Цявловский. "Мы добрых граждан позабавим..." - (О принадлежности эпиграммы Пушкину)

«МЫ ДОБРЫХ ГРАЖДАН ПОЗАБАВИМ...»

(О ПРИНАДЛЕЖНОСТИ ЭПИГРАММЫ ПУШКИНУ)⁷⁶

«Пушкина надобно сослать в Сибирь: он наводнил Россию возмутительными стихами; вся молодежь наизусть их читает», — говорил Александр I в 1820 г.

Он не преувеличивал. Это нам теперь хорошо известно как из показаний декабристов на следствии, так и из мемуаров современников.

Среди свободолюбивых стихотворений Пушкина,Њ«презревших печать» и распространявшихся в многочисленных списках, видное место занимали эпиграммы. Но ни количества этих эпиграмм, ни подлинного текста их мы в точности не знаем. Имеются два рассказа близких к Пушкину лиц — Ф. Н. Глинки и И. И. Пущина — о том, как он в апреле 1820 г. был вызван к петербургскому генерал-губернатору гр. М. А. Милорадовичу для допроса. На предложение последнего представить нелегальные стихотворения, Пушкин, по словам Глинки, заявил: «Граф! все мои стихи сожжены! у меня ничего не найдется на квартире, но если вам угодно, все найдется здесь (указал пальцем на свой лоб). Прикажите подать бумаги, я напишу все, что когда-либо написано мною (разумеется кроме печатного) с отметкою, что мое, и что разошлось под моим именем». «Подали бумаги, — рассказывает мемуарист, — Пушкин сел и писал, писал... и написал целую тетрадь»⁷⁷.

Об этом же так рассказывает Пущин:Ї«Когда привезли Пушкина, Милорадович приказывает полицеймейстеру ехать в его квартиру и опечатать все бумаги. Пушкин, слыша это приказание, говорит ему: „Граф, вы напрасно это делаете. Там не найдете того, что ищете. Лучше велите дать мне перо и бумаги, я здесь же все вам напишу“. (Пушкин понял в чем дело). Милорадович, тронутый этою свободною откровенностью, торжественно воскликнул: „Ah,

c’est chevaleresque!“»⁷⁸ и пожал ему руку. Пушкин сел, написал все контрабандные свои стихи и попросил дежурного адъютанта отнести их графу в кабинет»⁷⁹.

Эта замечательная тетрадь с¬«контрабандными» стихами, по свидетельству Глинки, была представлена Милорадовичем Александру I. Дальнейшая ее судьба неизвестна. Вероятнее всего, тетрадь была уничтожена, и пушкинская текстология лишилась этого совершенно исключительного по своему значению источника политических стихотворений Пушкина 1817—1820 гг., и в первую очередь эпиграмм. В распоряжении текстолога, таким образом, теперь имеются лишь списки их и появлявшиеся на основании этих списков печатные тексты.

В отношении первых прежде всего нужно отметить, что ранних списков для большинства эпиграмм дошло до нас очень немного. Объясняется это прежде всего тем, что небольшие по размерам, выразительные, легкњ запоминавшиеся эпиграммы, сочиненные на злобу дня, распространялись в устной передаче: записывать их не было особенной нужды, да и небезопасно было это делать. Последнее обстоятельство, конечно, часто заставляло уничтожать сделанные записи. Лишь в середине XIX в., когда персонажи пушкинских эпиграмм, отойдя в более или менее отдаленное прошлое, стали достоянием истории, и стихотворения Пушкина потеряли остроту злободневности, они вносились в специальные сборники, представляющие собою «своды» не напечатанных стихотворений Пушкина и составлявшиеся библиофилами и библиографами в целях наукообразного учета и изучения произведений поэта. Таковы сборники М. Н. Лонгинова (в копии С. Д. Полторацкого), Н. С. Тихонравова, П. А. Ефремова, П. А. Александрова, сборники, впоследствии принадлежавшие В. Е. Якушкину⁸⁰ и П. Я. Дашкову⁸¹. Особенностью этих сборников является почти полное отсутствие в них указаний на источники внесенных в «свод» текстов. Это обстоятельство чрезвычайно затрудняет текстологу возможность определять степень достоверности того, или иного текста. Не имеется этих указаний и при текстах, впервые напечатанных Герценом в книжках его «Полярной звезды» на 1856, 1858 и 1859 гг., Н. В. Гербелем в «Стихотворениях А. С. Пушкина, не вошедших в последнее собрание его сочинений» (Берлин, 1861) и Н. П. Огаревым в сборнике «Русская потаенная литература XIX столетия» (Лондон, 1861).

Совершенно особое место среди политических стихотворений, ходивших с именем Пушкина, занимает эпиграмма «Мы добрых граждан позабавим...». Мне известно лишь три копии этой эпиграммы.

Самой авторитетной из этих копий является текст, имеющийся в тетради стихотворений, принадлежавшей Алексею Васильевичу Шереметеву. Тетрадь эта хранится в Пушкинском Доме. Она дошла до нас не полностью. На оставшихся девятнадцати целых листах и четырех обрывках имеются сорок одно стихотворение полностью (в сорока двух копиях) и двенадцать в отрывках. Стихотворения эти принадлежат Пушкину, Ф. И. Тютчеву, С. Е. Раичу, А. Д. Илличевскому, бар. А. А. Дельвигу, Д. В. Давыдову, кн. П. А. Вяземскому, гр. Ф. И. Толстому и неизвестным. Стихотворений Пушкина — двадцать семь полностью и шесть в отрывках: 1) Истина, 2) В альбом Зубову, 3) Казак, 4) Эпилог «Руслана и Людмилы», 5) Усы, 6) Экспромт М — ой («Что можем наскоро стихами молвить ей...»), 7) К Чаадаеву («Любви, надежды, тихой славы...»)⁸², 8) К Энгельгарду («Я ускользнул от Эскулапа...»), 9) «Мы добрых граждан позабавим...», 10) Его сиятельству графу Триа⁸³ («Холоп венчанного солдата...»), 11) Платонизм, 12) Уединение (из Арно) («Блажен, кто в отдаленной сени...»)⁸⁴, 13) История стихотворца, 14) «Христос воскрес, моя Ребека...», 15) «Умножайте шум и радость...», 16) Безверие, 17) К к. Г. при оде «Вольность», 18) Романс («Под вечер осенью ненастной...»), 19) Прощание («Я видел смерть...»), 20) К Всеволожскому, 21) А. Н. М. («Лук звенит, стрела трепещет...»), 22) «Я пережил мои желанья...», 23) К Каверину («Забудь, любезный мой Каверин...»), 24) К Г...у («Когда печальный стихотвор...»), 25) К Кривцову («Не пугай нас, милый друг...»), 26) Эпиграмма («Ты прав, несносен Фирс ученый...») и 27) Вечер («Я люблю вечерний пир...»).

Не полностью сохранились: 1) А. Ф. Орлову («О ты, который сочетал...»), 2) Кинжал, 3) Послание цензору, 4) Желание («Медлительно влекутся дни мои...»), 5) Письмо Татьяны к Онегину и 6) Воспоминания в Царском Селе («Навис покров угрюмой нощи...»).

Бумага (верже) листов тетради имеет водяной знак «1816». Судя по содержанию, тетрадь заполнялась в 1820-х годах. Несомненно по этой тетради Е. И. Якушкин в своей статье «По поводу последнего издания сочинений Пушкина» приводил стихи из элегии «Прощание», называя тетрадь «сборником стихотворений, принадлежавшим

А. В. Шереметеву и составленным в начале двадцатых годов»⁸⁵. Владелец тетради, Алексей Васильевич Шереметев (1800—1857), двоюродный брат Ф. И. Тютчева, приходился дядей Е. И. Якушкину. Ученик поэта С. Е. Раича, Шереметев был любителем поэзии и, возможно, сам писал стихи. Имеется свидетельство, что он был знаком с Пушкиным. Внук Шереметева, гр. Вл. Мусин-Пушкин писал о деде: «Сношения с декабристами, близкими к Пушкину, и общая дружба с Пушкиным, вероятно, были причиной его приятельских отношений с поэтом, о чем я не раз слышал от моей покойной матери гр. В. А. Мусин-Пушкиной, рожд. Шереметевой. Так, помню рассказ о том, что Пушкин поцеловал раз деда в лоб в благодарность за удачно подобранную рифму, которая ему долго не давалась. К деду же Пушкин в шутку относил стих из «Братьев-разбойников»... «и с ленью праздной везде кочующий цыган». Сравнение с цыганом вероятно вызвал его смуглый облик, а о лени говорит и другой известный поэт — двоюродный брат его, Ф. И. Тютчев в посвященном деду послании...»⁸⁶. Получать тексты стихотворений Пушкина Шереметев мог, если не от самого поэта, то от лиц ему близких. Об авторитетности источников, из которых Шереметев получал тексты стихотворений Пушкина, свидетельствует то обстоятельство, что в тетради нет ни одного стихотворения, из числа ложно приписывавшихся поэту. С другой стороны, тексты стихотворений в тетради чрезвычайно высокого качества, а одно из них, «К Галичу», дает прекрасную послелицейскую редакцию лицейского послания, дошедшую в одной лишь этой копии. К этому нужно прибавить, что А. В. Шереметев был очень близок с декабристами: обе сестры его были замужем за декабристами, одна за М. Н. Муравьевым, другая за И. Д. Якушкиным. А в среде декабристов, конечно, в первую очередь и распространялись политические стихотворения Пушкина.

Таковы основания, заставляющие нас отнестись к свидетельству Шереметева с глубочайшим вниманием.

На стр. 59-й его тетради имеется такая запись:

...................
Et ses mains ourdiraient des entrailles du prêtre
Au défaut d’un cordon pour étrangler les Rois etc.

                                  Voltaire⁸⁷.

  Мы  добрых  граждан  позабавим
И  у  позорного  столпа
Кишкой  последнего  попа
Последнего  царя  удавим.

А. Пушкин

Второй список этого стихотворения имеется в сборнике стихотворений Пушкина, составленном в первой половине 1850-х годов Н. С. Тихонравовым (впоследствии известным историком русской литературы, профессором Московского университета). Текст здесь такой же, что и в тетради Шереметева, но без французских стихов; помещен он в отделе «Эпиграммы, надписи и пр.». Третий список имеется тоже в сборнике, составленном не ранее второй половины 1850-х годов и принадлежавшем В. Е. Якушкину⁸⁸. И здесь текст такой же, как у Шереметева. Четвертый список имеется в тетради приятеля Пушкина П. П. Каверина, теперь неизвестно где находящейся. Содержание этой тетради было опубликовано в 1913 г. Ю. Н. Щербачевым в его книге «Приятели Пушкина Михаил Андреевич Щербинин и Петр Павлович Каверин». В этой тетради Каверин делал записи разнообразного содержания. В ней находим, кроме стихотворений Пушкина, произведения и других поэтов как на русском, так и на французском языках, прозаические выписки, заметки самого Каверина. Среди записей имеется напечатанная Щербачевым в таком виде:

ПОДРАЖАНИЕ МИРАБО

   Мы добрых  граждан  позабавим
И  у  позорного  столба
............
............

     11.  Н.  824.  Калуг.⁸⁹

Таким образом, в записи Каверина не указан автор четверостишия, но, кажется, можно не сомневаться, что Каверин считал эти стихи пушкинскими. В имеющемся на внутренней стороне задней крышки переплета тетрадї оглавлении эпиграмма помещена среди десяти несомненно пушкинских стихотворений⁹⁰, причем ни одно из этих стихотворений в записи Каверина не имеет под текстом имени поэта. Свидетельство Каверина о принадлежности эпиграммы Пушкину имеет, конечно, не меньшее, если не большее, значение, чем свидетельство Шереметева.

Такова рукописная традиция эпиграммы. Обратимся к истории ее в печати. Исключительная «нецензурность» ее не позволяла даже упоминать в русской печати этого стихотворения.

Впервые назвал его Н. В. Гербель в томике «Стихотворения А. С. Пушкина, не вошедшие в последнее собрание его сочинений», вышедшем в Берлине вероятно в августе 1867 г. В предисловии к этому сборнику Гербель поместил список шестнадцати стихотворений, по словам составителя, «быть может и принадлежащих Пушкину, как утверждают некоторые библиографы, но сильно пострадавших от небрежности переписчиков, так что их трудно признать за пушкинские, без ясных на то доказательств». В числе этих стихотворений три: «К Аракчееву» («Всей России притеснитель...»), «Орлов с Истоминой в постеле...» и «Се самый Дельвиг тот...» — несомненно принадлежат Пушкину, а одно — «Надиньке» ( «С тобой приятно уделить...») — печатается в собраниях сочинений Пушкина в отделе «Dubia». Эпиграмма «Мы добрых граждан позабавим...» занимает в списке третье место и названа здесь: «Подражание Дидероту». У заглавия в скобках дан первый стих: «Мы добрых граждан позабавим». Кого разумел Гербель, говоря о «некоторых библиографах», утверждавших, что эпиграмма относится к числу стихотворений, «может быть и принадлежащих Пушкину», остается в точности неизвестным. Но более чем вероятно, что Гербель имел в виду Е. И. Якушкина и А. Н. Афанасьева, пользовавшихся тетрадью Шереметева во время своих работ над текстами Пушкина. Что же касается утверждения Гербеля, что эпиграмма «Мы добрых граждан позабавим...» «сильно пострадала от небрежности переписчиков», почему ее и «трудно признать за пушкинскую, без ясных на то доказательств», то тут умеренный либерал, надо полагать, кривил душой. Текст эпиграммы, конечно, «сильно» не «пострадал от небрежности переписчиков». Не хотелось же Гербелю признавать ее за пушкинскую, конечно, из-за содержания ее, почему эпиграмма и не вошла в сборник Гербеля. Иначе поступил Н. П. Огарев, напечатавший ее в своем сборнике «Русская потаенная литература XIX века», вышедшем в Лондоне в сентябре 1861 г. Здесь эпиграмма названа «Подражание французскому», и первый стих читается: «Народ мы русской позабавим...» Текст остальных трех стихов такой же, как и в рукописных списках.

Источник эпиграммы неверно указан и Шереметевым, ошибочно считавшим приведенные им стихи сочинением Вольтера, и Кавериным, приписавшим их Мирабо. Правильное указание источника дано в заглавии эпиграммы в сборнике Гербеля. Третий и четвертый стихи эпиграммы представляют собой перевод стихов:

Et des boyaux du dernier prêtre
Serrons le cou du dernier roi⁹¹...

приведенных как стихи Дидро Лагарпом в его известном «Lycée, ou Cours de littérature ancienne et moderne» (т. XV, гл. III, стр. 136 — по изданию 1817 г.). Этот «Курс» был учебным пособием в лицее. Над «грозным Аристархом в шестнадцати томах» Пушкин, как он сам признавался, «часто время тратил». И, действительно, Лагарп долго являлся для поэта главным источником его сведений по истории мировой литературы. Таким образом, Пушкин не мог не знать приведенных Лагарпом стихов⁹². Резкое осуждение стихов, имеющееся в его «Курсе», для Пушкина, конечно, могло явиться только лишним поводом переложить по-русски суровые французские строки, к которым он прибавил два стиха собственного сочинения⁹³.

Ни в одном из собраний сочинений Пушкина, выходивших в свет до революции, нет даже упоминания эпиграммы. В первом собрании сочинений Пушкина, вышедшем в годы революции под редакцией В. Я. Брюсова, последний в примечании к разделу «Стихотворения, принадлежность которых Пушкину не доказана или сомнительна (Dubia), 1817—1819 гг.», напечатал эпиграмму по сборнику Огарева, заметив, что она находится «безусловно в противоречии с подлинными стихами Пушкина», то есть отрицая принадлежность эпиграммы поэту⁹⁴. Такого же мнения был и Н. О. Лернер, писавший в статье, посвященной выяснению источника эпиграммы:°«Насчет Пушкина Гербель был прав: приписывать „Подражание“ ему нет никаких оснований. Оно сочинено, вероятно, в самом начале XIX века, и со временем юный „либералист“ Пушкин лишь читал его так же, как читала вся передовая русская молодежь. Подобными проявлениями французского остроумия и темперамента питалось ее оппозиционное настроение. Так Пушкин тешился „славной шуткой“ г-жи Сталь — о русском самодержавии, омраченном только убийством»⁹⁵. Заявление Лернера, что «приписывать» «Подражание» Пушкину нет никаких оснований — совершенно голословно. Не говоря уже о том, что Лернеру не было известно свидетельство Шереметева, а с записью Каверина он не счел нужным посчитаться, мнение, что Пушкин не может быть автором эпиграммы, основывалось на неполном, а потому неверном представлении о поэте как трибуне радикальных идей своего времени. Недавно мы узнали из воспоминаний И. П. Липранди, на какие дерзкие выходки был способен несдержанный поэт, предлагая в Кишиневе на обеде у генерала Д. Н. Бологовского тост в память убийства Павла⁹⁶. Только что «выявленный» кишиневский дневник кн. П. И. Долгорукова сохранил нам пламенные, полные негодования речи поэта против самодержавия и крепостного права. В частности, мы теперь знаем, как Пушкин «нападал на дворян русских», считая, что «их надобно всех повесить, а если б это было, то он с удовольствием затягивал бы петли»⁹⁷.

Все это решительно не позволяет нам в категорической форме отрицать принадлежность Пушкину революционной эпиграммы. Как можно утверждать, что поэт, по словам Вяземского,Є«живший и раскалявшийся в жгучей и вулканической атмосфере» декабристских кругов, не мог сымпровизировать вольный перевод французских стихов, с такой страшной экспрессией выражающих дух великой буржуазной революции! Конечно, никогда нельзя забывать слова поэта, что «всякое слово вольное, всякое сочинение противузаконное приписывают мне так, как всякие остроумные вымыслы князю Цицианову»⁹⁸. Это заявление обязывает редактора сочинений Пушкина к сугубой осторожности в решении трудного вопроса об авторстве Пушкина ряда стихотворений, распространявшихся в свое время под именем поэта. Но нам кажется, что на основании приведенных фактов и соображений эпиграмму «Мы добрых граждан позабавим...» необходимо вводить в отдел «Dubia» собрания сочинений Пушкина⁹⁹.

1937 г.