Шаликов. "Евгений Онегин". Глава 3
П. И. ШАЛИКОВ
«Евгений Онегин». Глава III
Мир видимый и мир возможный
Умом своим создаст поэт.
Граф Хвостов1.
Пушкин не может писать дурных стихов — это всем известно, это многими сказано, и это неоспоримо: следовательно, не о стихах Пушкина говорить должно; даже не о мыслях, которые, собственно, принадлежат прозе; но о том, что существенно составляет поэзию и чему нельзя довольно надивиться в поэте. Например, спрашиваю у себя, где, когда и как Пушкин мог приобресть такоњ опытное познание сердца человеческого? где, когда и как мог он научиться языку страстей во всяком положении? где, когда и как нашел он ключ к сокровеннейшим чувствам и помыслам? Кто ему дал искусство — одниб очерком ясно представить характеры с их отдаленным развитием и происшествия с предбудущими последствиями? Кто дал ему кисть и краски — живописать для воображения точно так, как живописуется природа для глаз? Вот тайна поэта и поэзии! Он — чародей, властвующий безусловно над ними; она — волшебное зеркало, показывающее все под образом жизни, души, истины.
Обратите внимание на приступ поэта к письму Татьяны и на самое письмо:
Кто ей внушал и эту нежность,
И слов небрежную любезность?
Кто ей внушал умильный взор,
Безумный сердца разговор
И увлекательный и вредный?
Я не могу понять.
И читатель говорит: «Я не могу понять, кто ему внушил все сии оттенки изображаемого предмета?»
....................................... но вот
Неполный, слабый перевод,
С живой картины список бледный,
Или разыгранный Фрейшиц
Перстами робких учениц.
Но сия-то мнимая бледность списка и составляет истинную яркость картины; но сии-то персты робких учениц и дивят смелостию сравнения! Такова живопись эпитетов!
Зачем вы посетили нас?
В глуши забытого селенья
Я никогда б не знала вас;
Не знала б горького мученья.
Души неопытной волненья
Смирив со временем (как знать?),
По сердцу я нашла бы друга,
Была бы верная супруга
И добродетельная мать.
Как милы сии выражения под пером невинности, чувствующей свое высокое назначение!
Не правда ль? я тебя слыхала:
Ты говорил со мной в тиши,
Когда я бедным помогала
Или молитвой услаждала
Тоску волнуемой души.
Можно ли под пленительнейшими чертами представить в олицетворенном образе то, что мы называем симпатиею, решающей судьбу нашу?
Кто ты: мой ангел ли хранитель,
Или коварный искуситель?
Какой вопрос? Он излетел из души... не Пушкина — нет! а самой Татьяны!
Кончаю! страшно перечесть...
Страшно перечесть! Это страшно не есть ли страшное доказательство для гоняющихся за умом с мерою и рифмою в запасе, что поэт — нравственный Протей, принимающий без всякого усилия в сердце свое чувствования, ни по чему не принадлежащие его сердцу, и присвоивающий себе чужое так, как будтб чужого нет для него на свете.
Татьяна то вздохнет, то охнет:
Письмо дрожит в ее руке;
Облатка розовая сохнет
На воспаленном языке.
Кто же, кроме поэта, может провести подобные черты в портрете? Кто, кроме поэта, найдет подобные эпитеты, столь верные в рассказываемом положении, моральном и физическом?.. Нет! Поэт не рассказывает: он видел свой идеал и указывает другим, которые смотрят на него и забывают о поэте!.. Счастливое забвение! Оно ручается за память потомства!..
Между умом и талантом та внешняя разница, что первый всегда является в собственном образе, а последний не знает, кажется, о своем существовании и, как будто не завися от самого себя, служит верным отголоском или отпечатком окружающих его предметов.
В саду служанки, на грядах,
Сбирали ягоду в кустах
И хором по наказу пели
(Наказ, основанный на том*1,
Чтоб барской ягоды тайком
Уста лукавые не ели,
И пеньем были заняты:
Затея сельской остроты!).
Эта маленькая сатира на больших экономов не вылилась ли сама собою — по исторической необходимости? Вот почему пиитический урок всегда сильнее действует уроков прозаических; ибо в первом скрываетсящнамерение, всегда оскорбительное для гордого самолюбия.
Они поют, и, с небреженьем
Внимая звонкий голос их,
Ждала Татьяна с нетерпеньем,
Чтоб трепет сердца в ней затих...
Какая точность! Надобно знать, что до этого
Татьяна пред окном стояла,
На стекла хладные дыша,
Задумавшись, моя душа*2,
Прелестным пальчиком писала
На отуманенном стекле
Заветный вензель О да Е.
Вдруг топот!.. кровь ее застыла.
Вот ближе! скачут... и на двор
Евгений! «Ах!» и легче тени
Татьяна прыг в другие сени,
С крыльца на двор, и прямо в сад.
Там она встретилась с Евгением. Историк его говорит:
Но следствия нежданной встречи
Сегодня, милые друзья,
Пересказать не в силах я;
Мне должно после долгой речи
И погулять, и отдохнуть...
Рецензенту после долгой статьи своей надлежало бы сказать то же; но еще одно замечание не пускает его погулять и отдохнуть.
Обыкновенно говорят о небрежности гения, как будто о некотором праве его2. Но что значит небрежность в таком случае? Непреодоленные трудности. Но кто же преодолеет их, если не гений? а между тем это непременно требуется в искусствах. К чему же служит гению такое право? и для чего же он не всегда пользуется им? Стало, есть другая причина — самая простая: леность. Добрая воля, конечно, не участвует в том, а иначе не было бы изящных творений, не было бы ничего образцового; гений и пластик не разнствовали бы в своих произведениях.
Неужели Пушкин в самом деле по гениальной небрежности допустил, например, сии грамматические ошибки, конечно, милые в письме Татьяны, которая
............... по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала,
И выражалася с трудом
На языке своем родном; сии, говорю, грамматические ошибки:
Как у Вандиковой Мадоне.
С семинаристом в желтой шале.3
Верно, нет; а соскучился трудом и захотел погулять и отдохнуть.
СЦ«Онегиным» в руках я забыл бы и то и другое; но должно помнить о моих читательницах: беда, если я утомил их своим энтузиазмом к их любезнейшему поэту! Но не думаю — вопреки сему же поэту, который говорит:
Я знаю: дам хотят заставить
Читать по-русски. Право, страх!
Могу ли их себе представить
С «Благонамеренным» в руках!
Увы? должно, однако ж, признаться: мы все благонамеренные в этом случае!..
Сноски
*1 Кажется, надлежало бы, по склонениям слов, так: «Наказ основан был на том» и проч. К<нязь> Ш<аликов>.
*2 Татьяна так мила, что и читатель рад назвать ее: моя душа! К<нязь> Ш<аликов>.
Примечания
П. И. ШАЛИКОВ
«Евгений Онегин». Глава III.-
ДЖ. 1827. Ч. 19. № 21 (выход в свет ок. 2 ноября). С. 115—122. Подпись: К. Ш.
Статья является одним из первых откликов на вышедшую в свет в октябре 1827 г. III главу «Евгения Онегина».
1 Строки из послания Д. И. Хвостова «Н. М. Языкову» (Славянин. 1827. Ч. 4. № 40. С. 31).
2 Возможно, имеется в виду статья о III главе «Евгения Онегина» в «Северной пчеле» (см. с. 326 наст. изд.).
3 См. с. 326 и примеч. 2 на с. 461 наст. изд.