Мы проводили вечер на даче...
МЫ ПРОВОДИЛИ ВЕЧЕР НА ДАЧЕ...
Мы проводили вечер на даче у княгини Д.
Разговор коснулся как-то до m-me de Staël <см. перевод>. Барон Дальберг на дурном французском языке очень дурно рассказал известный анекдот: вопрос ее Бонапарту, кого почитает он первою женщиною в свете, и забавный его ответ: «Ту, которая народила более детей» («Celle qui a fait le plus d'enfants»).
— Какая славная эпиграмма! — заметил один из гостей.
— И поделом ей! — сказала одна дама.— Как можно так неловко напрашиваться на комплименты?
— А мне так кажется,— сказал Сорохтин, дремавший в Гамбсовых креслах,— мне так кажется, что ни m-me de Staël не думала о мадригале, ни Наполеон об эпиграмме. Одна сделала вопрос из единого любопытства, очень понятного; а Наполеон буквально выразил настоящее свое мнение. Но вы не верите простодушию гениев.
Гости начали спорить, а Сорохтин задремал опять.
— Однако в самом деле,— сказала хозяйка,— кого почитаете вы первою женщиною в свете?
— Берегитесь: вы напрашиваетесь на комплименты...
— Нет, шутки в сторону...
Тут пошли толки: иные называли m-me de Staël, другие Орлеанскую деву, третьи Елисавету, английскую королеву, m-me de Maintenon, m-me Roland <см. перевод> и проч. ...
Молодой человек, стоявший у камина (потому что в Петербурге камин никогда не лишнее), в первый раз вмешался в разговор.
— Для меня,— сказал он,— женщина самая удивительная — Клеопатра.
— Клеопатра? — сказали гости,— да, конечно... однако почему ж?
— Есть черта в ее жизни, которая так врезалась в мое воображение, что не могу взглянуть почти ни на одну женщину, чтоб тотчас не подумать о Клеопатре.
— Что ж это за черта?— спросила хозяйка,— расскажите.
— Не могу; мудрено рассказать.
— А что? разве неблагопристойно?
— Да, как почти всё, что живо рисует ужасные нравы древности.
— Ах! расскажите, расскажите.
— Ах, нет, не рассказывайте,— перервала Вольская, вдова по разводу, опустив чопорно огненные свои глаза.
— Полноте,— вскричала хозяйка с нетерпением.— Qui est-ce donc que l'on trompe ici?Й<см. перевод> Вчера мы смотрели Antony <см. перевод>, а вон там y меня на камине валяется La Physiologie du mariage <см. перевод>. Неблагопристойно! Нашли чем нас пугать! Перестаньте нас морочить, Алексей Иваныч! Вы не журналист. Расскажите просто, что знаете про Клеопатру, однако... будьте благопристойны, если можно...
Все засмеялись.
— Ей-богу,— сказал молодой человек,— я робею: я стал стыдлив, как ценсура. Ну, так и быть...
Надобно знать, что в числе латинских историков есть некто Аврелий Виктор, о котором, вероятно, вы никогда не слыхивали.
— Aurelius Victor? — прервал Вершнев, который учился некогда у езуитов,— Аврелий Виктор, писатель IV столетия. Сочинения его приписываются Корнелию Непоту и даже Светонию; он написал книгу de Viris illustribus — о знаменитых мужах города Рима, знаю...
— Точно так,— продолжал Алексей Иваныч,— книжонка его довольно ничтожна, но в ней находится то сказание о Клеопатре, которое так меня поразило. И, что замечательно, в этом месте сухой и скучный Аврелий Виктор силою выражения равняется Тациту: Наес tantae libidinis fuit ut saepe prostituerit; tantae pulchritudinis ut multi noctem illius morte emerint... <см. перевод>
— Прекрасно! — воскликнул Вершнев.— Это напоминает мне Саллюстия — помните? Tantae...
— Что же это, господа?— сказала хозяйка,— уж вы изволите разговаривать по-латыни! Как это для нас весело! Скажите, что значит ваша латинская фраза?
— Дело в том, что Клеопатра торговала своею красотою и что многие купили ее ночи ценою своей жизни...
— Какой ужас! — сказали дамы,— что же вы тут нашли удивительного?
— Как что? Кажется мне, Клеопатра была не пошлая кокетка и ценила себя не дешево. Я предлагал ** сделать из этого поэму, он было и начал, да бросил.
— И хорошо сделал.
— Что ж из этого хотел он извлечь? Какая тут главная идея — не помните ли?
— Он начинает описанием пиршества в садах царицы египетской.
—————
Темная, знойная ночь объемлет африканское небо; Александрия заснула; ее стоны утихли, дома померкли. Дальний Фарос горит уединенно в ее широкой пристани, как лампада в изголовье спящей красавицы.Б
—————
Светлы и шумны чертоги Птоломеевы: Клеопатра угощает своих друзей; стол обставлен костяными ложами; триста юношей служат гостям, триста дев разносят им амфоры, полные греческих вин; триста черных евнухоЏ надзирают над ними безмолвно.
—————
Порфирная колоннада, открытая с юга и севера, ожидает дуновения Эвра; но воздух недвижим — огненные языки светильников горят недвижно; дым курильниц возносится прямо недвижною струею; море, как зеркало’ лежит недвижно у розовых ступеней полукруглого крыльца. Сторожевые сфинксы в нем отразили свои золоченые когти и гранитные хвосты... только звуки кифары и флейты потрясают огни, воздух и море.
—————
Вдруг царица задумалась и грустно поникла дивною головою; светлый пир омрачился ее грустию, как солнце омрачается облаком.
О чем она грустит? Зачем печаль ее гнетет? Чего еще недостает Египта древнего царице? В своей блистательной столице, Толпой рабов охранена, Спокойно властвует она. Покорны ей земные боги, Полны чудес ее чертогиы Горит ли африканский день, Свежеет ли ночная тень, Всечасно роскошь и искусства Ей тешат дремлющие чувства, Все земли, волны всех морей Как дань несут наряды ей, Она беспечно их меняет, То в блеске яхонтов сияет, То избирает тирских жен Покров и пурпурный хитон, То по водам седого Нила Под тенью пышного ветрила В своей триреме золотой Плывет Кипридою младой. Всечасно пред ее глазами Пиры сменяются пирами, И кто постиг в душе своей Все таинства ее ночей?.. Вотще! В ней сердце глухо страждет, Оно утех безвестных жаждет — Утомлена, пресыщена, Больна бесчувствием она... Клеопатра пробуждается от задумчивости. И пир утих и будто дремлет, Но вновь она чело подъемлет, Надменный взор ее горит, Она с улыбкой говорит: В моей любви для вас блаженство? Внемлите ж вы моим словам; Могу забыть я неравенство, Возможно, счастье будет вам. Я вызываю: кто приступит? Свои я ночи продаю, Скажите, кто меж вами купит Ценою жизни ночь мою?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Этот предмет должно бы доставить маркизе Жорж Занд, такой же бесстыднице, как и ваша Клеопатра. Она ваш египетский анекдот переделала бы на нынешние нравы.
— Невозможно. Не было бы никакого правдоподобия. Этот анекдот совершенно древний; таковой торг нынче несбыточен, как сооружение пирамид.
— Отчего же несбыточен? Неужто между нынешними женщинами не найдется ни одной, которая захотела бы испытать на самом деле справедливость того, что твердят ей поминутно: что любовь ее была бы дороже им жизни.
— Положим, это и любопытно было бы узнать. Но каким образом можно сделать это ученое испытание? Клеопатра имела всевозможные способы заставить должников своих расплатиться. А мы? Конечно: ведь нельзя же такие условия написать на гербовой бумаге и засвидетельствовать в гражданской палате.
— Можно в таком случае положиться на честное слово.
— Как это?
— Женщина может взять с любовника его честное слово, что на другой день он застрелится.
— А он на другой день уедет в чужие края, а она останется в дурах.
— Да, если он согласится остаться навек бесчестным в глазах той, которую любит. Да и самое условие неужели так тяжело? Разве жизнь уж такое сокровище, что ее ценою жаль и счастия купить? Посудите самиќ первый шалун, которого я презираю, скажет обо мне слово, которое не может мне повредить никаким образом, и я подставляю лоб под его пулю. Я не имею права отказать в этом удовольствии первому забияке, которому вздумается испытать мое хладнокровие. И я стану трусить, когда дело идет о моем блаженстве? Что жизнь, если она отравлена унынием, пустыми желаниями! И что в ней, когда наслаждения ее истощены?
— Неужели вы в состоянии заключить такое условие?..
В эту минуту Вольская, которая во всё время сидела молча, опустив глаза, быстро устремила их на Алексея Иваныча.
— Я про себя не говорю. Но человек, истинно влюбленный, конечно не усумнится ни на одну минуту...
— Как! Даже для такой женщины, которая бы вас не любила? (А та, которая согласилась бы на ваше предложение, уж верно б вас не любила.) Одна мысль о таком зверстве должна уничтожить самую безумную страсть...
— Нет, я в ее согласии видел бы одну только пылкость воображения. А что касается до взаимной любви... то я ее не требую: если я люблю, какое тебе дело?..
— Перестаньте — бог знает что вы говорите.— Так вот чего вы не хотели рассказать —
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Молодая графиня К., кругленькая дурнушка, постаралась придать важное выражение своему носу, похожему на луковицу, воткнутую в репу, и сказала:
— Есть и нынче женщины, которые ценят себя подороже...
Муж ее, польский граф, женившийся по расчету (говорят, ошибочному), потупил глаза и выпил свою чашку чаю.
— Что вы под этим разумеете, графиня? — спросил молодой человек, с трудом удерживая улыбку.
— Я разумею,— отвечала графиня К.,— что женщина, которая уважает себя, которая уважает...— Тут она запуталась; Вершнев подоспел ей на помощь.
— Вы думаете, что женщина, которая себя уважает, не хочет смерти грешнику — не так ли?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Разговор переменился.
Алексей Иваныч сел подле Вольской, наклонился, будто рассматривал ее работу, и сказал ей вполголоса:
— Что вы думаете об условии Клеопатры?
Вольская молчала. Алексей Иваныч повторил свой вопрос.
— Что вам сказать? И нынче иная женщина дорого себя ценит. Но мужчины 19-го столетия слишком хладнокровны, благоразумны, чтоб заключить такие условия.
— Вы думаете,— сказал Алексей Иваныч голосом, вдруг изменившимся,— вы думаете, что в наше время, в Петербурге, здесь, найдется женщина, которая будет иметь довольно гордости, довольно силы душевной, чтоЏ предписать любовнику условия Клеопатры?..
— Думаю, даже уверена.
— Вы не обманываете меня? Подумайте, это было бы слишком жестоко, более жестоко, нежели самое условие...
Вольская взглянула на него огненными пронзительными глазами и произнесла твердым голосом: Нет.
Алексей Иваныч встал и тотчас исчез.
Переводы иноязычных текстов
- m-me de Staël — госпожи де Сталь. (Франц.)
- m-me de Maintenon, m-me Roland — госпожу де Ментенон, госпожу Ролан. (Франц.)
- Qui est-ce donc que l'on trompe ici? — Кого здесь обманывают? (Франц.)
- Antony — «Антони». (Франц.)
- La Physiologie du mariage — «Физиология брака». (Франц.)
- Наес tantae libidinis fuit ut saepe prostituerit; tantae pulchritudinis ut multi noctem illius morte emerint.. — Она отличалась такой похотливостью, что часто торговала собой; такой красотой, что многие покупали ее ночь ценою смерти. (Латин.)
Примечания
- Эта неоконченная повесть Пушкина представляет собой как бы первый вариант того сюжета, который получил дальнейшую разработку в «Египетских ночах». Писана она, вероятно, в 1835 г., ранее «Египетских ночей». Наброски опубликованы в 1857 г. без стихотворной части, которая появилась в печати только в 1922 г.
- Гамбсовы кресла. — Братья Гамбс были владельцами известной петербургской мебельной фирмы.
- M-me de Maintenon — г-жа Ментенон Франсуаза Добинье (1635—1719); была женой поэта Скаррона, после его смерти — воспитательница детей Людовика XIV и его фаворитки Монтеспан, затем сменила Монтеспан в качестве фаворитки, а после смерти королевы вышла замуж за Людовика XIV. После смерти короля в 1715 г. стала во главе женской закрытой школы Сен-Сир.
- M-me Roland — г-жа Ролан—Манон Флипон (1754—1793), французская политическая деятельница в годы революции; будучи женой жирондистского министра Ролана, она и сама являлась руководительницей и вдохновительницей жирондистов. Гильотинирована вместе с другими жирондистами.
- «Qui est-ce donc que l'on trompe ici» — неточная цитата из комедии Бомарше «Севильский цирюльник» (действие 3, явл. 11, слова Базиля).
- «La Physiologie du mariage» — сочинение Бальзака (1829), представлявшее собой размышления о браке, и очерки, посвященные той же теме.
- «...Вершнев, который учился некогда у езуитов...» — В черновой рукописи это место изложено так: «Вершнев, один из тех людей, одаренных убийственной памятью, которые всё знают и всё читали и которых стоит только тронуть пальцем, чтоб из них полилась их всемирная ученость». Первоначально вместо фамилии Вершнев стояло: Титов. Прототипом Вершнева был В. П. Титов (1807—1891), москвич из круга «любомудров», знакомый Пушкина, с 1828 г. живший в Петербурге.
Из ранних редакций
Сохранились черновые наброски к стихотворной части повести:
Покорны ей земные боги, Полны чудес ее чертоги, В златых кадилах вечно там Сирийский дышит фимиам; Звучат тимпаны, флейты, лиры, Блистают дивные кумиры, Все земли, волны всех морей Как дань несу‡ наряды ей; Она беспечно их меняет, То в тирском золоте сияет, То избирает фивских жен Тяжелый пурпурный хитон, То звероловицей Дианой, Как идол стройной и румяной, В садах является она, И с ног и с плеч обнажена; Порой вдоль . . . . . Нила Под сенью рдяного ветрила Она в триреме золотой Плывет Кипридою; порой Она, томясь тоскою, бродит В своих садах; она заходит В покои тайные дворца, Где ключ угрюмого скопца Хранит невольников прекрасных И юношей стыдливо страстных . . . . . . . . . . . . . . И кто еще, о боги, мог Переступить ее порог, Войти в волшебные палаты И таинства ее ночей Уразуметь в душе своей . . . . . . . . . . . . . .