Вяземский — Пушкину А. С., 4 августа 1825
Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 17 т. Том 13 (Переписка 1815-1827). — 1937.
196. П. А. Вяземский — Пушкину.
4 августа 1825 г. Ревель.
Ревель. 4-го августа.
На днях получил я твое письмо от 15-го июля, а перед тем еще. Я рад, что ты едешь в Псков, во-первых для здоровия, а во-вторых и для будущего. Только ты сделай милость, не ступи этого первого шага левшоюС как Людовик 18-й, выходя из корабля в Кале, так что говорили, que c'était la première gaucherie de la Restauration <см. перевод>. Пусть будет этот первый шаг правый, твердый и прочный. Ты довольно вилял, но как ни виляй,
Всё придешь к тому же горю,
Что велит нам умереть!
Право, образумься, и вспомни — собаку Хемницера, которую каждый раз короче привязывали, есть еще и такая привязь, что разом угомонит дыхание; у султанов она называется почетным снурком, а у нас этот пояс называется Уральским хребтом. Надеюсь, а пуще желаю, чтобы Псков принес тебе пользу. Я русских журналов здесь не вижу и потому ни себя, ни тебя не читал в Телеграфе. Верно и меня пощипала ценсура. Я полагал, что буду здесь много заниматься и много творить: выходит, что ничем и ничего. И мой Бай, или Бейрон бай-бай! За то сам байронствую, сколько могу. Ныряю и прядаю! Здесь есть природа, а особливо для нас, плоских москвичей. Есть будто море, будто солнце, суть будто скалы
И тайною тоской и тайной негой полный,
Гляжу на облака, луга, скалы и волны!
Здесь есть и Льва Сергеича сестра, милое, умное, доброе создание, с которою видимся раз десять в день и говорим о племяннике Василья Львовича.
У меня до сей поры твоих стихов только вторая часть Онегина, вторая часть Хвостова и еще две безделки. О других стихах слышу, но рука неимет. Недели через две буду в Питере и вырву их сам из когтей Львиных. Его величество, царь зверей и царь твоих стихов читал мне Цыган. Ты ничего жарче этого еще не сделал, и можешь взять в эпиграф для поэмы стихи Державина из Цыганской песни:
Жги души, огнь бросай в сердца
От смуглого лица.
Шутки в сторону, это, кажется, полнейшее, совершеннейшее, оригинальнейшее твое творение. Твоего Шенье в темнице не знаю, но благодарю уже за одно заглавие. Предмет прекрасный. Шенье в своей школе единственный поэт французский: он показал, что есть музыка, т. е. разнообразие тонов, в языке французском. Спасибо и за трагедию, о которой мне Жуковский уже говорил: Тут есть ночь знаменитая! Вперед! — Неужели Дельвиг сердился на меня за молчание? Я хоронил и умирал, вот причины моей невежливости. Они достаточны. Оправдай меня перед ним, хотя и сам я с ним виделся и извинялся. Для Цветов дам ему своей ромашки. Вот пожалуй, что вылилось у меня здесь! Только надобно кое-что исправить. Заметь и доставь мне замечания.
Нарвский водопад.
Несись с неукротимым гневом
Сердитой влаги Властелин, — вла вла!
Над тишиной окрестной, ревом
Господствуй, бурный исполин!
Жемчужною, кипящей лавой студеной
За валом низвергая вал,
Мятежный, дикой, величавый
Перебегай ступени скал!
Дождь брызжет с беспрерывной сшибки
Волны, сразившейся с волной,
И влажный дым, как облак зыбкий,
Вдали твой предъявляет бой!
Всё разъяренней, всё угрюмей
Летишь, как гений непогод,
И мыслью погружаюсь в шуме
Твоих междоусобных вод.
Но как вокруг всё безмятежно,
И, утомленные тобой,
Как чувства отдыхают нежно
Любуясь сельской тишиной.
Твой ясный берег чужд смятенью,
На нем цветет Весны краса,
И вместе миру и волненью
Светлеют те же небеса!
Но ты, питомец тайной бури,
Игралище глухой войны,
Ты не зерцало их лазури,
Вотще блестящей с вышины;
Под грозным знаменьем свободы
Несешь залогом бытия таишь
Зародыш вечной непогоды
И вечнобьющего огня!
Ворвавшись в сей предел спокойный
Один свирепствуешь в глуши,
Как средь пустыни вихорь знойный,
Как страсть в святилище души!
Как ты, внезапно разгорится,
Как ты, ростет она в борьбе,
Терзает лоно, где родится,
И поглощается в себе.
Я доволен тут одним нравственным применением, но стихи что-то холодны! Я совсем отвык от стихов. Я говорю, как на иностранном языке: можно угадать мысли и чувства, но нет для слушателей увлечения красноречияґ Не так ли? Признайся! Я в стихах Франклин на французском языке: сдается какое-то чужеязычие. — Жены со мною нет. Она в Остафьеве, где и я буду в начале сентября. Авось там примусь баять о Байроне. Между тем всё эта мысль гнездится у меня в голове, и собираю все возможные материалы. Прости. Пиши и лечись; вылечись, но не выпишись, разве выпишись из ссылки. Об Одессе ничего не знаю, кроме того, что граф Воронцов навез с собою из Петербурга дождь милостей, и что Яков Сабуров к нему определился.
Здесь есть приятельница сестры твоей, Дорохова, в которую влюбись и которую воспой непременно, когда познакомишься. Белокурая вакханка, полуденная нега на северной почве, виноград на снегу, чего-то нетЗ но многое что есть: небрежность! Голос приятный, а поет, то есть, сказывает стихи на русский лад наших барышень. Например из твоей Молдавской песни:
Однажды я созвал нежданых гостей.
Это сочетание двух слов — самое нельзя прелести! Я сказывал ей, что уведомлю тебя о поправке стиха. Сделай одолжение, душа, напечатай его так в полных своих стихотворениях. Здесь на водах был у нас Дубенский, приятель твоего отца. Он однажды говорил Ольге Сергеевне: J'ai coulé ici des jours filis d'or et de soie, comme disait M-dme Sévigné <см. перевод>. — Это напомнило мне le flagrant délit, comme disait Napoléon <см. перевод>, Чернышева. Помнишь ли?
Переводы иноязычных текстов
Стр. 199, строка 21. — что это первая неловкость Реставрации.1
Стр. 201, строки 3—2 снизу. — Я провел здесь дни, сотканные из золота и шелка, как говорила г-жа Севинье.
Стр. 201, строки 2—1 снизу. — поимка на месте преступления, как говорил Наполеон.
Примечания
П. А. Вяземский — Пушкину.
4 августа 1825 г. Ревель.
Печатается по подлиннику, хранящемуся в ГАФКЭ (ф. 195, № 147, лл. 37—38).
Впервые опубликовано: неполно — П. И. Бартеневым вЉ„Русском Архиве“, 1879, кн. II, № 8, стр. 475—476; полностью — в издании переписки Пушкина под ред. В. И. Саитова (т. I, 1906, стр. 251—255).