Вяземский и др. — Пушкину А. С., 31 июля 1826
Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 17 т. Том 13 (Переписка 1815-1827). — 1937.
273. П. А. Вяземский и О. С. Пушкина — Пушкину.
31 июля 1826 г. Ревель.
<П. А. Вяземский:>
31-го
МОРЕ
Как стаи гордых лебедей,
На синем море волны блещут,
Лобзаются, ныряют, плещут
По резвой прихоти своей.
Как упивается мой слух
Их говором необычайным,
Как сладко предается дух
Мечтам пленительным и тайным!
Так, древности постиг теперь
Я баснословную святыню:
О волны, красоты богиню
Я признаю за вашу дщерь!
Так, верю, родилась она
Из вашей колыбели зыбкой
И пробудила мир от сна
Своею свежею улыбкой.
Где ж, как не здесь, явилась ты,
Очаровательница мира!
В прохладе влажного сапфира,
В стихии светлой чистоты?
Нам чистым сердцем внушены
Прекрасных таинств откровенья:
Из лона чистой глубины
Ты родилась, краса творенья!
И в наши строгие лета,
Лета существенности лютой,
При вас одних хотя минутой
Вновь забывается мечта!
Не смели изменить века
Ваш образ светлый, вечно юный,
Ни смертных хищная рука,
Ни рока грозного перуны.
В вас нет следов житейских бурь,
Следов безумства и гордыни,
И вашей девственной святыни
Не опозорена лазурь.
Кровь братьев не дымится в ней!
На почве, смертным непослушной,
Нет мрачных знамений страстей,
Свирепых в злобе малодушной!
И если смертный возмутит
Ваш мир преступною отвагой,
Вы очистительною влагой
Спешите смыть мгновенный стыд.
Изверженный из чуждых недр,
След поглощаем шумной бездной:
Так пятна облачные ветр
Сметает гневно с сени звездной!
Людей и времени раба,
Земля состарелась в неволе;
Шутя, ее играют долей
Сыны, столетья и судьба!
Но вы всё те ж, что в первый день,
Как солнце первое в вас пало,
О вы, незыблемых небес
Ненарушимое зерцало!
Так и теперь моей мечте
Из лона зеркальной пустыни
Светлеет лик младой богини
В прозрачновлажной красоте.
Вокруг нее, как радуг блеск,
Вершины волн горят игривей,
И звучный ропот <их> и плеск
Еще душе красноречивей.
Над ней, как звезды, светят сны
Давно померкшие в тумане,
Которые так ярко ране
Горели в небе старины.
Сквозь1 волн, цалующих ее,
Мне веют речи чудной девы:
В них слышно прежнее бытье,
Как лет младенческих напевы
Они чаруют и целят
Тоску сердечного недуга,
Как мировое слово друга,
Они волненье чувств мирят.
В невыразимости своей
Сколь выразителен сей лепет!
Как будит он в душе моей
Восторгов тихих сладкий трепет!
Как звучно льнет зефир к струнам,
Играя арфою воздушной,
Так и в душе моей послушной
Есть отзыв песням и мечтам.
Волшебно забывает ум
О настоящем, мысль гнетущем,
И в сладострастьи стройных дум
Я весь в протекшем, весь в грядущем!
Сюда, поэзии жрецы!
Сюда, существенности жертвы!
Еще здесь светит пламень мертвый,
Еще здесь живы мертвецы.
Поэзия про вас хранит
Свои преданья и поверья,
И здесь, где моря вал шумит,
Святыни светлые предверья!
Вот тебе, моему барину на Парнассе, мой смиренный ревельский оброк. Вторый год кланяюсь тебе водою. Ты скажешь, qu'il faut avoir le diable au corps pour faire des vers par le temps qui court¤<см. перевод>. Это и правда! Но я пою или визжу с горяча, потому что на сердце тоска и смерть, частное и общее горе. Что ты поделываешь? Что твой аневризм и твоя трагедия? Твой Опо́чек и твой Евгений? Желаю тебе скорее и благополучно разделаться с ними со всеми. Получил ли ты мое письмо через Дельвига, писанное на кануне отъезда в Ревель, и сделал ли по моему совету? Я видел твое письмо в Петербурге: оно показалось мне сухо, холодно и не довольно убедительно. На твоем месте написал бы я другое и отправил в Москву. Ты имеешь права не сомнительные на внимание, ибо остался неприкосновен в общей буре, но должен также и на будущее время дать поручительство в законности жития своего, то есть обещание, что будешь писать единственно для печати — и разумеется, дав честное слово, хранить его ненарушимо. Другого для тебя спасения не вижу. — Сестра твоя сказывала, что ты хотел прислать мне извлечения из записок своих относительно до Карамзина. Жду их с нетерпением. Сказывала она также, что Дельвиг имеет ко мне письмо от тебя. Боюсь только, чтобы он не проспал его. Ты советуешь писать мне о Карамзине: рано! Журнальную статью, так! Но в этом случае: поздно! Карамзин со временем может служить центром записок современных в роде записок Garat <см. перевод>, но гораздо с бо́льшим правом, чем Suard <см. перевод>. Всё русское просвещение начинается, вертится и сосредоточивается в Карамзине. Он лучший наш представитель на сейме европейском.1 Ты часто хотел писать прозою: вот прекрасный предмет! Напиши взгляд на заслуги Карамзина и характер его гражданский, авторский и частный. Тут будет место и воспоминаниям твоим о нем. Можешь издать иѕ в виде отрывка из твоих записок. — Вчера получили мы письмо от Жуковского из Эмса: теперь он должен быть в Эгре, хвалится поправлением своего здоровия и надеется на совершенное возобновление сил. Александр Тургенев ускакал в Дрезден к брату своему Сергею, который сильно и опасно занемог от беспокойствия по брате Николае. Несчастные! — Вероятно, пробуду здесь до 20-го августа, а там поеду через Петербург, где остановлюсь только дня на три, в Остафьево к жене. Ты еще успеешь написать мне сюда; во всяком случае перешли письмо через сестру, которая доставит мне его здесь или в Москву. Обнимаю тебя от всего сердца.
Пришли каких-нибудь свеженьких стихов. Покажи свою трагедию: она из рук моих не выдет. Я ни одного стиха твоего не распустил: мне доверить можно.
31-го августа.1
<О. С. Пушкина:>
Wiasemsky est impatientant avec son grimoire, il m'a envoлé cette lettre décachetée m'ayant donné comme de raison pleine liberté de la lire mais je veux mourir si j'ai pu aller au delà du 4-me couplet. Ce qui me contrarie à l'infini — pourtant je l'aime presque à l'adoration, ce prince W.<iasemsky>. Hier Léon m'a envoyé votre lettre pour moi et il n'est pas question de la lettre que je devais recevoir par Delvig — Wias.<emsky> prétend qu'elle lui fut rendue encore à Péters. <bourg> mais je crois qu'il ne sait ce qu'il dit. Pour revenir à Réval, je vous dirai que je suis toute contente de m'y trouver. Les bains de mer, la liberté que j'ai de me promener seule, de voir des personnes qui paraissent entièrement étrangères à tout ce qui se presse à Pétersbourg et qui ressemblent si peu à mes chers compatriotes, tout me fait croire quelque fois que je me trouve à 35 mille lieues de ma chère patrie et me donne des moments de bonheur. Mais en voilà assez sur cet article, il commence à m'attrister. Грустно мне, что я еще только в Ревеле, 300 верст от Петербурга. Si vous saviez comme je désire aller outre mer, vous en auriez pitié. Adieu! J'espère que nous nous reverrons bientôt. Portez-vous bien, ménagez-vous au nom de dieu.
Si Annette Woulf est de retour, engagez-la de mЁécrire. Sait-elle que je suis si fort l'amie de sa cousine Kern, que j'ai tenu sur les fonts son enfant auquel elle a donné mon nom. J'ose me flatter que cela me vaudra un petit retour de tendresse.
Поцелуй няню. Olga P.
Карамзины тебе кланяются, они очень все милы. La maman ne m'a jamais paru aussi intéressante et je l'ai pourtant toujours aimée.
<см. перевод>
Сноски
1 Зачеркнуто и восстановлено.
1 Сперва было начато: на сейме че<ловечества>
1 Описка, вместо июля
Переводы иноязычных текстов
Стр. 289, строки 12—13. — что надо быть одержимым, чтобы по нынешним временам сочинять стихи.
Стр. 289, строка 13 снизу. — Гара.
Стр. 289, строки 12—13. — что надо быть одержимым, чтобы по нынешним временам сочинять стихи.
Стр. 290, строка 8 и сл.
Вяземскому не терпится с его тарабарщиной, он прислал мне это письмо незапечатанным, как бы нарочно предоставив мне полную свободу прочесть его, но — убей меня бог, если я могла пойти дальше 4-го куплетаФ Это бесконечно раздражает меня — а между тем я люблю его почти до обожания, этого князя Вяземского! Вчера Лев переслал мне твое письмо ко мне, но ничего не сообщил о письме, которое я должна была получить через Дельвига — Вяземский утверждает, что оно было ему вручено еще в Петербурге, однако, думаю, он не знает, что говорит. Насчет Ревеля скажу тебе, что очень довольна своим пребыванием здесь. Морские купанья, свобода, какой я располагаю, чтобы гулять одной, видеться с людьми, которые совершенно чужды всему, что творится в Петербурге и так мало похожи на дорогих моих соотечественников — всё заставляет меня воображать, что я нахожусь за 35 тысяч верст от любезной моей родины, и это дает мне мгновения счастья Однако довольно на эту тему, — я начинаю впадать в грусть <.....>. Если бы ты только знал, как хочется мне поехать за море — ты бы пожалел меня. Прощай! Надеюсь, что мы скоро увидимся. Будь здоров, береги себя, бога ради.
Если Анета Вульф уже вернулась, — скажи ей, чтобы написала мне. Известно ли ей, что я настолько подружилась с ее кузиной Керн, что была крестною матерью ее дочери, которую нарекли моим именем. Смею льститА себя надеждой, что это вернет мне немного ее нежности...
Ольга П.
<...Карамзина->мать никогда не казалась мне такой интересной, а ведь я ее всегда любила.
Примечания
П. А. Вяземский и О. С. Пушкина — Пушкину.
31 июля 1826 г. Ревель.
Печатается: частично по подлиннику, хранящемуся в ГЛМ (N 4651/1 и 4651/2) — половинки двух листков, заключающие в себе следующие части письма: стихи — строфы 1—3 без последней строки и 7—9, прозаическая часть от—„на Парнассе“ до слов „получили мы письмо от Жуковского“ и приписка О. С. Пушкиной — от начала до слов „que je suis toute contente“ и от „Si Annette Woulf“ до конца (остальная часть подлинника, находившегося у П. И. Бартенева, утрачена); частично по тексту первой публикации.
Впервые опубликовано в издании переписки Пушкина под ред. В. И. Саитова, т. I, 1906, стр. 350—363.