Керн. Воспоминания о Пушкине, Дельвиге и Глинке
<А. П. КЕРН>
ВОСПОМИНАНИЯ О ПУШКИНЕ, ДЕЛЬВИГЕ И ГЛИНКЕ
То зеркало лишь хорошо,
которое верно отражает.
При воспоминании прошедшего я часто и долго останавливаюсь на том времени, которое ознаменовалось поэтическою деятельностью Пушкина и отметилось в жизни общества страстью к чтению, литературным занятияђ и, если не ошибаюсь, необыкновенною жаждою удовольствий. И тогда снова оживает передо мною доброе старое время, кипевшее избытком молодых сил. Я вижу веселый, беспечный кружок поэтов той эпохи, живший грезами о счастии и по возможности избегавший тягости труда. Из него выделяются в моем воспоминании с особенною ясностью: Пушкин, Дельвиг и Глинка.
Художественные создания Пушкина, развивая в обществе чувство к изящному, возбуждали желание умно и шумно повеселиться, а подчас и покутить. Весь кружок даровитых писателей и друзей, группировавшихся околџ Пушкина, носил на себе характер беспечного, любящего пображничать русского барина, быть может, еще в большей степени, нежели современное ему общество. В этом молодом кружке преобладала любезность и раздольная, игривая веселость, блестело неистощимое остроумие, высшим образцом которого был Пушкин. Но душою всей этой счастливой семьи поэтов был Дельвиг, у которого в доме чаще всего они и собирались.
Дельвиг соединял в себе все качества, из которых слагается симпатичная личность. Любезный, радушный хозяин, он умел счастливить всех, имевших к нему доступ.
Благодаря своему истинно британскому юмору он шутил всегда остроумно, не оскорбляя никого. В этом отношении Пушкин резко от него отличался: у Пушкина часто проглядывало беспокойное расположение духа. Великиќ поэт не был чужд странных выходок, нередко напоминавших фразу Фигаро: «Ah, qu'ils sont bêtes les gens d'esprit»*1 и его шутка часто превращалась в сарказм, который, вероятно, имел основание в глубоко возмущенном действительностию духе поэта. Это маленькое сравнение может объяснить, почему Пушкин не был хозяином кружка‘ увлекавшегося его гением. <...>
Кроме прелести неожиданных импровизированных удовольствий, Дельвиг любил, чтобы при них были и хорошее вино, и вкусный стол. Он с детства привык к хорошей кухне; эта слабость вошла у него в привычку. Любћ хорошо поесть, он избегал обедов у хозяев не гастрономов; так, однажды, по случаю обеда у Пушкиных, не любивших роскошного стола, он написал Александру Сергеевичу шуточное четверостишие, которое начинается так:
Друг Пушкин, хочешь ли отведать... 1
Юмор Дельвига, его гостеприимство и деликатность часто наводили меня на мысль о Вальтер Скотте, с которым, казалось мне, у него было сходство в домашней жизни. В его поэтической душе была какая-то детская ясность, сообщавшая собеседникам безмятежное чувство счастия, которым проникнут был сам поэт. Этой особенностью Дельвига восхищался Пушкин: Прочитав в Одессе романс Дельвига «Прекрасный день, счастливый день, и солнце и любовь», в котором так много ясности и счастия, он говорил, что прочувствовал вполне это младенческое излияние поэтической души Дельвига и что самое стихосложение этого романса верно передало ему всю светлость чистого чувства любви поэта 2. Он восхищался притом другими пьесами Дельвига, равно как и поэзиею Баратынского. Эти три поэта были связаны глубокой симпатией. <...>
Преданный друзьям, Дельвиг в то же время был нежен и к родным. Я помню, как ласкал он своих маленьких братьев, семи- и восьмилетних малюток, выписав их вскоре по возвращении своем из Харькова. Старшегоњ Александра, он звал классиком, а меньшего, Ивана, романтиком и под этими именами представил их однажды Пушкину. Александр Сергеевич нежно ласкал их, и когда Дельвиг объявил, что меньшой уже сочинил стихи, он пожелал их услышать, и малютка-поэт, не конфузясь нимало, медленно и внятно произнес, положив обе ручонки в руки Пушкина:
Индиянди, Индиянди, Индия!
Индиянда! Индиянда! Индия!
Александр Сергеевич, погладив поэта по голове, поцеловал и сказал: «Он точно романтик».
Дружба Пушкина с Дельвигом так тесно соединяла их, что, вспоминая о последнем, нельзя умолчать о Пушкине, завоевавшем себе внимание всего кружка и бывшем часто предметом разговоров и даже переписки его дружных членов; так, например, незадолго до женитьбы Пушкина Софья Михайловна Дельвиг писала ко мне с дачи в город: «Léon est parti hier (он проезжал тогда с Кавказа). Александр Сергеевич est arrivé hier. Il est, dit-on, plus amoureux que jamais, cependant il ne parie presque pas d'elle. La noce se fera en septembre»*2.
Действительно, в этот период, перед женитьбой своей, Пушкин казался совсем другим человеком. Он был серьезен, важен, молчалив, заметно было, что его постоянно проникало сознание великой обязанности счастливить любимое существо, с которым он готовился соединить свою судьбу, и, может быть, предчувствие тех неотвратимых обстоятельств, которые могли родиться в будущем от серьезного и нового его шага в жизни и самой перемены его положения в обществе. Встречая его после женитьбы всегда таким же серьезным, я убедилась, что в характере поэта произошла глубокая, разительная перемена. Но мои воспоминания в доме Дельвига относятся более ко времени первой, беспечной поры жизни Пушкина. Помню, как он, узнав о возвращении Дельвига из Харькова и спеша обнять его, вбежал на двор; помню его развевающийся плащ и сияющее радостию лицо... Другое воспоминание мое о Пушкине относится к свадьбе сестры его 3. Дельвиг был тогда в отлучке. В его квартире я с Александром Сергеевичем встречала и благословляла новобрачных. Расскажу подробно это обстоятельство.
Мать Пушкина, Надежда Осиповна, вручая мне икону и хлеб, сказала: «Remplacez moi, chére amie, avec cette image, que je vous confie pour bénir ma fille!»*3 Я с любовью приняла это трогательное поручение и, расспросив о порядке обряда, отправилась вместе с Александром Сергеевичем в старой фамильной карете его родителей на квартиру Дельвига, которая была приготовлена для новобрачных. Был январь месяц, мороз трещал страшный, Пушкин, всегда задумчивый и грустный в торжественных случаях, не прерывал молчания. Но вдруг, стараясь показаться весельм, вздумал заметить, что еще никогда не видал меня одну: «Voilà pourtant la première fois, que nous sommes seuls, madame»*4 мне показалось, что эта фраза была внушена желанием скрыть свои размышления по случаю важного события в жизни нежно любимой им сестры; а потому, без лишних объяснений, я сказала только, что этот необыкновенный случай отмечен сильным морозом. «Vous avez raison, 27 degrés»*5, — повторил Пушкин, плотнее закутываясь в шубу. Так кончилась эта попытка завязать разговор и быть любезным. Она уже не возобновилась во всю дорогу. Стужа давала себя чувствовать, и в квартире Дельвига, долго дожидаясь приезда молодых, я прохаживалась по комнате, укутываясь в кацавейку; по поводу ее Пушкин сказал, что я похожа в ней на царицу Ольгу. Поэт старался любезностью и вниманием выразить свою благодарность за участие, принимаемое мною в столь важном событии в жизни его сестры.
Он всегда сочувствовал великодушному порыву добрых стремлений. Так, однажды отец госпожи Н. рассказывал Пушкину про случай с одним семейством, при котором необходимо было присутствие близкого человека, осуждал неблагоразумную чувствительность своей дочери, которая прямо с постели, накинув салоп, побежала к нуждавшимся в ее помощи, сказал: «И эта дура, несмотря на морозную ночь, в одной почти рубашке побежала через Фонтанку!»
Пушкин сидел на диване, поджав ноги, услышав этот рассказ, он вскочил и, схватив обе руки у госпожи Н., с жаром поцеловал их. Живо воспринимая добро, Пушкин, однако, как мне кажется, не увлекался им в женщинах; его гораздо более очаровывало в них остроумие, блеск и внешняя красота. Кокетливое желание ему понравиться не раз привлекало внимание поэта гораздо более, чем истинное и глубокое чувство, им внушенное. Сам он почти никогда не выражал чувств; он как бы стыдился их и в этом был сыном своего века, про который сам же сказал, что чувство было дико и смешно 4. Острое красное словцо — la repartie vive — вот что несказанно тешило его. Впрочем, Пушкин увлекался не одними остротами; ему, например, очень понравилось однажды, когда я на его резкую выходку отвечала выговором: (Pourquoi vous attaquer à moi, qui suis si inoffensive!»*6. И он повторял: (Comme c'est réellement cela: si inoffensive!»*7. Продолжая далее, он заметил: «Да, с вами не весело и ссориться, voilà votre cousine, avec elle on trouve à qui s'en prendre!»*8
Причина того, что Пушкин скорее очаровывался блеском, нежели достоинством и простотою в характере женщин, заключалась, конечно, в его невысоком о них мнении, бывшем совершенно в духе того времени. Пр¦ этом мне пришла на память еще одна забавная сцена, разыгранная Пушкиным в квартире Дельвига, занимаемой мною с семейством по случаю отсутствия хозяев. Сестра его и я сидели у окна, читая книгу. Пушкин подсел ко мне и, между прочими нежностями, сказал: «Дайте ручку, c'est si satin!», я отвечала: «Satan!»*9. Тогда сестра поэта заметила, что не понимает, как можно отказывать просьбам Пушкина, что так понравилось поэту, что он бросился перед нею на колени; в эту минуту входит А. Н. Вульф и хлопает в ладоши..“ Сюда же можно отнести и отзыв поэта о постоянстве в любви, которою он, казалось, всегда шутил, как и поцелуем руки; но это, по всей вероятности, было притворною данью веку... Однажды, говоря о женщине, которая его страстно любила, он сказал: «Et puis vous savez qu'il n'y a rien de si insipide que la patience et la résignation»*10. Но, как я уже заметила, женитьба произвела в характере поэта глубокую перемену. С того времени он на все смотрел серьезнее, а все-таки остался верен привычке своей скрывать чувство и стыдиться его. В ответ на поздравление с неожиданною способностью женатым вести себя как прилично любящему мужу, он шутя отвечал: «Je ne suis qu'un hypocrite»*11. После женитьбы я видела его раз у его родителей во время их обеда. Он сидел за столом, но ничего не ел. Старики потчевали его то тем, то другим кушаньем, но он отказывался и, восхищаясь аппетитом своего батюшки, улыбнулся, когда отец сказал ему, предлагая гуся с кислою капустою: «C'est un plat écossais!»*12 заметив при этом, что он никогда ничего не ест до обеда, а обедает в 6 часов. Быв холостым, он редко обедал у родителей, а после женитьбы почти никогда. Когда же это случалось, то после обеда на него иногда находила хандра. Однажды в таком мрачном расположении духа он стоял в гостиной у камина, заложив назад руки... Подошел к нему Илличевский и сказал:
У печки, погружен в молчанье,
Поднявши фрак, он спину грел,
И никого во всей компанье
Благословить он не хотел.
Это развеселило Пушкина, и он сделался очень любезен. Потом я его еще раз встретила с женою у родителей, незадолго до смерти матери 5. Она уже тогда не вставала с постели, которая стояла посреди комнаты, головами к окнам; Пушкины сидели рядом на маленьком диване у стены. Надежда Осиповна смотрела на них ласково, с любовию; а Александр Сергеевич, не спуская глаз с матери, держал в руке конец боа своей жены и тихонько гладил его, как бы выражая тем ласку к жене и ласку к матери; он при этом ничего не говорил.
Сноски
*1 Ах, как они глупы, эти умные люди.
*2 Лев уехал вчера... Александр Сергеевич вернулся вчера. Говорят, влюблен больше, чем когда-нибудь, между тем почти не говорит о ней. Свадьба будет в сентябре.
*3 Замените меня, мой друг, вручаю вам образ, благословите им мою дочь!
*4 А ведь мы с вами в первый раз одни, сударыня.
*5 Вы правы. 27 градусов.
*6 Зачем вы на меня нападаете, ведь я такая безобидная!
*7 Как это верно сказано: действительно, такая безобидная!
*8 То ли дело ваша кузина, вот тут есть с кем ссориться!
*9 «Настоящий атлас!» —«Сатана!» (Игра слов: satin — атлас, satan — сатана).
*10 И потом, знаете ли, нет ничего пошлее долготерпения и самоотречения.
*11 Я просто хитер.
*12 Это шотландское блюдо.
Примечания
-
Анна Петровна Керн (1800—1879) — вдохновительница одного из шедевров лирики Пушкина «К**» («Я помню чудное мгновенье...»), адресат ряда его шуточных стихов, многолетняя корреспондентка поэта — принадлежала к богатому и многочисленному роду Полторацких (из которого происходил ее отец, П. М. Полторацкий) и к семье тверских помещикоѓ Вульфов (родом из которого была ее мать, Е. И. Вулъф). Облик будущей мемуаристки вырисовывается достаточно определенно из сохранившихся биографических материалов; счастливое детство, омрачаемое тяжелым, деспотическим нравом отца, с детских лет развивавшаяся любовь к чтению, юность, проведенная в родительском доме в Лубнах, раннее, неудачное замужество (по настоянию отца, А. П. в возрасте семнадцати лет была выдана замуж за пятидесятидвухлетнего бригадного генерала Е. Ф. Керна, грубого солдафона, не сумевшего внушить юной жене ни любви, ни уважения). С трудом преодолеваемое отвращение к мужу, необходимость жить вместе с ним в провинциальной армейской среде, душевная пустота, заполняемая чтением чувствительных романов, — развивая в молодой женщине стремление к иной, полнокровной жизни, подготовляют ее разрыв с мужем и определяют ее жизненный путь, исполненный превратностей и разочарований, но богатый интересными событиями и встречами. Желанную свободу Керн смогла получить, однако, лишь в начале 1840-х гг. (после смерти Е. Ф. Керна). В 1842 г. она вышла замуж вторично за А. В. Маркова-Виноградского, с которым прожила долгую, счастливую, хотя и исполненную материальных лишений жизнь.
Знакомство Керн с Пушкиным относится к ранней юности будущей мемуаристки. Приехав в Петербург в 1819 г., она впервые увидела Пушкина в доме своей родной тетки Е. М. Олениной, произведя на него неизгладимо° впечатление, отразившееся позднее в стихотворении, обращенном к ней. Мимолетной встрече было суждено стать началом долголетних отношений, поддерживаемых родственными связями Керн (приходившейся по матери племянницей П. А. Осиповой) с тригорскими друзьями поэта, а после переезда в Петербург (где, порвав с мужем, А. П. начала самостоятельную жизнь) ее знакомством и дружбой с родителями поэта и семьей Дельвига. Страстное, хотя и кратковременное увлечение Пушкина Керн, относящееся ко времени ее приезда к П. А. Осиповой в Тригорское (в июле и октябре 1825 г.), сменилось в 1827—1829 гг. чувством менее бурным, постепенно перешедшим в дружеское расположение, которому в немалой степени способствовал живой, общительный и доброжелательный характер Керн, а также ее тесная дружба с баронессой С. М. Дельвиг и сестрой поэта О. С. Пушкиной (Павлищевой). Живя в Петербурге сначала у Н. О. и С. Л. Пушкиных, затем в близком соседстве с Дельвигами, а позднее на их квартире и летней даче (см.: А. И. Дельвиг. Мои воспоминания, т. I. М., 1912, с. 74), Керн в эти годы постоянно общалась с Пушкиным, была осведомлена о его литературных занятиях, творческих планах (и даже о переживаемых им увлечениях), относяс‘ с величайшим уважением и неизменным интересом ко всему, связанному с жизнью поэта. Круг петербургских знакомых Керн в эти годы очень широк: Крылов, Веневитинов, О.Сомов, М.Глинка, А. В. Никитенко — вот далеко не полный их перечень. Современников привлекало в ней не только женское обаяние и удивительная красота, но и заинтересованность современной литературной жизнью, искусством, образованность, вкус. Альбомы Керн (к сожалению, не сохранившиеся) заключали в себе автографы Пушкина, Дельвига и др. В ее присутствии звучали их стихи, импровизации Мицкевича, музыка Глинки. После смерти Дельвига и женитьбы Пушкина (1831) тесные связи Керн с литературно-художественной средой распались: отношения с Пушкиным постепенно пошли на убыль. В 1830-е годы Керн вышла за пределы круга близких друзей поэта, хотя, постоянно общаясь с родителями поэта и Осиповой, она продолжала изредка встречаться и с ним, несколько раз прибегая к его помощи и советам. В 1832 г. Пушкин помогал ей в деловых хлопотах, связанных с выкупом имения. В 1836 г., испытывая материальные затруднения. Керн снова обращалась к поэту, желая заручиться поддержкой Смирдина в издании ее перевода из Ж.Санд (XVI, 51). Обращение к переводу не было случайным у Керн: еще в юности она делала попытки переводить с французского. Так называемый «Журнал отдохновения» (дневник 1820 г.) наполнен выписками из мадам де Сталь, Ж.-Ж.Руссо, Стерна, в ее собственных переводах. Склонность к литературной работе особенно благотворно скажется в дальнейшем, когда в конце 1850-х годов она обратится к жанру литературных мемуаров. Обширный круг литературно-художественных знакомств, длительное общение с Пушкиным и Дельвигом сделали Керн весьма осведомленной мемуаристкой, а блестящая память и незаурядное литературное дарование сказались уже в первой ее работе — «Воспоминаниях о Пушкине».
Широко используя здесь также подлинные материалы, бывшие в ее распоряжении (письма, записки, альбомные записи Пушкина), Керн сумела создать мемуары большой научно-познавательной и литературно-художественной ценности. Достоверность и точность сообщаемых ею фактов и событий из жизни Пушкина сочетаются в них с живостью изложения, тонкой наблюдательностью, пониманием огромного значения Пушкина для русской культуры, умением передать неповторимое обаяние его личности.
Ее воспоминания являются надежным, а иногда и единственным источником не только биографических сведений, но и целого ряда утраченных текстов (писем, стихотворений). Дальнейшие разыскания и находки подтвердили строгую достоверность даже самых мелких сообщений мемуаристки. В изложении истории своих отношений с Пушкиным она соблюдает такт и меру: приведенные ею документы (письма поэта к ней, стихи, ей посвященные) говорят сами за себя. Керн избегает касаться интимных подробностей этих отношений (как и вообще касаться сложной сферы семейной жизни Пушкина), и это придает ее воспоминаниям особую сдержанность и весомость. Возвращаясь мысленно к годам своей молодости. Керн прекрасно осознавала, какую огромную ценность имеют все, даже мельчайшие подробности жизни Пушкина, она бережно сохраняет их и доносит до своего читателя. К этой теме она обращалась не только в мемуарных статьях, специально посвященных Пушкину («Дельвиг и Пушкин», «Воспоминания о Пушкине, Дельвиге и Глинке»), но и в своих письмах к Анненкову (как опубликованных, так и оставшихся в рукописи), в «Трех встречах с императором Александром Павловичем», — многократно возвращаясь к одним и тем же эпизодам, уточняя их и прибавляя новые подробности. Взятые в совокупности, воспоминания А. П. Керн о Пушкине являются ценнейшим документальным источником для изучения его биографии и дают необыкновенно живое и непосредственное представление о пушкинском облике.
«Воспоминания о Пушкине» впервые были напечатаны без указания имени автора в «Библиотеке для чтения» вместе с четырьмя французскими письмами Пушкина к Керн (1859, т.154, №3, с. 111—144). Эти материалы доставил в редакцию П. В. Анненков, помогавший Керн в ее работе. После их выхода в свет Керн в письме к Анненкову от б июня 1859 г. исправила ряд неточностей и дала несколько дополнений, рассчитывая со временем издать свои «Воспоминания» особой брошюрой.
Воспоминания написаны в форме письма к Е. Н. Пучковой (адресат установлен А. М. Гординым, см.: А. П. Керн. Воспоминания. Дневники. Переписка. М., 1974. с. 429).
Воспоминания «Дельвиг и Пушкин», обнаруженные и опубликованные Б. Л. Модзалевским (ПиС, вып. V, с. 140—157), представляют собой большой отрывок из письма А. П. Керн к П. В. Анненкову, в котором мемуаристка сообщила новые факты и сведения о своем знакомстве и общении с Пушкиным и Дельвигом“ Не предназначенные для печати, эти воспоминания посвящены по преимуществу петербургским впечатлениям Керн, и в особенности периоду наибольшей близости мемуаристки к литературно-художественной среде Петербурга, группировавшейся вокруг Пушкина и Дельвига (1827—1829). Являясь вполне самостоятельной работой, имеющей целью обрисовать по возможности полно личные и литературные отношения Пушкина и Дельвига, эти воспоминания позднее были использованы мемуаристкой при работе над новой статьей «Воспоминания о Пушкине, Дельвиге и Глинке», которая была опубликована в журнале «Семейные вечера» (1864, № 10, с. 679—683).
Другое письмо А. П. Керн к П. В. Анненкову — от 6 июня 1859 с, представляющее собой отклик на выход из печати ее «Воспоминаний о Пушкине» и содержащее важные дополнения, связанные как с пребыванием Керн в Тригорском, так и с кругом Осиповых-Вульф, — концентрирует внимание на личности П. А. Осиповой, связанной с поэтом длительными дружескими отношениями. Несмотря на то что Керн нередко выходит здесь за хронологические пределы этих отношений, ей удается воссоздать атмосферу широких умственных интересов, царивших в Тригорском и объясняющих, в частности, тягу Пушкина к этой высококультурной семье, выдвинувшей позднее авторов ценных воспоминаний о поэте (А. Н. Вульфа, М. И. Осипову и Е. И. Осипову-Фок).
Это письмо (в извлечениях с большими неточностями) впервые было напечатано Л.Майковым (Пушкин, с. 225—227,246) и перепечатано в книге: А. П. Керн. Воспоминания. Л., «Academia», 1929. В настоящем издании этот текст дополнен и уточнен по подлиннику письма.
ВОСПОМИНАНИЕ О ПУШКИНЕ
(Стр. 379)
А. П. Керн. Воспоминания. Вступительная статья, ред. и прим. Ю. Н. Верховского. Л., «Academia», 1929, с. 242—279. С уточнением по БдЧ, 1859, т. 154, № 3, с. 111—144.
-
1 Е. М. Оленина, жена президента Академии художеств и директора Публичной библиотеки А. Н. Оленина. Дом Олениных в Петербурге — один из центров культурной жизни столицы в начале XIX в. — сохранился до наших дней (ныне: наб. Фонтанки, 97).
1 Не желая задевать в печати близких ей в свое время родных поэта. Керн опускает следующие строки экспромта:
Дурного масла, яиц гнилых,
Так приходи со мной обедать
Сегодня у твоих родных.
2 Начальные строки «Романса» Дельвига, появившегося в «Полярной звезде на 1824 год». Похвальный отзыв Пушкина об этом стихотворении см. в письме к А. А. Бестужеву (XIII, 85).
3 О. С. Пушкина против воли родителей 28 января 1828 г. тайно обвенчалась с Н. И. Павлищевым. Подробности этого поступка, который Пушкин называл“«шалостью Ольги», рассказывал В. А. Жуковский в письме к А. А. Воейковой от 4 февраля 1828 г.: «Пушкина, Ольга Сергевна, одним утром приходит к брату Александру и говорит ему: милый брат, поди скажи нашим общим родителям, что я вчера вышла замуж... Брат удивился, немного рассердился, но, как умный человек, тотчас увидел, что худой мир лучше доброй ссоры, и понес известие родителям. Сергею Львовичу сделалось дурно... Теперь все помирились» (Соловьев Н. В. История одной жизни, т. II. Пг., 1916, с. 65).
4 Цитата из XIV строфы главы второй «Евгения Онегина»: «Но чувство дико и смешно».
5 Н. О. Пушкина умерла 29 марта 1836 года.