Скачать текст произведения

Розанов. Пушкин в поэзии его современников. Часть 2.

II

Просматривая сборники Каллаша, легко можно заметить, что громадное большинство стихотворений идет по линии безусловного восхваления Пушкина, начиная от простого упоминания его имени при перечислении лучши„ или любимых русских поэтов или сочувственного цитирования отдельных его строчек и выражений и кончая сплошным славословием. Надо принять во внимание, что поводом к изданию первого сборника был предстоявший столетний юбилей, а третий сборник (или 2-й выпуск «Пушкинианы») главным образом старался подвести итоги этому юбилею. «Перед мощью гения умолкали зависть и соперничество, личные счеты и литературные предрассудки, — писал составитель в предисловии к книге «Русские поэты о Пушкине». — Дружно несутся хвалебные гимны из разных литературных лагерей... Его воспевают классики Катенин и гр. Хвостов, сантименталист Шаликов, народолюбец Глинка и вся пушкинская плеяда». Отклики поэтов имели не малое значение и для самого Пушкина. «Когда русское общество, подхваченное новой волной романтического течения, охладело к реальной музе своего прежнего любимца, поэты не изменили ему. Только у них находил он поддержку в самые трудные минуты своей многострадальной жизни. Это, несомненно, самая светлая страница его личной истории». Таким образом Каллаш резко подчеркивает разницу в отношениях к Пушкину «русского общества», увлеченного «новой волной романтизма», и поэтами. Это отзывает романтической концепцией «поэт и толпа» и вызывает ряд недоуменных вопросов. Разве поэты не принадлежали к «русскому обществу» и разве они не поддались увлечению этой волной романтизма? И как можно было, тяготея к романтизму, одобрять все больший и больший поворот Пушкина к реализму?

В статье•«Поэтическая оценка Пушкина современниками» («Puschkiniana», в. II) Каллаш несколько разъясняет свою мысль. «Поэты, — пишет он, — не изменяли своему признанному главе. Многих из них влекло к Пушкину непросветленное сознанием внутреннее чувство, которое шло в разрез с установившеюся системою мнений... придерживаясь изжитых и осужденных на бесславное вымирание литературных форм и приемов, — они как более чуткие все-таки натуры преклонялись перед гением, в словах которого звучала новая, таинственная, непонятная поклонникам и тем более привлекательная правда. Немногие старались и умели поспевать за быстрым ходом развития поэта, итти с ним в ногу. Благодаря всему этому дружно несутся хвалебные гимны из всевозможных поэтических лагерей, которые заглушают редкое и бессильное шипение вражды и позднее скрашивают заметное охлаждение среднего читателя к своему прежнему любимцу».

Здесь вместој«русского общества» — «средний читатель», но это мало объясняет дело. Выходит, что для поэтов Пушкин всегда был и оставался кумиром, у «среднего читателя» преклонение сменилось равнодушием, а от кого же исходило «шипение вражды», так успешно заглушаемое «хвалебными гимнами» поэтов? И что это было за «шипение»? В каких формах оно выражалось? Чем вызывалось? По Каллашу, оно служило только для вящей славы поэта — так оно было неудачно — и вызывалось личной враждой. «Самые ярые враги великого поэта решались обвинять его произведения в безнравственности и грубости, но не отрицали всей глубины и мощи творческих сил» (Предисловие, IV). Каллаш старается включить в свои сборники и «все эпиграммы на Пушкина». Значение их он объясняет так: «Они очень характерны для наших старинных литературных нравов и полемических приемов и, кроме того, доказывают, как мало могли сказать против Пушкина самые непримиримые литературные враги, озлобленные его убийственными эпиграммами и полемическими статьями».

Вероятно таким взглядом на эпиграммы следует объяснить тот факт, что в своей статьеХ«Поэтическая оценка Пушкина современниками» Каллаш говорит исключительно только о положительной оценке, только о «хвалебных гимнах», ни словом не заикаясь об эпиграммах, как будто их и не было, хотя сам в своих сборниках привел их не мало.

Знакомство с этими эпиграммами убедит нас, что�«враги» упрекали Пушкина не только в «безнравственности» и «грубости», но и в отсутствии «глубины» и в малосодержательности. В эпиграмме на Пушкина и Баратынского, выпустивших в 1829 г. свои поэмы «Граф Нулин» и «Бал» в одной книжке, книгопродавческий успех этого издания объясняется только известностью их авторов.

Ах! Часто вздор плетут известные нам лица,

И часто к их нулям мы ставим единицы.

Или отзыв о «Борисе Годунове»:

И Пушкин стал нам скучен

И Пушкин надоел,

И стих его незвучен,

И гений охладел.

«Бориса Годунова»

Он выпустил в народ:

Убогая обнова —

Увы! — на новый год!

«Евгений Онегин» вызвал между прочим такие строки по адресу героев романа и его автора:

...о неге и о лени

Мне любопытно ли читать?

Большая надобность мне знать,

Что нежатся они, ленятся...

Зачем, быв в летах молодых,

Для общей пользы не трудятся...

Интересно было бы знать, кто же, по мнению Каллаша, авторы всех этих эпиграммЄ— «средние читатели» или «поэты»? Во всяком случае совершенно игнорировать такие отзывы в статье, посвященной оценке Пушкина современниками, было крупной ошибкой, давшей неверную идиллическую картину и сузившей намеченную тему до гораздо менее интересной — «Хвалебные гимны о Пушкине».

Каллаш упустил также из виду, что кроме эпиграмм есть и другое оружие литературной борьбы, часто более тонкое и острое, чем прямая насмешка, — это пародия. Значение ее при литературных сдвигах и отталкиваниях громадно. Снижение стиля не всегда носит характер простой шутки, как например в четверостишии Илличевского, пародирующем «Демона» Пушкина, но часто отражает борьбу социальных групп и их идеологий. Каллаш включал в свои сборники и пародии, не подозревая всей ценности этого материала при определении отношения к Пушкину его современников. Интересны и возражения Пушкину, оспаривания его положений, выражение в стихах несогласия с ним. Так например, пессимистическое стихотворение Пушкина «Дар напрасный, дар случайный» вызвало, как известно, два отпора в стихах охранительно благочестивого характера со стороны Клюшникова («Дар мгновенный, дар прекрасный») и митрополита Филарета («Не напрасно, не случайно»).

Подобный материал Каллаш вводил в свои сборники, но совершенно забыл о нем в своей статье, принимаясь за характеристику отношений к Пушкину его современников.

Рассмотрев взаимоотношения Пушкина с его литературными друзьями и поклонниками, Каллаш приходит к выводу, что в стихах его современников ясно выразилось°«преклонение перед мощью гения» и «довольно тонкое понимание его своеобразных отличий».

Выходит, что весь литературный путь Пушкина до самого конца был таким же триумфальным шествием, каким он был в период «Руслана» и байронических поэм, как будто совсем не существовало того «охлаждения к Пушкину», которое так явно обозначилось в начале 30-х годов и продолжалось до самой смерти поэта... «Полтава» и 7-я глава «Онегина» были, как известно, той гранью, за которой началось это охлаждение.

Неужели это не нашло себе стихотворного отражения? Таких стихов было может быть немного, но все же они были. Кроме враждебного и пренебрежительного отзыва об «Евгении Онегине» Бестужева-Рюмина (отзыв этот включен Каллашем в его сборник) можно указать еще несколько отзывов, оставшихся Каллашу неизвестными. В журнале «Галатея» (1829, VII) помещена была пародия «Иван Алексеевич или новый Онегин», где в конце читаем следующие строки:

...все тут есть: и о преданьях,

И о заветной старине,

И о других и обо мне!

Не назовите винегретом,

Читайте далее, — а я

Предупреждаю вас, друзья,

Что модным следую поэтам.

Один из главных застрельщиков против «VII главы Онегина» — Фаддей Булгарин — в своей рецензии разразился стихами.

«...Какое же содержание этой VII главы? — говорит он. — Стихи Онегина увлекают нас и заставляют отвечать стихами на этот вопрос:

Ну как рассеять горе Тани?

Ну как: посадят деву в сани

И повезут из милых мест

«В Москву, на ярмонку невест».

Мать плачется, скучает дочка...

Конец седьмой главе — и точка».

(«Северная Пчела» 1830, № 35.)

Но гораздо красноречивее другой факт, доказывающий, что это всеобщее «охлаждение» отразилось и на поэтах. Любопытно с этой точки зрения произвести статистический подсчет по годам помещенным у Каллаша стихотворениям. Наибольшее число приходится на 1826 до 1830 гг., приблизительно по 16—17 стихотворений на год; в 30-е же годы число это катастрофически падает: 4, 2, 1 стихотворение в год. Подсчет этот конечно неточный, датировка некоторых стихотворений приблизительна, но общая картина именно такова. Красноречива и такая деталь: в то время как «Руслан и Людмила», «Бахчисарайский фонтан», «Кавказский пленник», «Евгений Онегин» и ряд других произведений Пушкина обычно сейчас же находят себе стихотворные отклики, злополучная «Полтава» встретила холодный прием не только в журнальных рецензиях. В сборниках Каллаша кроме четверостишия Шаликова («Русские поэты», стр. 38) мы не нашли больше упоминаний об этой поэме, сделанных при жизни Пушкина. Только трагическая смерть поэта сразу вернула к нему утраченные симпатии, и притом в десятикратном размере. Тогда многие поэты (Стромилов, Креницын, Ф. Глинка, Ахлопков, Лихачев) сочувственно отозвались и о «Полтаве».