-
- Регулировка клапанов двигателя а-01м
- регулировка клапанов двигателя
- garage-service.ru
Томашевский Б.В. - Пушкин А. С. (словарь института Гранат - 1929)
Томашевский Б. В. Пушкин А. С.: Биография // Энциклопедический словарь Русского библиографического института Гранат. — 7-е изд. — М., 1929. — Т. 34. — Стб. 156—188.
Пушкин, Александр Сергеевич, величайший русский поэт XIX века. Род. в Москве 26 мая (6 июня н. с.) 1799 г. Отец его, Сергей Львович, принадлежал к старинному роду служилых дворян, пользовавшемуся в XVIII в. значительны€ благосостоянием (П-ым принадлежали некогда крупные земельные владения в Нижегородской губ., от которых отец поэта унаследовал с. Болдино). Мать — Надежда Осиповна, происходила от Абрама Ганнибала, „арапа Петра Первого“, колоритного родоначальника созданной Петром новой служилой знати. Надежде Осиповне принадлежало имение в Псковской губ. — с. Михайловское (опочецкого уезда). Семья Пушкиных вела безбедную, открытую жизнь в Москве, поддерживая тесные связи с представителями московской литературной интеллигенции, к которой принадлежал брат Сергея Львовича — Василий Львович. Семейная обстановка, в которой рос П., не была особенно для него благоприятна. Светский образ жизни родителей, неуравновешенный характер, унаследованный матерью от абиссинских предков, отдаляли сына от родителей, тем более, что он не был любимым ребенком в семье: его старшая сестра Ольга и младший брат Лев пользовались явным пред ним предпочтением. П. был сдан на руки французов-гувернеров, от которых воспринял лишь уменье говорить по-французски, в ущерб русскому языку, да раннее знакомство с разнообразными формами человеческой порочности. Лишенный семейной заботливости, П. рос в среде челяди, достаточно развращенной условиями праздной городской жизни. Ранние годы П. проводил в Москве и в подмосковном имении Захарове, принадлежавшем матери Надежды Осиповны. Подрастая, П. становился все большей обузой для семьи и, наконец, решено было сдать его в какое-нибудь закрытое учебное заведение. В это именно время в Царском Селе был основан лицей. Пользуясь протекцией А. И. Тургенева, устроили П. в это привилегированное учебное заведение. Летом 1811 г. он прибыл с дядей Василием Львовичем в Петербург, 12 августа держал вступительные экзамены; 19 октября лицеВ был торжественно открыт. Образование, полученное П. в лицее, было беспорядочное, и потому что в организации учебной части лицея были крупные дефекты, и потому что П. был не среди преуспевающих учеников. При всех своих способностях, П., заявивший себя в лицее подвижным, шаловливым учеником, не проявлял достаточной усидчивости и работоспособности. Однако, небесследно для П. прошли уроки естественного права, преподававшегося молодым профессором Куницыным, окончившим гёттингенский университет. Эти уроки представляли собой изложение идеологии либерализма и конституционализма. Дефекты образования П. пополнял товарищеским общением с талантливой плеядой своих однокурсников, участием в литературных опытах лицеистов и литературными связями, через своего дядю В. Л., с группой молодых писателей, группировавшихся вокруг Карамзина. Среди товарищей П. необходимо особо упомянуть двух будущих декабристов Кюхельбекера и Пущина, и Антона Дельвига, — едва ли не самого близкого друга П. И Кюхельбекер и Дельвиг уже в лицее заявили себя поэтами, хотя и не одного с П. направления, и эта разность направлений тогда уже чувствовалась. П. поступил в лицей, уже впитав путем чтения отцовской библиотеки французскую литературную традицию, представленную поэтами XVII и XVIII вв. Французская поэзия от классиков века Людовика XIV до элегий Парни и поэта эпохи империи Мильвуа была ему знакома. В первых своих опытах он примыкал к тем русским поэтическим направлениям, которые переносили на русскую почву французскую традицию и усваивали ее в русской поэзии. Литературные занятия лицеистов выражались в издании журналов, отчасти дошедших и до нас, составлении „антологий“ лицейских произведений, сочинении песен, распевавшихся общим хором. На литературные направления лицеистов оказывала наибольшее влияние группа молодых Карамзинистов в лице Вяземского, Жуковского и др.
Эта группа объединилась в литературное обществоЁ„Арзамас“ — впрочем не представлявшее собой серьезной и прочной организации, и являвшееся скорее „содружеством“ лиц, противоставлявших себя литературному направлению, объединенному „Беседой любителей русского слова“, которую возглавлял Шишков. Шишковисты, поклонники монументальной поэзии, грандиозных форм и веского, архаического слова, служили объектом нападений и насмешек со стороны карамзинистов, склонявшихся к легким формам интимной поэзии. П. участвовал в „Арзамасе“ и носил там кличку „Сверчок“ (все арзамасцы имели свои литературные клички). Карамзинизм П. выразился в ряде его литературных „посланий“, в которых излагался литературный символ веры карамзиниста, и в тяготении к жанру элегий, которые, под влиянием элегического направления во Франции, П. первоначально считал основным жанром своей поэзии. П. рано вышел за пределы лицейских журналов. В 1814 г. 4 июля было напечатано в „Вестнике Европы“, журнале, издававшемся В. Измайловым, стихотворение П. „К другу стихотворцу“, доставленное в журнал В. Л. Пушкиным. Вообще, за время пребывания в лицее П. напечатал в общей прессе до 25 произведений, из которых некоторые были включены в качестве образцовых, в издававшийся в эти годы сборник „Собрание образцовых русских сочинений и переводов в стихах“ (1816—1817). Литературная известность далась П. легко, без особой борьбы. Среди произведений лицейского периода одно из первых мест занимают литературные послания, некоторые из которых (напр. „К другу стихотворцу“) восходят к высоким формам французской поэзии XVII в., другие (напр. „Городок“) к более интимным формам XVIII в. Среди мелочей этого периода большинство подражательных или переводных, без отчетливо выраженного предпочтения той или иной литературной школе. Есть попытки создания произведений крупной формы, напр., начало поэмыђ„Бова“, повторяющее создавшуюся в России в нач. XIX в. традицию комической „богатырской“ поэмы и отчасти зависящую от Вольтеровской „Девы“. Из литературных влияний, характерных для лицеиста П., необходимо отметить несколько образцов Оссианических фрагментов, и цикл элегий, находящихся в явной зависимости от преромантической французской элегии от Парни до Мильвуа, с ее тенденцией к мотивам природы и попытками создания особого элегического героя, чувствования которого переплетаются с описательной поэзией, формы которой еще господствовали во французской и русской поэзии начала XIX века. Лицейская обстановка, равно, как и политические события эпохи — война 12 года, реставрация Бурбонов, открытие польского сейма и т. п. — наложили прочный отпечаток на общественные взгляды П. Непосредственное соседство с двором (лицей находился во флигеле царскосельского дворца) развенчали в глазах лицеистов царя и его окружение. Лицеисты были в курсе дворцовых сплетен и скандальных анекдотов о частной жизни Александра I. Кроме того в Царском Селе лицеисты сталкивались с офицерами, побывавшими в кампании 1812—14 г.г. в Париже и вывезшими оттуда либеральные убеждения. Среди этих офицеров следует назвать Чаадаева, а также Н. Раевского, хотя и умеренного в своем политическом поведении, но резко выражавшего западнические либеральные взгляды.
П. окончил лицей 8 июня 1817 г. и был зачислен по департаменту иностранных дел. Впрочем служба его была фиктивна. Не порывая связей с арзамасцами, П. стал искать литературных связей и вне узкого кругј членов Арзамаса. Еще в лицее он встретил в Кюхельбекере сторонника чуждого „Арзамасу“ литературного направления. После окончания лицея П. сблизился с П. Катениным, представителем литературного направления, близкого Кюхельбекеру. Катенин был в это время сторонником радикальных идей и занимал ответственные посты в тайных обществах. В литературе он исповедывал идеи создания национальных русских форм, что сближало его, с одной стороны, с будущими декабристами (см. аналогичные славянские мотивы у А. Одоевского), с другой стороны, со школой Шишкова, исповедывавшей приверженност‘ к затрудненным, грубоватым формам поэзии, в противоположность карамзинской легкости языка. Через Катенина П. познакомился и с Шаховским, считавшимся чуть ли не главным врагом Арзамаса. П. уже не удовлетворялся элегическим жанром. Наряду с элегиями он предпринимает большое произведение, поэму „Руслан и Людмила“, которая одновременно должна была и утвердить карамзинские позиции в большом жанре и, с другой стороны, выводила П. за пределы интимных форм, обязательных для карамзинистов. „Руслан и Людмила“ отчасти продолжала русскую традицию „богатырской“ поэмы, не больше, чем предшествующие опыты, приближаясь к прототипу — к сатирической поэме Вольтера. Существенным отличием от поэмы Вольтера являлась крайняя сжатость и скупость повествовательных форм и отсутствие „второго плана“, идеологической сатиры. В противоположность Вольтеру П. преследовал чисто литературные цели, чем и объясняется различие в выборе темы и повествовательных эпизодов. Эта поэма была закончена 26 марта 1820 г. и произвела на карамзинистов не одинаковое впечатление: Жуковский приветствовал поэта, Вяземский отнесся двусмысленно к новому произведению, а карамзинист старшего поколения, И. И. Дмитриев, резко восстал против поэмы. Вне узкого круга литературных друзей П. поэма, вышедшая в свет, когда П. находился уже на юге, произвела бурю. Литературные староверы обрушились на молодого поэта, молодежь сразу усмотрела в нем главу нового направления.
В лирике П. за эти годы все более и более определенно слышатся гражданские мотивы. Послание к Чаадаеву,•„Деревня“, „Вольность“ являются стихотворными выражениями социально-политической программы их автора. Ненависть к самодержавию, чаяние социальных реформ и раскрепощения крестьянства и последовательный конституционализм, противоставляющий силу закона единодержавию как царей, так и демократии; конституционализм, не скрывающий антипатии к тактике вождей французской революциВ эпохи террора, — всё это гармонировало с господствующим настроением в активной среде русского общества, группировавшегося вокруг тайного „Союза Благоденствия“. В эти годы либерализм в обществе поддерживался еще тем, что конституционные идеи были официально провозглашены Александром I в тронной речи при открытии польского сейма. В этой речи заключались совершенно определенные уверения о неизбежности распространения конституции на всю Россию. Таким образом, конституционный либерализм, в своих монархических формах, официально допускался. Среди литературных друзей П. наиболее резко выражал конституционные взгляды П. А. Вяземский, сам принимавший участие в организации торжеств открытия польского сейма. За годы 1814—1818 не было открытого разрыва между русскими либералами и правительством. Война с Наполеоном рассматривалась как борьба с тираном, реставрация Бурбонов во Франции — как возведение на престол конституционного короля, связавшего себя либеральной хартией; польская политика Александра I, хотя и задевала национальные чувства русских либералов предпочтением, оказанным полякам перед Россией, казалась все-таки гарантией конституционных чаяний русского общества. В „Союзе Спасения“, действовавшем в 1816—1817 гг. большинство было сторонников лояльной политики, и лишь меньшинство предусматривало возможность насильственного переворота, и то в форме переворота дворцового, знакомого русским по установившейся в XVIII в. практике насильственной смены монарха. П. не принимал прямого участия в работе тайных обществ: его порывчатый темперамент, рассеянный образ жизни делали его мало пригодным в конспирации, и его ближайшие друзья, Н. И. Тургенев, И. И. Пущин, причастные к организациям, не считали возможным привлечь П. к тайной работе. Однако, П. находился всё время в сфере морального влияния союза как через своих друзей, так и участием в обществе·„Зеленой Лампы“, представлявшем собою, под видом литературно-светского объединения, поле пропаганды, находившееся под непосредственным, хотя и не явным, контролем членов союза. Эта не вполне ясная для непосвященных участников общества работа сочеталась с литературными вечеринками, проходившими далеко не чинно, что создавало обществу несправедливую репутацию кружка светских кутил. В эти годы П. и написал ряд эпиграмм, задевавших наиболее видных представителей правительства. Эти эпиграммы расходились во множестве списков, равно как и гражданские стихи П., создавая ему репутацию смелого вольнодумца. Теперь трудно установить точно, какие эпиграммы были написаны П., так как кроме подлинных его эпиграмм по рукам ходило много чужих, приписывающихся П. Эти произведения доходили до правительства, и, в конце-концов, Александр I решил покарать поэта. Лишь вмешательство Карамзина спасло П. от более суровой кары. Правительство ограничилось высылкой из столицы, замаскированной переводом на службу на окраину России. В 1820 г. 6 мая П. выехал из Петербурга в Екатеринослав в распоряжение ген. Инзова, в канцелярию попечителя над колонистами. В Екатеринославе он пробыл недолго, отпросившись по болезни в отпуск, и вместе с семьей Раевских выехал на Кавказ. С этой семьей П. связывала дружба с Николаем Раевским-младшим. На Минеральных Водах на Кавказе П. прожил около двух месяцев, после чего последовал за Раевскими в их имение в Крыму (Гурзуф). Результатом пребывания на юге явилась поэма „Кавказский пленник“ (1820) и „Бахчисарайский фонтан“ (1822). Это время, проведенное с Раевскими, обогатило П. литературными и житейскими впечатлениями. Здесь с братом Н. Раевского, Александром, — П. начал знакомиться с Байроном, подсказавшим П. новую форму поэмы, наметившуюся в развитии его литературных замыслов. В Крыму П. впервые прочел книгу стихов Андрэ Шенье, поэзия которого отразилась в цикле античных кратких элегий Є„антологических отрывков“). Новые формы обогатили пушкинскую поэзию, для которой открылся второй ее период — романтический. В пушкинских южных поэмах критика усмотрела подлинное выражение русского романтизма и тем самым поставила П. во главе современной литературы, как признанного вождя наиболее прогрессивного литературного течения. Южные поэмы знаменуют конец первого периода пушкинской литературной деятельности, означенной верностью классическим формам. Скептицизм по отношению к классическим канонам, явившийся, по всей вероятности, под влиянием таких книг, как „О Германии“ г-жи де Сталь, вывел П. из узкого круга поэтических форм, освященных классической традицией. Отныне П. обращается к литературным образцам также и за пределами французской литературы. Английские и отчасти итальянские влияния с этого времени проникают в его поэзию.
К этому же времени относится и серьезное увлечение П. одною из дочерей генерала Раевского (вероятно Марией, позже вышедшей замуж за Волконского и по осуждении его по делу декабристов последовавшей за ни… в Сибирь). Это несколько идеализированное чувство, особенно после грубых и примитивных увлечений в Петербурге, совпавшее с мечтательно-элегическим настроением П., оставило свой след в стихах П., где он говорит об этой своей любви, скрывая (даже от друзей) имя той, в которую он был влюблен безнадежной, нераздельной любовью. После трехнедельного пребывания в Крыму П. отправился по месту службы. В это время канцелярия Инзова была переведена в Кишинев, куда П. приехал 21 сентября 1820 г. В Кишиневе П. прожил до начала июля 1823 г., выезжая оттуда в Каменку, имение Раевских под Киевом, в Одессу и в Аккерман. За это, почти трехлетнее, пребывание П. в Кишиневе им закончена поэма „Кавказский пленник“ 15 мая 1821 г.), написаны „Братья разбойникЂ“ (конец 1821 г.) и „Бахчисарайский фонтан“ (1822), начат „Евгений Онегин“ (28 мая 1823 г.); кроме многих мелких стихотворений, здесь же им написана „Гавриилиада“, представляющая собой кощунственно пародическое изложение библейских событий, смешанных с резкой эротикой (1821), и первая сказка — „Царь Никита“ (1822), отличающаяся нецензурностью сюжета. Из стихотворений политических здесь написан „Кинжал“ (22 июня 1821 г.). Политические события, которыми богаты эти годы, дали совершенно новое направление мысли П. Именно в эти годы европейское равновесие, установленное Венским конгрессом, стало резко нарушаться рядом восстаний и революционных движений. Неаполитанские события, движение в Испании, греческое восстание, усиление карбонарского движения в Италии, заговоры во Франции обозначили перелом в настроении западно-европейского общества. В это же время усилилась и деятельность тайных обществ и организация тех двух центров революционного брожения, которые открыто выступили в декабре 1825 г. — „Южного общества“, об’единявшего радикальные круги республиканцев, и „Северного общества“, объединявшего более умеренных либералов. П. на юге оказался в сфере влияния „Южного общества“. Немаловажным поводом к усвоению радикальных взглядов было и остро переживавшееся П. личное чувство бесправного ссыльного. Всем поведением своим П. подчеркивал протест произведенного над ним насилия. Протест этот проявлялся в беспорядочных выходках, не без примеси фанфаронства и цинизма. В процессе „полевения“ П. чувствовал крушение своих конституционно-либеральных чаяний. Именно события этой эпохи показали социальное значение реставрации Бурбонов и общеевропейской реакции. Преобладание реакционно-феодальной аристократии и духовенства при французском дворе показало, что Бурбоны боролись в лице Наполеона не с „тираном“, а с теми социальными завоеваниями революции, сохранение которых обеспечивало жизнеспособность империи. Вот почему для этих лет характерно оЋ’единение бонапартизма с республиканцами. Вопросы политические уступали место задаче защиты социального переворота, совершенного революцией. На П. это отразилось в изменении образа Наполеона в его поэзии. В „Вольности“ 1817 г. Наполеон изображался как „самовластительный злодей“, в оде „Наполеон“ 1821 г. П. уже не может „безумным возмутить укором его развенчанную тень“. В „Вольности“ тирании Наполеона противоставлялись конституционные гарантии, а незадолго до того („Наполеон на Эльбе“) П. противоставлял Наполеона и „законных царей“, т.-е. реставрированных Бурбонов. В оде „Наполеон“ мы слышим утверждение завоеваний Великой революции:
...на площади мятежной Во прахе царский труп лежал И день великий, неизбежной Свободы светлый день вставал...
Именно этой революционной свободе противоставляет П.’„тирана“ Наполеона. Вместе с тем происходит резкий перелом в понимании событий Великой французской революции, которая была мерилом общественных взглядов в начале XIX в. С другой стороны, у П. возрастает интерес к Ж. Ж. Руссо, в сочинениях которого республиканцы искали обоснования своих общественных взглядов. Так, в эти годы он заявлял себя убежденным антимилитаристом, а в стихотворение „К морю“, написанное несколько позже (1824), ввел декламацию против „просвещенья“. Увлечение взглядами Руссо не было глубоко и длительно, но оно свидетельствует о направлении интереса П. на целый ряд новых вопросов. Именно в эти годы его отвлеченно-политический либерализм усложнился новым пониманием социального значения французской революции.
В начале июля 1823 г. П. перевелся на службу в Одессу, где поступил в распоряжение наместника Бессарабской области графа Воронцова. Здесь он продолжалЅ„Евгения Онегина“ и написал большую часть поэмы „Цыганы“. Эта поэма замыкает собой цикл „южных“ поэм, означающих так наз. „байронический“ период творчества П. В самом деле, некоторые черты в композиции этих поэм дают право усматривать в них следы прямого влияния Байрона на П. Однако, самый выбор образца для подражания был подсказан П. внутренней эволюцией его собственного творчества. Продолжая еще мыслит себя в первую очередь элегиком, П. все время упорно работает над созданием крупной стихотворной формы. „Руслан и Людмила“ была первым опытом, подводившим итоги прошлому. „Южные“ поэмы П. представляют собой монументальные элегии, инсценированные в речах и раздумьях героев и развернутые на фоне лирических описаний природы и „экзотической“ местности, в которой развертывается скудное действие. Приключение, „авинтюра“ в этих поэмах отсутствует. Это — повесть об одной, почти неизменной ситуации, построенной на контрасте выведенных персонажей. Этот контраст заимствуется из идеи противоставления разочарованных представителей развитой европейской цивилизации и быта диких племен, живущих „естественной“ жизнью среди близкой им природы. Столкновение двух культур — основная, если не единая тема поэм, в которых отражается в самой постановке проблема контраста этих культур, отдаленный след идей Ж. Ж. Руссо, к которым П. в эти годы подошел и благодаря увлечению идеологией крайнего руссоистского крыла европейского либерализма и благодаря все усиливавшемуся влиянию литературного руссоизма преимущественно во французской прозе (напр., у Шатобриана). Это построение давало свободу отступлениям, обрываниям в изложении и недоговоренности в повествовании.
„Южные“ поэмы П. служили предметом оживленных споров в среде тогдашней критики. П. нашел горячих сторонников новой, „романтической“ системы. Однако, сам он не заключал с ними союза, так как в момент появления его поэмы в печати П. уже отходил от системы романтической поэмы к новым литературным формам, вырабатывавшимся в процессе создания „Евгения Онегина“.
Именно ко времени пребывания П. в Одессе относится окончательное осознание себя профессионалом-писателем. Неопределенность его заработка до этой поры, неясность служебного положения не давали П. возможности решительно остановиться на окончательном выборе карьеры. ї дворянской помещичьей жизнью он был почти незнаком, а упадок имений в руках отца разрушал надежды на то, что эти имения явятся когда-либо источником его благосостояния. Материальный успех в литературе заставил П. остановиться в выборе карьеры на профессии писателя. Вместе с тем он стал думать о выходе в отставку, чего не скрывал от своего начальства. П. заявлял, что рассматривает свое жалованье как паек ссыльного, а вовсе не как плату за работу. Он претендовал на независимое состояние писателя. Свое дворянское происхождение он рассматривал в окружавших его обществ. условиях как гарантию от покушений на его самостоятельность и независимость. Все это не сходилось со взглядами Воронцова на своего подчиненного. В Одессе служебные условия были не так патриархальны, как в канцелярии Инзова. Совершенно иной тон господствовал в отношениях наместника с его подчиненными. Этим условиям служебной дисциплины не подчинялся П. Дело осложнялось чисто личными столкновениями П. с Воронцовым; как на одну из причин личной неприязни Воронцова к П. указывают на ревность Воронцова. Среди светских увлечений и успехов П. в Одессе мы находим и жену наместника, графиню Воронцову. После ряда доносов в Петербург Воронцова на П. и после вскрытия полицией одного письма, в котором П. исповедывал атеизм, последовало распоряжение об исключении П. вовсе со службы и о высылке его в имение отца, село Михайловское Псковской губ., под наблюдение местных властей. Затушеванная ссылка превратилась в явную. В августе 1824 г. П. из Одессы переезжает в Михайловское, где его ожидают новые неприятности, конфликт с отцом и т. п. П. покидал юг уже не в прежнем настроении. Крушение революционных движений на Западе вызвало у него разочарование в идее народного восстания.
Паситесь, мирные народы, Вас не пробудит чести клич! К чему стадам дары свободы, Вас нужно резать или стричь...
В таких стихах П. выражал разочарование в надеждах возлагавшихся им на демократию, как источник политического обновления Европы. Это в свою очередь подготовило возврат П. к старому умеренно-либеральном• конституционализму. Впрочем, возврат этот никогда не был полным, и даже в годы сильного „поправения“ П. он не упускает из виду проблему социального сдвига, произошедшего в Европе в результате французской революции.
На почве предписанного надзора за П. у него произошло в октябре 1824 г. резкое столкновение с отцом, после которого вся семья уехала из Михайловского, оставив П. одного. Здесь в уединении П. делил врем• между Михайловским и соседним имением Тригорским, с владельцами которого — Осиповой и ее дочерьми, П. близко подружился. В это же время он не оставлял упорной работы над своими замыслами. В Михайловском закончены „Цыганы“ (10 октября 1824 г.), здесь же написаны 4 главы „Евгения Онегина“. Кроме того, в Михайловском написан „Борис Годунов“ (1825), произведение, в котором П. пытался реформировать классическую систему, господствовавшую в русской драматургии. П. придавал большое значение этому произведению, считая его выражением полного расцвета своих творческих сил. Однако, оно увидело свет лишь через 6 лет после своего написания, явившись в новой литературной обстановке, и не произвело ожидаемого влияния на литературу и тем менее на сцену. Замыслив трагедию, П. противоставил „придворным обычаям“ классического театра, ведущего начало от французского классицизма XVII в., народную систему шекспировского театра. Годы работы над Годуновым совпадают с изучением Шекспира и теоретических трудов о драме. Избрав систему народного театра, П. отбросил все условности в построении своей трагедии. Но самое главное — это отказ от центрального героя, переполнение действия второстепенными, эпизодическими сценами, выведение на сцену народной массы, вообще введение народа в качестве героя. Народные движения, народные волнения — вот основной мотив пьесы. Для написания П. предпринял историческое изучение эпохи, отправляясь, главныВ образом, от трудов Карамзина. Вообще, с „Бориса Годунова“ начинается полоса исторических занятий П., при чем замечательно, что внимание его привлекают всегда эпохи, ознаменованные народными движениями: Мазепа и возглавлявшееся им украинское восстание, Стенька Разин, Пугачев — вот основные темы, избранные П. для изучения и для художественной обработки. Увлечение П. театром началось еще с лицейских лет. Первые годы по выходе из лицея он усердно посещал театр, принимая деятельное участие в театральных группировках того времени. Плодом его театральных увлечений остался отрывок статьи о русском театре и планы ненаписанных комедий. Эти попытки драматического творчества, насколько можно судить по тому немногому, что дошло до нас, нисколько не уклонялись от традиции стихотворной комедии начала XIX века. В начале 20-ых годов, под влиянием западных споров о классической и романтической системе, П. приступает к опытам романтической трагедии. Первым опытом в этом роде и был „Борис Годунов“, вслед за которым П. пишет ряд других драматических произведений. К ним относятся, вероятно, и недошедшие до нас произведения „Иисус“ и „Павел I“. Это увлечение драматургией продолжалось до 1830 года. Позднейшие опыты — народно-сказочная драма „Русалка“ (вольная обработка сюжета „Днепровской Русалки“, популярной в то время оперы) и историческая драма из рыцарских времен не доведены до конца.
Из более крупных произведений в Михайловском написана еще шутливая стихотворная повесть«„Граф Нулин“ (1825 г.). Появление этой поэмы в печати в 1828 г. вызвало нарекания критики в том, что автор разрабатывает грязный сюжет. В самом деле, „Граф Нулин“ является реакцией на романтический тон „южных“ поэм, знаменующий новый этап в пушкинском творчестве. П. последовательно‚„снижал“ свои сюжеты с высот торжественной поэзии классицизма XVIII века до реалистических форм свободной повести. Комические произведения вроде „Графа Нулина“ означали творческие завоевания на пути этого „снижения“. Из мелких стихотворений этих лет следует упомянуть „Подражание Корану“ (1824) и в особенности „Андрей Шенье“ (1825). В последнем стихотворении, названном элегией, П. не только отдает дань поэзии Шенье, своего любимого поэта: здесь впервые П. отчетливо формулировал свое отношение к французской революции. Устами Шенье П., через свое отрицание террора и робеспьеровского режима, принимал революцию, как необходимый и справедливый исторический акт, с последствиями которого борьба невозможна.
Большое значение для истории пушкинской лирики имеют стихотворения:Ћ„19 октября 1825 года“, „Жених“ - попытка создания русской баллады не по образцу переводных баллад Жуковского и в то же время не по образцу катенинских баллад, и „Сцена из Фауста“, один из ранних образцов драматизованного стихотворения. Возможно, что уже в эту эпоху П. задумал, а, может быть, отчасти и набросал цикл „маленьких трагедий“, завершенный им в „болдинскую“ осень 1830 г.
Деревенское уединение, изредка прерываемое посещениями Пущина, Языкова и др., способствовало поэтической производительности П. Деревенские впечатления, непосредственное общение с народом обогащало опы‡ П.; памятны рассказы о том, как П., одевшись в крестьянский наряд, ходил по ярмарке и подпевал слепцам у Святогорск. мон. Именно в Михайловском П. приступил к собиранию народных песен и сказок. Это изучение народной поэзии несколько позже отразилось в творчестве П. в форме „Сказок“ и „Песен западных славян“. Но уединение было подневольно, за П. учинен был явный надзор, усиленный еще тайным расследованием его поведения. В таких условиях возникает мысль о бегстве за границу. Попытку уехать за границу П. предпринял в двух направлениях: сперва он пытался уехать легально, под предлогом лечения аневризмы. Вместо разрешения уехать за границу на это последовало разрешение выезжать для лечениЃ в Псков, а Жуковский, как бы не понимая истинной цели ходатайства П., предложил ему прислать в Михайловское своего знакомого врача Мойера. Когда П. решил тайно бежать, то среди друзей его составился против него целый заговор. Плетнев, заведывавший издательскими делами П. и рассчитывавшийся с издателями, по соглашению с Жуковским и др. сообщал П. неверные сведения о его литературных доходах и задерживал высылку денег, чтобы лишить его средств, необходимых для тайного от’езда за границу.
Ко времени пребывания П. в Михайловском относится и егкрестьянский“ роман, связь с крепостной девушкой Калашниковой, которая вскоре была отправлена вместе с ее отцом в Болдино, где и выдана замуж.
Между тем надвигались декабрьские события 1825 г. П. собирался воспользоваться сумятицей, царившей в центре, и самовольно выехать из Михайловского в Петербург, но откладывал свой оь‘езд со дня на день. События 14 декабря совершенно переменили обстановку. П. считал себя лично связанным с декабристами. В их среде были его близкие друзья. Однако, он думал, что неучастие его в восстании является достаточным основанием, чтобы договориться с новым правительством. Он пытался вступить в переговоры с Николаем I, обещая устраниться в дальнейшем от общественной деятельности, но требуя зато свободы. Однако момент был, по мнению Жуковского, неблагоприятный для подобных переговоров, и особенно казались неуместными переговоры в тоне договаривающихся двух равных сторон, как предполагал приступить к ним П. В самом деле — в следствии по делу 14 декабря выяснилось огромное влияние произведений П. в распространении вольнолюбивых настроений и конституционных идей. Политические стихотворения П. в руках членов тайных обществ были могучим орудием пропаганды. У правительства не было прямого повода к обвинению П. в заговоре. Его непричастность к материальной организации возмущения выяснилась весьма точно. Но идейную ответственность за произошедшее Николай I на П. возлагал † не предполагал так просто дать свободу человеку, в руках которого было такое могущественное орудие для борьбы с правительством, как слово. Ходатайства семьи П. о разрешении П. переехать из Михайловского в Петербург систематически отклонялись. Дело осложнилось еще и тем, что до правительства дошел выпущенный цензурою из „Андрея Шенье“ отрывок, ходивший по рукам с ложным заголовком, связывавшим эти стихи с событиями 14 декабря. Началось строжайшее расследование. Между тем Николай I, находившийся после коронации в Москве, затребовал П. к себе; с фельд‘егерем П. был доставлен в Москву 8 сентября 1826 г. Здесь состоялось свидание царя с П., изменившее судьбу ссыльного поэта. Чтобы понять результаты этого свидания, которое некоторые современники рассматривали как измену П. идеалам юности, следует учесть, что П. был утомлен ссылкой, чувствовал себя не призванным к общественной борьбе и сознавал бесцельность подобной борьбы после разгрома 14 декабря. С другой стороны, Николай I учитывал огромное моральное влияние П. на русское общество и понимал всю выгоду привлечения П. на сторону правительства. Николаю I было нетрудно внушить П., что новое правительство имеет задачей проводить в жизнь чуть ли не полностью программу того же тайного общества. Беседа П. с Николаем I нам не известна, и ее можно восстановлять лишь по позднейшим высказываниям П. в том, в чем они совпадали с уверениями правительства. Очевидно, — эти совпадения „прогрессистской“ аргументации николаевского самодержавия с политическими суждениями П. и были той политической платформой, на которой состоялось соглашение. В результате беседы П. явился сторонником Николая I. Здесь не было измены общественным идеалам, здесь была уверенность, что в личности Николая I Россия имела проводника тех мероприятий, которые выдвигали ее в направлении, диктуемом именно этими общественными идеалами. К этому гражданскому оправданию Николая I, ярко выраженному в стансахЁ„Нет, я не льстец, когда царю хвалу свободную слагаю“, присоединялось еще живое чувство личной благодарности к Николаю, освободившему поэта из ссылки. Свидание с царем имело еще один важный для П. результат: его произведения изымались из общей цензуры и поступали впредь на рассмотрение самого Николая I. Посредником между царем и П. назначался шеф жандармов Бенкендорф.
Первые дни, проведенные в Москве, были днями торжества и триумфа. Здесь П. лично убедился в своей популярности в русском обществе. Знаки внимания, встречавшие его на каждом шагу, столичная жизнь, сменившаГ скучное и однообразное деревенское уединение, мало скрашиваемое обществом няни, Арины Родионовны, все это не давало почувствовать обратной стороны новых отношений, установившихся с правительством. Между тем эта обратная сторона скоро дала себя почувствовать. Бенкендорф оказался не посредником между П. и царем, а полицейским опекуном, гражданским начальством и распоряжался П., как лицом ему подчиненным. Царская цензура оказалась на первых порах сопряженной с большими неудобствами, так как П. было запрещено что-либо печатать помимо Бенкендорфа. Это било уже по профессии П. Не все, что он печатал и что имело свою цену, считал он возможным посылать на личный просмотр царю. Приходилось отказываться от права на реализацию некоторой части своей литературной собственности. Любимое произведение П. „Борис Годунов“, посланное царю после внушения, сделанного Бенкендорфом за чтение трагедии в некоторых московских домах, было возвращено без разрешения на напечатание, но с советом переделать трагедию в роман в роде Вальтер Скотта (вообще Николай I считал необходимым совместить с ролью цензора роль критика, для чего были мобилизованы литературные силы, какими располагало знаменитое Третье отделение, возглавлявшееся Бенкендорфом, для подготовки критических резолюций царя). Вообще П. очень скоро дали почувствовать тяжелу• руку правительства, и из года в год положение его становилось все труднее.
Получив—„свободу“ в форме разрешения проживания в столицах и, следовательно, тесного общения с представителями культурного русского общества, П. в первое же время стал искать связей с литературными группировками. Такой группой, с которою он вступил в ближайшие сношения, оказалась группа московской молодежи — в лице М. П. Погодина, С. П. Шевырева, А. С. Хомякова, И. В. Киреевского, Веневитинова и др., группа, являвшаяся ядром позднейшего славянофильства. Правда, эту группу разделяло от П. увлечение ее идеями немецкой идеалистической философии, шеллингианством, но, с другой стороны, „Борис Годунов“ П. с его интересами к историзму, к проблеме народности, с остронациональной темой совпадал с идеалом национальной литературы, какой рисовался в воображении молодых москвичей. Вместе с Погодиным П. замыслил издание журнала „Московский Вестник“, в котором намеревался усердно сотрудничать. Впрочем, союз П. с московской группой длился недолго, и мало-по-малу П. отошел от нового журнала, который просуществовал сравнительно недолго (до 1831 г.).
В 1827 г. П. из Москвы переехал в Петербург, а осень провел в Михайловском. К этому времени относится работа П. над первым крупным прозаическим замыслом — романом°„Арап Петра Великого“. После исторической трагедии П., таким образом, переходит к историческому роману. В следующем году он пишет историческую поэму „Полтава“. Годы 1828 и 1829 он проводил в Петербурге, в имении Малинники Тверской губ. старицкого у., принадлежавшем Осиповой, соседке П. по имению в Псковской губ. В 1828 г., во время работы П. над Полтавой, возникло дело о „Гавриилиаде“, которая случайно стала предметом внимания правительства. П. вызвали, допрашивали, он отрекался от авторства, на вторичном допросе написал какое-то письмо Николаю I, после которого дело было прекращено. Это дело показало П. непрочность его свободы. С другой стороны« оно дало Николаю I средство поставить П. еще в большую от себя зависимость: можно предполагать, что в письме своем П. признал себя автором поэмы, и прекращение дела было актом „милости“ Николая. Подобная „милость“ связывала П. морально, обязывая его по отношению к Николаю I личной благодарностью. После процесса о Гавриилиаде П. стал упорно отрекаться от этого произведения и уничтожать все, находившиеся в его распоряжении, списки поэмы. Возможно, что в это же время им уничтожены и другие произведения, которые могли причинить ему подобные же неприятности (напр., драмы „Иисус“ и „Павел I“).
„Полтава“, которую П. считал наиболее зрелой из своих поэм, по выходе в свет не имела успеха. Только союзники П. в Москве увидели в ней новое доказательство „народности“ поэзии П. Наоборот, для прежних сторонников пушкинских романтических „южных“ поэм „Полтава“ показалась скучным произведением, и критика изощрялась в обычных придирках.
В след. 1829 г. П. самовольно выехал из Москвы на Кавказ, откуда последовал в действующую армию и доехал до Эрзерума. Одним из поводов к этой поездке служило неуспешное сватовство П. к Н. Н. Гончаровой, с которой он познакомился в начале 1829 г. В первые же годы освобождения из ссылки П. начал мечтать о семейной жизни и неоднократно пытался кончить свое холостое существование. Так, еще в 1826 г. он сватался в Москве к своей однофамилице Софье Пушкиной, в 1828 г. сделал предложение в Петербурге Анне Олениной. Эти брачные проекты перерывались увлечениями того рода, которыми так богата была жизнь П. Из них более известно его увлечение А. П. Керн, начавшееся еще в Михайловском в 1825 г., но развившееся до конца только позднее — в Петербурге. Романтическое прошлое П., весьма громкое, являлось часто препятствием к его семейным планам. Та шероховатость в истории сватовства к Гончаровой, которая на два года оттянула свадьбу, отчасти вызвана доходившими до семьи невесты разговорами о бурном прошлом П.
Поездка в Эрзерум не прошла для П. бесследно: он получил за нее строжайший выговор от Бенкендорфа и требование впредь испрашивать разрешения на отлучку. Следует упомянуть, что часто П. на просьбу о разрешении отлучки получал категорические отказы без особой аргументации. В результате поездки П. написал путевой дневник: „Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года“, напечатанный им в 1836 г. и в свое время не обративший на себя большого внимания. Это — один из первых опытов П. вне жанров поэзии и сюжетной прозы. До этого П. в этом роде написал лишь несколько журнально-полемических статей, цикл афоризмов и замечаний, да краткое описание путешествия по Крыму в форме дружеского письма. В дальнейшем занятия журналистикой и историческими темами все чаще отвлекают П. от строгих поэтических жанров в область чистой прозы.
В 1830 г. П. удалось осуществить свою мечту о создании собственного органа печати. С этого года начинает выходить „Литературная Газета“, издаваемая его другом Дельвигом. Первое время фактическим редактором газеты был П., разделяя редакционный труд с О. Сомовым. Однако, это издание не оправдало надежд П. С одной стороны, оно вовлекло П. в ожесточенную полемику против Булгарина, издателя конкурирующего органа — „Северной Пчелы“, а затем против Полевого. С другой стороны, узкие рамки программы издания, чисто литературного, и одновременно с этим стеснительные цензурные условия препятствовали ведению издания в желательном для П. направлении. Он мечтал о широком общественно-литературном издании, по образцу французских или английских газет. Вместо этого „Литературная Газета“ превращалась в орган, представлявший интерес лишь для писателей и распространявшийся лишь в узко профессиональном кругу.
Полемика не оживляла страниц издания, т. к. была однообразна, не выходя за пределы литературных тем и переходя лишь на личную почву. Скоро П. охладел к газете, а затем, переехав в Москву, и совсем почти перестал в ней печататься.
К моменту последнего приезда П. в Москву, в августе 1830 г., относятся европейские события, снова всколыхнувшие общественную мысль и отразившиеся также и на внутренней русской политике. Июльская революция во Франции явилась сигналом к возобновлению революционных движений, прекратившихся в начале 20-х годов. Революционное движение коснулось Италии, Бельгии, Германии и др. стран. В ноябре 1830 г. произошло восстание в Польше, об’явившей свою независимость и низложение Николая I в качестве царя польского.
П. внимательно следил за европейскими событиями. Будучи близко знаком с Е. М. Хитрово, дочь которой была замужем за австрийским посланником, он имел возможность помимо всякой цензуры следить за событиями во всех их подробностях и читать газеты всех направлений.
В самый разгар европейских событий П., состоявший уже официальным женихом Натальи Николаевны Гончаровой, под влиянием постоянных столкновений с семьей невесты, уезжает в Болдино, где и проводит всю осень. Пребывание его там продлилось еще благодаря холерной эпидемии, распространившейся позже на всю территорию России и вызвавшей повсеместное установление карантинов. Болдинская осень 1830 г. (с нач. сентября до конца ноября) была необыкновенно плодовита в творчестве П. Здесь он как бы подвел итог последним годам своей поэтической работы, здесь он закончил ряд своих более ранних замыслов и написал много новых произведений. В первую очередь следует назвать законченного вчерне „Евгения Онегина“ (приведенного в окончательный вид через год, в октябре 1831 г.). Это наиболее крупное стихотворное произведение П. в течение семи лет было главным предметом его трудов. Начиная с 1825 г., он публиковал этот „роман в стихах“ отдельными главами. Последняя глава вышла в свет в 1832 г. Появление „Евгения Онегина“ произвело в критике большие споры. Прежние поклонники П.-романтика, автора „южных поэм“, были разочарованы в своих ожиданиях, увидя ряд реалистических картин, перебиваемых ироническими лирическими отступлениями. Наиболее благосклонно критикой были приняты описания природы и воспринятые в сентиментальном плане изображения характеров, особенно Татьяны. Что касается общего плана романа, то он возбуждал всеобщее недоумение. Впрочем — план романа был неясен в начале и самому П. Он предпринял роман в намерении написать резкую сатиру и даже вначале не предназначал свое произведение к печати. Образцом своей поэмы П. первоначально избрал „Дон Жуана“ Байрона. Но в процессе творчества сатирический элемент стал проявляться все менее и менее. Вместо сатиры на великосветское общество П. дал ряд об’ективных „картин“ мелкопоместного быта, почти идиллического настроения. Мало связанный движением фабулы, совершенно свободной, П. оказался связан типами своих героев. Сатирическую „злобу“ сменило изображение положительного „идеала“ Татьяны. Наоборот, Евгений Онегин, который в первоначальном плане должен был служить орудием сатиры, оказался несколько отодвинутым на задний план. Эти образы переплетались с темами „отступлений“, описаний и т. п., образуя очень сложный и запутанный композиционный рисунок. Но самые темы, затронутые в Онегине, свидетельствуют об упрощении, „снижении“ поэтической фантазии. Экзотическим описаниям и романтическим чувствованиям противопоставлены картины русской деревни, Москвы и Петербурга и соответствующая бытовая психология. Реалистический тон повествования и разговорный стиль языка свидетельствуют о перемене направления и возведении в идеал того, что П. именовал „прелестью нагой простоты“ и противопоставлял искусственному „языку богов“ традиционной поэзии. В общем плане романа в Болдине написана и X глава, содержавшая хронику декабрьского движения. Глава эта была Пушкиным сожжена, и до нас дошли от нее лишь небольшие отрывки.
Стремление отказаться от высокой поэзии радии„низких“ форм еще больше сказалось в „Домике в Коломне“, шутливой повести в октавах (в подражание английским октавам Байрона), где рассказан нарочито пустой некдот с целью пародирования высоких тем романтического искусства. В этом отношении П. боролся с той подражательной поэзией, которая продолжала линию его „южных“ поэм. Для П. это было пройденным этапом, его более мелкие современники продолжали писать романтические поэмы.
Наконец, в Болдине П. написал ряд прозаических повестей, изданных под названием „Повести Белкина“. Прозой П. стал заниматься еще в 1827 г., когда приступил к историческому роману „Арап Петра Великого“ (отчасти под влиянием В. Скотта). „Повести покойного Ивана Петровича Белкина“ в свое время не произвели почти никакого впечатления в критике, отнесшейся к этим опытам сжатого повествования пренебрежительно. Романтические новеллы современника П. Бестужева-Марлинского имели гораздо большее распространение и влияние. Только в следующую эпоху развития русской прозы — в конце тридцатых и сороковых годов — пути, намеченные П., начинают оказывать влияние, что сказалось, напр., в творчестве Гоголя и Достоевского, которые вслед за „Станционным смотрителем“ П. обратились к разработке повестей с незаметным героем, далеким от великосветских персонажей романтических повестей, с интимной и будничной обстановкой повествования. Эти повести не лишены и пародического элемента, если их сопоставить с модной в те годы формой романтического анекдота — новеллы, предшествовавшего расцвету французского романа в 30-х годах.
В плане—„Повестей Белкина“ П. набросана в Болдине назаконченная „История села Горюхина“, где в пародической форме широкого исторического труда излагаются картины подавленной помещичьей властью разоренной деревушки Горюхина. Эта „История“ — незавершенный опыт сатирического изображения социальных последствий крепостного права. Впрочем, и здесь чисто литературные задачи пародической имитации высокого исторического повествования почти совершенно подавляют элементы социальной сатиры.
Несколько в стороне от этих исканий новых тем и новых форм лежит завершенный в Болдине цикл маленьких трагедий („Скупой Рыцарь“, „Пир во время чумы“, „Моцарт и Сальери“ и „Каменный гость“), написанных под непосредственным влиянием английских поэтов, изучением которых П. усиленно занимался, начиная с 1828 г.
Лирические произведения, написанные в Болдине, весьма разнообразны. Здесь написаны (или закончены)Џ„Бесы“, элегия „Безумных лет угасшее веселье“, лирическая трилогия: „В последний раз твой образ милый“, „Заклинание“ и „Для берегов отчизны дальней“, ряд гекзаметров, полемическая „Моя родословная“, терцины „В начале жизни школу помню я“ и т. д. В то время как в крупных произведениях и в прозе П. утверждал формы пародии и „низкого“ реалистического рассказа, в лирике он продолжил разработку высоких форм медитативной элегии. Любопытно, что из лирических стихотворений, написанных в Болдине и являющихся вершиной лирического творчества, большая часть не была напечатана при жизни П. В Болдине же предпринят ряд журнальных полемических статей, предназначавшихся для „Литературной Газеты“. Однако, скорая женитьба П. и смерть Дельвига (ум. 14 января 1831 г.) отвлекли П. от журнальной работы, и эти статьи остались ненапечатанными.
Из Болдина, прорвавшись сквозь цепь карантинов, П. прибыл в Москву 5 декабря 1830 г. Ближайшее время ушло на подготовку к свадьбе, которая и произошла 18 февраля 1831 г. В ближайшие три месяца П. окончательно убедился в невозможности спокойной жизни в соседстве с семьей жены. В мае он переехал в Царское Село. Вскоре распространившаяся в Петербурге эпидемия отрезала его от столицы. В Царском Селе П. прожил до октября, в непосредственном соседстве с переехавшим туда же двором, с которым его связывала дружба с Жуковским, постоянно бывавшим при дворе по службе (в качестве воспитателя наследника). К пребыванию П. в Царск. Селе относится и знакомство его с Гоголем, тогда еще лишь начинавшим свою карьеру писателя.
В Царском Селе, вблизи от культурного центра, П. снова оказался охваченным общественными интересами, под влиянием всё развивавшегося революционного движения на Западе. Именно здесь П. задумал исторический труд по истории французской революции, оставшийся незаконченным. До нас дошли только отдельные наброски, план введения, да небольшая тетрадка выписок из исторических трудов и из современной политической прессы. Труд этот был предпринят, вероятно, не только с чисто историческими целями, сколько в задачах точной политической оценки происходящих событий. В набросках П. сказывается сильное влияние новейшей исторической французской школы либерального лагеря. В своем плане он дает очерк не политических, а социальных причин революции, и в сохранившихся набросках публицистических статей того же времени он резко отделяет политическое проявление революции (в частности, политику террора, к которой он по-прежнему относился отрицательно) от социального переворота, который он принимал безусловно. Построение введения к истории революции указывает на сильное влияние книги де-Сталь „Взгляд на французскую революцию“, либеральные же идеи, высказанные в данных набросках, равно как в различных заметках того же времени, обнаруживают несомненную близость П. ко взглядам Б. Констана, изложенным в конституционных трактатах его. Сочинения Констана П. цитирует и конспектирует. Имена Сталь и Констана были близки П. не только по их публицистическим произведениям, но и по их романам („Дельфина“ Сталь и „Адольф“ Констана), которые произвели на П. глубокое впечатление. П. горячо сочувствовал сближению последовательных либералов с представителями левого крыла аристократических групп, напр. с Шатобрианом, либеральным идеям которого он горячо сочувствовал и за литературной деятельностью которого тоже внимательно следил. Во взглядах либералов типа де-Сталь и Констана и либеральных монархистов типа Шатобриана центральное место занимала идея примирения новых форм европейского общества с аристократическим началом. Вот почему в конституционных планах умеренных либералов играет такую роль вопрос о верхней палате как гарантии устойчивости нового строя. Эти идеи П. воспринял и пытался применить к русской обстановке. Аристократические взгляды П. являются органической частью его конституционных убеждений. Независимая от короны аристократия, как гарантия политического равновесия, постоянно выдвигается в его политических набросках. В русской обстановке именно дворянство приобретает в политической системе П. тем большую роль, что крупная буржуазия, как вполне сформировавшийся социальный слой, еще отсутствовала, и то, что на Западе шло от третьего сословия, — напр., интеллигенция, представителем которой себя считал П., как профессионал-писатель, — в России вербовалось из дворянской среды. Т. обр., то постоянное выдвигание роли дворянства, которое встречаем мы в произведениях П., вовсе не есть признак его личной аристократической кичливости, тем менее свидетельствует о реакционности его взглядов. Это — признаки усвоения П. западно-европейского либерализма умеренного толка. Аристократия упоминается П. не как элемент феодализма (П. даже отрицал наличие феодализма в истории России), а как социальный элемент нового либерального строя. Очевидно, с целью укрепить и исторически оправдать свои общественные взгляды, П. и предпринял исторические изыскания из истории революции, которые он вел параллельно с изучением русской истории.
С переездом П. в Петербург начинается его личная трагедия, связанная с его отношением к двору. Если в 1825 г. П. мечтал о договоре с правительством, обещая с своей стороны невмешательство в общественные дела, то теперь, даже при полнейшем отказе от открытого исповедания своих взглядов, ему приходилось решать в личной плоскости вопрос о его сотрудничестве с самодержавием. Он находился в личной зависимости от Николая I. До женитьбы дело ограничивалось строжайшим контролем и запретительными мерами, пресекавшими П. пути в свободном распоряжении своей судьбою. После женитьбы новые „милости“ Николая I гораздо более связали П. В 1831 г. 14 ноября, через месяц после переезда в Петербург, П. зачислили на службу, т.-е. определили ему жалованье (ничтожное, сравнительно, с теми расходами, которые вызывала широкая светская жизнь Натальи Николаевны). Через два года П. производят в камер-юнкеры. Производство это он принимает как скрытое оскорбление, так как это звание носили юноши, начинающие свою придворную карьеру. Когда через полгода П. пытается уйти в отставку, ему угрожают карами, немилостью и т. д. и посредством Жуковского и Бенкендорфа заставляют вымаливать об оставлении его на службе. При этом все это сопровождается унизительными выговорами, требованиями, чтобы все его прошения писались в наиболее приниженном тоне и т. п. Когда П. указывает, что его насильственное пребывание при дворе вызывает непосильные расходы, Николай I выдает ему ссуду в 30.000 руб. и тем окончательно привязывает к себе П. Так. обр., все попытки уйти от придворной жизни насильственным образом пресекаются; понятно, и в семье своей, в лице Натальи Николаевны, П. не находил единомыслия. Светская жизнь, непрерывные успехи при дворе, понятно, были его жене гораздо милее жизни где-нибудь в деревенской глуши, в малодоходном имении. Наталья Николаевна, как москвичка, выросшая в несколько провинциальной обстановке патриархального города, понятно, всю жизнь мечтала о блестящей столичной жизни Петербурга.
Последние годы П. можно поделить на два периода — до конца 1833 г. (до камер-юнкерства) и последние 3 года его жизни — до дуэли. Первый период, хотя и был в творческом отношении менее плодовит, чем 20-е годы, однако ознаменовался несколькими крупными произведениями. В поэзии П. все более тяготеет к темам и формам народной поэзии. На этот путь он вступил еще в 1828 г., но до болдинской осени не дал ничего законченного. В начале 30-х годов он пишет ряд народных сказок („Сказка о Царе Салтане“, „О мертвой царевне“, „О золотом петушке“, „О рыбаке и рыбке“, „О попе и работнике его Балде“) и перелагает на русский язык написанные в подражание иллирийским народным песням имитации Мериме. Присоединив к ним переводы с сербского и несколько собственных композиций на юго-славянские темы, П. об’единил их в цикл „Песни Западных Славян“. Возможно, что над циклом этим П. начал работать еще с 1828 г. (имитации Мериме — „Guzla“ — появились в 1827 г.), но впервые напечатал его в 1835 г. и продолжал работать над ними и позже. В октябре 1833 г. в Болдине, где П. остановился во время своей поездки на Урал, среди прочих произведений написана его поэма „Медный Всадник“, совершенно новая по замыслу композиция, в которой об’единены широкие исторические темы с повестью о незаметном герое. Поэма эта не была напечатана, так как ее запретил Николай I. Там же в Болдине написана и последняя поэма „Анжело“ на тему, заимствованную у Шекспира. Параллельно с этим П. все чаще обращается к прозе. В конце 1832 г. он начинает писать роман „Дубровский“, но, не доведя его до конца, бросает в феврале 1833 г. В конце 1833 г. он пишет фантастическую повесть „Пиковая Дама“, в которой сказывается влияние Гофмана, воспринятое П., вероятно, сквозь французские переводы и французские имитации, распространенные в начале 30-ых годов. Изучая русские народные движения, П. обратился к восстанию Пугачева и предпринял исторический труд на эту тему. Не ограничиваясь изучением литературы вопроса и архивного материала, он едет на места изучаемых событий, посещает Казань и Оренбург (осенью 1833 г.). В результате этих работ он пишет „Историю Пугачева“ (переименованную Николаем I в „Историю Пугачевского бунта“). Параллельно с этим чисто историческим трудом он пишет исторический роман „Капитанская дочка“, законченный и напечатанный им позже, в 1836 г. В этом романе, равно как и в более ранних прозаических опытах П., начиная с „Арапа Петра Великого“, отражаются поиски новых прозаичских форм под влиянием расцвета западно-европейского романа, в частности В. Скотта и его школы (напр., Манзони).
После 1833 г. производительность П. резко падает. От поэзии и художественной прозы он переходит больше к публицистическим и историческим трудам, по большей части не довершенным. Последние годы он работае… над историей Петра I, образ которого привлекал его внимание еще в период создания „Полтавы“. Проблема петровских реформ лежит в тесной связи с общественными взглядами П. Ликвидация обществен. движений 1830 г., естественно, производит свое действие и на П. Он разочаровывается в общественных движениях, а окружающие его представители культурного общества в России поселяют в нем сомнение в том, чтобы наиболее активные представители общественности являлись прогрессивными силами. Строго различая в эти годы проблемы политической свободы и социального прогресса, П. начинает сомневаться в том, что либеральные учреждения толкнут Россию на свободное развитие ее общественных форм. Не будучи до конца своих дней апологетом самодержавного режима, П. подходит к проблеме: не является ли в обстановке русской общественности 30-х годов самодержавие наиболее прогрессивной общественной силой. Отсюда — интерес к деятельности Петра, который произвел культурную реформу методами самодержавия. Вопрос о самодержавии ставится как вопрос общественного прогресса в данных условиях, и П., ежедневно возмущавшийся самодержавием и полицейской практикой Николая I, не видел возможности общественной деятельности без сотрудничества с самодержавием.
В 1836 г. П. предпринял издание журнала•„Современник“. Это — последняя страница литературной деятельности П. В конце 1836 г. произошли события, подготовившие трагическую развязку. Дантес, французский офицер-монархист, поступивший на русскую службу и усыновленный голландским посланником Геккерном, начал открыто ухаживать за женой П. Столкновение П. и Дантеса усложнилось рассылкой (в первых числах ноября) анонимных писем, пародически причислявших П. к „ордену рогоносцев“. В этих анонимных письмах, разосланных, как ныне установлено, кн. П. В. Долгоруковым, прозрачно намекалось на ухаживания Николая I за Нат. Ник. П. усмотрел в этих письмах участие Геккерна и Дантеса, и послал последнему вызов. Дуэль удалось отклонить тем, что Дантес женился на сестре Натальи Николаевны, но в январе П., видя не прекращающееся ухаживание Дантеса и узнав о свидании своей жены с Дантесом, снова вызвал его на дуэль. Смертельно раненный 27 января, П. умер 29 (10 февраля н. ст.) в три четверти третьего часа по-полудни. Тело его перевезено было в Святые Горы (село рядом с Михайловским), где он и погребен 6 февраля.
Последние годы П. игнорировался критикой, как писатель, уже закончивший свой литературный путь и ничего не обещающий в дальнейшем. После смерти отношение к нему сразу изменяется. Смерть его рассматривалась современниками как факт огромного общественного значения.
Смерть обнаружила огромную популярность П. в читательской среде, симпатии которой не всегда совпадали с мнением, господствовавшим в журнальной критике. Рост популярности П. после его смерти продолжается непрерывно до середины 50 годов. В этот первый период особенно знаменательны статьи Белинского о П. (1843—1846), в которых деятельность П. связана со всем предшествующим развитием русской литературы. Первый период завершился первым критическим изданием сочинений П. под редакцией П. В. Анненкова (1855). Новые общественные интересы, возникающие в конце 50-х и в 60-х годах, уводят внимание читателей от П. Он становится все более достоянием „библиографов“. Писаревские статьи (1865), развенчивающие П. как поэта и особенно как мыслителя, характерны для этого периода отрицания П. и его школы. Новый под‘ем интереса к П. совпадает с торжеством открытия памятника П. в Москве (июнь 1880 г.), когда была произнесена знаменитая речь Достоевского, утверждавшая П. как национального поэта. Окончившееся в 1887 г. право собственности семьи на сочинения П. сделало его сочинения всеобщим достоянием. Огромное количество дешевых изданий содействовало распространению их в читающей среде. Торжества 1899 г. по поводу столетия со дня рождения, не отличаясь яркостью, свидетельствовали о широкой популярности П.
Приблизительно с этого времени начинается и научное изучение П. Из библиографических и исторических изысканий предшествующих десятилетий мало-по-малу дифференцируется самостоятельная дисциплина — „пушкинизм“, занимающая долгое время среднее положение между любительским культом имени П. и самостоятельной отраслью русской историко-литературной науки.
Для начальных шагов этой дисциплины характерна „стилизация“ П. как в области понимания его литературной роли, так и в области истолкования его исторической личности, его общественных, философских и прочих взглядов. К П. обращаются представители разных течений с целью найти в нем оправдание своей позиции. Мало-по-малу стилизация уступает место историзму. П. становится предметом двойного изучения, — с одной стороны, как мастер он сохраняет все свое значение до наших дней, и изучение его мастерства продолжает быть источником художественного опыта писателей нашего времени; с другой стороны, как культурно-историческая личность он становится достоянием истории. Значительность же его литературного наследия и его литературной эпохи отводит ему совершенно исключительное место в историко-литературных исследованиях.
БИБЛИОГРАФИЯ ПО ПУШКИНУ
I. Общая библиография.
В. И. Межов, Puschkiniana, 1886 г.; В. В. Сиповский, Пушк. юбилейная литер. (1899-1900), 1902; С. М. Аснаш и А. Н. Яхонтов, Описание Пушк. музея, 1899; Л. К. Ильинский, Puschk. за 1911 и 1912 г. („П. и его совр.“, вып. XIX-XX); Н. К. Пиксанов, Пушк. студия, 1922; Puschkiniana XX в. (1900-1910), под ред. С. А. Венгерова и А. Г. Фомина, 1928; B. Tomasevski, Die Puskin-Forschungseit 1914. Zeitschr. für slavische Philol., 1925, В. П., Н. 12; Б. Томашевский, П., 1925; А. В. Мезиер, Русск. словесн., ч. II, 1902; П. 1924; П. А. Ефремов, Мнимый П. в стихах, прозе и изображен., 1923.
II. Издания сочинений.
См. Н. Синявский и М. Цявловский. П. в печати 1814-1837, 1914; Стихотворения Александра П. 1826; Стих. А. П. Первая часть, 1829; 2-я ч., 1829; 3-я ч., 1832; 4-я ч., 1835; Поэмы и повести А. П. ч. 1-я, 1835; ч. 2-я, 1835; Повести, издЉ А. П., 1834; Борис Годунов, 1831; Евгений Онегин гл. I, 1825 и 1829; гл. II, 1826 и 1830; гл. III, 1827; гл. IV и V, 1828; гл. VI, 1828; гл. VII, 1830; гл. VIII, 1832; полностью, 1833 и 1837; История Пугачевск. бунта, 1834; „Современник“, литерат. журн., изд. А. П. 1836. т. I, II, III и IV; Сочин., 8 т., 1838, к ним 3 т. дополн. в 1841 г. (так наз. „посмертное“ изд., при участии В. Жуковского и др.); Сочин. изд. П. В. Анненкова, 6 т., 1855 г., и 7-й т., 1857 г.; Сочин. 6 т., изд. Я. А. Исакова, под ред. Г. Геннади, 1859-1860; то же 2-е изд., 1869-1872; Стихотв., не вошедшие в последнее собр. его сочин. Русский (Н. Гербель). Берл. 1861 (переизд. 1870); Соч. 6 т., изд. Я. А. Исакова под ред. П. А. Ефремова, т. I-IV, 1880; т. V. 1881, т. VI, 1878; Сочин. 7 т., изд. Ф. И. Анского, под ред. П. А. Ефремова, 1882; Соч. 7 т., изд. общ. для пособия нужд. литер. и учен. (так наз. „Изд. Литерат. фонда“) под ред. П. О. Морозова, 1887; Полное собр. соч. 7 т., изд. В. В. Комарова, под ред. П. А. Ефремова, 1887; Сочин. с объясн. их и сводом отзывов критики, изд. Л. Поливанова для семьи и школы, 5 т., 1887-1888; Сочин. изд. Академии наук. Том I. Лирич. стихотв. 1812-1817, под ред. Л. Н. Майкова, 1899, 2-е изд. 1900; т. II. Стихотв. и поэмы 1818-1820. Ред. В. Е. Якушкина, 1905; т. III. Стих. и поэмы 1821-1824. Ред. В. Е. Якушкина и П. О. Морозова, 1912 г.; т. IV. Стих. и поэмы 1825-1827. Ред. П. О. Морозова, 1916; т. IX. Критич. статьи. Ред. Н. К. Козмина (печат.); т. XI. История Пугач. бунта. Ред. В. Е. Якушкина и Н. Н. Фирсова, 1914; Переписка. Изд. Академии наук. Ред. В. И. Саитова. т. I - 1906, т. II - 1908, т. III - 1911; Сочин., с прилож. биогр. Пушкина, написанной И. И. Ивановым. Юб. изд. Кончаловского, 1899; Сочин. и письма. 8 т. изд. „Просвещ.“, под ред. П. О. Морозова, 1903-6; Сочин. 8 т. изд. А. С. Суворина, под ред. П. А. Ефремова, 1903-1905; Полн. собр. сочин. 6 т. изд. Брокгауз-Ефрон, под ред. С. А. Венгерова, 1907-1915; Собр. сочин., т. I, ч. 1. Лирика. Изд. Госуд. издат., под ред. В. Я. Брюсова, 1919; Сочин. I т. Госуд. изд., под. ред. Б. Томашевского и К. Халабаева. I изд. 1924, III изд. 1928; Неизданный П. Собр. А. Ф. Онегина, 1922, II изд. 1923: Дневник А. С. П. Труды Гос. Румянц. музея. М. 1923; Дневник П. (1833-1835), под ред. Б. Л. Модзалевского, 1923; Письма П. и к П. Собр. М. Цявловский. М. 1925 (дополн. к академич. изд. переписки); Письма П. под ред. Б. Л. Модзалевского, т. I. (1815-1825), 1927; т. II (1826-1830); Гавриилиада, изд. под ред. В. Брюсова, 1918, под ред. Б. Томашевского, 1922; см. также тексты П., не включенные в собр. его сочин., в изд.Џ„Наш Труд“, № 2, 1924; „Атеней“, сборник 1-й, 2-й и 3-й.- „Русский Соврем.“, 1924, № 2, „Жизнь Иск.“, 1924, №№ 1 и 24, и в изд. „П. и его соврем“.- Сборн. Пушк. Дома на 1923 г. Ср. прежние публикации: И. А. Шляпкин, Из неизданных бумаг А. С. П., 1903; В. Я. Брюсов, Письма П. и к П., 1903.
III. История текста.
В. Е. Якушкин, Рукописи А. С. П., хранящ. в Румянц. музее в Москве, „Русск. Старина“, 1884, февр.-дек.; В. Е. Якушкин, О Пушкине, 1899; М. Л. Гофман, П. Первая глава науки о П., 2 изд. 1922; Сб. „Творческая история“, под ред. Н. К. Пиксанова. М. 1927 (статьи В. Н. Стефанович, Из истории „Кавк. пленника“ П., и Г. Н. Фрида История романса П. о бедном рыцаре).
IV. Биография П.
Н. О. Лернер, Труды и дни П., изд. 2-ое, 1910; П. В. Анненков, Матер. для биогр. П., 1855 и 1873; Я. К. Грот, П., его лицейск. товарищи и наставн., 2 изд. 1899; К. Я. Грот, Пушк. лицей, 1911; В. П. Гаевский, П. в лицее и лицейские его стих., „Соврем.“ 1863, кн. VII и VIII; П. Е. Щеголев, Пушкин, 1912; П. И. Бартенев, П. в южной России, послед. изд. 1911; П. В. Анненков, П. в Александр. эпоху, 1874; Б. Л. Модзалевский, П. под тайным надзором, посл. изд. 1925; П. Е. Щеголев, Дуэль и смерть П., 1916, посл. изд. 1927; А. С. Поляков, О смерти П., 1921; А. Н. Гастфрейнд, П. Докум. госуд. и С.-Петерб. главн. архива министр. иностр. дел, 1900; Дела III отделения о П., 1906; Л. Н. Майков, П., 1895; Рассказы о П., запис. П. И. Бартеневым, ред. М. А. Цявловского, 1925. Недостоверны: Л. Павлищев, Воспоминания об А. С. П., 1899, и фальсифицированные записки А. О. Смирновой, 1895, равно как разные свидетельства о П. Гоголя.
Краткие популярные биогр. П.: в В. Я. Стоюнин, А. С. П., 2 изд., 1906; А. И. Кирпичников, Оч. по ист. нов. русск. лит., т. II, 1903; П., Оч. жизни и творч. (Н. В. Измайлова и Б. Л. Модзалевского), 1924.
V. Критика и общая оценка творчества.
В. Зелинский, Русск. критич. литер. о произвед. А. С. П. 7 ч., 1887-1899 (кончая критикой 50-х гг.); В. И. Покровский, А. С. П., сб. истор.-литер. стат. 1916; В. Г. Белинский, Статьи о П. „Отеч. зап.“ 1844, №№ 2, 3, 5 и 12, 1845, №№ 4 и 11, 1846 № 10. Г. В. Плеханов, Литер. взгляды Белинского (сб. „За 20 лет“, 1905); Н. Г. Чернышевский, П. „Соврем.“, 1855, №№ 2, 3, 7 и 8; Ап. Григорьев, Взгляд на русскую литер. со смерти П. „Русск. Сл.“, 1859, №№ 2 и 3; его же, Народность и литер. „Время“, 1861; Д. И. Писарев, П. и Белинский, „Русск. Сл.“ 1865, №№ 4 и 6; Ф. М. Достоевский, Речь о П. „Дневник писателя“, 1880 (см. Достоевский и П.“, сб. под ред. А. Л. Волынского, 1921); Н. Страхов, Заметки и П. и др. поэтах, 1913; Д. С. Мережковский, Вечные спутники, 1897, 3 изд. 1906; М. О. Гершензон, Мудрость П., 1920; его-же, Гольфстрем, 1922; его-же, Статьи о П., 1926; Д. Овсянико-Куликовский, П.; сочинения. О.-К., т. IV; его-же, Произведения П. в стихотв. форме. „История русск. литер.“, XIX вып. изд. „Мир“; Н. О. Лернер, Проза П., 1923; Н. А. Котляревский, П. как историческая личность, Берлин. 1925; Ю. Н. Тынянов, Речь по поводу 90-л. смерти. „Ленингр. Правда“, 10 февр. 1927; А. В. Луначарский, Литерат. силуэты, 1923.
VI. Истор.-литер. изучение творчества П.
В. В. Сиповский, Жизнь и творчество, 1907; А. И. Незеленов, П. и его поэзия (1799-1826) 1882; его-же, Шесть статей о П., 1892; Н. Сумцов, Этюды о П., 1899; П. Владимиров, П. и его предшеств. в русской литер. („Памяти П.“), Киев, 1899; В. П. Семенников, Радищев, 1923; Е. Сидоров, Литер. общ. „Арзамас“ („журн. Мин. нар. прос.“, 1901 №№ 6 и 7); Н. М. Данилов, П. о Державине, 1916; его же, П. и Карамзин, 1917; И. Н. Розанов, Кн. Вяземский и П. (Сб. об-ва Ист. Лит.), вып. I. 1915); Ю. Н. Тынянов, П. и архаисты („П. в мировой литер.“), 1926; его-же, П. и Тютчев (Сб. „Поэтика“, I) 1926; Н. К. Кульман, Отношение П. к романтизму (Сб. „Памяти Л. Н. Майкова“), 1902; (Ср. „П. и его соврем.“ в. 23-24); С. Любомудров, Античн. мотивы в поэзии П. (Изд. 2-е), 1901; П.Черняев, П., как любитель античн. мира, 1899; Н. П. Дашкевич, Статьи по новой русск. литер., 1914; Алексей Веселовский, Западн. влияние в нов. русск. литер., 1916; его-же, Этюды и характер., 1907; A. Mansuy, Ce que doit P. aux ècrivains français („Revue Bleue“, 13 août, 1904); В. М. Жирмунский, П. и Байрон, 1924; В. В. Сиповский, П., Байрон и Шатобриан, 1899; В. А. Розов, П. и Гете, 1908; В. Д. Спасович, П. и Мицкевич у памятн. Петра Вел. (соч. т. II); П. В. Владимиров, Происхождение „Русл. и Людм.“ А. С. П. („Киевск. унив. изв.“, 1895, № 6); П. Н. Шеффер, Из замет. о П. „Русл. и Людм.“, 1902; Н. Павлов-Сильванский, Народ и царь в трагедии П. (Оч. русск. истор. XVIII-XIX в., 1910); М. О. Гершензон, Комментарии в изд. А. П. „Граф Нулин“. 1918: В. О. Ключевский, Евг. Онегин и его предки („Очерки и речи“), 1913; Б. М. Эйхенбаум, Путь П. к прозе (Сб. „Пушкинист“, IV, 1923); А. К. Бороздин, И. П. Белкин и его произвед. (Собр. сочин., т. 2), 1914; А. Г. Горнфельд. Моцарт и Сальери (О русских писат., т. I), 1912; А. А. Чернышев, Заметка о „Скупом Рыцаре“ П. (Сб. „Памяти Л. Н. Майкова“), 1902; Н. И. Черняев, „Капит. дочка“ П., 1897; см. также ст. в собр. соч. П. под ред. Л. Поливанова, 1887, и С. А. Венгерова, 1907-1915; В. Ходасевич, Статьи о русской поэзии (Петерб. повести П.; о Гавриилиаде; Колеблемый треножник), 1922; его-же, Поэтич. хозяйство П., кн. I, 1924; Ю. Айхенвальд, П. (изд. 2), 1916; Г. И. Чулков, П. и театр („Гол. Мин.“ 1923, № 3).
VII. Поэтика П.
Ф. Е. Корш, Разбор вопроса о подлинности окончания „Русалки“, 1899 (Ср. сб. „Подделка Русалки“, 1900); С. П. Бобров, Новое о стихосложении П., 1915; А. Белый, Символизм (Морфология русского 4-ст. ямба), 1910; Б. М. Эйхенбаум, Проблема поэтики П. („Сквозь литер.“), 1924; Очерки по поэтике П. (Б. В. Томашевский, Пятист. ямб П.; П. Г. Богатырев, „Гусар“; В. Б. Шкловский, Евг. Онегин (П. и Стерн). Берл., 1923); В. М. Жирмунский, Вал. Брюсов и наследие П., 1922; В. Я. Брюсов, Левизна П. в рифмах („Печ. и рев.“, 1924, кн. 2); его-же, Звукопись П. („Печ. и рев.“, 1923, кн. 2); М. А. Петровский, Морфология пушк. „Выстрела“ (сб. „Проблемы поэтики“), 1925.
VIII. Язык Пушкина.
Е. Ф. Будде, Опыт грамматики языка П., ч. I. 1904; В. Водарский, Матер. для словаря П. прозаич. языка („Филол. Зап.“, 1901); Л. В. Щерба, Опыт лингвист. толкования стих. „Воспоминание“ (сб. „Русская Речь“, вып. I. 1923); Г. О. Винокур, П.-прозаик („Культура языка“), 1925; Н. П. Некрасов, К вопросу о значении П. в истории русск. литер. языка (Сб. журн. „Жизнь“. 1899).
IX. Общественные взгляды П.
Р. Е. Якушкин, П. и Радищев. („О Пушкине“), 1899; А. Л. Слонимский, Политич. взгляды П. („Истор. Вестн.“, 1904, № 6); Б. М. Эйхенбаум, П. - поэт и бунт 1825 г. („Вестн. Знан.“ 1907, кн. I); П. Н. Сакулин, П. и Радищев, 1920; В. Я. Брюсов, П. и крепостное право („Печ. и револ.“, 1922, кн. 2); Д. Д. Благой, Классовое самосознание П., 1927.
X. Сборники, посвященные П.
„Пушкин и его современники“. Вып. I. Б. Л. Модзалевский, Поездка в с. Тригорское в 1902 г.; В. II. В. В. Каллаш, П., Полевой и Булгарин, 1904; В. III. Е. А. Бобров, П. в Казани; В. В. Сиповский, П. и Рылеев, 1905; В. IV. В. И. Срезневский, Пушк. коллекция А. А. Майковой; 1906; В. V. Н. К. Пиксанов, Несостоявшаяся газета П. „Дневник“; Е. А. Бобров. Полежаев о П.; В. VI. С. А. Переселенков, Матер. для истории отношений цензуры к А. С. П.; А. Г. Фомин, Матер. тургеневск. архива; В. VII. Д. Ф. Кобеко, Альбом Энгельгардта; П. Е. Щеголев, Зеленая Лампа; В. VIII. Е. Г. Вейденбаум, Кавказск. знакомцы П., 1908; В. IX-X. Б. Л. Модзалевский, Библиотека П., 1910; В. XI. П. Е. Щеголев. П. в политич. процессе 1826-1828 г.; В. XII. Б. Л. Модзалевский, Рукописи Онегинского музея; Н. О. Лернер, Новооткрытые страницы П., 1909; В. XIII. П. О. Морозов. I. Шифров стих. П., II. Эпиграмма на пер. Илиады; Н. О. Лернер, Восстань, восстань, пророк России; Б. Л. Модзалевский, Архив опеки; П. Е. Щеголев, К тексту П.; Н. О. Лернер, Заметка П. об „Адольфе“, 1910; В. XIV. Н. О. Лернер, Ранняя любовь П.; П. Е. Щеголев, Из разысканий в обл. биографии и текста; В. XV. Н. О. Лернер. Новое письмо П.; Письма О. С. Павлищевой мужу; Н. Н. Трубицын, Народные песни, запис. П.; А. Л. Бем, О влиянии Шатобриана на П., 1911. Вып. XVI. А. Егоркин, П. и цензура; М. Л. Гофман, Баратынский о П., 1913; В. XVII-XVIII. М. А. Цявловский, П. и английский язык, Письма С. С. Пушкиной к мужу; А. С. Ганнибал, Ганнибалы. I; А. С. Поляков, П. и Пнин, 1913; В. XIX-XX. А. Габричевский, „Странник“ П.; М. А. Цявловский, П. по докум. Погодинск. архива. I; П. Н. Столпянский, П. и „Северная Пчела“. I А. С. Ганнибал, Ганнибалы. II. 1914; В. XXI-XXII. Дневник Вульфа с прим. М. Л. Гофмана, 1915; В. XXIII-XXIV. П. Е. Щеголев, Неизд. ст. П. об альм. „Сев. Лира“; М. Л. Гофман. Отзыв П. о „Карелии“ Глинки; А. И. Малеин, П. и Овидий; Д. Н. Соколов, П. в Оренбурге; М. А. Цявловский, П. по докум. Погод. арх. II; П. Н. Столпянский, П. и „Северная Пчела“. II; Письмо О. С. Павлищевой к мужу; В. В. Сиповский, П. и романтизм; А. А. Чебышев, Мериме, 1916; В. XV-XVII. П. Е. Щеголев, Дуэль и смерть П., 1916; В. XVIII. Б. Л. Модзалевский, Новые строки П. („Акафист Карамзиной“); Н. В. Яковлев, Бари Карнуоль; 1917; В. XXIX-XXX. В. Л. Комарович, Достоевский и „Егип. Ночи“; Н. К. Замков, I. К цензурной истории. II. Архивные мелочи, III. П. и Ф. И. Глинка; Б. В. Томашевский, Ритмика 4-ст. ямба по стиху „Евгения Онегина“; С. П. Бобров, Описание ст. „Виноград“ 1918; В. XXXI-XXXII. Н. В. Измайлов, Из истории текста „Анчар“; В. Н. Писная, Фабула „Уединенного домика на Васильевском“; М. Д. Беляев, Соболевский о П.; Ю. Г. Оксман, Из истории печатного текста; П. Н. Столпянский, П. и „Сев. Пчела“. III 1927; В. XXXIII-XXXV. М. Л. Гофман, I. Пропущенные строфы „Евгения Онегина“, II. Посмертн. стих. П., 1922; В. XXXVI. Н. О. Лернер. Стихотв. складчина П. и Дениса Давыдова; Н. В. Яковлев. Об источн. ст. „Цыганы“; Б. В. Томашевский, П. и m-me Staël, 1923; В. XXXVII. Б. Л. Модзалевский, Новое письмо П. к отцу; 20 октября 1836 г.; М. Н. Розанов, П. и Данте; Ю. Г. Оксман, Легенда о стихах Ленского; Н. В. Измайлов, Роман на Кавк. водах; Д. П. Якубович, Реминисценции из В. Скотта в „Повестях Белкина“.
„Памяти Пушкина“, сб. ст. преподав. и слушат. Спб. универс., 1900; Ф. Д. Батюшков, П. и Расин; С. К. Булич, П. и русская музыка; И. Н. Жданов, „Русалка“ П. и Генслера; Н. К. Козмин, Взгляд П. на драму; В. В. Гиппиус, П. и журнальная полемика; С. И. Поварнин, „Русский Пелам“;
„А. С. П.“, изд. ж. „Русск. Библиоф.“ 1911; А. Г. Фомин, Новые рукописи А. С. П. (архив Тургеневых); В. В. Майков, Из дневника Б. М. Федорова.
„Пушкинист“. Вып. I. 1914; В II. Б. М. Энгельгардт, Историзм П.; А. А. Тамамшев, Опыт анализа осенних мотивов в творч. П.; А. А. Попов, П. и франц. юморист. поэзия XVIII в.; Ю. Г. Оксман, Драма П. о Паписсе, 1916; Вып. III. М. О. Лопатто, I. Повести П., II. Эпитеты XIII гл. „Капит. дочки“, 1918; Вып. IV. Памяти С. А. Венгерова; М. К. Клеман, Текст лицейск. стихов П.; Д. И. Выгодский, Из эвфонических наблюдений; Б. М. Эйхенбаум, Путь П. к прозе; Ю. Н. Тынянов, Ода Хвостову; Н. В. Яковлев, Об источниках „Пира во время чумы“; А. Л. Слонимский, О композиции „Пиковой Дамы“; А. С. Долинин, П. и Гоголь; Б. В. Томашевский, П. - читатель французских поэтов; Е. Г. Кислицына. К вопр. об отношении Пушкина к религии; В. П. Драганов, Приписыв. П. эпигр. на Фотия; Д. П. Якубович, К стих. „Таится пещера“; С. И. Бернштейн, О методолог. значении фонетич. изучения рифм, 1923.
„Пушкин“. Сб. I, ред. Н. К. Пиксанова (Пушк. комисс. О-ва люб. рос. словесн., 1924); П. Н. Сакулин, Памятник нерукотворный; В. Я. Брюсов, П. - мастер; М. А. Цявловский, Тексты „Гавриилиады“.
„П. в мировой литературе“. (Научно-исслед. инст. при Л. Г. У.), 1926; С. Я. Лурье, „Гавриилиада“ П. и апокриф. евангелия; Б. В. Томашевский, П. и Буало; С. В. Савченко, Элегия Ленского и франц. элегия; Н. К. Козмин, П. о Байроне; Н. В. Яковлев, Из разысканий о литерат, источниках в творчестве П.; Д. П. Якубович, Предисл. к „Повестям Белкина“ и Вальтер Скотт; Ю. Н. Тынянов, Архаисты и П.; Н. В. Измайлов, П. и В. Одоевский.
„Пушкин“. (Одесск. Дом ученых. Пушк. комиссия. Ред. М. П. Алексеева); Вып. I. Б. В. Варнеке, Источн. и замысел „Бор. Годунова“; М. П. Алексеев, Мелкие заметки о „Гавриилиаде“, 1925; Вып. II. В. И. Семенов, П. и греч. восстание; Б. В. Варнеке, П. и актеры; М. П. Алексеев, К „Ист. села Горюхина“.
„Моск. Пушкинист“. I. 1927 (Ред. М. А. Цявловского).
Б. Томашевский.