Карелия, или Заточение Марфы Иоанновны Романовой. Описательное стихотворение в 4-х ч Ф. Глинки
КАРЕЛИЯ, ИЛИ ЗАТОЧЕНИЕ
МАРФЫ ИОАННОВНЫ РОМАНОВОЙ
ОписательноЮ стихотворение в четырех частях. Федора Глинки. — СПб., в типографии X. Гинце, 1830 (VIII — 112 стр. в 8-ю д. л.). *
Изо всех наших поэтов Ф. Н. Глинка, может быть, самый оригинальный. Он не исповедует ни древнего, ни французского классицизма, он не следует ни готическому, ни новейшему романтизму; слог его не напоминаеЪ ни величавой плавности Ломоносова, ни яркой и неровной живописи Державина, ни гармонической точности, отличительной черты школы, основанной Жуковским и Батюшковым. Вы столь же легко угадаете Глинку в элегическом его псалме, как узнаете князя Вяземского в станцах метафизических или Крылова в сатирической притче. Небрежность рифм и слога, обороты то смелые, то прозаические, простота, соединенная с изысканностию, какая-то вялость и в то же время энергическая пылкость, поэтическое добродушие, теплота чувств, однообразие мыслей и свежесть живописи, иногда мелочной, — всё дает особенную печать его произведениям. Поэма «Карелия» служит подкреплением сего мнения. В ней, как в зеркале, видны достоинства и недостатки нашего поэта. Мы верно угодим нашим читателям, выписав несколько отрывков, вместо всякого критического разбора.**
(Монах рассказывает Марфе Иоанновне о прибытии своем в Карелию.)
В страну сию пришел я летом, Тогда был небывалый жар, И было дымом всё одето: В лесах свирепствовал пожар, В Кариоландии горело!.. От блеска не было ночей, И солнце грустно без лучей, Как раскаленный уголь, тлело! Огонь пылал, ходил стеной, По ветвям бегал, развивался, Как длинный стяг перед войной; И страшный вид передавался Озер пустынных зеркалам... От знойной смерти убегали И зверь, и вод жильцы, и нам Тогда казалось, уж настали Кончина мира, гибель дней, Давно на Патмосе в виденье Предсказанные. Всё в томленье Снедалосљ жадностью огней, Порывом вихрей разнесенных; И глыбы камней раскаленных Трещали.— Этот блеск, сей жар И вид дымящегося мира,— Мне вспомянули песнь Омира: В его стихах лесной пожар. Но осень нам дала и тучи И ток гасительных дождей; И нивой пепел стал зыбучий И жатвой радовал людей!.. Дика Карелия, дика! Надутый парус челнока Меня промчал по сим озерам; Я проходил по сим хребтам, Зеленым дебрям и пещерам; Везде пустыня: здесь и там От Саломейского пролива К семье Сюйсарских островов, До речки с жемчугом игривой,* До дальних северных лесов, Нигде ни городов, ни башен Пловец унылый не видал, Лишь изредка отрывки пашен Висят на тощих ребрах скал; И мертво всё... пока Шелойник В Онегу, с свистом, сквозь леса И нагло к челнам, как разбойник, И рвет на соймах паруса, Под скрыпом набережных сосен. Но живописна ваша осень, Страны Карелии пустой: С своей палитры, дивной кистью, Неизъяснимой пестротой Она златит, малюет листья: Янтарь, и яхонт, и рубин Горят на сих древесных купах, И кудри алые рябин Висят на мраморных уступах. И вот, меж каменных громад, Порой я слышу шорох стад, Бродящих лесовой тропою, И под рогатой головою Привески звонкие брянчат... Край этот мне казался дик: Малы, рассеяны в нем селы; Но сладок у лесной Карелы Ее бесписьменный язык. Казалось, я переселился В края Авзонии опять: И мне хотелось повторять Их речь: в ней слух мой веселился Игрою звонкой буквы Л. Еще одним я был обманут: Вдали, для глаз, повсюду ель Да сосна, и под ней протянут Нагих и серых камней ряд. Тут, думал я, одни морозы, Гнездо зимы. Иду... Вдруг... розы! Всё розы весело глядят! И Север позабыл я снова. Как девы милые, в семье, Обсядут старика седого, Так розы в этой стороне, Собравшись рощей молодою, Живут с громадою седою. Сии места я осмотрел И поражен был. Тут сбывалось Великое!.. Но кто б умел, Кто б мог сказать, когда то сталось?.. Везде приметы и следы И вид премены чрезвычайной От ниспадения воды — С каких высот? осталось тайной... Но Север некогда питал, За твердью некоей плотины, Запасы вод; доколь настал Преображенья час! — И длинный, Кипучий, грозный, мощный вал Сразился с древними горами; Наземный череп растерзал, И стали щели — озерами. Их общий всем, продольный вид Внушал мне это заключенье. Но ток, сорвавшись, всё кипит, Забыв былое заточенье, Бежит и сыплет валуны И стал. Из страшного набега Явилась — зеркало страны — Новорожденная Онега! Здесь поздно настает весна; Глубоких долов, меж горами, Карела дикая полна: Там долго снег лежит буграми, И долго лед над озерами Упрямо жмется к берегам. Уж часто видят, по лугам Цветок синеется подснежный, И мох цветистый оживет Над трещиной скалы прибрежной; А серый безобразный лед (Когда глядим на даль с высот) Большими пятнами темнеет И от озер студеным веет... И жизнь молчит, и по горам Бедна карельская береза; И в самом мае, по утрам, Блистает серебро мороза... Мертвеет долго всё... Но вдруг Проснулось здесь и там движенье; Дохнул какой-то теплый дух И вмиг свершилось возрожденье: Помчались лебедей полки, К приютам ведомым влекомых; Снуют по соснам пауки; И тучи, тучи насекомых В веселом воздухе жужжат. Взлетает жавронок высоко, И от черемух аромат Лиется долго и далёко... И в тайне диких сих лесов Живут малиновки семьями: В тиши бестенных вечеров Луга и бор и дичь бугров Полны кругом их голосами. Поют... поют... поют оне И только с утром замолкают: Знать, в песне высказать желают, Что в теплой видели стране, Где часто провождали зимы; Или, предчувствием томимы, Что скоро, из лесов густых, Дохнет, как смерть, неотвратимый, От Беломорских стран пустых, Губитель роскоши и цвета, Он вмиг, как недуг, всё сожмет, И часто в самой неге лета Природа смолкнет и замрет! По Суне плыли наши челны. Под нами стлались небеса, И опрокинулися в волны Уединенные леса. Спокойно всё на влаге светлой, Была окрестность в тишине, И ясно на глубоком дне Песок виднелся разноцветный. И, за грядою серых скал, Прибрежных нив желтело злато, И с сенокосов ароматом Я в летней роскоши дышал. Но что шумит?.. В пустыне шепот Растет, растет, звучит, и вдруг— Как будто конной рати топот, Дивит и ужасает слух! Гул, стук! — Знать, где-то строят грады; Свист, визг! — Знать, целый лес пилят! Кружатся, блещут звезд громады, И вихри влажные летят Холодной, стекловидной пыли: «Кивач!.. Кивач!.. Ответствуй, ты ли?..» И выслал бурю он в ответ!.. Кипя над четырьмя скалами, Он, с незапамятных нам лет, Могучий исполин, валами Катит жемчуг и серебро; Когда ж в хрустальное ребро Пронзится, горними лучами Чудесной радуги цветы Его опутают, как ленты; Его зубристые хребты Блестят — пустыни монументы. Таков Кивач, таков он днем! Но под зарею летней ночи Вдвойне любуются им очи: Как будто хочет небо в нем На тысячи небес дробиться, Чтоб после снова целым слиться Внизу, на зеркале реки... Тут буду я! Тут жизнь теки!.. О, счастье жизни сей волнистой! Где ты? — В чертоге ль богача, В обетах роскоши нечистой, Или в Карелии лесистой, Под вечным шумом Кивача?..
Духи основали свое царство в пустынях лесной Карелы. Вот как поэт наш изображает их.
В тех горах Живут селениями духи: Точь-в-точь, как мы! В больших домах, Лишь треугольником их кровли, Они охотники до ловли, И всё у них, как и у нас: Есть чернь и титул благородных; Суды, Расправй и Приказ. Но нет балов, торговок модных, Карет, визитов, суеты И бестолкового круженья; Нет мотовства и разоренья, Так, стало, нет и нищеты! Счет, вес и мера без обмана, И у судейского кафтана У них не делают кармана.— Я не могу уверить вас, Имеют ли они Парнас, Собранья авторов и залы Для чтения.—Т«А есть журналы?» — Нет-с! — Ну, и ссоры меньше там; Литературные нахалы Не назовут по именам И по отечествам, чтоб гласно, Под видом критики, ругать: То с здравым смыслом не согласно! И где, кто б мог закон сыскать, Который бы людей уволил От уз приличия? И им, Как будто должное, дозволил По личным прихотям своим, Порою ж и по ссоре личной, Кричать, писать, ругать публично?.. Зато уж в обществе духов — Вон там, на тех скалах огромных— Все так приязнены! так скромны!.. От человеческих грехов Подчас им, бедным, очень душно! И если станет уж и скучно Смотреть на глупости земных, На наши шашни и проказы, То псов с собой четвероглазых И в лес! И вот, лесов чесных Принявши образ, часто странный, То, выше ели, великаны, То наравне, в траве, с травой! Проказят, резвятся, хохочут, Зовут, обходят и морочат... Иди к ним, с умной головой, Начитанный теорик,—что же? Тебе ученость не поможет: Ты угоришь: всё глушь да мрак; А духи шепчут: «ты дурак! Сюда, мудрец, вот омут грязный!»... Не так ли иногда приказный, Раскинув практику свою, Из справки в справку ходит, ходит, И часто в бестолочь заводит И толковитого судью?..
Сноски
* Продается у издателя, книгопродавца Ив. Вас. Непейцына в д. Г. М. Балабина, под № 26-м. Цена экз. 6 р., с пересылкою 7 р.
** В № 6-м «Литературной газеты» было вкратце изложено содержание сей поэмы.— Издатель, г. Непейцын, заслуживает всякую похвалу за старательное и отлично-красивое издание оной.
* В речке Повенчанке находят жемчуг, иногда довольно окатистый и крупный. (Примечание Ф. Глинки).
Примечания
КАРЕЛИЯ, ИЛИ ЗАТОЧЕНИЕ МАРФЫ ИОАННОВНЫ РОМАНОВОЙ
Напечатано ⱫЛитературной газете», 1830 г., № 10, 15 февраля, без подписи. Ф. Н. Глинка как член Союза благоденствия был сперва сослан в Олонецкую губернию, в Петрозаводск; здесь в 1829 г. он написал поэму «Карелия», которую и выпустил в свет в начале 1830 г. Отзыв Пушкина вызван не столько литературными достоинствами поэмы, сколько сочувствием к ссыльному декабристу. О принадлежности отзыва Пушкину писал Ф. Глинка,