Модзалевский. Примечания - Пушкин. Письма, 1826-1830. Часть 15.
|
247. Е. М. Хитрово (стр. 37). Впервые напечатано в отдельном издании писем Пушкина к Е. М. Хитрово, выпущенном Пушкинским Домом, Лгр. 1927, стр. 1; подлинник в Пушкинском Доме; он писан на листе почтовой бумаги обыкновенногµ формата без водяных знаков; письмо сложено конвертом и запечатано перстнем-талисманом.
Перевод:м«Не знаю, как выразить вам свою благодарность за участие, которое Вам угодно было проявить к моему здоровью. Мне почти совестно чувствовать себя так хорошо. Одно крайне несносное обстоятельство лишает меня сегодня счастия быть у вас. Соблаговолите принять мои сожаления и извинения, равно как и выражение моего глубокого уважения. Пушкин. 18 июля». На обороте: Г-же Хитровой.
Год написания письма определяется лишь предположительно, но официально-светская форма обращения к Хитрово дает основание отнести его к ранним годам знакомства Пушкина с нею. т.-е. к 1827 или, самое позднееN — к 1828 г. (в последующие годы, 1829 — 1831, Пушкин и Хитрово не были в июле, когда написано письмо, в одном и том же месте). Таким образом, эта записка (которую всё же нам представляется более вероятным отнести к 1827 году) является первым следом знакомства и отношений Пушкина к Е. M Хитрово.
— Елизавета Михаиловна Хитрово (род. 1783) — любимая дочь фельдмаршала, светлейшего князя М. И. Голенищева-Кутузова-Смоленского; бывшая фрейлина, в 1802 г. вышедшая замуж за флигель-адъютанта графа Фс И. Тизенгаузена, но в 1805 г. овдовевшая (ее муж умер от ран, полученных под Аустерлицем) и оставшаяся с двумя дочерьми, графинями Екатериной (впоследствии камер-фрейлиною) и Дарьею, «Долли» (вышедшею в 1821 г. за Австрийского посланника во Флоренции, а затем (1829 — 1839) в Петербурге графа Карла-Людвига Фикельмонта). В 1811 г. Елизавета Михайловна снова вышла замуж за генерала Николая Федоровича Хитрово, занимавшего в 1815 — 1817 гг. пост русского посланника во Флоренции и умершего в 1819 году. Проживая за-границей, она в 1823 г., осенью, приезжала в Москву. Князь Вяземский, рассказывая А. И. Тургеневу о ней и о ее дочери, графине Фикельмонт, пишет: «Третьего дня мать говорила о себе: «Quelle est ma destinée! Si jeune encore et déjà deux fois veuve», — и так спустила шаль — не с плеч, а со спины, что видно было, как стало бы ее еще на три или на четыре вдовства» («Остаф. Арх.», т. II, стр. 355). Граф М. Д. Бутурлин, упомянув о своей встрече с Е. М. Хитрово в Вене в 1824 году, говорит, что она была «склонна к экзальтации», преувеличениям и приводит примеры ее чрезвычайного простодушия («Русск. Арх.» 1897 г., кн. II, стр. 6 — 7). Впоследствии она поселилась в Петербурге с незамужнею дочерью Екатериной и вела здесь открытый образ жизни, принимая в своей гостиной представителей высшего света. А. О. Смирнова в Записках своих, вспоминая о конце 1828 года, пишет: «Первый танцевальный [вечер] был Элизы Хитровой. Она приехала из-за границы с дочерью, графиней [Е. Ѳ.] Тизенгаузен, за которую будто сватался Прусский Король. Элиза гнусавила, была в белом платье, очень декольте; ее пухленькие плечи вылезали из платья; на указательном пальце она носила Георгиевскую ленту и часы фельдмаршала Кутузова и говорила: «Il a porté celà à Borodino». Пушкин был на этом вечере и стоял в уголке за другими кавалерами... Элиза пошла в гостиную, грациозно легла на кушетку и позвала Пушкина. Всем известны стихи про нее Пушкина: «Лиза в городе жила»... Ч«Русск. Арх.» 1895 г., кн. II, стр. 190). Повествуя об Е. М. Хитрово и об ее салоне, князь П. А. Вяземский пишет: «В летописях Петербургского общежития имя ее осталось так же незаменимо, как было оно привлекательно в течение многих лет. Утра ее (впрочем продолжавшиеся от часу до четырех по-полудни ) и вечера дочери ее, графини Фикельмонт, неизгладимо врезаны в память тех, которые имели счастье в них участвовать. Вся животрепещущая жизнь Европейская и Русская, политическая, литературная и общественная, имела верные отголоски в этих двух родственных салонах», в которых «можно было запастись сведениями о всех вопросах дня, начиная от политической брошюры и парламентской речи Французского или Английского оратора и кончая романом или драматическим творением одного из любимцев той литературной эпохи. Было тут обозрение и текущих событий; был и premier Pétersbourg с суждениями своими, а иногда и осуждениями, был и легкий фельетон, нравоописательный и живописный. А что всего лучше, — эта всемирная, изустная, разговорная газета издавалась по направлению и под редакцией двух любезных и милых женщин... В числе сердечных качеств, отличавших Е. М. Хитрову, едва ли не первое место должно занять, что она была неизменный, твердый, безусловный друг друзей своих/ Друзей своих любить не мудрено; но в ней дружбБ возвышалась до степени доблести. Где и когда нужно было, она за них ратовала, отстаивала их, не жалея себя, не опасаясь за себя неблагоприятных последствий, личных пожертвований от ярой битвы не за себя, а за другого». (Соч., т. VIII, стр. 493). Граф В. А. Соллогуб, посвятивший ей свое первое стихотворение, которое исправлял, а потом перевел на французский язык Лермонтов («Отеч. Зап.» 1841 г., кн. 2; см. Записки графа Соллогуба, стр. 156), говорит, что Е. М. Хитрово «никогда не была красавицей, но имела сонмище поклонников, хотя молва никогда и никого не могла назвать ее избранником, что́ в те времена была большая редкость». Она «даже не отличалась особенным умом, но обладала в высшей степени светскостью, приветливостью самой изысканной и той всепрощающей добротой, которая только встречается в настоящих больших барынях». В ее салоне, —который он называет «самым оживленным, самым эклектическим», — «кроме представителей большого света, ежедневно можно было встретить Жуковского, Пушкина, Гоголя, Нелединского-Мелецкого[?] и двух-трех других тогдашних модных литераторов». В ее спальне, где она иногда, лежа в кровати поздним утром, принимала избранных посетителей, было излюбленное «кресло Пушкина», «диван Жуковского», «стул Гоголя» и т. д....м«У Елизаветы Михайловны были знаменитые своею красотою плечи; она, по моде того времени, часто их показывала — и даже сильно их показывала» («Воспоминания», С.-Пб. 1887, стр. 132 — 133). «Уже на 50 году», пишет Н. М. Смирнов: она «не переставала оголять свои плечи и любоваться их белизною и полнотою» («Руск. Арх.» 1882 г., кн. I, стр. 238). Князь Вяземский также подшучивал над этою слабостью Е. М. Хитрово. «Это истина», писал он по одному поводу А. О. Смирновой уже в 1837 г.: «совсем голая, как плечи нашей приятельницы. Глядя на нее, Василий Перовский сказы однажды: «пора бы уже давно набросить покрывало на прошедшее» («Русск. Арх.» 1888 г., кн. II, стр. 302). Пушкину с большею или меньшею достоверностью (см. «Русск. Стар.» 1880, т. XXVIII, стр. 330 и 572 — 573) приписывается известная эпиграмма на Е. М. Хитрово (написанная в подражание стихотворению Карамзина «Выбор жениха»):
Лиза в городе жила
С дочкой Долинькой,
Лиза в городе слыла
Лизой голенькой.
У Австрийского посла
Нынче Лиза в grand gala
Не постарому мила,
Но по старому гола. 27
Отношение её к поэту было восторженное и доходило до поклонения. По выражению князя П. П. Вяземского, ХитровоЇ«питала к Пушкину самую нежную, страстную дружбу», проявляя и в данном случае «доблестные Кутузовские традиции: большое уважение к проявлениям общественной деятельности и горячую любовь ко всему, что составляет славу Русского имени» (Соч., стр. 521). 18 марта 1830 г. она писала Пушкину (по французски): «Я сообщу вам, что третьего дня вечером я была в совершенной радости. Великий князь Михаил Павлович приехал провести вечер с нами и, при виде вашего или, вернее, ваших портретов, он сказал мне: «Знаете ли, что я никогда не видал Пушкина совсем вблизи. У меня было против него большое предубеждение, но по всему, что́ до меня доходит, я весьма желаю его узнать и особенно желаю иметь с ним продолжительный разговор». Он кончил тем, что попросил у меня «Полтаву». Как я люблю, чтобы вас любили!» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 123). — «Некоторая беспечность нрава» Пушкина, говорит Н. М. Смирнов, «позволяла часто им овладевать; так, например, Хитрово, женщина умная, но странная..., возымела страсть к гению Пушкина и преследовала его несколько лет своею страстью. Она надоела ему несказанно, но он никогда не мог решиться огорчить ее, оттолкнув от себя, хотя, смеясь, бросал в огоньФ не читая, ее ежедневные записки; но, чтобы не обидеть ее самолюбие, он не переставал часто навещать ее в приемные часы ее перед обедом» («Русск. Арх » 1882 г., кн. I, стр. 238). Несколько писем и записок Е. М. Хитрово к Пушкину (начиная с марта 1830 г.), однако, сохранилось; они свидетельствуют об удивительной, восторженной привязанности ее к поэту (см. Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 122 — 123, 148 — 149, 152 — 153, 324, 399 и т. III, стр. 377), которую Катенин называет «обожанием» (Акад. изд. Переписки Пушкина, т. III, стр. 207), князь же Вяземский говорит, что Хитрово одно время «пылала языческой любовью» к Пушкину» («Остаф. Архив», т. III, стр. 193); это, вероятно, и дало повод поэту шутя сравнить Хитрово с женою Пентефрия, воспылавшею страстью к прекрасному, невинному Иосифу... В письмах своих Пушкин не раз упоминает о Хитрово, — и всегда с оттенком насмешки.С«Лиза голенькая пишет мне отчаянное политическое письмо», говорит он Вяземскому 2 января 1831 г., — незадолго до своей женитьбы, а 26 марта, уже после свадьбы, сообщая Плетневу из Москвы, что он живет на Арбате в доме Хитровой, прибавляет: «Дом сей нанял я в память моей Элизы; скажи это южной ласточке, смуглорумяной красоте нашей [т.-е., А. О. Россетти?]«. В письме к Вяземскому от 14 августа того же года, мечтая об издании, «с помощью божией и Лизы голенькой», трехмесячного журнала, он прибавляет: «Кстати: Лиза написала-было мне письмо вроде духовной: croyez à la tendresse de celle qui vous aimera même au delà du tombeau и проч., да и замолкла; я спокойно себе думаю, что она умерла, — что же узнаю? Элиза влюбилась в вояжера Mornay да с ним кокетничает! Каково? O femme, femme! Créature faible et decevante»...м«Ты, кажется, ревнуешь к Голенькой», подшучивает Вяземский в ответном письме: «Я поздравлю ее и скажу, что ты часто пишешь мне о каком-то Mornay. Впрочем, не беспокойся и не верь клевете»... В 1832 г. Пушкин в записке к княгине Вяземской шутит, говоря, что Хитрово готова самоотверженно пожертвовать собою для излечения душевно-больного Батюшкова, которого хотели попробовать лечить общениеБ с женщиною...м«Кланяйся и всем моим прелестям: Хитровой первой», — пишет он жене из Болдина 8 октября 1833 г.: «Как она перенесла мое отсутствие? Надеюсь, — с твердостью, достойной дочери князя Кутузова». В 1834 г., летом, Е. М. Хитрово принимала участие в улажении эпизода с неудачной и неловкой попыткой Пушкина выйти в отставку (см. Акад. изд. Переписки, т. III, стр. 147), а ранее, в 1832 году, при посредстве Пушкина, старалась помочь А. П. Керн, бывшей тогда «в тесных обстоятельствах» (там же, стр. 387 — 388, и «Пушкин и его соврем.», вып. V, стр. 154 — 155). Хитрово сохранила свои чувства к Пушкину до самой смерти поэта, которую оплакала горючими слезами («Русск. Стар.» 1880 г., т. XXVIII, стр. 572 — 573) и после которой не убоялась «безусловно и исключительно» стать на сторону защитников памяти Пушкина от великосветских нареканий, пересудов и поношения и, по свидетельству князя Вяземского, «глубоко оплакивала в нем друга и славу России» (Соч., т. VIII, стр. 493). Она была в числе тех, кому были разосланы анонимные, оскорбительные для чести Пушкина письма, и получила от него ответное письмо по этому поводу, до нас не сохранившееся (П. Е. Щеголев, «Дуэль и смерть Пушкина» — «Пушкин и его соврем.», вып. XXV — XXVII, стр. 069 — 070), как и некоторые письма к ней поэта, за исключением 27 разного размера писем и запйсок, в 1925 г. найденных в библиотеке дома кн. Юсуповых в Ленинграде, переданных в Пушкинский Дом и изданных им в 1927 г. особым изданием под редакцией и с комментариями М. Д. Беляева, Н. В. Измайлова, Б. Л. Модзалевского и Б. В. Томашевского и с пояснительными статьями, в которых подробно рассмотрены письма Пушкина и определено всё большое значение их для понимания взглядов поэта на современную ему французскую литературу, на политические события (Польское восстание и Июльская революция во Франции) и для биографии Пушкина («Пушкин и Е. М. Хитрова» — очерк Н. В. Измайлова).
Хитрово немногим пережила Пушкина: она скончалась в Петербурге 3 мая 1839 г. Узнав о ее смерти, графиня Е. П. Ростопчина написала прочувствованное стихотворение, посвященное ее памяти, и отметила в неБ ее «осеннюю, но свежую красу», просвещенность, доброту души и то, что она «друг Пушкина была» (ср. «Архив Раевских», под ред. Б. Л. Модзалевского, т. III, С.-Пб. 1910, стр. 9 — 13; перепечатано в «Русск. Арх.» 1911 г., кн. III, стр. 218 — 222, и в «Дневнике» Пушкина под ред. Б. Л. Модзалевского, Лгр. 1923 г., и Московское издание «Дневника», 1923 г.). По словам П. И. Бартенева, «собою она была невзрачна, — полная, жирная и походившая лицом на отца — фельдмаршала» («Русск. Арх». 1911 г., кн. III, стр. 220). Литографированный портрет ее — в Пушкинском Доме (снимок с него и с бюста Хитрово — в указанном издании Писем к ней Пушкина).
248. А. Х. Бенкендорфу (стр. 38). Впервые напечатано вс«Русской Старине» 1874 г., т. X, стр. 699 — 700, и в издании Суворина под ред. Ефремова, т. VII, стр. 278 — 279 (полнее); подлинник — в Пушкинском Доме. Набросок, упомянутый В. Е. Якушкиным в описании рукописей Пушкина («Русск. Стар.» 1884 г., т. XLIII, стр. 33), напечатан в Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 33 — 34, как черновик к этому письму, между тем как он представляет собою черновое письмо к А. С. Шишкову от января 1825 г. (см. его в т. I нашего издания, № 116, стр. 112 и объяснения, стр. 386 — 387), которым Пушкин 20 июля 1827 г. лишь воспользовался, составляя письмо к Бенкендорфу.
— Об Евстафии Ивановиче Ольдекопе и об егон«плутне» — перепечатке в 1824 г. текста «Кавказского Пленника» при немецком его переводе, сделанном Вульфертом, см. выше, в т. I, в письмах № 66, 92, 98,107, 118, 120 и ниже, № 255 и 257. В деле этом Пушкина интересовала не столько материальная сторона — причинение ему денежного убытка, — сколько принципиальная, т.-е. посягательство на литературную собственность писателя; это он определенно высказал в своем письме к Бенкендорфу от 10 сентября 1827 г. — см. ниже, № 255.
— Просьба С. Л. Пушкина к начальству, т.-е. к тогдашнему Министру Народного Просвещения А. С. Шишкову, заслушанная в заседании С.-Петербургского Цензурного Комитета 7 июля 1824 г., изложена в статье Ю. Г. Оксмана: «Нарушение авторских прав ссыльного Пушкина в 1824 году» — в Одесском сборнике «Пушкин», под ред. М. П. Алексеева, вып. I, 1925 г., стр. 6 — 11.
— О литературных заработках Пушкина и об отношении его к «ремеслу писателя» см., между прочим, у В. Ф. Ходасевича: «Поэтическое хозяйство Пушкина», кн. I, Лгр. 1924, стр. 91 — 98.
— Бенкендорф ответил Пушкину письмом от 22 августа за № 1936, в котором писал: «На письмо ваше о перепечатании Г. Ольдекопом Кавказского Пленника вместе с Немецким переводом мне не остается ничего другого вам ответить, как то, что́ Родителю Вашему объявлено было теми, от которых это зависело. Перепечатание ваших стихов, вместе с переводом, вероятно последовало с позволения Цензуры, которая на то имеет свои правила. Впрочем, даже и там, где находятся положительные законы насчет перепечатания книг, не возбраняется издавать переводы вместе с подлинниками» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 38).
— Письмо свое к Бенкендорфу и следующее за сим письмо к нему же Пушкин отправил перед самым отъездом своим в Михайловское, — и ответы шефа жандармов были доставлены к П. А. Плетневу, который в письме к Пушкину от 27 августа переписал почти дословно оба ответа Бенкендорфа (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 40).
— Ответ Пушкина на письмо Бенкендорфа см. ниже, под № 255.
249. А. Х. Бенкендорфу (стр. 38). Впервые напечатано в издании Суворина, под ред. Ефремова, т. VII, стр. 279; подлинник — в Пушкинском Доме.
— Из ответа Бенкендорфа Пушкину от 22 августа 1827 г. за № 1937 видно, какие стихотворения Пушкин представил на высочайшую цензуру: «Представленные вами новые стихотворения ваши государь император изволил прочесть с особенным вниманием. Возвращая вам оные, я имею обязанность изъяснить следующее заключение:
1. Ангел к напечатанию дозволяется.
2. Стансы, а равно 3) и третья глава Евгения Онегина тоже.
4. Графа Нулина государь император изволил прочесть с большим удовольствием и отметить своеручно два места, кои его величество желает видеть измененными, а именно следующие два стиха:
Порою с барином шалит
Коснуться хочет одеяла.
Впрочем прелестная пиеса сия позволяется напечатать.
5. Фауст и Мефистофель позволено напечатать, за исключением следующего места:
Да модная болезнь: она
Недавно нам подарена.
6. Песни о Стеньке Разине, при всем поэтическом своем достоинстве, по содержанию своему неприличны к напечатанию. Сверх того церковь проклинает Разина, равно как и ПугачевП» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 39). Текст этих «Песен» нам неивзестен, кроме черновиков двух записей (см. Сочинения, под ред. С. А. Венгерова, т. IV, стр. 77); в Пушкинском Доме, в архиве Плетнева, имеются лишь Погодинские копии с песен о Стеньке Разине, — быть может по записям Пушкина.
— Содержание ответа, данного Бенкендорфом и полученного, вследствие отъезда Пушкина в Михайловское, П. А. Плетневым, последний сообщил поэту в письме своем к нему от 27 августа (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 40). За получением ответа на просьбу Пушкина Плетнев был вызван в III Отделение следующею запискою: «Д. С. Сов. Максим Яковлевич фон-Фок, свидетельствуя свое почтение Его Высокоблагородию Петру Александровичу, покорнейше просит, не угодно ли ему будет пожаловать завтрашнего числа в час пополудни в III-е Отделение собственной канцелярии его императорского величества, для получения некоторых сочинений Александра Сергеевича Пушкина. 22 августа 1827 г. № 1938. — Его Высокоблагородию П. А. Плетневу» («Дела III Отделения об А. С. Пушкине», С.Пб. 1906, стр. 56).
— Пушкин благодарил Бенкендорфа за сообщенный ему отзыв Николая I о его стихотворениях письмом от 10 сентября 1827 г. (см. ниже, № 255).
— Записку о деле с Ольдекопом см. в предыдущем письме № 248.
250. Барону А. А. Дельвигу (стр. 39). Впервые напечатано, без стихов, с пропусками имен Погодина и Булгарина и без адреса, в статье В. П. Гаевского о Дельвиге — в «Современнике» 1853 г., т. XXXVII, кн. 2, отд. III, стр. 58, примеч. (одна фраза) и 1854 г., т. XLVII, кн. 9, отд. III, стр. 10, а затем — в «Материалах» Анненкова, стр. 194 — 195, и в «Полярной Звезде на 1861 г.» Герцена и Огарева, Лондон. 1861, стр., 98 — 99 (полное, но с неверною датою); по подлиннику, бывшему в руках В. П. Гаевского из бумаг В. Н. Щастного, а теперь принадлежащему Б. Л. Модзалевскому, впервые печатается полностью в нашем издании.
— Элегия, которою начинается письмо, написана Пушкиным на смерть Амалии Ризнич, рожд. Риппа, настойчивым и страстным поклонником которой он был в Одессе, где муж этой красавицы, Иван Степанович Ризнич, был видным негоциантом (о нем см. в «Архиве Раевских», под. ред. Б. Л. Модзалевского, т. I, стр. 239 — 240, и статью А. А. Сиверса в сборнике «Пушкин и его современники», вып. XXXI — XXXII). Ризнич умерла заграницей в мае 1825 г., о чем Пушкин узнал от В. И. Туманского, который написал на ее смерть стихотворение, посвященное Пушкину, помеченное 5-м июля 1825 г. и напечатанное в альманахе «Северная Лира на 1827 год» под заглавием «На кончину Р*... Сонет. (Посвящ. А. С. Пушкину)»:
Ты на земле была любви подруга:
Твои уста дышали слаще роз,
В живых очах, не созданных для слез,
Горела страсть, блистало небо юга.
К твоим стопам с горячностию друга
Склонялся мир — твои оковы нес,
Но Гименей, как северный мороз,
Убил цветок полуденного луга.
И где ж теперь поклонников твоих
Блестящий рой? Где страстные рыданья?
Взгляни: к другим уж их влекут желанья,
Уж новый огнь волнует душу их,
И для тебя сей голос струн чужих —
Единственный завет воспоминанья!
Об А. Ризнич и стихотворениях Пушкина, ею вызванных, см. в книге П. Е. Щеголева: «Пушкин. Очерки», С.-Пб. 1912, стр. 136 — 225. Здесь только подчеркнем, что под стихотворением Пушкин поставил 1826 год, почему Анненков и отнес его именно к этому году, и укажем, что оно было напечатано вО«Северных Цветах на 1828 год», отд. поэзии, стр. 51; в этом же альманахе (вышедшем в конце декабря 1827 г. и украшенном гравированным Уткиным портретом Пушкина с оригинала Кипренского) были напечатаны: «Отрывки из писем, мысли и замечания» (без подп.), «Граф Нулин», «Отрывок из Бориса Годунова» («Граница Литовская»), «Ангел» («В дверях Эдема Ангел нежный... ») и «Череп» (Послание к Д.), с подп. Я).
— «Отрывок из Онегина» появился не в «Северных Цветах»: Пушкин послал его Погодину для «Московского Вестника» (см. следующее письмо № 251). Один из сотрудников «Московского Вестника» — В. П. Титов писал Погодину из Петербурга 18 июля 1827 г.: «Без сомнения величайшая услуга, какую бы мог я оказать вам, это держать Пушкина в узде, да не имею к тому способов. Дома он бывает только в 9 ч. утра, а я в это время иду на службу царскую; в гостях бывает только в клубе, куда входить не имею права; к тому же с ним надо няньчиться до чего я не охотник и не мастер. У него часто бывает Сомов и т. п.; последний взял у него, как говорят, для Северных Цветов отрывок из Онегина и Годунова. Я желал бы знать от Вас, много ли он вам оставил и что обещал? Ибо на его скорый возврат не рассчитывайте. Уведомьте об этом скорее. Я жду возвращения Дельвига из Ревеля: кажется мы друг другу понравились, к тому же он знаком с дядею моим [Д. В. Дашковым, «арзамасцем»], и мы верно сладим; он имеет влияние на Пушкина» (Н. П. Барсуков, «Жизнь и труды М. П. Погодина», кн. II, стр. 71 — 72).
— Барон А. И. Дельвиг, живший тогда у своего дяди, барона А. А. Дельвига, рассказывает в своих Воспоминаниях, что 17 октября 1827 г., в день его именин, Пушкин, только что приехавший из Михайловского в Петербург, пришел к своему другу и «привез с собой подаренный его приятелем Вульфом череп от скелета одного из моих [Дельвига] предков, погребенных в Риге, похищенный поэтом Языковым, в то время Дерптским студентом, и вместе с ним превосходное стихотворение свое «Череп», посвященное А. А. Дельвигу и начинающееся строфою:
Прими сей череп, Дельвиг, — он
Принадлежит тебе по праву;
Тебе поведаю, барон,
Его готическую славу...
«Пили за мое здоровье за обедом из этого черепа, в котором Вульф, подаривший его Пушкину, держал табак». Чтобы для простоты и скорости провести стихотворение через общую цензуру, минуя высочайшую, Пушкин подписал его буквою Я., сказав: «Никто не усумнится, что Я — я» («Мои Воспоминания», т. I, М. 1912, стр. 71 — 72).
— Вдохновение приходило к Пушкину обыкновенно с наступлением осени, о чем сам он не раз упоминает в письмах и в стихах. Н. М. Смирнов, рассказывает по этому поводу: «Осенью он обыкновенно удалялся на два и три месяца в деревню, чтобы писать и не быть развлекаемым. В деревне он вел всегда одинаковую жизнь, весь день проводил в постеле с карандашом в руках, занимался иногда по 12 часов в день, поутру освежался холодною ванною; перед обедом, несмотря даже на непогоду, скакал несколько верст верхом, и когда уставшая под вечер голова требовала отдыха, он играл один на бильярде или призывал с рассказами свою старую няню. Однажды он взял с собою любовницу. «Никогда более не возьму никого с собою», говорил он мне после: «бедная Лизанька едва не умерла со скуки; я с нею почти там не виделся». — Ибо, как скоро приезжал он в деревню и брался за перо, лихорадка переливалась в его жилы, и он писал, не зная ни дня, ни ночи. Так писал он, не покидая почти пера, каждую главу «Онегина», так написал он почти без остановки «Графа Нулина» и «Медного Всадника» («Русск. Арх.» 1882 г., кн. I, стр. 232). Ср. еще ниже, в следующем письме № 251 и в объяснениях к нему, стр. 257, а также в письмах №№ 275 и 366 и в объяснениях к ним. См. также статью А. А. Тамамшева: «Опыт анализа осенних мотивов в творчестве Пушкина» в сб. «Пушкинист», под ред. С. А. Венгерова, вып. II, Пгр. 1916, стр. 159 — 203.
— «Принялся я за прозу»; Анненков пишет по этому поводу: «Он точно принялся за прозу, и это была первая проза, выражаясь его словами, которую представил он публике на другой год в форме Мыслей и замечаний, напечатанных в Северных Цветах на 1828 год... В то же лето и начало осени 1827 года Пушкин написал уже большую часть исторической повести Арап Петра Великого, которая задумана была еще в 1826 году. Романом этим Пушкин положил основание простому, безыскусственному, но точному и живописному языку, который остался его достоянием и не имел подражателе™» («Материалы», изд. 1855 г., стр. 198; ср. в Дневнике А. Н. Вульфа: Майков, «Пушкин», стр. 176 — 178).
— До Языкова вскоре дошел слух, что Пушкин в деревне «пишет историю Петра I и Александра I», хотя 13 октября он и спрашивал Вульфа, правда ли это и «что это значит?» («Языковский Архив», вып. I, С.-Пб. 1913, стр. 343 и 413; ср. в Дневнике Вульфа — у Л. Майкова, «Пушкин», стр. 178).
— Дельвиг проводивший с женою лето в Ревеле (как и родители Пушкина с дочерью), писал оттуда П. А. Осиповой (см. выше, стр. 245, объяснения к письму № 242). «Не знаем», говорит его биограф В. П. Гаевский: «много ли и что именно написал Дельвиг в то лето, но впечатления поездки заметны только в сонете Русскому флоту, написанном под влиянием величественного зрелища морских маневр» в июле 1827 г. и напечатанном — лишь после смерти Дельвига — в «Северных Цветах на 1832 год» (стр. 6). — «Заспанною» Пушкин называет Музу Дельвига потому, что Дельвиг отличался большою леностью. «Лучший из друзей, уж, конечно, он был и лучшим из мужей», пишет А. П. Керн: «я никогда его не видала скучным или неприятным, слабым или неровным. Один упрек только сознательно ему можно сделать, — это за лень, которая ему мешала работать на пользу людей. Эта же лень делала его удивительно снисходительным к слугам своим, которые могли быть всё, что им было угодно: и грубыми, и пренебрежительными; он на них рукой махнул, и если б они вздумали на головах ходить, я думаю, он бы улыбнулся и сказал бы свое обычное «Забавно»!... («Пушк. и его соврем.», вып. V, стр. 142). В известной пародии на «Смальгольмского барона» Жуковского «Русская Баллада» («До рассвета поднявшись, извозчика взял»....) про Дельвига говорится между прочим:
.... А с бароном я слажу. Барон только спит
Среди ночи, средь белого дня....
м«Русск. Арх.» 1870, стр. 1008). Вспомним еще Лицейскую песню, в которой был куплет: Дельвиг мыслит на досуге: Можно спать и в Кременчуге (К. Я. Грот, «Пушкинский Лицей». С.-Пб. 1911, стр. 229) и стихотворение Пушкина «Пирующие студенты».
— О Булгарине см. выше, в т. I, письмо № 74 и объяснения к нему.
— Сомов, Орест Михайлович (род. 1793, ум. 1833), — журналист, сотрудник «Северной Пчелы» и «Сына Отечества», талантливый писатель, соредактор Дельвига по «Северным Цветам» с 1827 г., а затем и по «Литературной Газете» (см. выше, в т. I, в письме № 66 и в объяснениях к нему, стр. 290). «Сомов, в лагере Греча и Булгарина, а прежде в лагере Измайлова, писал эпиграммы и статьи против Дельвига, и потому появление его в обществе Дельвига было очень неприятно встречено этим обществом», — рассказывает барон А. И. Дельвиг. «Наружность Сомова была также не в его пользу. Вообще постоянно чего-то опасающийся, с красными, точно заплаканными глазами, он не внушал доверия. Он не нравился и жене Дельвига. Пушкин выговаривал Дельвигу, что тот приблизил к себе такого неблагонадежного и мало способного человека. Плетнев и все молодые литераторы были того же мнения. Между тем все ошибались на счет Сомова. Он был самый добродушный человек, всею душою предавшийся Дельвигу и всему его кружку и весьма для него полезный в издании альманаха «Северные Цветы» и впоследствии «Литературной Газеты». Дельвиг не мог бы сам издавать «Северные Цветы», что́ прежде исполнялось книгопродавцем Слёниным, а тем менее «Литературную Газету». Вскоре однако же все переменили мнение о Сомове. Он сделался ежедневным посетителем Дельвига или за обедом, или по вечерам. Жена Дельвига и всё его общество очень полюбили Сомова. Только Пушкин продолжал обращаться с ним с некоторою надменностью» («Мои воспоминания», М. 1912, т. I, стр. 76). С. Н. Брайловский в своей заметке «Пушкин и О. М. Сомов» («Пушк. и его соврем.», вып. XI. стр. 95 — 100) попытался доказать, что «между Пушкиным и Сомовым существовали очень близкие и дружеские отношения». См. еще его же статью: «К вопросу о Пушкинской плеяде. Историко-литературные материалы и исследования. I. Орест Михайлович Сомов» (отт. из «Русского Филологического Вестника» 1908 г., № 4, и 1909 г., № 1 — 4, Варшава. 1909, 151 стр.). В Акад. издании Переписки напечатано остроумное, писанное старинным языком письмо, Сомова к Пушкину от 20 ноября 1829 г. (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 101 —102).
— «Вечер у Карамзина» — статья Булгарина «Встреча с Карамзиным (1819)»; она не была напечатана в «Северных Цветах» Дельвига, а появилась в альманахе «Альбом Северных Муз» 1828 г., стр., 150 — 164 (перепечатано в Сочинениях Булгарина, ч. III, стр. 178 — 202). Пушкин уже в июле 1826 г., через полтора месяца после кончины Карамзина, «бесился» на «холодные, глупые и низкие» статьи об историографе и взывал к Вяземскому, убеждая его написать «жизнь» Карамзина (письмо № 210 и объяснения к нему, стр. 167) и повторял об этом в ноябре (письмо № 221). Любопытно отметить, что в тот же день, что Вяземский вспомнил о Карамзине, т.-е. 31 июля 1827 г., Пушкин написал свой известный «Акафист» дочери Карамзина Екатерине Николаевне, вскоре вышедшей замуж за князя П. И. Мещерского (см. нашу заметку «Новые строки Пушкина» — «Пушк. и его соврем.», вып. XXVIII, стр. 1 — 3).
— Дельвиг, по болезни жены, отправился с нею в Ревель, для пользования ее морскими ваннами, 31 мая 1827 г., и пробыл там 4 месяца — до конца сентября (см. В. П. Гаевский, Дельвиг — «Современник» 1854 г., т. XLVII, № 9, отд. III, стр. 9).
Сноски
27 Граф Соллогуб в «Записках»своих приводит несколько иной — несомненно худший — текст стихов (стр. 133).