N. N. Замечания на статью "Нечто о споре по поводу "Онегина" ..

N.N.

Замечания на статью
«Нечто о споре по поводу Онегина»,
помещенную в № 17 «Вестника Европы»

С чувством истинного сожаления к автору прочитал я статьюл«О споре по поводу "Онегина"», статью, которая, как я мог заметить, едва ли не есть одно из первых произведений рецензента. Жаль, что, подвизаясь на этом обширном поприще литературных прений, и он сбился уже на общий, бранчивый тон наших журнальных героев. Неужели тупые остроты, с щедростию рассыпаемые в критиках, антикритиках и антиантикритиках, столько привлекательны? Неужели слава сражаться под знаменами какой-нибудь розовой или голубой обертки имеет в себе столько прелести, что люди образованные и необразованные, с умом и без дарований жертвуют всем единственно для того, чтобы попасть как-нибудь в длинный список задорных судей русского Парнаса?

ГШ Р-ин удивил меня своими сердитыми выходками. Признаюсь, я не мог отгадать настоящей цели странных его замечаний на статью г. Полевого «Толки о "Евгении Онегине"», на издаваемый им журнал и, наконец, на самое лицо издателя. Не желание ли блеснуть своим остроумием управляло пером его? Но в таком случае я откровенно говорю ему, что он не достиг своей цели — в этой статье il est fin comme une dague de plomb¹, и если бы я был уверен, что слова мои будут для него небесполезны, то, без сомнения, не советовал бы ему более отваживаться на такие остроты, из которых каждую должно отгадывать по крайней мере с час, призвав на помощь всю математическую строгость анализиса. И почему г. Р-ин обратился прямо на «Телеграф»? За что такая немилость?

«Журналисты должны помнить, каких журналов нам надобно; журналисту нужно большое терпение... А я прибавлю, что небесполезно было бы для него большое терпение прежде мысли об издании журнала», — восклицает автор статьи «О споре по поводу "Онегина"». Вместо того чтобы другим преподавать уроки терпения, мне кажется, не дурно было б, если бы он сам взял терпение рассмотреть правила рецензии. Вижу, что г. Р-ину «Телеграф» очень не нравится, хотя и не знаю тому причины; но, однако ж, и не думаю также, чтобы просвещенные читатели «Вестника Европы», к которым он обращается, должны были во всем верить ему на слово: ибо в критике его разобраны надлежащим образом только две или три мысли г. Полевого, мысли, которые, может быть, столько же справедливы, как и его собственные, в чем отчасти он и сам соглашается.

Желая г. Р-ину всех возможных успехов на поприще литературных прений, но вместе с тем и соревнуя к достоинству издаваемого г. Полевым журнала, я решился наконец сделать некоторые замечания на грозное «Нечто о споре по поводу "Онегина"». Вот они.

Вся статья г. Р-ина может разделиться на две части: в одной из них он разбирает некоторые мысли г. Полевого, помещенные в ответе его на критику г. —ва, в другой в натянуто-игривом тоне старается толькњ противоречить ему без всяких с своей стороны доказательств, как я уже и имел случай заметить, — сюда же я отношу и странные его придирки к издателю «Телеграфа» и к самому изданию. Постараемся рассмотреть по порядку замечания его, после которых он с такою строгостию решит судьбу «Телеграфа». Не слишком ли он поспешил заключением и, может быть, не нужно ли будет пожелать ему самому, чтобы он знал, что говорит?

«Говоря о Бейроне и Пушкине, — продолжает г. Р-ин, — поэтах романтических, г. Полевой определил сущность и причину романтической поэзии неопределенным, неизъяснимым состоянием сердца человеческого». За сим следует какое-то жалкое приноровление сердца к уму, приноровление, которое, может быть, за недостатком доказательств, было полезно г. рецензенту тем, что заместило с лишком полстраницы. Впрочем, не могу понять, по какому праву г. Р-ин, схватив несколько слов из замечаний г. Полевого о романтической поэзии, называет их определением оной и рассматривает, совершенно ли они соответствуют определяемому? Я советовал бы ему заглянуть в № 5-й «Телеграфа», где г. Полевой говорит таким образом: «То самое высокое наслаждение, в котором человек, упоенный очаровательным восторгом, не смеет, не может дать самому себе отчета в своих чувствах: все ограниченное в наслаждениях эстетических отвращает человека — и в неопределенном, неизъяснимом состоянии сердца человеческого заключена и тайна, и причина так называемой романтической поэзии». Благонамеренный критик не будет искать здесь, в нескольких словах, философского определения романтической поэзии; напротив того, мне кажется, он постарается из сих отдельных мыслей только составить себе понятие об ней. Какая же разница между определением предмета и некоторыми об оном замечаниями! Но посмотрим, каким образом г Р-ин определяет романтическую поэзию. Он говорит, что «сущность ее состоит в стремлении души к совершенному, ей самой неизвестному, но для нее необходимому, — стремлении, которое владеет всяким чувством истинных поэтов сего рода». — Мысль справедлива, и я с нею столько же согласен, как и он сам. Но здесь дело идет не о мысли, но о том, полное ли это и ясное ли определение? Г. Р-ин сам говорит, что и мысль г. Полевого справедлива, а нападает только на выражение оной; г. Полевой писал только замечания, между тем как г. Р-ин хотел подарить нас точным определением, соображаясь с учением новой философии немецкой. Но позволяет ли новая немецкая философия неопределенности? Что разумеет г. Р-ин под словом совершенное? К чему это: ей самой неизвестное? Наконец, не имею ли я права возразить, что стремления к несовершенному (к безжизненной материи) в поэзии существовать не может, ибо она предполагает изящное, равновесие духа с материею, как начало совершенного? Я замечаю, что выражение ей самой неизвестное, равно как и все, что за сим следует, не должно входить в определение, потому что признаки посторонние, которые не составляют характеристики предмета, а необходимо из оной вытекают, совершенно излишни^*1 и служат только к большей сбивчивости в понятиях; а в таком случае все определение г. Р-ина приведется в выражение, что романтическая поэзия основывается на стремлении души к совершенному. Не с большею ли точностию сказал бы г. Р-ин, если бы началом оной положил стремление души созерцать все предметы как только символы высочайшей истины? Отсюда объясняются сии порывы души в беспредельное, в мир идеальный, сия мрачность лорда Бейрона и торжественный взор Ламартина в его «Méditations»², сия разительная гармония внешних предметов с собственными нашими чувствами и, наконец, мнимая неправильность романтиков. Но оставим это! Жаль, что Р-ин говорит то, о чем ему только случилось слышать^*2, — ясная причина сбивчивости в понятиях!

Далее замечает он, что г. Полевой Бейрона называет эмблемою нашего века, за сим следует объяснение эмблемы примерами (!); но, бросив эту мысль^*3, г. Р-ин вдруг переходит к характеристике Бейрона, которую издатель «Телеграфа» находит недостаточною. — Оставляя без замечания крайнюю неопределенность выражения г. Р-ина,^*4 равно как и то, что г. Полевой говорит здесь прямо о творениях писателя, а не о нем самом (не доказывает ли это невнимательности рецензента?), я хотел бы еще знать, почему наш строгий критик почитает неудачным выражение, что лорд Бейрон может быть эмблемою своего века, и готов бы был ему на это ответствовать. Г. —въ говорит о произведениях Бейрона весьма неопределительно, и, мне кажетсяТ много ли надобно здравого смысла, о котором проповедует г. Р-ин, чтобы согласиться с г. Полевым, что мысль о человеке в отношении к окружающей его природе есть только пустой звон слов, которые не составляют совершенно никакой мысли: конечно, г. —въ хотел сказать что-то — но что? Этого мы не знаем.

«Г. Полевой, — продолжает неблагонамеренный критик, — выставляет в пример ясного определения слова Ансильона о характере Гете и Шиллера: будто бы в творениях первого отражается вся природа, а в творениях последнего — сам Шиллер». — Я сказал «неблагонамеренный» и сейчас спешу оправдать себя. — Если бы Р-ин не старался толковать слова сии в противную сторону, то — я уверен — он заметил бы, что здесь дело идет о Шиллере не как о частном лице, но как о человеке в противоположности с природою. Ни Ансильон, ни издатель «Телеграфа» не виноваты в том, что критик смотрит на сие в тусклые очки пристрастия. Если ему угодно, то я постараюсь изъяснить смысл сего замечания Ансильона, замечания, в котором, вопреки мнению рецензента, виден быстрый, проницательный взгляд сего писателя. Неужели он не согласится, что стремление поэзии состоит в том, чтобы явить изящное посредством слова? Но не существует ли это изящное в человеке и в природе, хотя под различными формами? Г. Р-ин говорит, что и в человеке видно только одно отражение природы, — согласен, но природа, отразившись в нем, не является ли уже под другою формою — под формою идеальною? Когда же наш критик допускает это, то я не понимаю, как можно не принять, что и поэзия, смотря по тому, куда обращен поэт, непременно должна носить на себе отпечатки того или другого направления духа: не видны ли здесь характеры Гете и Шиллера? Первый почерпал изящное во внешней природе, последний — в духовном бытии человека: в его мыслях, в его страстях; Гете видел в природе второго самого себя, Шиллер нигде не искал своего образа — и стихотворения его суть непосредственное отражение изящного в человеке, между тем как стихотворения Гете суть, преимущественно, перевод его мыслей (если только позволительно подобное выражение) на язык внешней природы, в предметах (objecta) коей он видел отпечаток собственных чувствований. Кажется, это доказывает только, что гении Шиллера и Гете в полетах своих противуположны: откуда же заключение о степенях их великости?

Еще замечу, что вопрос г. Р-ина: «Что такое характер, как не та особенная форма и проч.?» — совершенно нейдет к делу; мысль его истинна, но она нимало не объясняет, почему в поэзии романтической связь описаний не должна быть главною целию, что, как кажется, он доказать был намерен. Если бы я, напр., сказал:Х«Что такое неосновательная критика, как не сочинение, в котором отражается все неискусство неопытного в своем деле рецензента?» — и потом стал бы выводить из этого свои о ком-нибудь заключения, то меня, верно бы, еще спросили, на чем я основываю свои выводы, и, верно бы, потребовали чего-нибудь подобного критике г. Р-ина. — Хотелось бы мне еще знать, что должно разуметь под словами: «Характер... есть метода борьбы с самим собою, с своими впечатлениями, под которою единственно возможно для него совершенство». — Как разгадать таинственный смысл сего периода? Кажется, в этом, по крайней мере, нельзя обвинять новой немецкой философии, которая (я уверен, что это известно г-ну последователю оной), выходя из высочайшего и всеобъемлющего начала, в самой системе изложения наблюдает совершенно математическую точность. Может быть, не пересказывает ли и здесь г. Р-ин только того, что когда-нибудь случалось ему слышать. Я не хочу замечать между прочим, что по-русски никогда не говорится: метода, под которую и т. д. — Неправильности Шекспира, лорда Бейрона и других романтических поэтов в рассуждении хода их стихотворений объясняются не замечаниями г. Р-ина о характере вообще, но самым понятием о новейшей поэзии, идеальным взглядом оной на предметы се восторгов — мысль, которую, впрочем, довольно удачно развернул г. рецензент.

Здесь, казалось бы, должно было кончить замечания мои на статью г. Р-ина, ибо все, что он ни говорит далее, по ничтожности доказательств, не заслуживало бы ни малейшего опровержения! Но, желая вполне представить как самому критику, так и почтенным читателям «Телеграфа» всю неосновательность его рецензии, которая так грозно прогремела в листочках «Вестника Европы», я решаюсь пожертвовать еще несколько слов на разбор некоторых из остроумных^*5 его доводов.

«Можно бы указать на "Модную жену", но это сказка, а не поэма». Не имея в виду объяснять г. Р-ину различия между сказкою и поэмою, я хотел бы только спросить его, что значит одна сказка, как, напр., «Модная жена», в сравнении с поэмою, которой план предлагает исполнение обширнейшее?

Г. Р-ин завидует тем, которые пишут со смыслом; я советовал бы еще позавидовать ему и тем, которые пишут чистым русским языком, — может быть зависть его, по крайней мере в этом случае, была Бы для него полезна!

«Г. Полевой... говорит, что иногда в очерке одной головы можно видеть целую картину из многих ли©». — Несколько раз перечитывал статью г. Полевого и нигде не мог найти этого! Какая бы причина была, что г. Р-ин приписывает издателю «Телеграфа» то, чего он и не намерен был говорить?

Наконец, и математические доказательства! Но, к сожалению, пропорция г. —ва, сколько ни будет стараться защищать ее г. Р-ин, останется всегда ошибочною. Жаль, что строгий рецензент издателя «Телеграфа» слишком снисходительно судит об основательности собственных сведений, — иначе, знав, может быть, только понаслышке о теории знаков, он, вероятно, не решился бы взять на себя труда истолковать неудачные приложения оной к литературным спорам. Впрочем, не более справедливы и логические его выводы, что в «Онегине» нет ничего народного. Неужели я должен еще повторять слова г. Полевого, что наши привычки, наши обыкновения, каковы бы они ни были, всегда останутся русскими, —дело состоит в том, умел ли скопировать их Пушкин в своем «Онегине»? Думаю, что г. Р-ин не откажет ему в этом.

«Он (издатель "Телеграфа") сравнивает Бейронова "Дон-Жуана" с "Похищенным локоном" Попа; я уверяю, что сильфы и гномы, действующие лица сей поэмы, так же мало принадлежат к англинскому обществу, как и граф Сегюр к сословию курфирстов». — Г. Р-ин уверяет — какое сильное доказательство! И что остается после сего гг. читателям «Вестника Европы», как только не верить ему?

Таково «Нечто» г. Р-ина! Признаюсь, я готов еще повторить, что не могу понять цели оного. Кажется, давать совсем иной смысл словам автора и, где невозможно этого сделать, сочинять собственные свои выражения должно бытЪ недостойно истинной критики. Готов еще повторить, что человек, имеющий целию унижение достоинств другого, употребляющий для того иногда даже непозволительные средства, выставляет себя с весьма невыгодной стороны. — Не пожелать ли г. Р-ину взамен всех его советов, на которые он столько щедр, чтобы прежде, нежели снова приступить к рецензиям, постараться узнать, что они такое и каковы быть должны?

Примечания

• N. N.
  Замечания на статью «Нечто о споре по поводу
  Онегина», помещенную в № 17 «Вестника Европы»

• МТ. 1825. Ч. 6. № 23 (выход в свет 21 дек.). Особенное прибавление. С. 1—11. Подпись: N. N.

  Судя по характеру полемики, статья вышла из редакционного кружка «Московского телеграфа».

• ¹ Французская идиома. Так говорится о человеке, который, обладая негибким, неповоротливым умом, пытается извернуться, схитрить.

• ²н«Méditations poétiques» («Поэтические размышления»; 1820) и «Nouvelles méditations poétiques» («Новые поэтические размышления»; 1823) — стихотворные сборники французского поэта А. Ламартина (1790—1869), имевшие огромный успех у читателей.

• ³ С. 283 наст. изд.