Скачать текст произведения

Алексеев М.П. Пушкин и Чосер


ПУШКИН И ЧОСЕР

Отзывы и суждения о Джеффри Чосере и его творческом наследии, опубликованные в России в XVIII и XIX вв., еще не были собраны и не подвергались изучению; их не учитывали историки его литературной репутаци† в мировой литературе. Так, например, мы не находим ни одной ссылки на русские печатные источники в такой замечательной по своей полноте библиографической работе, какова справочная книга Каролайн Сперджон «Пять веков критики Чосера и указаний на него».1 Благодаря этому давно уже создалось впечатление, что Чосер известен у нас мало, хуже многих других великих писателей: с ним не связывалось у нас никаких поэтических или исследовательских традиций, историческиж или бытовых аналогий; до сравнительно недавнего времени произведения его почти вовсе не интересовали также и русских переводчиков.

Все это, конечно, в известной мере, справедливо; тем не менее неизвестности Чосера в русской литературе не следует преувеличивать. Место Чосера — среди великих литературных деятелей XIV столетия, рядо… с Данте, Петраркой и Боккаччо. В истории английской литературы Чосер — несомненно крупнейшее поэтическое имя вплоть до Шекспира; лучшее же из его созданий — «Кентерберийские рассказы» («Canterbury Tales») — безусловно является одним из величайших произведений литературы английского средневековья, в котором отчетливо пробиваются ренессансные черты. Было бы очень странно и совершенно неправдоподобно, если бы сведения о Чосере и его стихотворных новеллах дошли бы до русской литературы, столь рано и чутко откликнувшейся на все сколько-нибудь замечательные явления западной культуры, только в конце XIX в., как это обычно утверждается. Действительно, «Кентерберийские рассказы» узнали у нас много раньше, а одним из примечательных эпизодов из истории знакомства с Чосером в России безусловно являются отзывы о Чосере Пушкина, сопровождавшиеся его попыткой стихотворного перевода одной из новелл кентерберийского цикла, правда, через посредство фанцузского источника.

Имя Чосера, хотя и в ошибочной транскрипции, впервые было упомянуто в русском журналеё«Полезное увеселение» в 1762 г. в рассуждении «О стихотворстве». Этот трактат, в котором дается краткий обзор истории происхождения и развития поэзии у разных народов Европы и Востока, издавна приписывается перу русского литератора С. Г. Домашнева. Н. С. Тихонравов уже давно обратил внимание и на этот трактат и на то место в нем, где идет речь о некоем английском стихотворце Шангере, как о «несравненном писателе в описаниях и вообще весьма остром»;2 при этом Тихонравов естественно предположил, что автор трактата несомненно имел в виду Чосера, имя которого взял из какого-либо иностранного источника и воспроизвел с ошибкой.3 Правда, авторство С. Г. Домашнева в данном случае более чем сомнительно, так как оно не подкрепляется никакими свидетельствами, заслуживающими доверия;4 с другой стороны в настоящее время определены важнейшие иностранные источники этой русской компилятивной статьи: таковы©«Опыт о нравах» Вольтера (1757), «Древняя история» Ролленя (1730—1738) и «Опыты истории художественной литературы, науки и искусств» Феликса Жювенеля де Карленса (Félix de Juvenel de Carlenças, 1679—1760). Последний источник был под рукой анонимного русского составителя рассуждения «О стихотворстве», и в частности отразился именно в тех отделах этой компиляции, в которых речь шла о стихотворстве в Англии, Испании и в странах Востока. Именно отсюда взято дословно также известие о Чосере; при этом Чосер и у Жювенеля ошибочно именуется Changer; таким образом, русский компилятор, кто бы он ни был, должен быть обвинен не столько в небрежности, сколько в добросовестном заимствовании.5 Впрочем, о Чосере он еще не имел никакого представления.

Конечно, и сам Жювенель, из труда которого в русскую статью перенесен слово в слово весь пассаж весьма остром» английском стихотворце Шангере, знал о Чосере не очень многое. Для Жювенеля, как и для его французских предшественников (например, для Нисерона в его «Mémoires pour servir à l’histoire des hommes illustres, 1736), Чосер был всего лишь перелагателем новелл Боккаччо на довольно варварские английские стихи.6 Впрочем, язык и стихосложение Чосера в XVII и XVIII вв. во всей Западной Европе казались устарелыми и беспомощными. В самой Англии в ту пору литературным критикам недоставало умения читать его поэтические тексты правильно в фонетическом и метрическом отношениях. Перемена пришла лишь с Джоном Драйденом (1631—1700), первым английским поэтом нового времени, который сквозь чуждую ему языковую и метрическую оболочку писаний Чосера сумел распознать в нем великого художника. В изданных Драйденом в конце его жизни стихотворных переложениях ряда произведений античного мира и эпохи Возрождения («Fables, Ancient and Modern, translated into verse», London, 1699) сделан первый шаг на пути к обновлению былой поэтической славы Чосера: в этом сборнике наряду с парафразами из «Метаморфоз» Овидия, новелл из «Декамерона» и других произведений Боккаччо находятся также пересказанные новыми английскими стихами произведения Чосера, а среди последних — один из знаменитых впоследствии «Кентерберийских рассказов», «Рассказ горожанки из Бата».7

В эпоху Просвещения знакомство в Англии со среднеанглийским языком и палеографией значительно увеличилось; вместе с этим рос также интерес и к наследию Д. Чосера. Ко второй половине XVIII в. относится деятельность выдающегося знатока Чосера и его эпохи — Томаса Тируитта (Tyrwhitt, 1730—1786), издавшего «Кентерберийские рассказы» (1775—1778) с комментариями, в которых разъяснены и источники отдельных новелл, и версификация Чосера, а также сделаны первые критические попытки установления полного авторского текста на основе сличения различных рукописных списков и освобождения их от искажений. Очищенный и объясненный, текст шедевра Чосера — его «Кентерберийских рассказов» вновь начинал сиять для читателей первозданным блеском. Полностью славу Чосера восстановили следующие поколения английских поэтов — В. Блейк, В. Скотт, Ч. Лем, Байрон, У. С. Лендор и др.

В конце XVIII в. и в первое десятилетие XIX в. имя Чосера довольно редко встречалось в русской печати: его упоминали лишь попутно, притом в самых произвольных и неустойчивых транскрипциях. В «Московском журнале» Карамзина (1792) о Чосере говорится однажды в статье о Виланде: «Виландов Оберон есть царь фей, юноша прелестной и вечно-юной, каковым описывает его Чосер или Шекспир в Midsummer Night’s Dream».8 В 1807 г. о Чосере упоминает И. И. Мартынов, именуя его Шоссер и выдавая этим написанием, что источник его сведений был французский; правда, из контекста явствует, что имя Чосера для Мартынова было пустым звуком, не влекшим за собой никаких ассоциаций. В речи, произнесенной 23 марта 1807 г. в Российской Академии, И. И. Мартынов между прочим говорил: «В четырнадцатом веке нашей эры, после мрака невежества, облежавшего Европу, паки начали возвышаться храмы вкуса... В Италии были три гения, Дант, Петрарк и Бокас... Рвение отличиться на поприще словесности сделалось общим во всей Европе: Шоссер в Англии, Жонвиль [sic! следует — Жуанвиль] Фроассар [Фруассар] и многие другие писатели во Франции в то время занимались очищением природных языков».9

Лишь в 20-е годы представления о Чосере стали у нас более ясными и отчетливыми. Интересное свидетельство находим мы в одном из писем Д§ Н. Блудова, состоявшего в это время поверенным в делах русского посольства в Великобритании. В письме из Лондона от 25 марта (6 апреля) 1820 г. к И. И. Дмитриеву, сообщая свои впечатления о литературной жизни в Англии, Д. Н. Блудов отмечал, что особенно достойными внимания казались ему отчетливо проявляющие себя в стране ретроспективные тенденции современной английской поэзии, происходившее на его глазах возрождение литературного прошлого. «Что сказать о состоянии здешней словесности? — писал Блудов. — Вы, конечно, по старой благоразумной привычке, еще называете Англию отечеством Аддисонов, Попов, Стилей, полагая сей титул в числе других ее славных титулов. Поверите ли, что ныне уважение к блистательному веку королевы Анны здесь едва ли терпимо. И кто, из англичан или иностранцев, имеет дерзость пленяться красноречивою простотою лондонской прозы или глубокомыслием всегда ясным стихов Попа и сильною краткостию его выражений, тот, благодаря господствующему вкусу, слывет литературным еретиком. Чтоб быть православным, надобно поклоняться поэтам предшествовавших веков, и чем древнее, тем лучше, начиная от Мильтона и поднимаясь к Шекспиру, Спенцеру [sic] или, что еще почтеннее, к Чоусеру и другим песнопевцам 14-го столетия. Любовь к средним векам и ко всему готическому здесь почти общая; от каменных зданий перешли и к творениям воображения».10

Приведенное свидетельство представляет для нас значительный интерес. С одной стороны, в нем находятся верные наблюдения очевидца, сделанные на месте действия: Блудову удалось подметить основное в развитии литературных тенденций и вкусов в современной ему Англии; в том же письме он сообщал о складывавшихся на его глазах репутациях В. Скотта, Байрона, Т. Мура. С другой стороны, Д. Н. Блудов являлся деятельным членом «Арзамаса» и состоял в приятельских отношениях со многими русскими литераторами «карамзинского» лагеря — П. А. Вяземским, А. И. Тургеневым, Д. В. Дашковым. В. А. Жуковский в особенности ценил критические способности Блудова и доверял его оценкам и суждениям больше, чем себе самому; посвящая Блудову свою балладу «Вадим» (1817), Жуковский признавался:

Вадим мой рос в твоих глазах,
Твой вкус был мне учитель...

Лишь Пушкин занял независимую позицию и проявил осторожность: в письме к Жуковскому (в конце апреля 1825 г.) он писал: «Зачем слушаешься ты маркиза Блудова? Пора бы тебе удостовериться в односторонности его вкуса» (XIII, 167).

В конце 20-х годов и начале 30-х имя Чосера стало чаще попадаться в русских журнальных статьях и книгах по иностранной словесности. Так, например, Чосер (называемый — Чаусер) упомянут в «Московском телеграфе» в статье о Томасе Муре. Говоря о том, что Мур довел «до высшей степени совершенства английскую версификацию», автор статьи замечал далее: «Английские критики сознаются, что ни один из английских стихотворцев со времен Чаусера не оказал столько заслуг английской словесности в этом отношении».11

В книге С. П. Шевырева «История поэзии», о которой, как известно, весьма благоприятно отозвался Пушкин, мы также находим несколько упоминаний о Чосере во втором (вступительном) «чтении», где дается сравнительная характеристика национальных западноевропейских литератур. «Еще в XIV в. Англия имела своего писателя, Чосера, который давал уже художественные формы английскому языку», — говорит здесь Шевырев. Далее, имея в виду «Кентерберийские рассказы», Шевырев пишет, что «Чосер еще до Сервантеса уже смеялся над нелепостями рыцарских сказок», а затем утверждал, что в XIV—XVI вв. итальянская литература нередко служила образцом для английской и что Чосер стоял в самом начале этого процесса, «когда язык трудами Чосера, а потом Спенсера, устроил свои художественные формы по образцам итальянской».12

И все же еще до Шевырева именно Пушкин первым в русской литературе произнес имя Чосера с отчетливым пониманием его значения в мировой литературе. Отвечая суровым критикам своей поэмы «Граф Нулин», которым она представлялась слишком фривольной и предосудительной, Пушкин в 1830 г. с иронией спрашивал их: «И ужели творцы шутливых повестей, Ариост, Бокаччио [sic! ], Лафонтен, Касти, Спенсер, Чаусер, Виланд, Байрон известны им по одним лишь именам?».13 Этот литературный ряд’«творцов шутливых повестей», построенный Пушкиным, в которой он с полным основанием включил имя Чосера, заставляет предположить, что сам Пушкин — в отличие от своих хулителей — имел достаточное представление о «Кентерберийских рассказах», об их жанре и форме, хотя бы и не на основании собственного знакомства с их подлинным текстом или его переводом.

Некоторые исследователи Пушкина, указывая на эту цитату и предполагая, что он действительно мог быть знаком с произведениями Чосера, сделали даже попытку, впрочем, рискованную и бездоказательную, поставить в прямую связь сюжетную схему «Сказки о царе Салтане» с «рассказом законника» (man of law’s tale) в «Кентерберийских рассказах». Так, Е. Аничкова утверждала, что хотя Пушкин написал свою сказку на основании своего знакомства с произведениями русского и иноплеменного фольклора (кавказского, татарского), где встречается много сюжетов, весьма сходных с чосеровским рассказом законника, но что, прочтя его еще до того как закончено было его собственное произведение, Пушкин будто бы «узнал в нем сюжет своей сказки и докончил ее, приблизив к английской версии повести о Констанции».14

Эта надуманная гипотеза не встретила сочувствия исследователей, хотя посвященная ее изложению статья в почти тождественной форме была дважды напечатана на русском языке — в Праге и в Ленинграде. «Привлекаемая Е. Аничковой в качестве возможного источника „Сказки о царе Салтане“ повесть Chaucer’а о Констанции имеет самое отдаленное сходство с пушкинским текстом», — утверждал М. К. Азадовский в статье «Источники сказок Пушкина».15 В том же смысле высказался Р. М. Волков, писавший: «Е. Аничкова, сопоставляя с „Рассказом юриста“ Дж. Чосера „Сказку о царе Салтане“ Пушкина, ставит перед собой задачу установить (по ее словам) „сходство сюжета при совершенно противоположной трактовке“. При этом с текстом Чосера сопоставляются на выборку те или иные обрывки сказки Пушкина, более или менее близкие к Чосеру, но нарушается последовательность развития в „Сказке о царе Салтане“. Такой метод сравнительного изучения пушкинской сказки и „Рассказа юриста“ Чосера не позволяет судить о „сходстве сюжета“. Можно говорить только о близости, в той или иной мере, отдельных мест у Пушкина к Чосеру. Сюжетная схема в кишиневской тетради 1822 г. также далека от Чосера. Поэтому вывод Е. Аничковой, что „между 1822 и 1831 г. Пушкин читал в модернизированном или не модернизированном издании английского поэта Chaucer’a, узнал свою сказку и докончил ее, приблизив к английской версии“, не может быть принят».16 Тем не менее Р« М. Волков полагает, что «близость отдельных мест пушкинской сказки к Чосеру позволяет допустить, что Пушкин знал рассказ Чосера». С нашей точки зрения, на эту оговорку должно было повлиять не лишенное доказательности положение Е. Аничковой, что Пушкин не мог не знать о Чосере из доступных для него в 20-е годы или заведомо известных ему иностранных источников, английских и французских.

В своей статье Е. Аничкова напоминала, что к Чосеру своих читателей не раз отсылал В. Скотт и что к началу 30-х годов давнишний интерес Пушкина к В. Скотту усилился. По ее мнению, едва ли можно сомневаться в том, что Пушкин читал «Айвенго», — что вполне справедливо; однако исследовательница обращала также внимание на предпосланное этому роману «посвятительное письмо» В. Скотта, в котором Пушкин, по ее словам, «должен был прочесть прямой призыв обращаться непосредственно к Чосеру, не смущаясь мнимыми трудностями чтения его»; этот довод, однако, кажется нам значительно менее убедительным, так как указанное «посвятительное письмо» В. Скотта, сколько знаем, отсутствовало и во французском и в русском переводах «Айвенго», как и эпиграфы из текстов Чосера, встречающиеся как в этом, так и в других романах шотландского писателя. Ссылки Е. Аничковой на стихотворные произведения В. Скотта, где также встречаются «восхваления Чосера», или на «Эдинбургское обозрение», где появилась статья В. Скотта о книге В. Годвина «Жизнь Чосера», столь же неубедительны, потому что каждая из них вместо общего правдоподобного предположения требовала бы особого обоснования и подтверждения, каковым мы не располагаем.

Но Е. Аничкова в поисках доказательств для своей догадки шла еще дальше, привлекая данные не только из английской, но и из французской литературы. Справедливо, конечно, что в 20-е годы имя Чосера стало чаще встречаться не только в английской, но и во французской периодической печати, за которой Пушкин внимательно следил; заслуживают некоторого внимания те строки о Чосере, которые Пушкин мог прочесть во французском журнале «Revue encyclopédique» 1821 г.: «Он первый в своей стране пробудил поэтическое чувство: его стихотворные повести (contes), написанные в подражание Боккаччо, соединяли в себе вольность, педантизм и варварские черты своего века с верностью наблюдений и богатством поэзии, блещущими сквозь ржавчину своего устарелого языка»; тем не менее предположение, что Пушкин действительно читал приведенные слова, превратится в уверенность только в том случае, если мы будем знать твердо хотя бы то, что он держал в руках именно указанную книжку «Энциклопедического обозрения», где эти слова напечатаны.17 Между тем Е. Аничкова полагает, что все приведенные ею аргументы имеют силу доказательности, и, приведя их, восклицает: «Разве нельзя предположить, что Пушкину, после стольких упоминаний со всех сторон о Чосере и самых противоречивых о нем суждений, захотелось ознакомиться с знаменитым английским поэтом?».

Этот вопрос поневоле остается риторическим. Приходится иметь в виду, что даже при очевидной вероятности такого желания у Пушкина осуществить его Пушкину было довольно трудно. Сама исследовательница замечает по этому поводу, что, поскольку французских переводов из Чосера, «кроме небольших и очень вольных отрывочков в периодической печати, в пушкинское время не существовало», а «первый французский, очень неполный перевод [«Кентерберийских рассказов»] вышел только в 1847 г.», «остается предположить, что Пушкин читал Чосера в английском модернизированном издании».18 Мы извлекли из рассуждения Е. Аничковой все приведенные аргументы, представляющие, в сущности, нагромождения одной догадки на другую, не для того, чтобы согласиться с ее конечным выводом (последний, как мы уже отмечали, был встречен отрицательно, в лучшем случае — с явным недоверием), но для того, чтобы продемонстрировать, какими изощренными, искусственными, надуманными доказательствами приходилось ей обосновывать возможность знакомства Пушкина с текстом Чосера в том или ином его виде. По правде говоря, все эти доказательства, основанные на второстепенных данных и косвенных свидетельствах, поставленной цели так и не достигают: читал ли Пушкин какой-нибудь чосеровский текст, остается неизвестным.

Мы можем, однако, указать на один конкретный и бесспорный случай более близкого знакомства Пушкина с одним из рассказов Чосера того же кентерберийского цикла, правда, во французской переделке. Все исследователи Пушкина, вступившие в спор относительно возможности возводить к «Кентерберийским рассказам» сюжетную канву «Сказки о царе Салтане», этот случай соприкосновения Пушкина с Чосером упустили, вероятно потому, что посредником между английским поэтом XIV и русским XIX столетия на этот раз оказался Вольтер. В истории творчества Пушкина этот примечательный случай еще не был разъяснен.

В 1825 г. на обороте черновой рукописи стихотворения «Я помню чудное мгновенье» Пушкин записал в два ряда густо зачеркнутые многочисленными поправками строки (в следующем ниже тексте мы для ясности проставляем кое-где знаки препинания):

Короче дни, а ночи доле,
[Настала скучная] пора
И солнце будто поневоле
Глядит на убранное поле.
Что делать <?> [Скучны] вечера.
Пока не подали нам кушать,
Хотите ли теперь послушать,
Мои почтенные друзья,
Рассказ про доброго Роберта,
Что жил во время Дагоберта.

Далее, после этого вступления, начинается самое повествование о «добром Роберте»:

Из Рима ехал он домой,
Имея очень мало денег —
Сей рыцарь был хорош собой,
Разумен, хоть и молоденек.
В то время деньги...

(II, 445, 976)

На этой незаконченной фразе рассказ обрывается. Как установил Нњ О. Лернер, эти отрывки представляют собою начало «стихотворной повести» Вольтера из серии «Les contes de Cuillaume Vadé» (1764); первоначально эта повесть была издана Вольтером отдельно под заглавием «То, что нравится женщинам» («Се que plait aux dames», 1763).19 Пушкин довольно близко следовал французскому оригиналу:

Or maintenant que le beau Dieu du jour
Des Africains va brûlant la contrée,
Qu’un cercle étroit chez nous borne son tour,
Et que l’hiver allonge la soirée;
Après souper, pour vous désennuyer,
Mes chers amis, écoutez une histoire
Touchant un pauvre et noble chevalier,
Dont l’aventure est digne de mémoire.
Son nom était messire Jean Robert,
Lequel vivait sous le roi Dagobert... etc.

Последний усеченный стих в переведенном отрывке («В то время деньги...») получает объяснение из оригинальных стихов Вольтера, которые Пушкин начал было переводить, но затем оставил по неизвестной для нас причине. Вольтер говорит, что в те «критические времена» странствующие рыцари (paladins) обладали малыми средствами: деньги доставались только служителям церкви:

...car dans ces temps de crise
Tout paladin fut très mal partagé:
L’argent n’allait qu’aux mains des gens d’eglise.

Точно определив непосредственный источник данного перевода Пушкина, НО О. Лернер, однако, не указал, что эта стихотворная повесть Вольтера — не оригинальное его произведение, но в свою очередь представляет собой вольный пересказ чосеровского «рассказа горожанки из Бата» («The wife of Bath’s tale») из цикла «Кентерберийских рассказов». Перевод Вольтера восходит, однако, не непосредственно к чосеровскому оригиналу, а к его парафразе у Джона Драйдена, модернизованной по языку и стилю, в его сборнике «Fables Ancient and Modern» (1699), о котором у нас уже шла речь выше.20

Героиня чосеровской новеллы, мещанка из города Бата, — бойкая, веселая вдовушка (ее колоритный портрет, сделанный тонким и метким пером, Чосер дал в «Прологе» к своему кентерберийскому циклу), рассказывает забавную историю, хорошо известную в средневековой литературе. В Англии этот сюжет примыкал к сказаниям Артуровского цикла (см., например, «The Knight and the Loathly Lady»), встречался также в народных балладах. Обработку его мы находим в «Исповеди влюбленного» («Confessio Amantis»), латинской поэме приятеля Чосера, Джона Гауэра, в рассказе о рыцаре Флоренте, но здесь он служит «моральным примером» непослушания и имеет несвойственные чосеровской версии дидактические тенденции.

В обновленной редакции Дж. Драйдена чосеровский рассказ сохранил многие особенности оригинала — присущие ему веселость и тонкую иронию, но его наивной средневековой нескромности приданы более галантные черты.21 Обработка Вольтера откровеннее и грубее, и в ней есть его собственные прибавки; на первой из них (отступлении о странствующих монахах) споткнулся и остановился

Пушкин. У Чосера дело происходит при дворе короля Артура, Вольтер переносит действие в полумифические времена древней французской истории.

У Чосера приключение рыцаря, холостяка и весельчака, с простодушной крестьянской девушкой, пересказанное устами батской вдовушки, отнесено ко времени, когда рыцарь возвращался с соколиной охоты; вольтеровский рыцарь, Роберт, возвращается из Рима, куда он совершил паломничество; соблазненная им пастушка получает у Вольтера имя (Marton) и под более беспощадным сатирическим пером французского писателя из деревенской простушки преображается в ловкую и расчетливую молодицу, которая больше всего заботится о том, чтобы получить обещанные ей двадцать экю; между тем их ворует у рыцаря вместе с его конем и дорожной сумкой оказавшийся поблизости монах. Эпизод с монахом — выдумка Вольтера, еще более усугубляющая, в сущности, довольно мрачный колорит, который он придал завязке этой пересказанной им стихотворной новеллы. Потерпевшая Мартон идет с жалобой на рыцаря ко двору короля Дагоберта, а тот отсылает ее к королеве Берте, где в присутствии ее приближенных и происходит суд над обидчиком. Начиная с этого момента и вплоть до оправдания рыцаря рассказ в изложении Вольтера близко следует версии Драйдена — Чосера.

Королева объявляет рыцарю, что ему грозит смерть; чтобы спасти свою жизнь, он должен ответить на вопрос — что больше всего нравится женщинам? Этот ответ рыцарь должен обдумать как следует и произнести его ясно и откровенно, но так, чтобы не рассердить королеву и придворных дам. Озадаченный, растерянный и смущенный, рыцарь встречает дряхлую старушку, которая берется помочь его горю и вызволить его из беды, но при условии — исполнить то, что она у него попросит. Когда рыцарь соглашается, старуха объясняет ему, какой ответ должен он дать при дворе: каждой женщине больше всего нравится быть полной хозяйкой в доме и всем командовать. Когда Роберт объявляет это при дворе, королева и состоящие при ней дамы признают, что он прав, и освобождают его от наказания: жизнь его спасена. Однако зловещая беззубая старуха появляется при дворе королевы и требует, чтобы рыцарь, во исполнение данного ей обещания, женился на ней. В речи, которую произносит старуха, Вольтер несколько усилил акценты там, где старуха резко отзывалась о ложном дворянстве и недостойных его представителях, противопоставляя красоте и богатству скромность, бедность и добродетельное безобразие. Как ни упирался еще более озадаченный, чем прежде, рыцарь Роберт, но он был вынужден согласиться с отвращением на ужасавший его брачный союз. Рыцарь и старуха едут в хижину, где должна праздноваться их свадьба, и здесь после скудного ужина внезапно наступает счастливая развязка: старуха превращается в прекрасную фею, а жалкая хижина — в дворцовые палаты. Вольтер отождествляет героиню с феей д’Юржель из народной сказки.

Эта стихотворная новелла Вольтера («conte», по тогдашнему французскому обозначению) имела успех. Через несколько месяцев после ее появления плодовитый французский драматург той поры Шарль-Симон Фавар превратил ее в комедию в четырех актах, с пением и танцами: «Фея д’Юржель, или То, что нравится женщинам» («La Fee d’Urgèle ou Ce qui plait aux dames»), а это псевдопасторальное представление, приближавшееся к феерии, полное салонного жеманства и двусмысленностей, было играно в Фонтенбло (в октябре 1765 г.), а затем и в Париже (декабрь, 1765 г.), с музыкой Дюни.22

Оживились, впрочем, и недоброжелатели Вольтера; о них стоит здесь упомянуть, так как в полемике, возникшей вокруг названной егоЙ«сказки», несколько раз упоминалось имя Чосера. Е. Аничкова, мнение которой мы приводили выше, ошибалась, утверждая, что произведения Чосера до сороковых годов XIX в. были неизвестны во Франции. Она не знала, что имя батской вдовушки из «Кентерберийских рассказов» было названо несколько раз. Так, еще до того как ее рассказом в 1763 г. воспользовался Вольтер, в 1757 г., в июньском номере парижского «Journal étranger», выходившего под редакцией Делейра (Deleyre), появился перевод этого самого рассказа, выполненный не названным по имени переводчиком, правда, и на этот раз не по тексту Чосера, а по переделке Драйдена. Текст сказки «Се qui plait aux dames», напечатанной самим Вольтером в его «Contes de Guillaume Vadé», сопровождался примечанием, в котором была сделана ссылка на английский источник; в более раннем «пиратском» издании сказки, выпущенном в свет без его ведома, ссылки этой не было, чем и воспользовался Фрерон, вновь напечатавший тот же чосеровский рассказ в «L’Annee Littéraire» (Janvier, 1764) с обвинениями Вольтера в постыдном плагиате.

Добавим, что «Рассказ горожанки из Бата» был напечатан во Франции еще раз в книге «Английские ночи» («Les nuits anglaises») Контана д’Орвилля, вышедшей в 1770 г. в четырех томах.23 Эта книга — одна из тех пухлых компиляций, которыми Контан д’Орвилль в изобилии снабжал французских читателей; «Английские ночи» состояли из переводов, анекдотических сведений, сплетен всякого рода, бытовых очерков и т. д.24 Под заглавием «La femme de Bath, conte de Chaucer, remanié par Dryden» в этой книге Контан воспроизвел слово в слово тот перевод, который в 1757 г. появился в «Journal étranger».

Таким образом, на основании тех или других источников, Пушкин мог знать и, скорее всего, знал в действительности, что «рассказ про доброго Роберта», который он начал было переводить по тексту Вольтера, восходит к Чосеру. Этим, вероятно, и объясняется то отчетливое представление о развитии жанра «шутливых повестей», среди творцов которых Пушкин поместил и «Чаусера» рядом со Спенсером и Шекспиром, чтобы их великими именами защитить себя от нападок критиков на «Графа Нулина».

Вольтеровская «сказка» «То, что нравится женщинам» была известна в России задолго до Пушкина. По известию, сохраненному в «Опыте исторического словаря о российских писателях» Н. Новикова (СПб., 1772), перевод ее сделал С. Г. Домашнев,25 однако дата и текст этого перевода остаются неизвестными. Существует также другой ее перевод, выполненный в первой трети XIX в. литератором-любителем Н. Н. Анненковым, но он остался неопубликованным.26 Встреча рыцаря Роберта со старухой напомнила Н. О. Лернеру в сказке Пушкина «встречу гонца царя Никиты, выпустившего из ларца заветных птичек, с такою же жалкою старухой, которая научила его, как изловить беглянок».27 Уолтер Н. Викери привел более близкую параллель из поэмы Пушкина «Руслан и Людмила»; он цитирует то место, где Финн рассказывает Руслану о том, как преследовала его состарившаяся Наина:28

Скривив улыбкой страшный рот,
Могильным голосом урод
Бормочет мне любви признанье.
Вообрази мое страданье!
Я трепетал, потупя взор;
Она сквозь кашель продолжала
Тяжелый, страстный разговор:
«Так, сердце, я теперь узнала;
Я вижу, верный друг, оно
Для нежной страсти рождено;
Проснулись чувства, я сгораю,
Томлюсь желаньями любви...
Приди в объятия мои...» и т. д.

(IV, 19)

Справедливости ради необходимо указать здесь же, что еще до пушкинской поэмы в ситуацию, в которую попадает рыцарь, преследуемый влюбленной старухой у Вольтера, привел своего Бову А. Н. Радищев (в первой песне поэмы «Бова»), притом даже с непосредственной ссылкой на вольтеровского «славного витязя Роберта».29

Сноски

1 Caroline F. E. Spurgeon. Five hundred years of Chaucer’s criticism and allusion, 1357—1900. Cambridge, 1925, 3 vols.

2 Полезное увеселение, 1762, кн. IV, стр. 231.

3 Н. С. Тихонравов. Сочинения, т. III, ч. 2. М., 1898, стр. 59. С именем С. Г. Домашнева статья «О стихотворстве» полностью перепечатана из «Полезного увеселения» П. А. Ефремовым в его кн.: Материалы для истории русской литературы. СПб., 1867, стр. 168—195. — С удивлением относительно неосведомленности автора отзыв его о Шангере-Чосере цитирует также Ernest J. Simmons (English Literature and Culture in Russia 1553—1840. Cambridge, Mass., 1935, p. 113).

4 О затруднительности приписывать этот трактат перу С. Г. Домашнева (1743—1796) и о его французских источниках см.: H. Schlieter. Zu den Quellen der Abhandlung von S. G. Domašnev «О стихотворстве». In: Ost und West. Aufsätze zur slavischen Philologie, hrsg. von A. Rammelmeyer. Wiesbaden, 1966, S. 158—179.

5 Juvenel de Carlenças. Essais sur l’histoire des belles lettres, des sciences et des arts, 2 vols. Lyon, 1740—1744 (2-е изд. — 1749 г., 3-е изд. — 1757 г.). Gerda Achinger (Der französische Anteil an der russischen Literaturkritik des 18 Jahrhunderts (Frankfurter Abhandlungen zur Slavistik, Bd. 15), Bad Homburg, 1970, S. 140), говоря о значении труда Жювенеля для автора русской статьи «О стихотворстве», приводит следующую текстуальную параллель:

У Жювенеля (vol. I, p. 66, по 2-му изданию 1749 г.): «En Angleterre la Poésie ne commença à se rendre digne d’attention que dans le quatorzième siècle: Changer qui vivait alors, est inimitable dans ses descriptions et, en général, fort ingenieux».

В статье «О стихотворстве»: «В Англии стихотворство сделалось достойно примечания в XIV в. Шангер, который жил в то время, есть несравненный писатель в описаниях, и вообще весьма остр» (стр. 231).

Добавим, что этот труд Жювенеля, предвосхитивший историко-литературные обобщения Вольтера, пользовался в середине XVIII в. значительной известностью и был переведен на немецкий и английский языки. Немецкий перевод его «Essais» (Leipzig, 1749—1752, 2 Bd.) был известен Ломоносову (см.: А. Будилович. Ломоносов как писатель. СПб., 1871, стр. 267; Г. М. Коровин. Библиотека Ломоносова. М. — Л., 1961, стр. 263 (№ 70) и стр. 419 (№ 54)). В том же самом году, когда извлечения из его «Essais» появились (без указания на источник) в русском журнале «Полезное увеселение», во Франции о Жювенеле писал Фрерон в «L’Année Littéraire» (1762), см.: Dictionnaire des lettres françaises. Le dix-huitième siècle, t. I. Paris, 1960, p. 603; Peter Brockmeier. Darstellungen der französischen Literaturgeschichte von Claude Fauchet bis Laharpe. Berlin, 1963, S. 83—86.

6 Caroline F. E. Spurgeon. Chancer devant la critique en Angleterre et en France. Paris, 1911, p. 307. Очень возможно, что источником этих утверждений о близости Чосера к Боккаччо были упомянутые ниже «Fables» Драйдена. Позднее Ф. Феллер (Abbé F. X. Feller), автор первой биографии Чосера на французском языке (in: Dictionnaire Historique, 2-me éd., 1791, t. III, art. «Chaucer»), говорил о «Кентерберийских рассказах», «полных игривости, наивности и вольности», как о созданных якобы «по Боккаччо». В настоящее время, однако, зависимость Чосера от Боккаччо почти полностью отрицается, см.: М. П. Алексеев. «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон». Л., 1941, стр. 59 и сл. (оттиск из «Уч. зап. пед. инст. им. А. И. Герцена», т. XLI).

7 О переделках Драйдена и их отношениях к чосеровским оригиналам см.: Otto Schöpke. Dryden’s übertragungen Chaucer’s und ihr Verhältniss zu ihren Originalen. Halle, 1878.

8 Московский журнал, 1792, ч. VIII. Изд. 2-е. М., 1803, стр. 231—232.

9 См.: М. И. Сухомлинов. История Российской Академии, вып. 7. СПб., 1881, стр. 286. В чем состояло это произведенное ЧосеромЊ«очищение» языка, И. И. Мартынов едва ли догадывался. Однако и впоследствии в русской печати об этой заслуге Чосера говорилось особенно охотно. См., например, в книге: А. Жарри де Манси. История древних и новых литератур, наук и изящных искусств, чњ I. Пер. с франц. И. Милашевич. М., 1832, стр. 58, где о реформе Чосером литературной речи сказано, что английский язык, «очищенный Шоцером [sic] в XIV в. ... соделался языком письменным».

10 См.: Е. П. Ковалевский. Граф Блудов и его время. Сочинения, СПб., 1871, приложение, стр. 250.

11 Московский телеграф, 1827, ч. XVIII, № 23, стр. 254.

12 С. Шевырев. История поэзии, ч. I. М., 1835, стр. 59—60.

13 Пушкин. Опровержения на критики — XI, 156. Принятая Пушкиным форма «Чаусер» встречается у него еще один раз в варианте статьи «О ничтожестве литературы русской»: «...Тассо, Камоенс, Лоп де Вега [sic!], Калдерон, Сервантес, Спенсер, Чаусер, наконец, Шекспир уже одарили человечество своими созданиями» (XI, 515).

14 Е. Аничкова. Опыт критического разбора происхождения пушкинскойЏ«Сказки о царе Салтане». В кн.: Язык и литература, т. II, 2. Л., 1927, стр. 92—138; то же под заглавием: Происхождение Сказки о царе Салтане. Slavia, 1927, Roèn. VI, seљ. 1, str. 99—118; seљ. 2—3, str. 335—351.

15 Пушкин. Временник Пушкинской комиссии, вып. 1. М. — Л., 1936, стр. 154, прим. 1.

16 Р. М. Волков. Народные истоки творчества А. С. Пушкина. Черновцы, 1960, стр. 86.

17 Е. Аничкова. Происхождение Сказки о царе Салтане, стр. 335—338. Здесь же находим указание на латинскую диссертацию Н± И. Надеждина «О романтической поэзии» (De poesi romantica. Mosqae, 1830), где несколько слов уделено английской поэзии, и определение «Кентерберийских рассказов» как «прекрасного подражания „Декамерону“ Боккаччо», со ссылкой на Т. Уортона (Th. Warton. History of English Poetry, volЄ II, 1774); в этом классическом труде Чосеру посвящено свыше ста страниц и приведены цитаты из его произведений. «Очень может быть, — замечает Е. Аничкова, — что Пушкин, конечно читавший Надеждина, поинтересовался заглянуть и в Warton’a» (стр. 337). Впрочем, и это предположение, при всей его заманчивости, представляется малоправдоподобным. Книга Уортона в то время была уже редка, и в библиотеке Пушкина ее не было, как не было также и латинской диссертации Надеждина.

18 Е. Аничкова. Происхождение Сказки о царе Салтане, стр. 337.

19 Н. О. Лернер. Рассказ про доброго Роберта. В кн.: Пушкин и его современники, вып. XXXVIII—XXXIX. Л., 1930, стр. 108—112.

20 См. выше, стр. 380—381.

21 Подробное сличение чосеровского текста и обработки Драйдена см.: Otto Schopke. Dryden’s übertragungen Chaucer’s... Рассказ‹«The wife of Bath’s tale» известен в нескольких русских переводах: 1) неточный прозаический перевод И. А. Баженова помещен в «Вестнике иностранной литературы», 1898, № 11, стр. 264—270; 2) в переводе И. А. Кашкина («Рассказ батской ткачихи о рыцаре и старухе») — в его издании: Джеффри Чосер. Кентерберийские рассказы. М., 1946, стр. 274—284; на стр. 495 в комментарии отмечено:р«Вольтеровским переложением этого рассказа Чосера, очевидно, навеяны наброски Пушкина „Короче дни, а ночи доле“, и „Из Рима ехал он домой“ — как начало рассказа про доброго Роберта (см. академич. издание, т. IV, II, 1916, стр. 201—202)»; 3) стихотворный и очень точный перевод Ю. С. Ременниковой опубликован в «Уч. зап. Ленинградского гос. пед. инст. им. А. И. Герцена», т. XLI, 1941, стр. 112—119.

22 G. Cucuel. Le Moyen Age dans les opéras comiques du XVIII s. Revue du XVIII siècle, 1914, № 1, p. 63.

23 Alfred C. Hunter. Le Conte de la femme de Bath en français au XVIII-е siècle. Revue de Littérature Comparée, 1929, p. 117—140.

24 В 176И г., например, Контан д’Орвилль выпустил книги «Fastes de la Grande Bretagne», «Anécdotes Germaniques» и даже не лишенную интереса «Les Fastes du royaume de Pologne, et de l’Empire de Russie», 2 vols. (1769), переизданную в следующем году (см.: Catalogue de la Section des Russica... St. Pétersburg, 1973, t. II, p. 63).

25 П. А. Ефремов. Материалы для истории русской литературы, стр. 35. Д‚ Д. Языков в статье «Вольтер в русской литературе» (в юбилейном сборнике в честь Н. И. Стороженко «Под знаменем науки», М., 1902, стр. 700—706) приводит несколько свидетельств о чрезвычайной популярности при дворе Екатерины II «сказок» Вольтера, изданных под псевдонимом Guillaume Vadé; часть их под заглавием «Вадины сказки» (СПб., 1771) опубликована в переводе М. В. Попова, однако «То, что нравится женщинам» в число переведенных сказок не вошла. О популярности этой сказки Вольтера в России в XIX в. свидетельствует сатирическая макароническая поэма И. П. Мятлева «Сенсации и замечания госпожи Курдюковой за границею, дан л’этранже», где героиня, характеризуя Вольтера, говорит, в частности:

«Философьи лексикона»
Не читала, признаюсь,
И читать его боюсь,
...........
Но как объяснил он нам
Верно се ки плет-о дам!

       И. П. Мятлев. Стихотворения. Л., 1969.
(Библиотека поэта. Большая серия),  стр. 347.

26 См. Рукописное отделение Гос. Публ. библиотеки в Ленинграде (ф. 603, № 7, л. 29). Этим указанием я обязан любезности П. Р. Заборова.

27 Н. О. Лернер. Рассказ про доброго Роберта, стр. 111.

28 Walter N. Vickery. Alexander Pushkin. N. Y., 1970, p. 195.

29 А. Н. Радищев. Полное собрание сочинений, т. 1. М. — Л., 1938, стр. 36—37. О том, что Пушкин в поэмер«Руслан и Людмила», подобно Радищеву в его «Бове», заимствовал «карикатурный образ влюбленной старухи» из сказки Вольтера «То, что нравится женщинам», уже писала В. Д. Кузьмина в статье: Сказка о Бове в обработке А. Н. Радищева. В кн.: Проблемы реализма в русской литературе XVIII века. М. — Л., 1940, стр. 280.