Алексеев. Пушкин и наука его времени. Часть 6

ПУШКИН И НАУКА ЕГО ВРЕМЕНИ

(Разыскания и этюды)

6

В третьей главе «Пиковой дамы»²³⁰ рассказу о роковой встрече Германна со старой графиней предшествует подробное описание того, что увидел он, украдкой проникнув в старый барский дом. Не замеченный никем Германн наблюдает за графиней© вернувшейся с бала, когда, отослав горничных, она остается одна: «Графиня сидела вся желтая, шевеля отвисшими губами, качаясь направо и налево. В мутных глазах ее изображалось совершенное отсутствие мысли; смотря на нее, можно было бы подумать, что качание страшной старухи происходило не от ее воли, но по действию скрытого галванизма» (VIII, 1, 240).

Комментаторы Пушкина обычно проходят мимо последней детали либо дают ей неправдоподобное объяснение, поэтому ее истинный смысл ускользает от читателя наших дней. Что Пушкин имел в виду, говоря о««действии скрытого галванизма»? «Путеводитель по Пушкину» под словом «гальванизм», имея в виду, в первую очередь, указанное место в тексте «Пиковой дамы», дает следующую справку: «Так назывались различные явления, связанные с действием электрического тока на живой организм (судорожные сокращения мышц и т. п.). Название происходит от имени итальянского физика (?) Гальвани (1737—1798), который объявил эти явления существованием особой жизненной „гальванической“ силы. Загадочные явления, не получившие в то время достаточно научного объяснения, привлекали всеобщее внимание. В романтической литературе, тяготевшей к таинственным и ужасным мотивам, встречались изображения гальванизированных трупов и самое слово „гальванический“ было модным. Поэтому Пушкин назвал французский „ужасный“ роман „гальванической“ словесностью ».²³¹

Решительно все неверно в этом пояснении, ориентирующем читателя на таинственное,Т«мистическое» восприятие как слова «гальванический», так и всего эпизода в целом. Между тем в речевой практике русского читателя 30-х годов в слове «гальванизм» оттенка, настраивающего на таинственный лад, уже не было. Современники Пушкина хорошо знали, что итальянец Алоизий Гальвани, от имени которого в конце XVIII в. возникло новое слово, никогда не был физиком, но болонским врачом, ставшим профессором анатомии; знали они также, что открытые им явления перестали быть загадочными уже в конце XVIII в., получив свое научное объяснение после открытий Вольты, сделанных в 1799 г.²³² В 30-е годы словањ«гальванизм» и «гальванический» были у нас не столько модными, сколько просто общеупотребительными, обозначая уже не какую-то таинственную «жизненную силу нервов», а попросту электрический ток. «Библиотека для чтения» через несколько лет после появления в этом же журнале «Пиковой дамы» объясняла, что под именем «гальванизма» со времени открытия Вольты разумеется «динамическое электричество», т. е. «свободно движущееся незримою струей по проводникам от одного полюса к другому»;²³³ отдел о‹«гальванизме», рассматривавший единственно существовавшие в то время источники электроэнергии, занимал немалое место в лучших русских оригинальных руководствах по физике этих лет.²³⁴

Обширная статьяс«Энциклопедического лексикона» А. Плюшара в томе, вышедшем в свет в 1838 г., под словом «гальванизм» приводит уже подробную историческую справку о ходе изучения электрических возбудителей в физиологическом, физическом, химическом и других отношениях, излагает «теорию и главные явления гальванического действия», перечисляет «известнейшие снаряды, которые в общем употреблении носят название гальванических столбов и упоминаются в книгах под разными именами».²³⁵©«Гальвани, — говорится, между прочим, в этой статье, — приписал замеченные явления жизненной силе нервов; в этом соглашались с ним почти все те, которые повторяли его опыты, — по большей части врачи. Знаменитый Вольта первый предположил другую причину и стал доказывать, что она заключается в электричестве, которое возбуждается соприкосновением двух металлов... Наконец, Вольта открыл устройство первого прибора, названного по его имени Вольтовым столбом. Этим чрезвычайно важным открытием в области естественных наук было встречено XIX столетиє» (стр. 123—124). И далее: «Столб удержал за собою имя Вольты, как первого изобретателя снаряда», но электрический ток «продолжают и до сих пор называть гальванизмом. Это несправедливо» (стр. 141). Статья о «гальванизме» в «Энциклопедическом лексиконе» Плюшара принадлежит Э. Х. Ленцу (1804—1865), выдающемуся петербургскому физику, с 1834 г. академику, с именем которого связаны многие весьма важные исследования этих лет в области электромагнетических явлений; на основе открытий Эрстеда (1820) и Фарадея (1832) Э. Х. Ленц «привел всю область магнито-электричества к одному простому началу и показал связь ее с электродинамикой».²³⁶

Поэтому и Пушкин, говоряЏ«о действии скрытого галванизма», вероятно, не имел в виду ничего другого, как «гальваническую батарею», да и однажды употребленный им термин «гальваническая словесность», на что ссылается тот же «Путеводитель по Пушкину», следует понимать прежде всего в смысле литературы «электризующей», т. е. возбудительно действующей на воображение читателей.²³⁷

Рассказывая о качаниях старухи из стороны в сторону, казавшихся Германну непроизвольными, как бы вызванными действиями электрического тока, исходящего из какого-тоС«скрытого», т. е. невидимого, источника электроэнергии,²³⁸ Пушкин едва ли хотел намекнуть нଫгальванизацию трупа» или вызвать какие-либо ассоциации, связанные с «ужасным» французским романом; это прежде всего реалистическая деталь, но в повести она могла иметь также и особое «психологическое» назначение. Напомним, что герой «Пиковой дамы» — бедный инженерный офицер и что служебное положение и профессия Германна едва ли случайно несколько раз подчеркнуты в повести (см. разговор Лизаветы Ивановны с Нарумовым во второй главе). В наши дни эта деталь почти вовсе ускользает от читателя, но современники отнеслись к ней иначе. Ее выделил, например, А. А. Шаховской в драматической переделке «Пиковой дамы», игравшейся на петербургской сцене уже в 1836 г. В этой нелепой и безвкусной переделке (названной «Хризомания, или Страсть к деньгам») Германн, переименованный в Карла Ирмуса, характеризуется Томским в следующих словах: «Он — инженер, математик, человек аккуратный..., так он и бережет денежку на черный день»;²³⁹ в другой сцене пьесы Шаховской заставляет инженера Ирмуса, т. е. Германна, размышлять вслух на тему о соотношении математически точного расчета и роли случая в карточной игре,²⁴⁰ что можно было бы при желании счесть свидетельством знакомства его с теорией вероятностей, которой, как известно, интересовался также и Пушкин.

Качание старой графини описано в повести теми словами, какими мог рассказывать об этом безмолвно наблюдавший за нею Германн: это ему представилось, что она качается направо и налево как бы–«по действию скрытого галванизма». Именно поэтому эта деталь и кажется нам поразительным художественным штрихом. Молодой инженерный офицер, несмотря на волнение, охватившее его перед решающим для его судьбы разговором со старухой, все же не может вовсе забыть о впечатлениях, связанных с его инженерной специальностью. В этот момент они подсознательны, но все же управляют его сравнениями; движения старухи — не просто механические или «машинальные» (слово это хорошо известно Пушкину, он пользовался им в «Евгении Онегине»); их вызывает, кажется Германну, электрическая сила, исходящая из невидимого источника. Здесь нет никакой таинственности, никаких намеков на французскую «неистовую словесность»: Германн не мог быть в ней начитан, да и старуха для него в минуты, когда он ждал от нее тайны трех карт, не была ни трупом, ни призраком.

С инженерной специальностью Германна, которая, по замыслу Пушкина, очевидно, могла давать себя знать, несмотря на его «сильные страсти» и «огненное воображение», связаны, вероятно, и некоторые другие детали повести. Шестая глава начинается словами, предваряющими рассказ о дальнейших событиях жизни Германна: «Две неподвижные идеи не могут вместе существовать в нравственной природе, так же, как два тела не могут в физическом мире занимать одно и то же место» (VIII, 1, 249).²⁴¹

Пушкин говорит это от себя, но можно ли объяснить случайностью, что и стилистически и по существу формулированное здесь положение воспроизводит одну из аксиом любого курса механики, распространенную лишь на область «нравственной природы»? Едва ли эта мысль, изложенная точным языком учебной теоремы, введена в текст повести в результате случайного, бессознательного творческого акта; мы, наоборот, имеем полное право предположить, что она является следствием глубоко обдуманного артистического расчета, что она входит в целую систему подробностей, специально предназначенных к тому, чтобы усилить восприятие Германна читателями как инженера по профессии. В этой тонко разработанной системе деталей есть и такие, которые могут представиться читателям либо неожиданными, либо вовсе излишними, если они не учтут этого замысла Пушкина.

Таково, например, описание всего того, что Германн увидел в спальне графини, дожидаясь ее возвращения (гл. III). М. Гершензон в своей статье о «Пиковой даме» безоговорочно отнес это описание к числу «художественных ошибок» Пушкина. «Современный художник, — пишет Гершензон, — например Чехов, нарисовал бы здесь только те черты обстановки, которые мог и должен был в эту минуту величайшего напряжения заметить Германн. Так поступил и сам Пушкин, рисуя приготовления к дуэли Онегина с Ленским...». Гершензон ссылается на психологически сходную, как ему кажется, сцену возвращения Ростова в отчий дом из «Войны и мира», в которой Л. Н. Толстой проникновенно изобразил не все то, что могло встретиться Ростову, но лишь «элементарные зрительные впечатления, схваченные на лету... и вихрем возникающие обрывки воспоминаний». «С этой точки зрения, — заключает отсюда Гершензон, — подробное объективное описание графининой спальни, как ни хорошо оно само по себе, — серьезный художественный промах; всего, что здесь перечислено, Германн, конечно, не мог тогда видеть и сопоставлять в своем уме».²⁴²

Такой вывод является и поспешным и несправедливым. В тексте повести ясно указано, что в покоях графини Германн проводит свыше двух часов («Время шло медленно... В гостиной пробило двенадцать... Германн стоял, прислонясь к холодной печке». «Дальний стук» приближающейся кареты Германн услышал только тогда, когда часы пробили «второй час утра»; VIII, 1, 240). Следовательно, у Германна было достаточно времени на то, чтобы осмотреться кругом и заметить все. Еще существеннее то, что Германн вовсе не находился в состоянии лихорадочного волнения. Пушкин особо подчеркнул: в долгие часы ожидания графини Германн не испытывал ни нетерпения, ни страха («Он был спокоен; сердце его билось ровно»; VIII, 1, 240). Естественно, что все мысли Германна были сосредоточены на старой графине и на предстоявшей встрече с нею. Думая о графине в ее комнатах, он старался составить о ней представление и по окружавшим ее вещам. По замыслу Пушкина, впечатления Германна должны были совпасть с тем образом графини, который создался у него первоначально на основании рассказа о ней Томского; вещи как бы подтверждали реальность биографии графини и даже удивительную точность всех как бы случайно, мимоходом упомянутых Томским дат (Томский сообщил, например, что его бабушке восемьдесят лет и что она «лет шестьдесят тому назад ездила в Париж и была там в большой моде»; VIII, 1, 228).

Описание спальни графини, какой представилась эта барская комната Германну, следует считать не «серьезным художественным промахом» Пушкина, как думал Гершензон, но удивительным и поистине безупречным воплощением тончайшего авторского замысла. В этом описании нет ни одной ненужной подробности, ни одного лишнего слова: они согласованы между собой до конца. Весь рассказ Томского о графине, воспламенивший воображение Германна и потому удержавшийся в его памяти во всех деталях, получает в этом месте повести свое реальное подтверждение: каждая вещь комнаты свидетельствует о том или ином событии в жизни графини, утверждает в сознании Германна, что все услышанное им о графине правдоподобно или справедливо; ему остается теперь выведать лишь тайну трех карт. Все вещи, украшавшие спальню, свидетельствовали прежде всего о Париже XVIII в.: полинялые штофные кресла с «сошедшей позолотою», китайские обои на стенах, портреты, писанные «в Париже» Виже Лебрен. Но этих подробностей Пушкину показалось недостаточно, и он добавил: «По всем углам торчали фарфоровые пастушки, столовые часы работы славного Leroy, коробочки, рулетки, веера и разные дамские игрушки, изобретенные в конце минувшего столетия вместе с Монгольфьеровым шаром и Месмеровым магнетизмом» (VIII, 1, 239, 240).

Фарфоровые безделушки и всевозможныеЪ«дамские игрушки», бросившиеся в глаза Германну, характеризуют обстановку комнаты аристократической модной красавицы XVIII в.; не случайно здесь же упомянуто, что убранство этой спальни завершалось «в конце минувшего столетия». Но какой смысл имеет упоминание, что эти игрушки изобретены были «вместе с Монгольфьеровым шаром и Месмеровым магнетизмом»? Прежде всего — хронологическое. Эти указания имеют прямое отношение и к возрасту графини, и к дате ее пребывания в Париже («лет шестьдесят назад»). Пушкин здесь, как и всегда, безупречно точен. Братья Монгольфье пустили первый аэростат, наполненный нагретым воздухом («Монгольфьер»), в Версале в июне 1783 г., и приблизительно около того же года начали входить в моду опыты по внушению (гипнотические явления именовались тогда «магнетизмом») немецкого врача Фридриха Антона Месмера (1733—1815).

У Пушкина в момент создания «Пиковой дамы» мог быть под руками источник, обеспечивший хронологическую точность при сопоставлении двух, казалось бы, столь далеких друг от друга событий — первого опыта воздухоплавания и открытия гипноза как врачебного средства. Таким источником могла быть ода Г. Р. Державина «На счастье» (1789). В этой известной оде, написанной шуточным слогом и полной сатирических намеков на события того времени, Державин представляет счастье и переменчивость фортуны в различных образах и применениях и, в частности, упоминает модные тогда «Монгольфьеров шар» и «магнетические» опыты с предсказаниями будущего.

Державин пишет о счастии:

Но, ах! как некая ты сфера
Иль легкий шар Монгольфиера,
Блистая в воздухе, летишь...

и поясняет: воздушному шару «счастие здесь тем уподобляется, что упадает куда случится».²⁴³ Н. Ф. Остолопов, отметив, что эта ода Державина писана в 1789 г., также разъяснил, что в указанных стихах «изображается своенравие счастья..., что оно редко благоприятствует достойным людям, а подобно воздушному Монгольфиером изобретенному шару упадает куда случится».²⁴⁴

К стихам другой строфы:

Как ты лишь всем чудотворишь,
Девиц и дам магнизируешь — ²⁴⁵

во времена Пушкина давался комментарий, сопровождаемый точной датой:‹«В 1786 году в Петербурге магнетизм был в великом употреблении. Одна г-жа К. <Ковалинская, жена правителя канцелярии Потемкина> занималась новым сим открытием и пред всеми в таинственном сне делала разные прорицания».²⁴⁶

Стоит отметить, что в той же оде «На счастие» Державин говорит и о карточной игре, смело вводя в стихи профессиональные словечки из жаргона карточных игроков.

Предполагаемое нами обращение Пушкина к оде Державина в поисках исторического колорита для¶«Пиковой дамы», точных «признаков времени» представляется и естественным, и вполне закономерным. Здесь мог иметь место и полусознательный ход ассоциативных идей: о чем Пушкин мог заставить думать Германна, внимательно разглядывавшего комнату графини, как не о случайностях фортуны, уподобленной воздушному шару, игралищу ветров, или об удачных предсказаниях, сделанных под воздействием гипноза?²⁴⁷

Во всяком случае, каков бы ни был источник, в котором Пушкин почерпнул или с которым он сверил нужные ему даты, они кажутся строго согласованными между собой; и «Монгольфьеров шар» и первые успехи «месмеризма» ведут нас в Париж начала 80-х годов XVIII в., и это в свою очередь вполне соответствует указанию Томского, что графиня «лет шестьдесят тому назад ездила в Париж и была там в большой моде».

И все же не эта безупречная хронологическая согласованность деталей, казалось бы второстепенных и малозначительных, представляется особенно поразительной в повести Пушкина. Невольно создается впечатление, что Пушкиным был глубоко обдуман самый выбор предметов, обративших на себя внимание Германна в покоях графини, что Пушкин не упустил возможности и здесь, в этом перечислении, дать тонкую характеристику инженерной специальности своего героя. В самом деле, и «Монгольфьеров шар», и различные «дамские игрушки, изобретенные в конце минувшего столетия», могли Германну вспомниться скорее, чем любому другому наблюдателю. Привычный «инженерный» взгляд Германна успел заметить в спальне многое такое, что другим могло бы и вовсе остаться незамеченным. Германн увидел, например, «коробочки, рулетки, веера», «столовые часы работы славного Leroy». Обратим внимание прежде всего на слово «рулетка», потерявшее свое прежнее значение и поэтому не воспринимаемое более читателем «Пиковой дамы» наших дней или толкуемое вполне произвольно. Как понимал его Пушкин? Речь здесь ни в коем случае, разумеется, не могла идти о приспособлении для азартной игры; Пушкин имел в виду «игрушку, состоящую из кружка, бегающего вниз и вверх по шнуру»,²⁴⁸ действительно «изобретенную» и бывшую в моде во Франции, а затем в России, в конце XVIII в.

В «Дамском журнале» мы находим по этому поводу заслуживающее внимания свидетельство (в заметке «Анекдот о Митрофанушке»): «Было время, когда рулетки вместе с собою кружили все головы: дома, в гостях, в спектаклях, на вечерах, на гульбищах, пешком и верхом, у мужчин и дам всеминутно выпрыгивали из рук рулетки, которые осыпались жемчугом, яхонтами, бриллиантами и проч., и проч.

Находя подобную роскошь и подобную забаву довольно смешными, бессмертная Екатерина велела, чтобы при представлении Недоросля, Митрофана Терентьевича, он выбежал на сцену — с рулеткою в руках и вместо мыльных пузырей, обыкновенно им пускаемых, тешился — рулеткою.

Можно угадать, что рулетки из всех рук — выпали навсегда.

Так-то Митрофанушки подчас преподают урок другим Митрофанушкам под разными именами!».²⁴⁹

Характерно, однако, что значение «рулетки» как игрушки к середине XIX в. забылось настолько, что П. Мериме, переводя «Пиковую даму» на французский язык, не смог уже догадаться, что должно было значить в тексте пушкинской повести это слово французского происхождения с русским суффиксом, и попросту выключил его из своего перевода.²⁵⁰

Что касается «столовых часов работы славного Leroy», то комментаторы «Пиковой дамы» ограничиваются на этот раз простейшей и поистине бесполезной справкой, сообщая, что Леруа — «французский часовщик», что и само собой понятно. Почему, однако, он назван «славным»? Неужели это слово оказалось лишним в тексте повести? История французской технической мысли знает двух знаменитых Леруа, отца и сына; оба они были часовщиками, но второй, Леруа-сын, был к тому же прославленным ученым, оставившим солидные труды по механике. Жюльен Леруа-отец (1686—1759) был придворным часовщиком Людовика XV, жил в Версале и прославлен Вольтером как изобретатель, затмивший своими часовыми механизмами английские образцы, считавшиеся в то время лучшими в мире. Пьер Леруа (1717—1785), сын предыдущего, не только продолжал изобретательские труды своего отца (придумав, в частности, настенные часы особой формы со звонким боем), но много занимался открытыми им явлениями анормальностей хронометрических измерений; его труды имели важное значение для кораблевождения и военного дела и были увенчаны парижской Академией наук. Мы делаем отсюда вывод, что именно Пьер Леруа, названный «славным», и имеется в виду в «Пиковой даме»; в пушкинское время его классические сочинения по механике и хронометрии должны были быть известны, хотя бы понаслышке, каждому русскому инженеру. Вполне естественным представляется также, что Германну достаточно было бросить беглый взгляд на часы в полутемной комнате, чтобы определить, что это были часы «славного Leroy». Остается теперь представить себе в общих чертах типический образ петербургского военного инженера начала 30-х годов XIX в., чтобы получить подтверждение правомерности и правдоподобия высказанных выше догадок и толкований.

Д. П. Якубович в своем комментарии к «Пиковой даме» высказал предположение, что, изображая Германна бедным инженерным офицером, живущим в «смиренном своем уголке», Пушкин имел в виду «офицера Главного инженерного училища»,²⁵¹ т. е. школы военных инженеров, основанной в 1819 г. Такой вывод не представляется мне достаточно обоснованным. Несомненно, что для современников Пушкина — читателей «Пиковой дамы» авторское его указание имело совершенно конкретный смысл; поэтому выяснение действительных намерений Пушкина имеет для нас далеко не второстепенное значение.

Известно, что с начала XIX в. военными являлись в России не только инженеры, получившие образование или занимавшие преподавательские должности в Главном инженерном училище. Корпусу инженеров, образованному по указу Александра I в 1809 г., было повелено «быть на положении воинском»,²⁵² а после его преобразования в Корпус путей сообщения он сохранял военный характер, как и образованный при нем Институт корпуса путей сообщения. В положениях об этом Институте 1823 и 1829 г. сделаны были по этому поводу особые оговорки.²⁵³ Институт корпуса путей сообщения представлял собой в эти годы военное учебное заведение на манер кадетских корпусов, в особенности после присоединения к нему (в 1829 г.) Военно-строительного училища, но имел также и особые офицерские классы, по окончании которых лица, производившиеся в поручики, не имели права в течение десяти лет переходить на службу в гражданское ведомство.²⁵⁴

Таким образом, в 20—30-е годы XIЈ в. все русские инженеры причислялись к составу войск и носили военную форму; они участвовали в военных парадах, имели военные чины, а в случае каких-либо проступков переводились в армейские части. Инженерные офицеры этого времени от офицеров армейских отличались, главным образом, объемом и характером полученного ими образования. Достаточно сказать, что офицеры, кончившие в Институте путей сообщения полный курс наук и получившие чин поручика, «в случае перехода их в последствии времени по расстроенному здоровью или по другим обстоятельствам в гражданскую службу», уравнивались в правах с лицами, «кончившими курс наук в университетах и других высших учебных заведениях».²⁵⁵

В 20—30-х годах как в Главном инженерном училище, так и в Институте путей сообщения учебной части придавалось гораздо больше внимания, чем во всех прежде существовавших у нас инженерных школах.‰«Общество как бы вдруг пошло быстрыми шагами вперед по различным отраслям знаний, — отмечает историк Главного инженерного училища. — Новые исследования и открытия, принадлежащие к области химии, механики, физики, шли одно за другим..., круг деятельности инженера расширился, а вместе с тем он должен был обладать и гораздо большим запасом сведений, чем прежде, чтобы удовлетворять своему назначению. Эта необходимость серьезного образования для инженерного офицера весьма ясно сознавалась учредителями Инженерного училища при самом его открытии».²⁵⁶ В конце 20-х годов в Главном инженерном училище обращали особое внимание на математику, механику, физику, химию; к предметам специальным относились постройки дорог и мостов, военно-строительное искусство и т. д.²⁵⁷ По физике, которая преподавалась по руководству Н. П. Щеглова, особое внимание обращалось на «атмосферу земли, звук, оптику, магнетизм и электричество».²⁵⁸

Институт путей сообщения в то же самое время, т. е. в конце 20-х — начале 30-х годов, в отношении преподаваемых в нем наук стоял на еще более высокой ступени. В составе его профессоров помимо инженерных офицеров числились виднейшие ученые, например академики В. Я. Буняковский, М. В. Остроградский и др.²⁵⁹ С 1826 г. Институт издавал собственный научно-технический журнал, ставивший своей целью излагать «занимательные приложения физических и математических наук к инженерному искусству, почерпнутые из изысканий и опытов как членов корпуса, так равно русских и иностранных ученых», а также «представить новые способы, чтоб ознакомиться короче с пространною Россиею».²⁶⁰ В 1831—1832 гг. в Институте два раза в неделю по вечерам читались публичные лекции на такие, например, темы: «Об изобретении пороха», «Образование различных систем гор через поднятие земли», «Построение железных дорог в Англии», «Восстановление некоторых химических веществ синтетически», «Исторический очерк успехов теории чисел» и т. д.²⁶¹ Судя по современному рапорту, «не только молодые офицеры», но и посторонние лица посещали эти лекции, способствовавшие «развитию нового света в науках точных и в их приложениях по инженерной специальности».²⁶²

Один из офицеров, воспитывавшихся в этом Институте в самом начале 30-х годов, А. И. Дельвиг, отмечает в своих воспоминаниях: «Император Николай и великий князь Михаил Павлович очень не любили инженеров путей сообщения, а вследствие этого и заведение, служившее их рассадником. Эта нелюбовь основывалась на том мнении, что из Института выходят ученые, следовательно вольнодумцы... При всем видимом их нерасположении к ученым, им было однако же очень досадно, что главное инженерное училище, по преподаванию в нем наук, стояло постоянно ниже Института. Сверх того, в то время Институт был единственное заведение, образованное вполне на военную ногу и не подчиненное вполне великому князю Михаилу Павловичу».²⁶³ Думается, что это замечание, сделанное, кстати сказать, молодым инженерным офицером, общавшимся в эти годы с Пушкиным, должно быть учтено при решении вопроса, какого «инженерного офицера» Пушкин изображал в своей повести, которая, как мы знаем из его же дневника, оживленно обсуждалась и при дворе (XII, 324).

Следует, по-видимому, прийти к заключению, что в лице Германна Пушкин изображал не офицера Главного инженерного училища, как предполагал Д. П. Якубович, а инженера Корпуса путей сообщения или, что еще более вероятно, слушателя офицерских классов Института путей сообщения; между прочим, обучавшиеся в этих классах подпоручики и прапорщики имели право жить на частных квартирах и пользовались относительной свободой.²⁶⁴ Пушкин мог также знать, что по существовавшим тогда правилам в Институт могли «поступать на собственное содержание дети купцов, преимущественно иностранного происхождения», и что «первый чин, полученный в Институте, давал права потомственного дворянства».²⁶⁵

Не менее важно для нас и то обстоятельство, что Пушкин хорошо знаком был с целым рядом инженерных офицеров и что к некоторым из них он приглядывался очень внимательно. Около года провел в Инженерном корпусе Н. М. Языков; позже офицером того же корпуса был Э. И. Губер, переводчик «Фауста».²⁶⁶ В годы, непосредственно предшествовавшие созданию «Пиковой дамы», Пушкин близко знал молодого инженерного офицера Андрея Ивановича Дельвига, двоюродного брата поэта. А. И. Дельвиг с 1827 г. учился в Военно-строительном училище, через два года слитом с Институтом путей сообщения, и окончил офицерские классы последнего с чином поручика (в мае 1832 г.), после чего был назначен на действительную службу в Московский округ путей сообщения. Встречи А. И. Дельвига с Пушкиным относятся к 1827—1832 гг. А. И. Дельвиг вспоминал, что Пушкина он увидел впервые в октябре 1827 г.²⁶⁷ «Пушкин, — говорит он, — в дружеском обществе был очень приятен и ко мне с самого первого знакомства очень приветлив».²⁶⁸ В доме у поэта Дельвига, где Андрей Иванович часто бывал, а иногда жил подолгу, он видел друзей Пушкина, близко знал многих из них и находился в курсе всех литературных новостей. В начале мая 183В г. А. И. Дельвиг надел офицерский мундир и, получив право жить на частной квартире, поселился у своего двоюродного брата. На глазах А. И. Дельвига родилась «Литературная газета», он посвящен был во многие обстоятельства ее истории, при нем умер Антон Антонович Дельвиг. В последующие годы Андрей Иванович, посещая вечера у П. А. Плетнева, также встречал там Пушкина, но «он не приглашал меня к себе и я у него не бывал».²⁶⁹

Если А. И. Дельвиг мог довольно много рассказать о Пушкине в своих воспоминаниях, то несомненно, что и Пушкин имел возможность присмотреться к этому молодому инженерному офицеру, близкому родственнику одного из его лучших друзей. Речь идет здесь, конечно, не о том, что А. И. Дельвиг был одним из «прототипов» Германна, но подтверждает лишь, что в понятие «инженерный офицер» Пушкин вкладывал вполне конкретное содержание; общаясь с ним, Пушкин мог уловить и удержать в своей памяти черты, типические для его круга и специальности, которые могли стать компонентами для того художественного обобщения, каким сделался герой «Пиковой дамы». В этом смысле «Воспоминания» А. И. Дельвига, в той их части, где он рассказывает о быте петербургских инженерных офицеров начала 30-х годов, своих сверстников и однокашников, могут, вообще говоря, служить интересным реальным комментарием к пушкинской повести. Нетрудно узнать здесь ту самую житейскую атмосферу и бытовую обстановку, в которой мог бы жить и Германн из «Пиковой дамы». Скромная квартира в доме Колотушкина у Обухова моста, которую А. И. Дельвиг по недостаточности средств нанимал вместе с инженер-подпоручиком Лукиным; игра в карты, несмотря на бережливость и аккуратность рассказчика приводившая иногда к крупным проигрышам; воспоминания об азартной игре не только на квартирах у офицеров, но и в помещении «офицерских классов», усиливавшаяся «немедля по получении квартирных денег»; характерные фигуры главных персонажей этих игр, ставших затем «сильными карточными игроками»; наконец, относящийся к 1831 г. рассказ о явлении покойного А. А. Дельвига, вскоре после его смерти, другу его Н. В. Левашеву, сопровождаемый оговорками мемуариста, что «по его <Левашева> образу мыслей и характеру подобное видение могло ему пригрезиться менее, чем всякому другому», и «да не подумает читатель, что я легко верю во все чудесное»,²⁷⁰ — рассказ, который мог бы быть известен и Пушкину, — все это чрезвычайно близко к той идейной атмосфере и бытовому укладу, который угадывается и в пушкинской «Пиковой даме» во всем, что характеризует инженера Германна.

Но вместе с тем А. И. Дельвиг был весьма образованным инженером своего времени, хорошим математиком, талантливым строителем, серьезно интересовавшимся техническими изобретениями своего времени; эта сторона его жизни также не забыта в его «Воспоминаниях». Не мог не учесть этих особенностей русских инженерных офицеров 30-х годов также и Пушкин, безусловно осведомленный и о характере их образования, о тех передовых технических идеях, которые многие из них старались сделать достоянием гласности и широкого общественного обсуждения. Любопытно, что А. И. Дельвиг в тех же своих «Воспоминаниях» весьма благоприятно отзывается об инженер-майоре Матвее Степановиче Волкове, состоявшем профессором «офицерских классов» Института; лекции его он слушал в начале 30-х годов.²⁷¹ Это был тот самый Волков, который должен был стать сотрудником «Современника» и инженерную рукопись которого Пушкин внимательно читал в конце 1836 г.

Сноски

²³⁰ «Пиковая дама» напечатана впервые в «Библиотеке для чтения» (1834, т. 2, отд. III, стр. 109—140) и в том же году вошла в состав «Повестей, изданных А. Пушкиным» (стр. 187—247).

²³¹ А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений. Т. VI. Путеводитель по Пушкину. Изд. «Красной нивы», М. — Л., 1931, стр. 90.

²³² Русские работы, рассматривавшие этот вопрос с точки зрения физики, относятся тоже к самому началу XIX в. Такова, например, книга В. В. Петрова «Известие о гальвано-вольтовских опытах» (СПб., 1803), которая, по отзыву непременного секретаря петербургской Академии наук, «замечательна как первое сочинение на русском языке о сем предмете, привлекавшем в то время всеобщее внимание» (ЖМНП, 1835, март, отд. III, стр. 487). Ср.: Столетие со дня смерти акад. В. В. Петрова. «Архив истории науки и техники», вып. 6, стр. 427—429. Историю борьбы научных представлений о магните и магнетизме с суеверным представлением о магнетической силе см.: Alfred Still. Soul of Lodestone: The Background of Magnetical Science. N. Y. — Toronto, 1946.

²³³ Библиотека для чтения, 1840, т. 42, отд. IV, стр. 2.

²³⁴ Можно указать, например, на пользовавшиеся в эти годы известностью учебники Н. П. Щеглова (1829) и Э. Х. Ленца (1836); см. также статью Д. М. Перевощикова «О гальванизме» в «Новом магазине естественной истории, физики, химии и сведений экономических» И. А. Двигубского (1827, ч. II, № III, 173—190; № IV, стр. 271—284). Даже в шеллингианских «Основаниях физики» М. Г. Павлова (ч. II, М., 1836) гальванизму уделено было большое внимание и, между прочим, объяснялось, что, «где соединяются два возбудителя и один проводник, там неотменно должен иметь место и гальванический процесс» (стр. 366); (ср.: Е. Бобров. Философия в России. Материалы, исследования и заметки, вып. II. Казань, 1899, стр. 189).

²³⁵ Энциклопедический лексикон, т. XIII. СПб., 1838:‘«Гальванизм» (стр. 123—140), «Гальванические столбы» (стр. 140—143), «Гальваническая терминология Фареде» (стр. 143—145).

²³⁶ А. Савельев. О трудах академика Э. Х. Ленца в магнито-электричестве. ЖМНП, 1854, август, отд. V, стр. 4—5.

²³⁷ Имеется в виду полемическая статья Пушкина «Мнение М. Е. Лобанова о духе словесности как иностранной, так и отечественной» (1836), в которой есть следующие слова: «... словесность гальваническая, каторжная, пуншевая, кровавая, цыгарочная и пр. — эта словесность, давно уже осужденная высшею критикою, начинает упадать даже и во мнении публики» (XII, 70).

²³⁸ Ср. у Ф. Булгарина («Поездка в Кронштадт 1 мая 1826 г.»): «Мой процесс... сказал один сухощавый человек своему товарищу. Это одно слово, как гальваническое прикосновение, оттолкнуло меня на три шага от рассказчика» (Ф. Булгарин. Сочинения, т. III, ч. 5. СПб., 1828, стр. 32).

²³⁹ Цитируется по статье: В. В. Виноградов. Стиль «Пиковой дамы». В кн.: Пушкин. Временник Пушкинской комиссии, вып. 2, стр. 101; о «Хризомании» Шаховского см. также: П. Столпянский. Одна из переделок произведений А. С. Пушкина для сцены. Ежегодник императорских театров, 1911, вып. III, стр. 11—15; В. М. Абрамкин. Пушкин в драматической цензуре.Ђ«Литературный архив», т. I. М. — Л., 1938, стр. 235—236, 259. Цензор Е. Ольдекоп писал о «Хризомании», разрешая ее представление в Александринском театре: «Несмотря на то, что эта пиеса заимствована из прекрасной повести, она столь же уродлива, как ее заглавие».

²⁴⁰ В. В. Виноградов. Стиль «Пиковой дамы», стр. 90.

²⁴¹ Ср., впрочем, в писавшемся одновременно•«Путешествии из Москвы в Петербург»: «Две столицы не могут в равной степени процветать в одном и том же государстве, как два сердца не существуют в теле человеческом» (XI, 247). См. замечание М. А. Цявловского в издании: А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений, т. VII. М., 1938, стр. 860—861.

²⁴² М. Гершензон. Мудрость Пушкина. М., 1919, стр. 111, 112.

²⁴³ Сочинения Державина с объяснительными примечаниями Я. Грота, т. I, стр. 255.

²⁴⁴ [Н. Ф. Остолопов]. Ключ к сочинениям Державина. СПб., 1822, стр. 47. — Братья Монгольфье были хорошо известны в России XVII± в. и часто упоминались в русской литературе. Многократно говорит о них А. Н. Радищев (в трактате «О человеке, о его смертности и бессмертии», в «Памятнике дактилохореическому витязю», в стихотворении «Осмнадцатое столетие» и др.).

²⁴⁵ Сочинения Державина с объяснительными примечаниями Я. Грота, т. I, стр. 245.

²⁴⁶ Объяснения на сочинения Державина, им самим диктованные..., изданные Ф. П. Львовым, ч. I. СПб., 1834, стр. 20.

²⁴⁷ Учение Месмера было, однако, известно Пушкину уже с давних пор. По-видимому, он был знаком с большим трудом, изданным в 181” г. профессором Д. М. Велланским, впоследствии приятелем В. Ф. Одоевского и сотрудником «Литературной газеты» Дельвига: «Животный магнетизм, представленный в историческом, практическом и теоретическом содержании. Первые две части переведены из немецкого сочинения профессора Клуге, а третию сочинил Д. Велланский» (СПб., 1818). Книга посвящена памяти Месмера, и ее первая часть излагает историю того, как Месмер, гонимый в Австрии, переселился во Францию и получил здесь возможность обнародовать главные основания своего учения (ср.: Е. Бобров. Философия в России, вып. III, стр. 8—15). Отзвук знакомства Пушкина с этой книгой Велланского можно усмотреть в начальных стихах четвертой главы «Руслана и Людмилы» издания 1820 г. (затем отброшенных):

...теперь колдун
Иль магнетизмом лечит бедных
И девушек худых и бледных...

(IV, 279)

О «силе магнетизма» Пушкин вновь упомянул в восьмой главе «Евгения Онегина» (строфа XXXVIII). В 30-х годах «магнетизм» был в Петербурге в большой моде (Н. О. Лернер. Пушкинологические этюды. «Звенья», т. V. М. — Л., 1935, стр. 101—103). Добавим, что Пушкин, несомненно, читал статью Д. М. Велланского «Замечание на статью литературного французского журнала Le Furet», напечатанную в «Литературной газете» (1830 17 марта, стр. 126—128) в непосредственном соседстве с его собственным стихотворением. Статья Д. М. Велланского написана в защиту магнетизма осмеянного петербургским французским журналом, и довольно подробно говорит о Месмере: «Почти за 60 лет до нынешнего времени доктор Месмер начал лечить болезни животным магнетизмом, за что должен был оставить Вену и выехать из Австрии. Прибывши в Париж, делал он чудеса магнитным своим лечением» и т. д. (там же, стр. 127).

²⁴⁸ Словарь церковно-славянского и русского языка, составленный Вторым отделением Академии наук, т. IV. СПб., 1847, стр. 78; В. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка, т. IV. Изд. 2-е. СПб., 1882, стр. 114.

²⁴⁹ Дамский журнал, 1829, † 41, стр. 26. Анекдот полностью воспроизведен также в «Библиографических заметках» В. В. Каллаша (Русский архив, 1901, кн. I, стр. 699). Французское слово roulette (с основным значением «колесико») в XVIII и XIX вв. имело много применений в техническом языке и являлось также распространенным геометрическим термином.

²⁵⁰ Prosper Mérimée. Œuvres complètes, t. IX. Etudes de littérature russe, t. I, éd. H. Mongault. Paris, 1931, p. 58—59. — А. Монго в комментарии к указанному месту перевода «Пиковой дамы» обратил внимание на пропуск этого слова и заметил, что пушкинское «рулетки» Мериме мог передать французским «des émigrettes» (p. 214). Однако и это слово требует в настоящее время специальных пояснений. «Эмигретками» стали с 1791 г. называть в Париже именно эти игрушки-рулетки, пользовавшиеся тогда чрезвычайной популярностью: небольшой диск, сделанный из дерева или слоновой кости, похожий на ткацкий челнок, с выемкой по окружности, по желанию державших его в руках двигался вверх и вниз по шнуру. В Париже распространена была тогда и острая песенка, объяснявшая, почему эта игрушка прозвана была «эмигреткой», т. е. «игрушкой эмигрантов»: «в ней,— говорилось в песенке, — находятся одновременно и колесо и веревка». В комедии Бомарше («Женитьба Фигаро») Фигаро появляется перед публикой с «эмигреткой в руках». В январе 1792 г. Бомарше опубликовал даже в «Chronique de Paris» небольшую сцену, которую он предполагал включить в свою комедию: это был полный политического смысла диалог Фигаро с Бридуазоном, в котором ловкий слуга, играя «эмигреткой», объяснял, что он «хорошо умеет и поднимать вверх и опускать вниз»; впоследствии эта сцена, являвшаяся весьма злободневным откликом на всеобщее увлечение рулеткой-эмигреткой, была, однако, из комедии исключена. Очень вероятно, что все это было известно и Пушкину, так как в противном случае слова в «Пиковой даме» об игрушках, «изобретенных в конце минувшего столетия», оставались бы вовсе непонятными.

²⁵¹ А. Пушкин. Пиковая дама. Редакция текста, статья и комментарии Д. П. Якубовича. Л., 1936, стр. 65.

²⁵² Евг. Соколовский. Пятидесятилетие Института и корпуса инженеров путей сообщения, стр. VIII.

²⁵³ Там же, стр. 27 и 32; С. М. Житков. Институт инженеров путей сообщения. Исторический очерк. СПб., 1899, стр. 53.

²⁵⁴ С. М. Житков. Институт инженеров путей сообщения, стр. 57.

²⁵⁵ Там же, стр. 54.

²⁵⁶ М. Максимовский. Исторический очерк развития Главного инженерного училища. 1819—1869. СПб., 1869, стр. 37.

²⁵⁷ Там же, стр. 38.

²⁵⁸ Там же, стр. 66.

²⁵⁹ С. М. Житков. Институт инженеров путей сообщения, стр. 71.

²⁶⁰ Там же, стр. 49. Речь идет ос«Журнале путей сообщения»; между 1826—1837 гг. выпущено было 36 его томов. Стоит отметить, что в первом номере «Литературной газеты» (1830, 1 января, стр. 7—8) к заметке «Обман зрения в Персии» сделана была следующая характерная редакционная приписка: «...желательно, чтобы кто-либо из гг. инженерных офицеров... доставил в нашу газету подтверждение или опровержение того, что английские путешественники рассказывают о чудном действии оптического обмана в стране сей».

²⁶¹ Евг. Соколовский. Пятидесятилетие Института и корпуса инженеров путей сообщения, стр. 38—39; С. М. Житков. Институт инженеров путей сообщения, стр. 66—68. Любопытно, что полковник Севастьянов, читавший одну из этих публичных лекций — об успехах начертательной геометрии в России,‰«просил разрешения говорить по-русски (а не по-французски, — М. А.), с целью ввести в русский язык терминологию науки, до тех пор известной весьма мало в России» (С. М. Житков, стр. 69).

²⁶² Евг. Соколовский. Пятидесятилетие Института и корпуса инженеров путей сообщения, стр. 40.

²⁶³ А. И. Дельвиг. Мои воспоминания, т. I. М., 1912, стр. 87.

²⁶⁴ С. М. Житков. Институт инженеров путей сообщения, стр. 58.

²⁶⁵ Там же, стр. 47, 58.

²⁶⁶ Евг. Соколовский. Пятидесятилетие Института и корпуса инженеров путей сообщения, стр. 141.

²⁶⁷ А. И. Дельвиг. Мои воспоминания, т. I, стр. 71.

²⁶⁸ Там же, стр. 72.

²⁶⁹ Там же, стр. 152.

²⁷⁰ Там же, стр. 152, 153, 119.

²⁷¹ Там же, стр. 154.