Скачать текст произведения

Модзалевский. Письма Пушкина. 1926г. (часть 4)

Часть: 1 2 3 4 5

Последние два очерка — Ю. И. Айхенвальда и Н. О. Лернера — были написаны уже по выходе в свет монументального, так называемого–«Академического» издания переписки Пушкина, вышедшего под редакцией одного из членов Комиссии по изданию сочинений Пушкина при Отделении Русского языка и словесности Академии Наук В. И. Саитова и при участии пишущего эти строки. 55

В три тома этого издания (1906, 1908 и 1912 г.) вошли проверенные в значительной части по рукописям поэта все письма его, открытые до того времена, с присоединением многих новых, 56 а также все до того времени опубликованные письма к Пушкину от его многочисленных и весьма разнообразных корреспондентов. Выход в свет этого издания вызвал целый хор восторженных голосов: и самые письм… поэта, и приемы, положенные в основу издания, и полнота последнего были единодушно и единогласно приветствованы. Так, о I томе Академического издания Переписки Пушкина Н. О. Лернер писал, что это издание «впервые дает возможно правильный Пушкинский текст, т.-е. воспроизводит письма в таком виде, в каком они вышли из-под пера поэта»; что «настоящий Пушкинский текст нового издания писем подчас очень мало похож на ту искаженную сознательными поправками и непреднамеренною небрежностью передачу, которая раньше выдавалась за подлинного Пушкина. При сличении нового издания с любым из прежних эта разница сразу дает себя чувствовать; оказывается, что издатели, которых еще можно оправдать в непонимании важности соблюдения орфографии и пунктуации Пушкина, посягали даже на его синтаксис, кое-где вставляя слова, кое-где отбрасывая, меняя порядок слов. Примеров не приводим, так как их множество». Другую заслугу издания Н. О. Лернер видел «в весьма удачном хронологическом расположении писем, прежде носивших произвольные или перепутанные даты, для чего нужно было хорошо знать как личную жизнь поэта, так и литературную и общественную историю Пушкинской эпохи. При письмах помещены некоторые сохранившиеся черновые наброски»... 57

В другой своей рецензии на тот же I том Н. О. Лернер писал по поводу самых писем Пушкина:Ј«Русская литература обогатилась книгой, которой справедливо может гордиться. Далеко не в каждом своем литературном детище Пушкин отразился так разнообразно и всецело, как в переписке. Так же, как и лирика, а в некоторых отношениях даже лучше ее, письма Пушкина не только служат изучению внешних черт жизни Пушкина, но значительно уясняют внутренние стороны его характера и освещают его творчество. Велико не только биографическое и психологическое значение их, но и историческое. Пушкин был центральной фигурой в культурной русской истории 20-х и 30-х годов; в жизни русского народа, в истории развития русской общественности литература была более могучим фактором, чем в жизни других народов, и никогда ни один поэт не был для своего народа тем, чем был для России Пушкин — солнце русской культуры. Хорошо изучить его письма значит узнать не только Пушкина, но и его эпоху, колыбель тех идей, которые теперь только проникают собою русскую жизнь». 58 То же примерно писал Н. О. Лернер и в третьем отзыве своем о I томе издания писем Пушкина:Ы«Пушкинская переписка — наиболее полное отражение духа Пушкина и богатый материал для его биографии и для истории его времени, — вместе с тем является одною из лучших книг для чтения. В ней Пушкин является попеременно поэтом, критиком, другом, собутыльником, остряком, политиком, на каждом шагу меняясь с быстротою Протея, но везде и всегда являя неизменную сущность гения. Как под руками сказочного чародея всё обращалось в драгоценный металл, так из-под пера нашего волшебника слова летели золотые брызги»... 59

«Особую, личную, даже интимную близость с Пушкиным», — писал позже тот же исследователь: «мы приобретаем в его письмах, где так полно и искренно отразилась и гениальная натура великого человека, и просто жизнь обыкновенного смертного, с ее возвышениями и падениями, радостями и горестями. Потому что и тем и другим одинаково был Пушкин, — то один из «детей ничтожных мира», то пророк, мудрец и вдохновенный жрец Аполлона. И какая сторона нам в нем интереснее, — это подчас бывает трудно сказать, читая книгу его писем, где подлинно «жизнь и поэзия — одно». — Письма Пушкина — книга, без которой нельзя знать Пушкина, нельзя проникнуть в его эпоху, и в такой же мере — это просто книга для чтения, — одна из тех немногих на свете книг, которые можно читать и перечитывать без конца, раскрывая на любой странице, оставляя и возвращаясь...» 60

«Письма Пушкина представляют двоякого рода ценность», читаем в отзыве об Академическом издании «Вестника Европы» (1908 г., № 6, стр. 828): «как одно из величайших созданий Пушкинского гения и как первоклассный материал для биографии Пушкина, для уяснения его жизни и духовного развития. При всей изумительной красоте языка, слово почти не чувствуется в этих письмах; из тяжелой, грубой ткани, которою мы одеваем нашу мысль и чувство, чтобы передать их другому, оно в письмах Пушкина превратилось в воздушную, прозрачную оболочку° оно ничего не скрывает и не ослабляет, — оно лишь молниеносно освещает предметы. В этих письмах, так сказать, совсем, нет литературы; это животрепещущие переживания — и какие! — переживания огненного, божественно свободного духа, непосредственные, как у ребенка, и в то же время сочетающие пламенную страстность с величайшей ясностью и глубиной сознания. И при этом — какая меткость взгляда, какая нежность чувства, какой глубокий покой при всей стремительности отдельных переживаний! Здесь воочию видишь то, что иначе можно понять, только охватив мыслью всё творчество Пушкина: дивную соразмерность его душевных сил, безотчетно превращавшую все диссонансы в гармонию. Без писем своих Пушкин был бы для нас не менее велик, но письма помогают нам лучше узнать его». 61

По поводу выхода в свет III тома Академического издания Переписки В. Я. Брюсов писал: 62µ«Всеми признано, что письма Пушкина замечательны не менее его художественных произведений. Свои письма Пушкин писал очень старательно, часто набрасывая их сначала начерно; кроме того, он в поразительной степени обладал способностью применяться к тону своего собеседника-корреспондента, так что к Соболевскому, напр., он писал другим языком, чем к Нащокину, и уже совсем иначе, чем к Погодину; еще по-другому он писал к своим друзьям, кн. Вяземскому, Дельвигу и т. д. К этому присоединяется удивительная меткость языка Пушкина, его умение в немногих словах сказать о самой сущности вопроса, притом сказать живо и ярко, и неистощимость его ума, рассыпавшего даже в случайных записках блестки тонких соображений и острых замечаний. 63

С другой стороны, по тому же поводу, один из первых и наиболее глубоких знатоков Пушкина П. И. Бартенев писал:

«В трех томах Переписки Пушкина наш поэт, наша отрада, — святая искра, выбитая из груди России нашествием Европы, выразился вполне, точно как будто перед нами его рабочий стол, и мы можем следить за его письменными занятиями. И в переписке своей, как в своих художественных произведениях, он необыкновенно привлекателен: такая быстрота ответов, такое тонкое уменье приноровиться к характеру писавшего и сказать ему что-либо любезное и ободрительное. Трудно оторваться от чтения писем его к супруге... Он сам, как видно, сознавал всю ценность своих супружеских поверений, и в одном письме требует от Натальи Николаевны, чтобы она никому не давала списывать его письма» и т. д. 64

Приведем еще мнение известного поэта и большого знатока Пушкина Б. А. Садовского. Он считал, что «письма Пушкина — явление в мировой литературе единственное и небывалое. В них, по его словам, — вся натура поэта — высокопрямодушная, благородная и прекрасная. Прежде всего сказывается в письмах безграничная его доброта... Отличительная черта характера Пушкина, по наблюдению Б. А. Садовского, — «его невинное, можно сказать — лучезарное простодушие, — черта истинно-гениальных натур. При всем необъятном уме своем Пушкин добр, нежен и доверчив как ребенок». 65

Наконец, особенного внимания заслуживает, по широте поставленного в ней вопроса, недавняя статья Г. Винокура в его книге «Культура языка. Очерки лингвистической технологии»: «Пушкин-прозаик», 66 — ставящая письма Пушкина в прямую связь с его художественной прозой. Указывая на простоту Пушкинской прозы, автор справедливо полагает, что до этой простоты поэт дошел не легко. «Если в стихах своих он — завершитель богатых традиций прошлого века, канонизатор, давший устойчивую, классическую форму, — то к прозе Пушкин пришел путями безвестными, дорогами окольными: учителей, наличных традиций на них он не повстречал. В прозе ему пришлось начинать с начала, и подходил он к этому делу с опаской, с мучительными сомнениями»; вопрос о прозе был для Пушкина прежде всего вопросом стилистической культуры, вопросом школы и уменья, а не натуралистического подражания речи «московской просвирни» и т. под. «Всем известно, какую громадную работу проделал Пушкин прежде, чем взялся за прозу. Но дело свое он во всяком случае сделал. Он оставил нам прозу пленительную и совершенную, но тайну мастерства своего унес с собой: проза эта загадочна, непонятна и до сих пор ни с какой стороны еще не уяснена». «Каком чудом превратилась обыденная, прагматическая речь московской просвирни в изваянную форму «Арапа Петра Великого» или «Капитанской Дочки»? Как «язык быта превратился под его пером в язык литературный», задает вопросы автор, — и отвечает, что до этой формы дошел он, между прочим, и через эпистолярные свои опыты, через свои письма. «Если не до конца, то во многом» изучение писем Пушкина и их стиля помогает ответить на поставленные вопросы. «Давно уже признано, — пишет Г. Винокур, — «что письма Пушкина имеют для нас значение не только биографических документов, личного архива поэта, но также несомненную и большую литературную ценность. Да и сам Пушкин относился к переписке своей с приемами заправского профессионала-литератора: в этом убеждает нас хотя бы большое количество сохранившихся его эпистолярных черновиков. Длинный ряд отзывов о письмах Пушкина, на протяжении целого столетия, характеризует их как факт словесного искусства. И если не до конца бываешь уверен в искренности современного нам писателя, заявляющего: «Говоря о «Капитанской Дочке» как о совершеннейшей прозе Пушкина, мы колеблемся — не следует ли на первое место поставить его письма» 67, — если можно предположить, что подобный отзыв есть лишь следствие обычного в наши дни пиэтета к Пушкину, — то разве не показательно, что иные из Пушкинских современников склонны были благодарить поэта за письмо, словно как за присылку новых стихов?.... Пушкин работал над своими письмами как над художественной вещью. Письма для него были равносильны «литературному факту», — и далее автор сопоставляет описательное письмо Пушкина к брату от 24 сентября 1820 г. с началом «Путешествия в Арзрум», находя в приемах первого — эмбрион второго. В письме к Дельвигу от середины декабря 1824 г. он видит некоторые уже чисто-новеллистические черты, в некоторых деталях — какой-то остов чисто сюжетной схемы; в более поздних письмах Пушкина (1834—1836) присутствуют уже мотивы чисто-бытового содержания, напоминающие его table-talk, вставленные в оправу той своеобразной causerie, какую составляют почти все письма поэта к жене, стиля домашнего разговора; критические и политические статьи, задолго до того, как он стал работать в «Московском Телеграфе», в «Литературной Газете», — писались Пушкиным в форме писем своим друзьям и сверстникам; и историю пытался Пушкин писать первоначально все в той же эпистолярной форме...µ«Письма Пушкина — это настоящая прозаическая лаборатория, в которой «простонародное наречие» доводится до степени литературного языка. Связь Пушкинского эпистолярного стиля с его прозой видна невооруженным глазом, ощущается наощупь. Именно отсюда, читаем далее, объясняется эта манера «свободного разговора», которую отмечает, как характерную особенность Пушкинской прозы, и Б. М. Эйхенбаум; 68 отсюда же тот своеобразный «деловой стиль», без «воздуха и глубины», эта сухость, преднамеренная скупость изложения, резко бьющая в глаза в Пушкинской прозе. Сколько-нибудь внимательный специальный анализ переписки Пушкина в сравнении с его повестями сумеет вскрыть эту внутреннюю зависимость до конца», говорит автор и, как один из примеров, сравнивает письма Пушкина с отрывками из его неоконченного «Романа в письмах», справедливо находя, что, за исключением, может быть, двух писем Владимира, все остальные письма из этого незаконченного романа в стилистическом и композиционном отношении всецело совпадают с реальными Пушкинскими письмами, — отличающимися удивительною лаконичностью, скупостью изложения, небольшим сжатым размером, гармоничною краткостью, закругленностью, крайнею тематическою насыщенностью, необыкновенною стройностью построения и т. д. Свой этюд автор заключает следующею тирадою: «Читая Пушкина, кажется, видишь, как он жжет молнием выжигу из обносков: в один удар тряпье — в золу, и блестит чистый слиток золота». Так передавал свое впечатление от Пушкина Брюллов. Сколько же нужно было Пушкину выжечь бытового, житейского тряпья, обносков, прежде, чем показались первые золотые блестки его прозаического стиля. Сколько мудрого, культурного труда вложено в этот эпистолярный путь от послеобеденной болтовни с приятелем к высокому художественному строю «Пиковой Дамы», к благородной классической простоте «Дубровского» или «Капитанской Дочки». Такая простота есть действительно культурное достижение; о ней легко кричать на литературных перекрестках, но для того, чтобы создать ее, нужен действительно Пушкинский гений, давший нам незабываемый пример культурной работы над словом, великолепным памятником которой остается его переписка». 69

Мы намеренно остановились на всех этих отзывах многочисленных ученых, критиков, писателей и пушкинистов: все они вместе с достаточной полнотой и с разных точек зрения освещают всё великое значение писе” Пушкина и дают всестороннюю их оценку.

В письмах своих наш великий писатель является таким же «делателем», таким же творцом, каким он признается и в других областях литературы. К эпистолярному жанру относился он с тою же серьезностью, с какою смотрел на всё, что ему приходилось делать. Обрабатывая, шлифуя с неутомимостью, с лихорадочною поспешностью поэтический язык наш и усовершенствуя все виды и формы поэтических произведений, давая образцы прозы в бытовом и историческом романе, в рассказе и повести, в литературной критике и рецензии, в историческом исследовании, в полемических статьях, в мелких заметках, в дневнике и мемуарах, — он не мог оставить без внимания и эпистолярный русский стиль. Еще в 1824 г., в статье о причинах, замедливших ход нашей словесности, он жаловался: «Проза наша еще так мало обработана, что даже в простой переписке мы принуждены создавать обороты для понятий самых обыкновенных, и леность наша охотнее выражается на языке чужом, коего механические формы давно уже готовы и всем известны»...70 Как бы в подтверждение этой мысли он в том же году в 3-й главе «Евгения Онегина» с шутливой грустию констатировал, что

Доныне гордый наш язык
К почтовой прозе не привык, 71

и свою милую Татьяну заставил писать письмо к Онегину по-французски; 72 поэтому он считал необходимым и в этом вопросе сказать свое слово, выковать образцовый эпистолярный стиль — и постепенно выработал его и довел до такой степени совершенства, до такой чеканной отчетливости и выразительности, каких до него не существовало даже у больших наших писателей — Карамзина, Батюшкова, Жуковского.

Несомненно, что, находясь в ссылке (1820—1826). Пушкин, лишенный возможности личного общения с друзьями и врагами, не имея способов к живому обмену мнений, но постоянно кипя мыслями, смотрел на письма свои, как на единственный способ поддержания связи с отсутствующими: письма отчасти заменяли ему необходимую для него устную беседу, — в них он высказывал плоды своих дум, развивал литературные взгляды, выражал суждения по общим вопросам и темам, — и всё это не для одного только адресата: он знал заранее, что письма его служат для чтения группы его единомышленников, становятся предметом обсуждения и споров, вызывают горячий обмен мнений, — являются как бы опубликованными в той среде, для которой были написаны. В этом было их общественное значение даже среди современников, на которых они не могли не оказывать могущественного влияния, что видно из дошедших до нас (увы, далеко не в полном объеме) ответов на письма Пушкина. При таком положении вещей Пушкин с особенною тщательностью относился и к форме своих писем, обрабатывая их со всем усердием, со всем упорством и серьезностью, относясь к ним, как к литературным произведениям, 73 предназначенным к публикации. 74 Вот почему к форме и стилю его писем можно смело приложить тот отзыв о языке Пушкина вообще, какой находим мы в статье акад. В. М. Истрина: «Необыкновенная сжатость и в то же время выразительность, меткость и точность в выборе слов, плавные, но вполне соответствующие живой русской речи краткие синтаксические формы, — всё это, соединенное с безыскусственностью, сделало Пушкина учителем русского языка для всего последующего поколения...». 75 Он и в письмах своих лучше кого бы то ни было и вполне удовлетворил требованиям, предъявлявшимся им к «истинному вкусу», который, по словам Пушкина, состоит «не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности». 76 На своих письмах он показал, как к этому роду прозы можно в полной мере применить два основных достоинства всякого прозаического произведения: «точность и краткость»; 77 ими, как и другими своими сочинениями в прозе, он положил основание для правильного и успешного развития литературного языка на началах художественной простоты; пользуясь богатствами народного языка, он «вывел литературный язык из спертой атмосферы кабинетов и гостиных на чистый воздух света божия, на широкий простор Русской земли — для любованья всему народу русскому». 78 Так же определяет достоинства Пушкинской прозы вообще, а в частности, следовательно, и эпистолярной, — и акад. Е. Ф. Карский: «Неумелое стремление последователей Карамзина придать прозе «приятность» выродилось в лучших руках — в изысканность, а у лиц менее искусных — в вычурность и приторность, доходящую до слащавости. Как истинный художник, Пушкин заметил и эту односторонность речи, хотя она и была совершенно противоположна прежней латино-немецкой торжественности нашего стиля. Вполне признавая рациональным положение Карамзина, что писать следует, как говорят, т.-е. что прозаическая речь ничем не должна отличаться от речи разговорной, он требовал еще от нее ясности и точности. А эти качества достигаются лишь тогда, когда речь течет просто и естественно. Однако, понятия простоты и естественности очень широки и легко переходят в то, что Пушкин характеризовал словом vulgar; но с последним качеством речи не мирилась душа поэта-художника, — и вот он еще требует от прозы опрятности» и т. д. 79

Сноски

55 См. т. I, Предисловие, стр. IV.

56 Так, в одном Остафьевском архиве кн. Вяземских в с. Михайловском, Подольского уезда Московском губ., мною было найдено во время поездки туда в 1904 г. и сообщено в это издание одно новое письмо Вяземскому, 3 письма к кн. Вяземской и записка к Л. С. Пушкину.

57 «Критич. Обозрение» 1907 г., вып. I, стр. 33.

58 «Журн. Мин. Нар. Просв.» 1907 г., февраль, стр. 390.

59 «Русск. Стар.» 1907 г., № 3, стр. 689.

60 Н. О. Лернер — в рец. на III т. Академического издания Переписки Пушкина — «Речь», 29 января 1912 г., № 28.

61 Курсив наш.

62 «Русская Мысль» 1912 г., март, отд. «В России и за границей», стр. 17—18.

63 Далее Брюсов высказал суждение (ib., стр. 18) о том, что без примечаний все издание переписки Пушкина теряет половину своего значения.

64 «Руск. Арх.» 1912 г., № 1, 1 и 2 обл.

65 «Современник» 1912 г., № 8, стр. 309, 310. Проф. Н. Н. Фатов в своемђ«научно-популярном» очерке: «Пушкин» (Гос. изд. М. 1921), касаясь. писем Пушкина, говорит, что они «полны глубокого, захватывающего интереса. В них бездна ума, остроумия, ценнейших мыслей; читаются они как самый увлекательный роман» (стр. 63).

66 На эту статью автору любезно указал Б. В. Томашевский, когда настоящее Предисловие было уже написано.

67 М. Л. Гофман, «Капитанская Дочка» — Соч. Пушкина, под ред. Венгерова, т. IV, стр. 355.

68 Б. Эйхенбаум, «Сквозь литературу». Лгр. 1924, стр. 166.

69 Г. Винокур, назв. соч., стр. 179—188.

70 Ср. по этому поводу слова самого Пушкина в письме к П. Я. Чаадаеву от 6 июля 1831. г.:Џ«Je vous parlerai la langue de l’Europe — elle m’est plus familière que la nôtre».

71 Русский язык Пушкин называет гордым и в черновике письма к Вяземскому от ноября 1823 г. (ниже, стр. 61); ср. у Лермонтова, Соч., изд. 1916 г., т. III, стр. 266.

72 По поводу ПушкинскогоЏ«перевода» этого письма Татьяны проф. Н. П. Некрасов писал: «Этот мнимый перевод письма представляет собою идеал словесного искусства, торжество русского языка и русской поэзии в выражении самых тонких и самых нежных движений сердца» («К вопросу о значении А. С. Пушкина в истории русского литературного языка» — сб. «Памяти А. С. Пушкина», изд. ред. журн. «Жизнь», С.-Пб. 1899, стр. 213).

73 О том, в каком близком соотношении и взаимодействии стояли письма Пушкина к его литературной деятельности и как близок был эпистолярный стиль его к стилю поэтическому, свидетельствует, между прочим° то обстоятельство, что в письмах он нередко повторяет свои собственные стихи — дословно или в перефразировке, — мысли и выражения и обратно; много таких автоцитат или автореминисценций указано в книге В. Ф. Ходасевича: «Поэтическое хозяйство Пушкина. Книга первая», Лгр. 1924, стр. 79—101, и в наших примечаниях к письмам.

74 С годами, с выходом поэта на свободу и с усложнением его жизненной обстановки, его письма теряют значение таких литературных произведений, приобретая характер частно-эпистолярный.

75 В. М. Истрин в статье: Пушкин и русская литература — см. «Пушкинские дни в Одессе. Сборник Имп. Новороссийского Университета», Одесса. 1900, стр. 52.

76 «Отрывки из писем, мысли и замечания».

77 Заметка 1822 г. «О слоге».

78 Н. П. Некрасов, I. с., стр. 232. Ср. статью акад. Е. Ф. Карского: «О влиянии поэтической деятельности А. С. Пушкина на развитие русского литературного языка», Варшава. 1899.

79 Е. Ф. Карский, «О влиянии поэтической деятельности А. С. Пушкина на развитие русского литературного языка», Варшава. 1899, стр. 24—25. О прозе Пушкина вообще см. цитированную выше работу Н. О. Лернера: «Проза Пушкина», изд. 2-е, Пгр. — Москва. 1923.

Часть: 1 2 3 4 5