Скачать текст произведения

Измайлов Н.В. - Пушкин в работе над "Полтавой". Часть 10.

10

Посвящение к «Полтаве» («Тебе — но голос музы темной...») представляет собою особую тему, важную не только для изучения поэмы, но и по ее значению для широкого круга вопросов, относящихся к жизни и творчеству Пушкина. Посвящение — одно из замечательнейших произведений пушкинской лирики, и вместе с тем — важный биографический документ, до сих пор вызывающий споры и считающийся не вполне разъясненным. Еще в 1910 г. Н. О. Лернер утверждал, что «Посвящению Полтавы суждено остаться одним из таинственных, „недоуменных“ мест в биографии Пушкина», потому что «нет возможности установить имя той», «кому посвящена Полтава».249 Через год П. Е. Щеголев, крупнейший пушкинист первых двух десятилетий нашего века, текстолог и биограф поэта, предложил и обосновал гипотезу о том, что та, к кому обращено—«Посвящение» к «Полтаве», — это Мария Николаевна Раевская, в замужестве княгиня Волконская, последовавшая в сибирскую каторгу вслед за сосланным туда мужем-декабристом. Она же — и героиня «утаенной любви» Пушкина, являющейся основным предметом его исследования, для которого «Посвящение» служит лишь последним и решающим доводом (самый термин «утаенная любовь» взят из черновой рукописи «Посвящения»).250 Гипотеза Щеголева принята не всеми пушкинистами или принята с оговорками. Так, комментаторы°«Полтавы» — Б. В. Томашевский в «малых» академических изданиях 1949 г. и следующих и в издании «Библиотеки поэта» 1955 г.,251 С. М. Бонди в издании Гослитиздата (1960)252 — считали предположение Щеголева недоказанным. Автор настоящей статьи в 30-х годах разделял этот скептицизм.253 Но теперь он представляется немотивированным, и многие пушкинисты принимают гипотезу Щеголева как вполне доказанную. Так, Л. П. Гроссман в своей богатой наблюдениями и новыми выводами работе о“«Бахчисарайском фонтане», оспаривая гипотезы Щеголева об источниках поэмы и о значении М. Н. Раевской в жизни и творчестве Пушкина как ранней и единственной героини «утаенной любви» поэта, вместе с тем принимает вывод Щеголева о том, что она, уже в качестве жены декабриста княгини Волконской, является той, к кому обращено «Посвящение» «Полтавы».254 Т. Г. Цявловская в статье «Мария Волконская и Пушкин»255 без колебаний относитК«Посвящение» «Полтавы» к этой героической женщине. «Страдания Марии Волконской, образ и облик ее присутствовали в сознании поэта, когда создавал он героиню поэмы „Полтава“», — пишет исследовательница, сопоставляя ее наружность и характер, известные нам по отзывам современников и по рисункам Пушкина, изображающим ее в разные годы и приведенным в статье (с. 56, 57, 58 и менее убедительно — 61 и 63), с тем, что говорит поэт о героине своей поэмы. «Но главное, — заключает Т. Г. Цявловская, — что узнаем мы в образе Марии Кочубей, — это характер Волконской — лирический, страстный, волевой <...> Все эти, такие очевидные, аналогии и объясняют, почему посвятил Пушкин свою поэму Марии Волконской». К этому добавлено автором примечание, где читаем: «Поэт не раскрыл, кому посвятил он „Полтаву“. Это сделано исследователем. См.: Щеголев П. Е. Из разысканий...» и т. д. Столь же безоговорочно принимает гипотезу Щеголева и Д. Д. Благой в последнем своем исследовании, добавляя к его доводам еще новые аргументы.256

Расхождение во мнениях пушкинистов заставляет нас подробнее остановиться на разысканиях Щеголева и рассмотреть его аргументацию в том, что касается «Посвящения» поэмы.

Исследование Щеголева было предпринято в связи с напечатанной в 1908 г. статьей М. О. Гершензона «Северная любовь Пушкина». Здесь, говоря об «утаенной» любви поэта, возникшей на севере и продолжавшейся на юге, Гершензон объявил ее героиней кн. М. А. Голицыну, урожд. княжну Суворову, внучку полководца. Отведя поспешные и произвольные доводы Гершензона, Щеголев отверг его догадку о Голицыной (с чем позднее согласился и сам Гершензон) — отверг ее путем тщательного текстологического и биографического анализа стихотворений Пушкина, какие Гершензон считал обращенными к Голицыной или ею вдохновленными (и в этом новом методе исследования — основная заслуга Щеголева). Но, отведя эти стихотворения (кроме одного, скорее мадригального, чем любовного), Щеголев не отверг самой гипотезы — о существовании в жизни Пушкина большого, утаенного от всех, глубокого чувства, пронесенного им почти через всю жизнь и отразившегося во многих произведениях 20-х годов; в частности — с ним связывается, по мнению Щеголева, возникновение замысла «Бахчисарайского фонтана». Предметом «утаенной любви» Пушкина была, как доказывал исследователь, младшая из сестер Раевских, Мария Николаевна, ставшая в 1825 г. женою будущего декабриста кн. С. Г. Волконского.

Доказательству этой гипотезы посвящена вся положительная часть исследования П. Е. Щеголева, и последним звеном в цепи доказательств является «Посвящение» «Полтавы».

Указанная выше работа Л. П. Гроссмана внесла серьезные коррективы в утверждение Щеголева, касающееся создания «Бахчисарайского фонтана», и доводы его очень убедительны.

Но остается другая сторона вопроса: кто же была героиней «утаенной любви» поэта? П. Е. Щеголев уверенно утверждал: Мария Николаевна Раевская (Волконская). Л. П. Гроссман, не отрицая долгого и глубокого, неразделенного, идеального чувства Пушкина к этой «юной деве», почти девочке, ставшей потом героической женой сосланного декабриста, утверждает, что одновременно, рядом с этим идеальным чувством, в душе поэта жило другое, страстное и бурное, но также неразделенное и, по-видимому, с течением времени угасшее — чувство к Софии Потоцкой (в замужестве Киселевой), которая, по утверждению Л. П. Гроссмана, и была предметом его любви еще с 1819 г. Последним проявлением этого чувства в творчестве поэта были несколько строк в «Разговоре книгопродавца с поэтом».

П. Е. Щеголев, обратив преимущественное внимание на предположенное им участие М. Н. Раевской в замысле и создании «Бахчисарайского фонтана» (что справедливо отрицал Л. П. Гроссман), не указал других, позднейших стихотворений, вызванных «утаенной любовью» к ней Пушкина (кроме «Посвящения» «Полтавы»). Л. П. Гроссман, помимо «Разговора книгопродавца с поэтом», называет — вполне обоснованно — стихотворения 1828 и 1829 гг.: «Не пой, красавица, при мне...» и «На холмах Грузии...» — первую редакцию, со строфою «Я твой по-прежнему, тебя люблю я вновь...», прочитанную впервые С. М. Бонди.257 Но за Щеголевым остается неоспоримая заслуга прочтения и анализа чернового текста «Посвящения» к «Полтаве», что дало ему возможность понять и интерпретировать это глубоко интимное и завуалированное признание и установить его адресат. Обратимся к тексту «Посвящения».

«Посвящение», как уже говорилось, занимает в тетради ПД 838 (бывш. ЛБ 2371), где находится весь основной черновик «Полтавы», две страницы на развороте: слева (на л. 692) начинается его черновик, написанный в два столбца; он переходит на правую сторону (л. 701) и здесь, в левом столбце, заканчивается, на что указывает заключительный росчерк. В правом столбце страницы начинается переписанный набело (со многими поправками в последних двух четверостишиях, представляющих собою по существу черновики) тот же текст, озаглавленный сначала: «Посвящение», потом — «Тебе» (в окончательном тексте восстановлено первое из этих заглавий).258 Перебеленный текст, для которого не хватило места, перенесен последним четверостишием на левый столбец, где он заканчивается таким же росчерком и датой:

 27  окт.<ября>
          1828
Малинники259

Черновик начинается обращением к неназванной далекой, отсутствующей, даже утраченной вдохновительнице поэта:

Где ты — Тебе послушной лиры
Дойдут ли звуки до тебя

Эти два стиха слегка переправлены:

Одной тебе послушной лиры
Дойдут ли песни до тебя

Оба стиха зачеркнуты — но они дают тон всему дальнейшему посвящению.

Поймешь ли <ты?> поэта звуки260
Глас сердца, глас души моей

Оба эти стиха также зачеркнуты и, как и первые два, отделены от следующих чертою.

Иль — посвящение поэта
[Как некогда его любовь]
[Не будет признано тобою]

Эти неотделанные стихи — 1-й с 3-м не связаны рифмой — принимают затем такой вид, уже близкий к окончательному:

Иль — посвящение поэта
Как утаенная любовь — 261

Перед тобою без привета262
Пройдет — непризнанное вновь...263

Ниже, отделенная росчерком и обведенная кругом, намечается новая тема:

а.  Священны  мне
б.                              глуши
Как                         святыня
Твоей  возвышенной  души264

Знаменательно здесь появление рифмующегося со словом «души» понятия «глуши», далее заменяющееся более выразительным и значительным «пустыни».

Тема, намеченная в приведенных сейчас набросках, развивается в строфе, вошедшей потом в окончательный текст в переработанном виде:

Но если  ты — во дни  разлуки
В суровой <?>                в глуши
Поймешь  [задумчивые]  звуки265
Тебе  приверженной  души

Эта тема — «поймешь ли ты?» — тревожащая поэта, развивается далее, во втором (правом) столбце той же страницы.266

Но  звуки  лиры  вдохновенной
Коснутся  ль                 <тебя?>
Поймешь ли  ты  кому желаю
Их  посвятить безмолвно я

О недоработанности этой строфы говорит отсутствие рифм и недописанный второй стих (чтение в Акад. — «Коснутся ль до твоих <? > <ушей>» — очень произвольно).

Далее — отдельные наброски к той же теме,267 зачеркнутые, кроме последнего:

Поймешь — ах и ниже — стихи, вошедшие в два последних четверостишия окончательного текста:

О думай268, что во дни разлуки
В моей изменчивой судьбе269

Следующие стихи этой строфы лишь намечены и здесь же зачеркнуты:

Твои                 страданья
Твой образ                 вечно  мой

В этих стихах останавливают наше внимание слова «Твои... страданьЋ» — «страданья» вместе с «суровой глушью» утверждаются, еще не приняв окончательных форм, как непременный атрибут образа любимой женщины, кому посвящается поэма, и далее образуют лейтмотив «Посвящения». Здесь же, зачеркнув их, поэт возвращается к началу стихотворения:

Тебе...  но  голос  Музы  темной270
Коснется  ль271  слуха  твоего —
Поймешь  ли  <ты>  душою  скромной272
Стремленья273  сердца  моего — —

Текст первого четверостишия таким образом выработан — и, перейдя на соседнюю, правую страницу (л. 701), Пушкин, минуя уже законченное ранее второе четверостишие («Иль — посвящение поэта...» и т. д.) и неотделанное третье («Но если ты — во дни разлуки...» и т. д.), начал работать над последней, четвертой строфой.

Здесь, заменив первоначальную «глушь», появляется образ «пустыни», далее повторяющийся неоднократно:

Твои  следы,  твоя  пустыня,
Твои  печали,  образ твой,274
                       моя святыня
И  ты

Все это зачеркнуто (кроме слова «пустыня») и в переработке принимает такой вид:

Твоя печальная275  пустыня
Последний  звук  <твоих>  речей276
Твой вечный образ мне святыня277
И  повергаюсь перед  ней278

И эти стихи, кроме второго, как и их варианты, также зачеркнуты. Четверостишие строится по-новому (здесь мы увидим важнейший вариант, послуживший решающим аргументом для Щеголева):

Одна,  одна  ты  мне  Святыня

Зачеркнув все, кроме слова‹«святыня», поэт продолжает в ином построении, начиная стихи союзом «Что», в зависимости от ранее записанных двух стихов: «[Верь] О думай, что во дни разлуки В моей изменчивой судьбе»:

Что  ты  единая  Святыня
Что  без  тебя                 свет279
Сибири  хладная  пустыня280

Эти три строки зачеркнуты и отчеркнуты сбоку; ниже записана четвертая строка и также зачеркнута:

Единый  свет  души  моей

Сбоку же записан и окончательный текст стиха, с началом следующего:

Одно  сокровище,  свя<тыня>
Моей  души

На этом обрывается черновой текстљ«Посвящения». Здесь же, на правом столбце страницы, черновик переписывается набело, причем вторая его половина пишется заново. Приведем этот перебеленный (и частью черновой) текст, отмечая его отличия от напечатанного в первом издании «Полтавы» (белового автографа «Посвящения» мы не знаем):

Тебе281

Тебе... но голос Музы темной282
Коснется  ль слуха283  твоего?
Поймешь ли ты душою скромной
Стремленье сердца моего,284
Иль посвящение поэта
Как некогда его любовь,285
Перед тобою без привета286
Пройдет, непризнанное  вновь?..287
О если  примешь тайны  звуки288    
Мечтаний,  преданных тебе,289

Верь, Ангел, что во  дни  разлуки290
В  моей  изменчивой судьбе
Твоя  далекая  пустыня291
Последний  звук  твоих  речей292
Одно сокровище, святыня
Одна  любовь души  моей...293

27  ок<ября>
1828
 Малинники.

какие-либо конкретные признаки, облегчающие разгадку, — в этом не может быть сомнения).

Исследуя более общий вопрос об­«утаенной любви» Пушкина, П. Е. Щеголев, как уже говорилось, обратился к анализу чернового текста «Посвящения» к «Полтаве» и прочел там зачеркнутый, но четко написанный стих:

Сибири  хладная  пустыня.

«Этот зачеркнутый вариант, — по словам исследователя, — решает вопрос».294

Вслед за Щеголевым обратился к черновику «Посвящения» и М. О. Гершензон.295 Он дополнил чтение Щеголева и, возражая ему, указал на то, что «К сожалению, его (т. е. Щеголева, — Н. И.) открытие — просто ошибка: в черновой тетради Пушкина написано не то, что прочитал П. Е. Щеголе•», потому что, прочитанные в контексте, слова «Сибири хладная пустыня» не составляют первой редакции стиха «Твоя далекая (печальная) пустыня», а значат: без тебя мир для меня — пустыня, Сибирская пустыня. Только и всего». И далее Гершензон уверяет, что «первичным и основным ядром (четвертой) строфы была концепция: ты, твой образ для меня святыня <...> К ней Пушкин ищет рифму и нападает на слово „пустыня“».

Но здесь, несомненно, критическое чутье явно изменило Гершензону: Пушкин никогда, в поисках рифмы, не брал случайно подвернувшегося слова, не соответствующего смыслу стихов, — тем более такого ответственногЃ слова, как «пустыня», притом с такими столь же ответственными эпитетами, как «Сибири хладная», или «твоя далекая», или «твоя печальная пустыня». Кроме того, слово «пустыня» явилось взамен первоначального, однозначного, но менее выразительного и более «бытового» — «глушь», с намеченным даже эпитетом «суровая» («В суровой <...> глуши»). Слово «пустыня» явилось в черновых набросках раньше, чем позднейшие его эпитеты — «Сибири хладная»: сначала —

Твои  следы,  твоя  пустыня
Твои  печали,  образ  твой... потом —

 

Твоя  суровая
Твоя  далекая
Твоя  печальная

 пустыня

Слова™«Сибири хладная пустыня» являются в черновом автографе дальше, в ином (действительно!) контексте. Понимая, что этот вполне конкретный образ в стихах невозможен — и потому, что слишком прямо указывает на ту, кому написано «Посвящение», и потому, быть может, также, что может вызвать цензурные осложнения, Пушкин его зачеркнул и от него отказался. Но самое слово «пустыня» было ему дорого и нужно (конечно, не только для рифмы!), он его ввел в перебеленный текст, а наконец и в печатный, колеблясь только между эпитетами «далекая» и «печальная» (пустыня) и остановившись на последнем — наименее суггестивном из трех.296

«Посвящение» — в особенности, если рассматривать его вместе с черновыми вариантами — дает удивительный по выразительности и трогательности образ той, к кому оно обращено. Она обладает «возвышенной» и «скромной», даже «младенческой» душой, она когда-то умела ценить творчество поэта — «звуки, бывало, милые тебе» — и внушала ему любовь — «утаенную», оставшуюся без ответа; между ними давно уже пролегли «дни разлуки», и он, вспоминая минуту прощания, «последний звук ее речей», думая о «печальной пустыне», в которой она пребывает, заверяет ее в том, что она «одно сокровище, святыня», «одна любовь» его души; он робко надеется, что она, прочитав его посвящение, поймет его и призна́ет, и в то же время сомневается в этом. Но уже одно то, что он не уверен, — «коснется ль (ее) уха» голос его музы — указывает на трудность ее положения в «пустыне», куда не так-то легко достигают его новые произведения. К сожалению, до нас не дошло сведений о том, была ли получена «Полтава» кем-либо из жен декабристов или из них самих и каково было их мнение о поэме: ни в переписке М. Н. Волконской с В. Ф. Вяземской, снабжавшей ее новыми книгами, ни в записках самой Волконской нет упоминаний о «Полтаве».297 Вероятнее всего, что, если она и прочитала «Посвящение» к поэме, она не узнала (а может быть, не захотела узнать) себя в той, к кому оно обращено.

Удивительное по своей сжатости, выразительности и волнующей трогательностии«Посвящение», несмотря на внешнюю обобщенность, насыщено конкретными чертами, касающимися и той, к кому оно обращено, и самого поэта, выразившего в нем самое возвышенное и поэтическое чувство, испытанное им, быть может, за всю его жизнь. И возникает вопрос: если героиня этого чувства не М. Н. Раевская-Волконская, как думали и думают иные комментаторы, то кто же она? Во всем окружении Пушкина от начала его ссылки до созданияС«Посвящения» и далее мы не найдем другой женщины, которая бы соединяла в себе черты, собранные в строках, написанных в момент творческого подъема, посетившего поэта 27 октября 1828 г. И это — едва ли не самое веское доказательство в пользу гипотезы П. Е. Щеголева (в том, разумеется, что касается «Посвящения» к «Полтаве»).

Еще одна деталь требует рассмотрения. Над заглавием «Посвящение» и перебеленным его автографом (л. 701) Пушкин записал английскую фразу (однако не в виде эпиграфа, как считал П. В. Анненков, напечатавший ее впервые298): «I love this sweet name» («Я люблю это нежное имя» — сначала было начато «I have <loved>» — «Я любил...»). Источник этих слов (если только он существует!) до сих пор не обнаружен. Комментаторы «Полтавы» (П. Е. Щеголев, Б. В. Томашевский) приводят их, не поясняя; Т. Г. Цявловская, цитируя этот «неведомый стих английского поэта», поставила его в связь с именем героини «Полтавы» — Мария (Прометей, т. 1, с. 56). Д. Д. Благой считает, что эта фраза — «намеченный было поэтом эпиграф из Байрона, который он хотел предпослать посвящению к поэме».299 Но «Посвящение» не нуждалось в эпиграфе, притом непонятном для читателя и вместе с тем намекающем на имя, которое Пушкин тщательно завуалировал. Скорее всего, это — фраза, составленная им самим и которая становится понятной в сопоставлении с предсмертным «лепетом» молодого казака, влюбленного в дочь Кочубея и убитого на глазах Мазепы во время Полтавского боя:300

                                 ...казак
Уж  умирал.  Потухший  зрак
Еще грозил  врагу России;
Был  мрачен  помертвелый  лик,
И имя нежное Марии
Чуть лепетал  еще  язык.

            ( «Полтава», п. III, ст. 287—292)

Существует мнение, что в лице молодого казака, безответно влюбленного в Марию, Пушкин изобразил себя и свою «утаенную» любовь к М. Н. Волконской (Раевской). Но едва ли это так — в полной мере. Конечно, стих «Полтавы», сопоставленный с английской фразой у «Посвящения», дает сильнейшее подтверждение гипотезе П. Е. Щеголева, указывая на имя той, к кому «Посвящение» обращено. Напомним, что в более раннем творчестве Пушкина есть еще один такой же фразеологический случай — именно в эпилоге «Цыган», где он вспоминает время, проведенное им в таборе:

В походах медленных любил
Их песен радостные гулы —
И долго милой Мариулы
(т. е. Марии — в молдавской форме, — Н. И.)
Я имя нежное твердил.301

Но романтическая и даже несколько мелодраматически изображенная любовь казака в «Полтаве» очень далека от того чувства, которое поэт питал многие годы к героической жене сосланного декабриста.302 И прямолинейное их сопоставление ведет или может вести к далеко идущим и неправомерным выводам. Но это не колеблет плодотворную мысль Щеголева о том, кому посвящена «Полтава».303

Гипотеза П. Е. Щеголева о Марии Раевской (Волконской) как адресате «Посвящения» «Полтавы» представляется не только наиболее вероятной, но и очень убедительной, хотя для нее отсутствуют прямые документальные доказательства, т. е. прямое ее называние. Однако в очень недавнее время появились в печати сведения, которые можно (с натяжкой) назвать «документальными», опровергающие вывод Щеголева и предлагающие другое имя в качестве «утаенной любви» Пушкина. Мы говорим об опубликованных в 1970 г. записях С. Д. Полторацкого, извлеченных из его архива.304 Приведем из них необходимые данные.

Первая запись: «Оленина Анна Алекс. <еевна> <...> Стихи о ней и к ней Александра Пушкина: 1) Посвящение поэмы „Полтава“, 1829 <...>; 2) „Я вас любил...“; 3) „Ее глаза“ ... 7 марта 1849. Подтвердила мне это сама, сегодня, и сказала еще, что стихотворение „Ты и вы“ относится к ней (СПб., воскр. 11 дек. 1849)».

Вторая запись в рукописном сборнике Полторацкого «Мой словарь русских писательниц...» гласит: «Оленина, Анна Алексеевна, 1828. Посвящение ей „Полтавы“. Текст в издании Я. А. Исакова. СПб., 1859 <...> Печатано курсивом, без означения имени Олениной... (19 ноября 1878 г.)».

Таковы «документальные» свидетельства. Насколько они убедительны? Публикатор во «Временнике», В. В. Крамер, по-видимому, считает их вполне достоверными. В этом вопросе нужно разобраться.

Нет сомнения, что Пушкин был очень увлечен А. А. Олениной с весны 1828 г. и даже делал ей предложение, которое было отвергнуто ее родными; нет сомнения также, что он продолжал думать о ней и после отказа, во время работы над «Полтавой», о чем свидетельствуют ее портреты и записи ее имени, чаще всего в анаграммах и даже в форме «Annette Pouchkine» на черновой рукописи поэмы (от чего, по справедливому замечанию Щеголева, «веет наивностью»); мы знаем, что Олениной посвящен целый ряд стихотворений Пушкина 1828 г. — гораздо больше, чем значится в записи Полторацкого, даже если принять его весьма правдоподобное утверждение, что «Я вас любил: любовь еще, быть может...» относится к ней же. Но от этих — известных всему широкому кругу Приютинских друзей — любовных изъявлений еще очень далеко до «утаенной любви». Даже самое нежное, сдержанно-грустное и трогательное прощание с уходящей любовью — «Я вас любил...» носит, начиная с обращения на «вы», светский характер, глубоко отличный от «Посвящения». А те язвительные, злые и в сущности несправедливые слова, которые, через год после переживаний 1828 г., Пушкин написал — но никому, вероятно, не показывал — в черновых набросках к Восьмой главе «Евгения Онегина», об Анне Алексеевне («Лиза Лосина») и ее отце («Нулек на ножках»),305 после «Посвящения» к «Полтаве» едва ли были бы возможны (ведь Пушкин, по-видимому, продолжал мотивы «Посвящения» в исключенной потом строфе «На холмах Грузии...» — вернее, «Все тихо. На Кавказ...»). Да и подходят ли строфы «Посвящения» к А. А. Олениной? Самолюбивой и избалованной барышне, дневник которой наполнен желанием выйти замуж (но только не за Пушкина), вполне естественно было через несколько лет, уже после смерти поэта, создать семейную легенду о том, что он посвятил ей «Полтаву»; она была достаточно умна, чтобы понять, какое большое содержание вносит в ее жизнь подобная легенда. И естественно также, что ее двоюродный брат С. Д. Полторацкий, уже известный тогда книжник, журналист и библиограф, закрепил эту легенду, сославшись только на один факт: она «подтвердила мне это сама сегодня». Но, тогда как многие другие посвященные ей Пушкиным стихотворения имелись, по словам ее родных, в альбомных записях 20-х годов или даже в автографах Пушкина (?), от «Посвящения» никаких письменных следов не осталось. Это и неудивительно: каждый стих «Посвящения» противился бы отнесению его к Олениной. А жизнь и личность Марии Раевской-Волконской идеально и полно выражаются в нем. И наконец — когда, в какой момент могла Оленина познакомиться с «Посвящением» и узнать — конечно, от самого Пушкина — что оно посвящено ей? Это едва ли могло быть до издания «Полтавы». Но когда поэма вышла в свет, Пушкин был в Москве (здесь 2 апреля 1829 г. он подарил экземпляр ее С. Д. Полторацкому), затем началось его кавказское путешествие, из которого он вернулся в Петербург лишь в середине ноября 1829 г., — а уже в конце декабря он пишет строфы Восьмой главы «Онегина» с язвительными портретами А. Н. Оленина и его дочери... На этом, видимо, кончаются всякие отношения между ними.

Все сказанное приводит нас к выводу, что запись С. Д. Полторацкого — быть может, лишняя черточка к характеристике самой А. А. Олениной и ее отношений к Пушкину, но никак не является документальным основанием или прямым свидетельством того, к кому обращено «Посвящение» к «Полтаве». Мы имеем другое, несравненно более веское основание на этот счет: слова самого Пушкина в этом стихотворении, одной из лучших жемчужин пушкинской лирики.306