Скачать текст произведения

Модзалевский. Письма Пушкина. 1926г. (часть 3)

Часть: 1 2 3 4 5

Другой наиболее цельный и так сказать специальный очерк о письмах Пушкина принадлежит перу В. В. Сиповского, 47 который отметил наиболее яркие черты переписки поэта и подчеркнул значение ее для биографии Пушкина и для понимания его творений. Вот несколько выдержек из очерка В. В. Сиповского. Первое, что бросаетс… в глаза при чтении писем, говорит он: это то же разнообразие, которое поражает нас при чтении лирических стихотворений Пушкина;Ъ«оно сказалось и в выборе друзей-корреспондентов, и в характере писем, к ним отправленных; если сравнить некоторые из них одно с другим, — положительно нельзя поверить, что писаны они одним лицом; сто́ит вчитаться в них, всмотреться, — и мы сможем по ним писать характеристики тех, кому они были отправлены! Какой, например, прекрасной, серьезной и добродетельной женщиной рисуется Осипова, окруженная неизменным уважением поэта. Каким легкомысленным эгоистом представляется брат поэта° «милая пустельга» Лёвушка... Мелькает тревожный, страстный образ красавицы Керн; в нескольких коротких записочках очерчивается†«светлая душа» Жуковского, вечного заступника поэта; тут же, недалеко от певца Светланы, обыкновенно отпечатывается жесткий, каменный профиль Бенкендорфа, попутно мелькают разные литераторы, поэты, критики, и, наконец, всё это вытесняет красавица Nathalie, легкомысленная до жестокости, пустая и холодная, вся окруженная нежнейшей любовью поэта, — роковой образ, покрытый его поцелуями, облитый его слезами и кровью. — Особенность этих писем», повторяет В. В. Сиповский: «заключается в том, что образ поэта меняется в зависимости от того, к кому он пишет, меняется до неузнаваемости, до слияния с чуждым образом: с литератором — он только литератор, с политиком он — политик, с сплетником — сплетник, с гулякой — только гуляка и ничего более. Ка† хороший артист, которого никто не узнает в разных ролях, сживается Пушкин со всякими ролями... «Первый признак умного человека — с первого взгляда знать, с кем имеешь дело, и не метать бисера перед Репетиловыми и тому подобными», — пишет Пушкин, критикуя Чацкого... Впечатлительность, жизнь во власти минуты помешала Пушкину устойчиво относиться к людям, — отсюда вытекает та двойственность, которая легко изобличается письмами», 48 но по этому «нельзя говорить о неискренности, фальши поэта в отношениях к людям, — напротив, он всегда чересчур искренен: стѓ́ит кому-нибудь сказать ему теплое слово, он сейчас же уступал его влиянию и отвечал таким же теплым словом». Письма Пушкина доказывают лучше, чем что-либо другое, основную черту Пушкина — его доброту: «мы понимаем, почему многие современники, начиная с лицейской скамейки до могилы, ненавидели поэта: 49 его глубокая любовь к людям скрыта была от близорукого взгляда его непостоянством, ветренностью, его высмеиванием слабых сторон в глаза и за глаза, — ведь для сухого педанта, человека™«правил», все эти недостатки выростали до громадных размеров, а за ними мало кто видел живое, доброе, отзывчивое сердце поэта. Он сам признается, что «добродушием преисполнен до глупости, несмотря на опыты жизни... Почти с Лицейской скамейки он является ходатаем за разных несчастных, пришибленных судьбоэ». Охарактеризовав письма к Л. С. Пушкину, В. В. Сиповский особенно останавливается на письмах поэта к жене: «здесь любовь Пушкина положительно неисчерпаема; он заботится о своей жене, как о ребенке, в каждом письме шлет ей прописные наставления, умоляет ее вести себя в обществе прилично, не кокетничать, беречь себя, — а она, в ответ на эти отеческие послания, поддразнивает его, сообщает о своих победах, о своем веселом, но глупом времяпровождении и пр.» Однако, полагает автор, Пушкин «в письмах своих не выразил всего себя, так как между корреспондентами его не было ни одного по плечу ему. Оттого письма помогают понять Пушкина лишь в обществе его друзей,... перед нами чисто внешние черты его облика, черты, однако, характерные и важные. Сравним этот образ с тем, что просвечивает в его лирических произведениях, — мы увидим полное совпадение. И это бесконечно„ разнообразие мотивов, и этот всепрощающий свет любви, искренность и живость настроения, — отличительные черты Пушкинской лирики, — все это черты поэта как человека; для него, не в пример многим другим поэтам, жизнь и поэзия во всякий отдельный момент сливались в одно!» «Стоит перечитать письма Пушкина», — заключает В. В. Сиповский, — «и как живой восстанет перед нами бесконечно добродушный и благожелательный, порою насмешливый, то грустный, то блестящий и сверкающий «Искра» — «Сверчок» — весь яркое воплощение мгновения, вечно живущий впечатлением минуты, нежный и ласковый с одними, задорный с другими, с его веселым, раскатистым беззаботным смехом, с его серьезными думами и страданиями, с его горячими речами».

Издавая том писем Пушкина в серии его Сочинений, предпринятых фирмою «Просвещение», редактор этого тома В. В. Каллаш писал в своем кратком предисловии: «Письма Пушкина — драгоценнейшее достояние нашей литературы. В них — неисчерпаемый родник биографических фактов, данных для внутренней характеристики великого поэта; они же и лучший комментарий к его творчеству. Но значение их гораздо шире. Большинство из них — образцовые литературные произведения сами по себе: в них так и искрится светлый ум Пушкина, брызжет его неподражаемое остроумие, ярко проглядывает нежная теплота его души. «Жестокий век» с его цензурными и административными гонениями часто мешал ему откровенно высказываться в печати; в письмах, в особенности передаваемых «по оказии», он высказывался вполне, со всею искренностью и непосредственностью своей многогранной натуры. Чтение их доставляет глубокое, захватывающее наслаждение и дает цельный, чарующий образ «солнца нашей поэзии». 50

Известный пушкинист В. Е. Якушкин, член Комиссии по изданию сочинений Пушкина при Отделении Русского языка и словесности Академии Наук, по поводу выхода в свет VII тома сочинений под ред. П. А. Ефремова в издании А. С. Суворина, писал: «Письма Пушкина очень рано привлекли к себе внимание читателей, очень рано стали появляться в печати. Выдержки из этих писем печатались еще при жизни Пушкина: личность поэта представляла такой интерес, что его друзья-литераторы не могли удержаться от того, чтобы не поделиться тем или другим замечанием Пушкина с читателями журнала или альманаха. Но даже и помимо печати письма Пушкина, долго жившего в изгнании и потому сносившегося со своими друзьями только на бумаге, рассматривались как интересные литературные явления и делались известными в довольно широких кругах. После кончины поэта в печати стали часто появляться его письма к разным лицам. Для всех очевидно было значение этих писем, содержавших не только неоценённые данные для биографии и характеристики Пушкина, но заключавших также богатый материал для изучения, для понимания литературных течений и литературных явлений, для общественной и бытовой истории. Правда, что переписка Пушкина страдала от того же, от чего страдала и его поэтическая деятельность, — от постороннего надзора. Как в своем творчестве Пушкин был стеснен строгою цензурой того времени, так и письма свои он писал, зная, что они могут перлюстрироваться и перлюстрируются на почте. Но... часть писем Пушкина оказывалась вне зависимости от почтового надзора: он писал, когда это было возможно, не по почте («Сходнее нам в Азии писать по оказии» — пояснял он в одном из своих писем Вяземскому), а кроме того, иногда он позволял себе писать откровенно по почте именно в расчете, что письмо будет прочитано посторонними лицами помимо адресата, и поэтому обличал самый принцип перлюстрации и таких перлюстраторов, каким был тогдашний Московский почт-директор А. Я. Булгаков... Но помимо богатства биографических, литературных, общественных данных, письма Пушкина представляют еще особый интерес по манере, какою они писаны, по их живому изложению, в котором не только всегда отражается личность автора, его настроение, но которое дает чувствовать и личность того лица, к кому адресовано письмо. В этом отношении письма Пушкина представляют нечто единственное в нашей литературе. Всегда проникнутые умом автора, отмеченные его остротой, они при самом безыскусственном, простом изложении отличаются многими особенностями поэтического творчества... Они интересны сами по себе, представляют живое, увлекательное чтение 51.

Обстоятельный отдельный этюд посвятил письмам Пушкина и известный знаток и поклонник поэта, критик Ю. И. Айхенвальд, во втором издании своей книги «Пушкин» — «Письма Пушкина»; 52 здесь он дает общую оценку писем и характеризует отдельные стороны этого своеобразного источника наших познаний о поэте: «В его письмах дышит его поэзия и во многом уясняют они процесс его творчества, напоминают мотивы и темы его песнопений. Отрадно встречать на страницах его переписки то, что известно уже по его строфам»...; благодаря письмам «приобщается читатель к этому таинству — претворению жизни в искусство, рождению лирики, Афродиты из пены морской, запечатлению происходящего в непреходящем. Так из писем Пушкина узнаешь биографию его произведений и воочию видишь, насколько художник умеет давать жизни бессмертие. Так эти письма — своеобразная школа поэзии, руководство писательской честности. — Соответствие между письмами и писаниями Пушкина сказывается не только в подобии текстов, 53 но, еще больше, в их психологическом единстве. И здесь, и там пленяет несочиненность его души, свойственная ему духовная свобода и естественность. Он в себя не глядится... Он себя не выдумывает, не прихорашивается, — он легко и грациозно несет свое авторство, свою гениальность... Не подавленный ни окружающим, ни собою, всегда принадлежащий себе, никогда не напряженный, он раскрывает в письмах чистые просторы ясного духа. Просто и прозрачно в его сердце, как и в его слоге. Он напишет, отошлет письмо, и после этого в душе у него, на самом дне ее, не останется никакой мути, никаких осадков. Это — одна из самых примечательных и привлекательных черт его переписки. В горниле поэзии только уже последнему, окончательному очищению подвергалось то в его помыслах, что предварительно доверял он своим письмам, и сквозь это двойное чистилище — светлой выходила честная душа поэта. — Освобождая письмом, беседой, признанием свою совесть, не накапливая дурного, легкий для себя и для других, он от этого постоянно свеж. Все сказано в его письме, все кончено; не будет подозрений и последствий, не потянется запутывающая нить какого-нибудь недоразумения... У него только мысли, а не умыслы, и все мысли — передние; как это ни странно, такое впечатление производят даже те его письма, где он официален, где он обращается к Бенкендорфу. Очевидно, Пушкин скоро входил в самого себя, становился искренен и там, где сначала перо его двигалось насильственно. Преодолеть же себя вполне, вступить в окончательную сделку со своей натурой для него было невозможно, — натура брала свое, компромиссы оказывались поверхностными... Письма — улики; но Пушкина уличают они в хорошем, хотя бы их буквальный текст и читался иногда как дурное. Порою грубоватая форма его строк только усиливает впечатление содержащейся в них внутренней деликатности. Часто слышится у него непринужденный тон, и всегда заметно, что он хочет возможно меньшею сделать тяжесть своей личности.... Он не щепетилен, не привередлив, не болезненно самолюбив; он целомудрен в выражении своих чувств, и если ему приходится горько выговаривать кому-нибудь, то горечь его сдержанная... Непосредственный, откровенный, искренний, он в то же время старается высказывать лишь ту сторону истины, которая собеседнику приятна, хотя бы в прочих сторонах этой же истины он с ним не соглашался. Н” поступаясь собою, он щадит других. Отзывчивый на ласку, на доброе, по самой природе своей — друг и товарищ, любитель людей, он общителен, и только до последней святыни своей не допустит никого. — Иная резкость его признаний объясняется именно так, как он ее сам объясняет: «в дружеском обращении я предаюсь резким и необдуманным суждениям; они должны оставаться между нами». Но там, где этого требуют высшие интересы, Пушкин отстаивает решительную и ничем не стесненную правду... Страстность и неподдельность Пушкинских настроений делает неподходящей для них самую форму письма. Можно сказать, что письма для Пушкина не писаны. Но, вообще победитель многих противоречий, соединитель противоположностей, он и в данном случае одолел то расстояние, которое отделяет его горячую стремительность от условной природы письма. Его письма не имеют самодовлеющего характера, т.-е. они не литературны [? Б. М.], и не воспринимаешь их как эпистолярную словесность. Они — больше, чем письма. Слово не мертвеет у него от чернил: он торжествует над искусственностью корреспонденции. Его письма — пресуществление: он ощутителен в своих строках, он там живет, он туда внедряется. Это — живой, громкий разговор; слышишь тембр его голоса, трепет его сердца, видишь его реальное существо. Всегда немногословный, он и в письмах высказывается сжато, сильно, с предельной выразительностью. Какая-то особая, не сухая деловитость присуща его перу. Мысль тоже имеет свою походку; и вот, у Пушкина в письмах мысль движется быстро, не задерживаясь по-пустому, выражает себя лаконически, телеграфически, потому что ей, собственно говоря, некогда. Духовное электричество его писем вспыхивает короткими молниями таланта. Так как письмо у него не ради письма, то, кажется, он наскоро черкнет что-нибудь, — и пробегут какие-то зарницы по бумаге, и подпишется он А. Пушкин, — в вот уже он вернулся домой, в обитель поэзии, к своей внутренней работе. И удивительно при этом: такой темперамент имеют его письма, такими чувствуешь их, несмотря даже на то, что иным из них предшествовали черновики: не без личинок его бабочки. Здесь аналогия с его творчеством, где так гармонично сливаются труд и вдохновение, Сальери и Моцарт, но где непосредственно ощущаешь только последнего... Святая простота гения, похожего на дитя, сделала письма Пушкина не блестящими, не утонченными... Его шутки веселы, его остроты приятны, его письма ярки, — но все это, к счастию, не отличается изысканностью, не требует к себе специального внимания и пленяет все тою же удивительной Пушкинской простотою. У него — прекрасная грубость, у него — милая непристойность, у него — здоровье легкой души...». «Огонь Пушкина», заключает свой очерк Ю. Айхенвальд: «неугасимо горит в его произведениях, а в письмах он же освещает натуру страстную и гармоническую, существо обаятельное даже в своих недостатках, человека гениально простого, но не сумевшего оградить себя от вторжения условностей, попавшего не в свою стихию и по наклонной плоскости жизни опустившегося в гибельный омут. Впрочем, — кто же другой из поэтов и людей не платил дани общему ничтожеству, кто же другой был великим всегда и весь?»

Наконец, Н. О. Лернер, в специальном очерке, посвященном «Прозе Пушкина» 54, в свою очередь дал прекрасную характеристику переписки Пушкина и ее значения. «В течение всей своей жизни», говорит он: «Пушкин, незаметно для самого себя, составил одну из лучших своих книг — собрание писем, груду золотых слитков русского слова, роскошный фейерверк алмазных искр. Бесконечно разнообразная, интересная, живая, богатая роскошно расцветшими силами натура Пушкина отразилась в его переписке не бледнее, а с некоторых частных сторон даже ярче, чем в его лирике. Гений во всем, Пушкин — гений и в своих письмах. Как под руками сказочного чудодея всё обращалось в драгоценный металл, так из-под пера нашего волшебника слова летели золотые брызги. Он был весь преисполнен творческого гения, этот неутомимый «сверчок», певец русского народа, вечно горящая «искра» в сумерках нашей культуры. Этим горением гения проникнуты письма Пушкина — одна из самых блестящих, богатых идеями и мыслями книг в нашей литературе. В письмах Пушкина нам дороги не только черты гения, не только поминутно сверкающие блестки высокого ума, не только звучащие на каждом шагу взрывы его божественного смеха, не только мимолетные грустные раздумья или вспышки веющего с этих старых и вместе таких молодых страниц вдохновения: мы читаем их еще как повесть о человеческой жизни, полной страданий, борений, возвышений и душевных компромиссов; мы рассматриваем их как любопытную, бесконечно запутанную и перепутанную сеть дружественных, семейственных, общественных и других отношений, то важных и необходимых, то излишних и ненужных, — и они говорят нашему сердцу, как трогательный рассказ о человеке, отмеченном гением, не зарывшем в землю своего таланта, стойко выносившем тягости жизни и донесшем до могилы и свой дар во всей его мощи, «о всем его величии, и нерастраченный запас душевных сил, и бодрую, благословляющую, влюбленную в жизнь улыбку... Письма — главный источник для изучения истории его жизни, — и это делает их особенно интересными для нас. Письма, по чьему-то счастливому выражению, — «единственная вещь, которая людей отсутствующих делает присутствующими». Преодолев пространство, они преодолевают и время, и в письмах Пушкина оживает для нас великий поэт, воскресает его эпоха. Все, что есть в них случайного, временного, мелочного, отпадает само собою, даже не удерживается памятью, а надвременное, вечное, «Пушкинское» входит в нашу литературу, как одно из прекраснейших ее сокровищ. В этой книге «Жизнь и поэзия — одно»: жизнь дает содержание, поэтическое чувство всю ее пронизывает насквозь. Собрание писем Пушкина — великолепный калейдоскоп богато одаренного человеческого духа. Тон их необыкновенно разнообразен, количество интересов, занимающих поэта, поразительно, в них яркая и полная радуга различных настроений. Они — настоящие образцы эпистолярного стиля, поражающие своим бесконечным разнообразием. Жуковскому и Гнедичу Пушкин пишет в почтительно-дружеском тоне младшего приятеля, обращающегося к старшему; глубоким дружеским чувством отличаются его письма к Дельвигу; в письмах к брату Льву Сергеевичу поэт является не только снисходительным старшим братом, но даже немного ментором; строго-деловитые письма отличаются сухим тоном, иной раз преднамеренно-небрежным и холодно-аристократическим. И тут же рядом, в дружеских письмах, рассыпаны крупицы аттической соли, Пушкинского юмора, его лукавой насмешливости; переходы от глубокомысленного к легкому, от важного к забавному еле заметны, грациозны и просты. Эпиграммы, шутки, сценки, остроты и — бок-о-бок с ними — ряд «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет», и все это на каком удивительном языке! Язык Пушкина и между прочим — его писем — это тот «великий, могучий, правдивый и свободный русский язык», слыша который, по вдохновенному слову Тургенева, «нельзя верить, чтоб такой язык не был дан великому народу». Письма Пушкина годны не только для изучения: еще в большей степени это — просто книга для чтения, живая, увлекательная. Недаром они, наравне с посмертными произведениями, своим появлением вызывали сенсацию в публике. Тургенев читал и обнародовал письма поэта с трепетным благоговением и глубоким сознанием их психологической и эстетической ценности. Каждому они могут дать столько, сколько кто в силах от них взять. Политический историк, бытописатель, анекдотист, поэт, просто ценитель прекрасного, юноша, старик, — каждый, читая их, найдет много полезного, значительного в их всеобъемлющем круге, каждый услышит в собственном сердце отголоски на них»...

Сноски

47 «А. С. Пушкин по его письмам» — в сборнике «Памяти Л. Н. Майкова», С.-Пб. 1903, стр. 455—468.

48 Как примеры этой двойственности В. В. Сиповский приводит часто противоречивые отзывы Пушкина об А. А. Фукс, В. И. Дмитриеве П. А. Катенине, гр. Д. И. Хвостове, Плетневе, дяде В. Л. Пушкине.

49 Напр., бар. М. А. Корф.

50 Т. VIII, С.-Пб. 1906, стр. V.

51 В. Якушкин в рец. на VII т. Соч. ред. Ефремова, изд. Суворина, 1903 —Ё«Русские Ведомости» 1903 г., 18 дек., № 347; перепечатано в «Литературном Вестнике» 1904 г., кн. I. стр. 71—77. По поводу того же Ефремовско-Суворинского издания Н. А. Энгельгардт писал: «Письма Пушкина — образец эпистолярного стиля и неиссякаемый родник метких слов, определений, литературных оценок, «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет». В них развертывается и борьба гения с мертвящими условиями низменной, проникнутой ничтожеством и нетерпимостью среды» («Нов. Время» от нач. марта 1905 г., в статье «Новый Пушкин»).

52 Ю. И. Айхенвальд, Пушкин. Изд. 2. М. 1916, стр. 26—41.

53 Ср. ниже, стр. XXXV, в ссылке на книгу В. Ф. Ходасевича: «Поэтическое хозяйство Пушкина».

54 Изд. 2, Пгр. — М. 1923, стр. 108—111.

Часть: 1 2 3 4 5