлинных споров мальчика Пушкина с Кюхельбекером о преимуществах гекзаметра перед традиционными ямбами и хореями. Не удивительно, что КюхельбекерІ воспитанный на немецкой поэзии, поклонник Клопштока, отстаивал гекзаметр. Эпиграмма не говорит прямо об отрицательном отношении Пушкина к самому размеру гекзаметра, но мы можем предположить это отношение, исходя из общеизвестного факта довольно длительной нелюбви юного Пушкина ко всяким нерифмованным стихам.

Обращает на себя внимание странная форма эпиграммы — рифмованный гекзаметр! Однако Пушкин не сам выдумал такое сочетание: в“«Способе к сложению российских стихов» Тредьяковского (2-е изд., 1752) в III главе, § 8 предлагается составлять «героэлегический» стих (то есть элегическое двустишие, сочетание гекзаметра с пентаметром) с рифмами: «Он хотя у древних также есть без рифмы, но у нас изрядно рифму принять может, только наипаче, что ему всегда надобно быть с гекзаметром, то гекзаметр составит женскую, а он, пентаметр, мужскую рифму»30. Тредьяковский приводит следующий образец такого стиха:

Вы скажите, брега пограничны всходящего Феба,
       Коль из ваших вод бог сей прекрасен встает;
Он зеленит когда смарагды лучами от неба,
       Схожий с своим или блеск диаманту дает.

Можно предположить, что Кюхельбекер пробовал писать подобными же рифмованными гекзаметрами (может быть, и пентаметрами); насмешливое прозвищеЃ«внук Тредьяковского» может обозначать не только русского поэта, который пишет гекзаметрами, но и более конкретно — поэта, пишущего по рецепту Тредьяковского рифмованные гекзаметры. Кюхельбекер мог писать чистые гекзаметры рифмованные (без пентаметров), или, может быть, юноша Пушкин не умел и не хотел разбираться в тонкостях и, пародируя рифмованные элегические дистихи Кюхельбекера, заменял их сплошными рифмованными гекзаметрами.

Что касается до пушкинского гекзаметра в эпиграмме“«Несчастие Клита», то он, естественно, не очень высокою качества. Во всех шести стихах однообразно на третьей стопе звучит хорей. В двух стихах — неправильная цезура, стоящая между двумя стопами (после третьей):

Противу ямба, хорея || злобой ужасною дышит;

Спорить о том я не смею, || пусть он безвинных поносит...31

В остальных четырех стихах — правильная мужская цезура в середине третьей стопы.

Следующее обращение Пушкина к гекзаметру мы встречаем в одном наброске 1820 года. В записной книжке 1820 — 1821 годов на л. 47 Пушкин написал этот стих сначала в таком виде:

  Ведите же прежде телят вы к полному вымю юницы.

Это правильный «анапесто-ямбический» гекзаметр, вроде мерзляковских:

U | Ú U U | Ú U U | Ú U | Ú U U | Ú U U | Ú U

Затем, заметив ошибку в склонении слова «вымя», Пушкин исправил ее: «вымени», но стих разрушился, и Пушкин не стал продолжать32.

К этому времени отрицательное отношение Пушкина к гекзаметру (если оно у него было раньше) уже изменилось: он и в стихах и в прозе приветствует Гнедича за его «подвиг» — долголетнюю работу над переводом Гомера размером подлинника. В послании к Гнедичу (1821 г.) Пушкин пишет:

Ты, коему судьба дала
И смелый ум и дух высокой,
И важным песням обрекла,
Отраде жизни одинокой;
О ты, который воскресил
Ахилла призрак величавый,
Гомера музу нам явил

И смелую певицу славы
От звонких уз33 освободил...

Не раз в письмах он с уважением упоминает о работе Гнедича, а в письме к нему 23 февраля 1825 года дает необыкновенно высокую оценку этой работы ш«Илиаду» Гнедича он знал тогда только в отрывках): «Брат говорил мне о скором совершении Вашего Гомера. Это будет первый классический, европейский подвиг в нашем Отечестве...»

Сам Пушкин в эти годы также пробовал писать гекзаметром. До нас дошли два черновых отрывка, написанные этим стихом.

Первый отрывок относится к 1823 году и представляет собой любопытную попытку перевода стихотворения А. Шенье «Слепец» («Aveugle») — о Гомере. Переводя французский александрийский стих Шенье гекзаметром, Пушкин, как правильно замечает Б. Томашевский, «как бы хотел вернуть стихам А. Шенье их античную оболочку, которой они не могли иметь в подлиннике»34.

Стихотворение это у Пушкина имеет совершенно черновой характер, так что судить по рукописи о строении его гекзаметра довольно трудно, тем более что и самый текст стихотворения, даваемый в изданиях Пушкина, носит в ряде мест гипотетический характер.

«Вне́мли, о Гелио́с, серебряным луком звенящий,
Внемли, боже кларосский, молению старца, погибнет
Ныне, ежели ты не предыдешь слепому вожатым».
Рек и сел на камне слепец утомленный. — Но следом
Три пастуха за ним, дети страны той пустынной,
Скоро сбежались на лай собак, их стада стерегущих.
Ярость уняв их, они защитили бессилие старца;
Издали внемля ему, приближались; и думали: «Кто же
Сей белоглавый старик, одинокий, слепой — уж не бог ли?
Горд и высок; висит на поясе бедном простая
Лира, и голос его возмущает волны и небо».
Вот шаги он услышал, ухо клонит и, смутясь, уж
Руки простер для моленья странник несчастный. «Не бойся,
Ежели только не скрыт в земном и дряхлеющем теле
Бог, покровитель Греции — столь величавая прелесть
Старость твою украшает, — вещали они незнакомцу; —
Если ж ты смертный — то знай, что волны тебя принесли
к людям ....... дружелюбным»35.

Не говоря о двух последних стихах, носящих совершенно фрагментарный характер, и в остальных шестнадцати гекзаметр звучит довольно тяжеловесно, с напряженностью, несвойственной обычным пушкинским стихамЪ Эти стихи сравнительно богаты хореями (чисто дактилических стихов всего четыре), хореи размещены довольно разнообразно. Но общий ход стиха все же весьма тяжел и неловок. К тому же, в трех стихах (12-м, 13-м и 15-м) цезура неправильная (между двух стоп, после хорея на третьей стопе), а стих пятый — вовсе неправильный: в третьей стопе всего один слог:

Три

пастуха

за ним,

дети

страны

той

пустынной

Ú

U   U|Ú

U | Ú |

 Ú U

   U|Ú

U

U| Ú  U

Если даже кое-что из дефектов текста отнести за счет трудной разборчивости рукописи, то все же ясно по этим стихам, что Пушкин не вполне владел гекзаметрическим размером, писал им не свободно, делал ошибки¤ То же впечатление остается от другого стихотворения — наброска «В роще карийской...» (1827). Там рукописный текст еще в худшем состоянии, чем в переводе из Шенье. Еще менее можно ручаться за точность, твердость текста и еще менее можно судить по нем об особенностях пушкинского гекзаметра. Вот это стихотворение:

В роще карийской, любезной ловцам, таится пещера,
Стройные сосны кругом склонились ветвями, и тенью
Вход ее заслонен на воле бродящим в извивах
Плющем, любовником скал и расселин. С камня на камень
Звонкой струится дугой, пещерное дно затопляя,
Резвый ручей. Он, пробив глубокое русло, виется
Вдаль по роще густой, веселя ее сладким журчаньем.

О том, что Пушкин еще не вполне овладел техникой гекзаметра, когда он писал это стихотворение, еще чувствовал себя здесь не мастером, а учеником, явно свидетельствует разметка слогов и ударений,©«метрическая схема» гекзаметра, набросанная Пушкиным в тетради выше текста. Вот как выглядит эта схема у Пушкина:

— U U | — U | U U — | U U— | U — U | U — U |

Здесь, несомненно, записан гекзаметр, притом с одной ошибкой (вероятнее всего, просто опиской): во второй стопе показано четыре слога: после первого ударенного слогаі« — » следует не два, а три безударных «UUU». Без этой описки схема будет иметь такой вид:

— U U | — U | U — | U U — | U — U | U — U

Вертикальные черточки обозначают, конечно, не границы стоп, а границы слов, «словоразделы». Пушкин, очевидно, примерял, как распределяются найденные им слова в метрической форме гекзаметра. Можно предположить, что схема написана Пушкиным во время обдумывания не первого, а второго стиха. Этот стих в рукописи был начат так:

Стройные сосны кругом стерегут ... и тенью.

В начале стиха словораздел точно соответствует пушкинской разметке:

    Ú U U   Ú U   U Ú   U U Ú

Конец стиха, намеченный у Пушкина двумя трехсложными словами с ударениями на средних слогах — U Ú U    U Ú U, не сразу был им написан. Написав последнее амфибрахическое слово «и тенью», он оставил было пробел для предыдущего. Написав затем «ветвями и тенью» (точно по схеме), он тут же стал изменять начало стиха, уже не считаясь с намеченной (или позже записанной) схемой:

Сосны тихо ее заслонили ветвями и тенью...
Древние сосны кругом ее заслонили ветвями и тенью...
                                                                                        и т. д.

В 1829 году Пушкин пишет элегическими двустишиями стихотворение, которое считает возможным уже напечатать, — «Кто на снегах возрастил...». Оно появилось в альманахе барона Е. Ф. Розена и И. М. Коншина «Царское Село» на 1830 год.

Кто на снегах возрастил Феокритовы нежные розы?

В веке железном, скажи, кто золотой угадал?

Кто славянин молодой, грек духом, а родом германец?

Вот загадка моя: хитрый Эдип, разреши!

Об этом стихотворном мадригале Дельвигу сохранился любопытный рассказ Розена. По его словам, в рукописи Пушкина, отданной в альманах, третий стих звучал иначе:

Кто славянин молодой, духом грек, родом германец? —

то есть, как он выражается, с «просодической неправильностью».

«Я заметил это Дельвигу, — говорит Розен, — указал, как легко исправить погрешность перестановкою двух слов и прибавлением союза а, и попросил Дельвига сделать эту поправку или принять ее на себя. Он не согласился.

— Или покажите самому Пушкину, или напечатайте так, как есть! Что за беда? Пушкину простительно ошибаться в древних размерах: он ими не пишет!

С этим последним доводом я уже не согласился, однако не посмел и показать Пушкину: я боялся, что он отнимет у меня стихотворение, под предлогом, что он сам придумает поправку. До последней корректуры я несколько раз заводил с ним речь об этой пиесе: не сказал ли ему Дельвиг о погрешности? Нет! В последней корректуре я не утерпел, понадеялся, что Пушкин и не заметит такой безделицы, — и сделал гекзаметр правильным! Тиснул, послал ему свой альманах и несколько дней спустя сам прихожу. А он, впрочем, довольно веселый, встречает меня замечанием, что я изменил один из его стихов. Я прикинулся незнающим. Он действительно указал на поправку. Я возразил, улыбаясь, что дивная память его в этом случае ему изменила: «Так не было у вас и быть не могло!»

— Почему?

— Потому что гекзаметр был бы и неполный и неправильный: у третьей стопы недоставало бы половины, а слово «грек» ни в коем случае не может быть коротким слогом!

Он призадумался.

— Потому-то вы и поправили стих! благодарю вас! Тут мне уже нельзя было не признаться в переделке, но я горько жаловался на Дельвига, который не хотел взять на себя такой неважной для него ответственности перед своим лицейским товарищем. Пушкин не только не рассердился, но и налюбоваться не мог, что перестановка двух его слов составила, в третьей стопе, чистый спондей, который так редок в гекзаметрах на новейших языках. Эта поправка осталась у него в памяти. Долго после того, во время холеры, когда он, уже женатый, жил в Царском Селе, я с ним нечаянно сошелся у ПІ А. Плетнева, который готовил к печати новый том его стихотворений. Пушкин перебирал их в рукописи, читал иные вслух, в том числе и «Загадку», и, указывая на меня, сказал при всех: «Этот стих барон мне поправил»36.

Этот рассказ производит вполне правдоподобное впечатление и еще раз свидетельствует, что Пушкин, еще в 1829 году, был далеко не тверд в технике гекзаметра, делал в нем ошибки и смиренно принимал поправки такого второстепенного поэта, как Розен. Однако разберем подробнее и ошибку и поправку. Пушкин написал, как говорит Розен, такой стих:

Кто славянин молодой, духом грек, родом германец?

Розен, говоря, что этот гекзаметрџ«и неполный и неправильный» и что слово «грек» в нем неправильно сделано «коротким слогом», несомненно, ритмизирует стих таким образом:

   Ú

  U U  Ú 

U U   Ú 

 

Ú U

U

Ú U

U   Ú U    

Кто

славя|нин

моло|дой,

||

духом

грек, |

родом

гер|манец? —

то есть с паузой в две доли в третьей стопе (как в пентаметре) и с постановкой словаС«грек» на место третьего «короткого» (то есть безударного) слога в дактиле. Переставив эти слова и вставив союз «а», он делал третью стопу двухсложной, хореической (с ударенным вторым слогом), или спондеической, как он выражается, а в четвертой — восстанавливается правильный дактиль:

Ú

U U   Ú

U U   Ú

 

Ú

Ú U

U

Ú U

U   Ú U

Кто

славя|нин

моло|дой,

||

грек |

духом,

а |

родом

гер|манец?

При этом и цезура в этом стихе делается правильной, классической: в середине третьего стиха.

Нет сомнения, однако, что Розен неверно понял ритмику этого, конечно, неправильного стиха Пушкина. Пушкин мог допустить нарушение условных правил, традиционных форм античного гекзаметра, но ритмической какофонии он бы не допустил. А вторая половина разбираемого стиха Пушкина в интерпретации Розена звучит невероятной какофонией:

...ду́хом гре́к, ро́дом герма́нец?

У Пушкина, конечно, была иная ритмика этого стиха, также неправильная с точки зрения формы античного гекзаметра, но сама по себе вполне благозвучная:

Кто

славя|нин

моло|дой,

||

духом |

грек, |

родом

гер|манец?37

Ú

 UU|  Ú

UU|  Ú

||

Ú U  |

Ú /\/\|

Ú U

U | Ú  U  

Пауза в две доли и, следовательно, столкновение двух главных ударений соседних стоп была у него не в третьей, а в четвертой стопе. В этом случае, во-первых, цезура в третьей стопе вполне правильна —‘«пятиполовинная» — с легким ударением (вполне допустимым) на втором слоге дактиля: «...молодо́й, ду̇хом, гре́к»; во-вторых, важное слово «грек» — занимает место главного, ударенного слога стопы; и, наконец, эта самая пауза в четвертой стопе, несмотря на свою «неправильность». очень выразительна. Три части фразы (сказуемые) хорошо отделяются друг от друга. Первая от второй цезурой гекзаметра, то есть не «долевой» паузой —

Кто́ славяни́н молодо́й, || ду̇хом | грек...

Вторая от третьей — большой паузой (в две доли):

...ду̇хом | грек, /\ /\ родом германец.

В переделанном Розеном стихе это простое, лаконическое, резкое противопоставление ослабляется введением ненужного «рассудительного» союза — «а родом германец». Этот союз, собственно говоря, не нужен и с точки зрения строго метрической. С перестановкой слов «грек духом» гекзаметр приобретал вполне правильный вид (ср. стих из «Тилемахиды»: «Вре́мя, сказа́ла ему́, пойти́ тебе́ опочи́нуть», книга IV, с. 4).

Ú U U | Ú U U | Ú || U | Ú U | Ú U U | Ú U

Это стих с двумя хореями, на третьей и на четвертой стопах.

Итак, мы видим, что в 1829 году Пушкин пишет резко неправильный, с точки зрения техники гекзаметра, но сам по себе выразительный и ритмически удачный стих. В то же время он не в состоянии отстоять перед Розеном свою художественную правоту: ведь неправильных гекзаметров немало и у Гнедича и особенно у Жуковского, которого, видимо, это нисколько не заботило.

Пушкин же, как ученик, принимает объяснение Розена, не понявшего прихотливой ритмики пушкинского стиха, и соглашается с его переделкой, «исправившей» стих, но и ослабившей его ритмическую выразительность.

В конце 1829 года вышла «Илиада» в переводе Гнедича. Пушкин встретил ее приветственной заметкой (в № 2 «Литературной газеты» за 1830 г.), начинающейся словами: «Наконец вышел в свет так давно и так нетерпеливо ожиданный перевод Илиады!» И далее: «С чувством глубокого уважения и благодарности взираем на поэта, посвятившего гордо лучшие годы жизни исключительному труду, бескорыстным вдохновениям и совершению единого, высокого подвига. Русская «Илиада» перед нами. Приступаем к ее изучению, дабы со временем отдать отчет нашим читателям о книге, долженствующей иметь столь важное влияние на отечественную словесность» (VII, 97 — 98). Обещанного «отчета», развернутой критики перевода Гнедича Пушкин не написал, ограничившись двумя-тремя стихотворными откликами. Но нет никакого сомнения, что если он не изучил, то во всяком случае внимательно прочел «Илиаду» Гнедича.

Несомненно, в связи с этим в том же, 1830 году (осенью в сентябре, октябре и ноябре) Пушкин пишет ряд стихотворений элегическими двустишиями: «Труд» (конец сентября 1830 г.) «Царскосельская статуя» (1 октября), «Отрок» (10 октября) и другие. И гекзаметры и пентаметры здесь уже безукоризненно правильны метрически, и вообще чувствуется полная свобода поэта в избранной им стихотворной форме.

Последним следом ученического отношения Пушкина к размеру гекзаметра является черновик первоначального наброска к стихотворению «На перевод Илиады». Это стихотворение датировано самим Пушкиным в рукописи 8 ноября (1830 г.). Но мы видим по той же рукописи, что он немало потрудился над этим двустишием, и вполне возможно, что первоначальный набросок его написан раньше, — вероятнее всего, раньше сентября, то есть раньше и «Труда», и «Царскосельской статуи», и других произведений, сделанных уверенной рукой мастера. Этот первоначальный набросок представляет собой обрывочную запись двух недоделанных стихов. После ряда исправлений набросок, можно думать, приобрел такой вид:

Чужд мне был Гомеров язык сладкогласный, свободный (?),
Звучный, как Леты журчанье...

Над первым стихом, в процессе работы над ним, Пушкин опять разметил значками границы стоп и ударения и даже записал, как ритмический эталон, начало первого стиха «Илиады» Гнедича: «Гнев, богиня, воспой...»38 Начало стихотворения воспроизводит в основном этот метр — гекзаметр с хореем в первой стопе. (Существенная разница в том, что у Пушкина есть еще хорей во второй стопе, а главное, в том, что у Гнедича стих делится одной цезурой на две части, а у Пушкина — двумя цезурами на три.)

Во всяком случае, с этого времени, то есть с осени 1830 года, Пушкин, как мы видим, вполне овладел формой гекзаметра. В начале января 1833 года он пишет опять несколько стихотворений элегическим дистихом: «Славная флейта, Феон...» (между 1 и 12 января), «Вино» и «Юноша! скромно пируй...» (2 января), а также единственное законченное, чисто гекзаметрическое стихотворение «Чистый лоснится пол...» (1 — 12 января). Еще несколько стихотворений элегическим дистихом Пушкин пишет в 1835 и 1836 годах.

Может показаться странным и даже маловероятным, что Пушкин, величайший мастер стиха, так долго и с таким трудом овладевал довольно простой техникой русского гекзаметра. И Дельвиг, и Кюхельбекер, и Гнедич, и Жуковский — все умели писать гекзаметры, свободно владели этим стихом, а Пушкин до самого 1830 года никак не мог научиться этому размеру. Между тем это, как мы видим, факт, и объяснение его кроется в понимании самого метода пушкинского творчества.

Пушкин, по самому существу своего таланта, никогда не был экспериментатором в области метрики. Он, видимо, не мог сочинять, «подбирать слово к слову» по какой-либо заранее взятой им, избранной схеме. Форма у него (в том числе и метрическая форма) возникала вместе с «содержанием», в тесной связи с ним. Сказанному вовсе не противоречит не столь уже редкое колебание в черновиках Пушкина между различными размерами для одного и того же замысла39. Такие колебания, очевидно, были связаны у Пушкина с известной неотчетливостью всего поэтического замысла в целом. Вообще же Пушкин, как мы знаем по его признаниям, писал главным образом в моменты вдохновения. Этим, вероятно, объясняется и то, что он никогда не был в силах «переделать» им «однажды написанного»40, и обилие начатых и недоделанных произведений, и, наконец, самый тот факт, что у него так поразительно мало слабых, несовершенных произведений, — почти все создавалось Пушкиным в моменты полного творческого напряжения.

Вот почему, столкнувшись с непривычным, чуждым ему размером — с меняющейся длительностью доли, Пушкин очень неуверенно принимается за стихи в этом ритме, все время спотыкается в нем и делает ошибки. Привычный его метод — писать, так сказать, «изнутри — наружу» — все время наталкивается на ограничивающие и мешающие свободе творчества внешние рамки традиционной формы. И лишь когда Пушкин внимательно и сочувственно прочел многие тысячи строк «Илиады» Гнедича, когда эти стихи до сих пор ритмически неясного для него размера самым своим обилием, так сказать, приучили его к себе, когда он понял и изнутри почувствовал самую «музыку» такого стиха, а не только внешние правила его составления, которые он, конечно, хорошо знал и раньше, — тогда только поэт понастоящему овладел этим метром, сделался хозяином его и в нужные моменты стал свободно оформлять им свои замыслы, вовсе уже не раздумывая над числом стоп, хореями и цезурами.