Скачать текст произведения

Гиллельсон М.И., Мушина И.Б. - Повесть А. С. Пушкина "Капитанская дочка". Примечания к главе 11

Примечания

Глава XI

МЯТЕЖНАЯ СЛОБОДА

В ту пору лев был сыт, хоть сроду он свиреп и т. д. Средиц«Притчей» поэта, драматурга и баснописца Александра Петровича Сумарокова (1717—1777) таких строк не обнаружено. Как указано М. А. Цявловским, эпиграф сочинен самим Пушкиным, искусно имитировавшим стиль басен А. П. Сумарокова (см.: «Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты». М.—Л., «Academia», 1935, с. 221). Символика эпиграфа перекликается с дальнейшим изложением. «В придуманном Пушкиным эпиграфе Пугачев сближен со львом. В «калмыцкой сказке», рассказанной самим Пугачевым, он сравнивает себя с орлом. Львы и орлы — символы царственной силы» (Шкловский В. Заметки о русской прозе. М., 1955, с. 76). Вертеп — пещера.

Бердская слобода, пристанище пугачевское. Бердская слобода была расположена на реке Сакмаре в семи верстах от Оренбурга; она насчитывала около двухсот дворов. Казаки этой слободы занимались сельским хозяйством, охотой и рыболовством. Во времџ осады Оренбурга Бердская слобода была главной ставкой Пугачева. Осенью 1833 года Пушкин посетил эту знаменитую станицу; 2 октября того же года он писал жене: «В деревне Берде, где Пугачев простоял 6 месяцев, имел я une bonne fortune <счастливый случай, — франц.> — нашел 75-летнюю казачку, которая помнит это время, как мы с тобою помним 1830 год. Я от нее не отставал...» (Пушкин, т. 15, с. 83). Это была Ирина Афанасьевна Бунтова, которой ко времени ее встречи с Пушкиным было 73 года. О ней см.: Попов С. А. Оренбургская собеседница А. С. Пушкина. — «Советские архивы», 1969, № 5, с. 113—116.

Савельич от меня не отставал, не прерывая жалобных молений. Далее в рукописи следовало:є«Вдруг увидел я прямо перед собой передовой караул. Нас окликали, и человек пять мужиков, вооруженных дубинами, окружили нас. Я объявил им, что еду из Оренбурга к их начальнику. Один из них взялся меня проводить, сел верхом на башкирскую лошадь и поехал со мною в слободу. Савельич, онемев от изумления, кое-как поехал вслед за нами. Мы перебрались через овраг и въехали в слободу. Во всех избах горели огни. Шум и крики раздавались везде. На улице я встретил множество народу; но никто в темноте меня не заметил, и не узнал во мне оренбургского офицера. Вожатый привез меня прямо к избе, стоящей на углу перекрестка. «Вот и дворец, — сказал он, слезая с лошади, — сейчас о тебе доложу». Он вошел в избу. Савельич меня догнал; я взглянул на него, старик крестился, читая про себя молитву. Я дожидался долго; наконец вожатый воротился и сказал мне: «Ступай, наш батюшка велел тебя впустить». Я сошел с лошади, отдал ее держать Савельичу, а сам вошел в избу, или во дворец, как называл ее мужик» (Пушкин, т. 8, с. 889—890).

Удаление этой сцены было вызвано цензурными условиями:Џ«Дошедшие до нас черновые и беловые рукописи «Капитанской дочки», относящиеся к 1836 году, позволяют установить, что Пушкину даже в процессе переписки романа приходилось исключать из него ряд сцен, образов и положений, социально-политическая значимость и острота которых были неприемлемы для подцензурной печати тридцатых годов. Так, например, при перебелении чернового автографа X, XI, XII глав Пушкин изменил мотивировку появления Гринева в лагере Пугачева. Судя по рукописям, Гринев, получив отказ генерала Рейнсдорпа помочь ему спасти Марью Ивановну, принимает решение обратиться за помощью к Пугачеву. В этом и заключалась мелькнувшая в его голове «странная мысль», о которой упоминалось в начальной редакции десятой главы. С такой ситуацией более гармонировал и эпиграф одиннадцатой главы — Гринев появляется у Пугачева в качестве его гостя, а не пленника» (Лит. памятники, с. 170—171).

Я вошел в избу, или во дворец, как называли ее мужики. Она освещена была двумя сальными свечами, а стены оклеены были золотою бумагою; впрочем, лавки, стол, рукомойник на веревочке, полотенце на гвозде’ ухват в углу, и широкий шесток, уставленный горшками, — все было как в обыкновенной избе. Во время своего пребывания в Бердах Пушкин осматривал дом, где жил Пугачев, в сопровождении тамошних старух, которые помнили ещеN«золотые» палаты Пугача, то есть обитую медною латунью избу» (Даль В. И. Воспоминания о Пушкине. — В кн.: А. С. Пушкин в воспоминаниях... т. 2, с. 222).

Пугачевский™«дворец» в «Капитанской дочке» более или менее соответствует царскому дворцу, каким он рисовался в народных представлениях. «Наивно отразившееся в преданиях представление о царском дворце. Чаще всего это большая изба. Чтобы попасть в нее, нужно пройти во двор через ворота. Царские ворота запираются обычным деревянным засовом» (Площук, с. 20).

Беглый капрал Белобородов. Иван Наумович Белобородов (1740-е годы — 1774) — сын крестьянина села Медянки Кунгурского уезда; восемнадцати лет был отдан в рекруты и отправлен для несения военной службы в Выборгский артиллерийский гарнизон, откуда был переведеч в столицу рабочим на Охтинский пороховой завод. Там Белобородов проработал семь лет в чрезвычайно тяжелых условиях. В 1766 году он стал симулировать хромоту на правую ногу и, пролежав полгода в военном госпитале, был от службы отставлен. Белобородов вернулся в Кунгурский уезд и вскоре женился. Некоторое время он торговал воском, медом и прочими товарами. С 1 января 1774 года Белобородов примкнул к движению восставших казаков и заводских рабочих Екатеринбургского ведомства. Отряды под командованием Белобородова захватили Билимбаевский, Шайтанский и Уткинский заводы. Впервые встреча Белобородова с Пугачевым произошла в Магнитной крепости в первых числах мая 1774 года, и, следовательно, появление Белобородова в Бердской крепости противоречит действительным историческим фактам. Пугачев пожаловал Белобородова в старшие войсковые атаманы и в фельдмаршалы. Взятый в плен в июле 1774 года, Белобородов был отправлен в Москву, где в базарный день 5 сентября того же года был подвергнут казни «через отсечение головы». Имя Белобородова, одного из умелых и храбрых руководителей восстания Пугачева, прочно вошло в фольклор и в литературу. Белобородов под именем «Белобородка» упоминается в юношеской незаконченной повести Лермонтова «Вадим». Белобородов же является прототипом пугачевского атамана Белоуса в повести Д. Н. Мамина-Сибиряка «Охонины брови».

Афанасий Соколов (прозванный Хлопушей), ссыльный преступник, три раза бежавший из сибирских рудников. Афанасий Тимофеевич Соколов родился в сельце Машкович в вотчине тверского архиерея Митрофана. До пятнадцати лет он помогал родителям по «крестьянскому делу», а затем был переведен на оброк и уехал в Москву, где промышлял извозом. По неопытности он оказался замешанным в деле об ограблении (преступники наняли его дрожки и пытались с его помощью скрыться от преследования). Соколов получил шесть тысяч шпицрутенов и был отдан в солдаты, но совершил побег домой, где и прожил три года. Затем по ложному обвинению в краже лошади его приговорили «высечь кнутом и послать на житье в Оренбург». Соколова отправили по этапу в Оренбург и определили поселить в Бердскую слободу. Здесь он женился, обзавелся своим домом, стал работать в вотчине надворного советника Тимашева, а затем на Покровском руднике медного завода, который принадлежал графу А. И. Шувалову. Измученные бесчеловечным обращением, многие рабочие расправлялись с заводской администрацией и уходили в беглые ватаги, становились «добрыми» разбойниками, которые грабили богатых и защищали обездоленных. По всей вероятности, к ним и примкнул Соколов. В 1768 году он вместе с двумя своими товарищами был арестован за грабеж богатого татарина. По определению Екатеринбургской канцелярии Соколов-Хлопуша был наказан кнутом «с вырыванием ноздрей и поставлением на лице знаков» и отправлен на каторжную работу в Тобольск, откуда вскоре бежал. Он снова был пойман и снова бежал. Наконец опять был схвачен, привезен в Оренбург, где его «в четвертый раз били кнутом и оставили здесь в городовой работе вечно». 30 сентября 1773 года оренбургский военный губернатор Рейнсдорп приказал доставить Хлопушу из тюрьмы и послал его в лагерь Пугачева с «объявлениями», в которых говорилось о самозванстве вождя крестьянского восстания и содержался призыв к казакам покинуть ряды мятежников. Хлопуше было обещано помилование и денежное вознаграждение. В ночь на 5 октября 1773 года Соколов-Хлопуша покинул Оренбург, а утром следующего дня предстал перед Пугачевым и сказал, что будет ему служить. К нему отнеслись с большим недоверием, допрашивали и даже грозили виселицей. Хлопуша держался бесстрашно. Один из руководителей восстания Максим Шигаев, который сидел вместе с Хлопушей в оренбургской тюрьме, заступился за него. В конце концов Хлопуша вошел в доверие к Пугачеву, который поручил ему ехать на Авзяно-Петровские заводы достать орудия и боеприпасы. Хлопуша вернулся в Берду во главе отряда в 500 человек при артиллерии и обозе. Он принимал участие в осаде Оренбурга и в других боевых действиях пугачевцев. После поражения восстания Хлопуша был арестован в Каргалинском городке, доставлен в Оренбург, где и был казнен 18 июня 1774 года.

Ты уж оскорбил казаков, посадив дворянина им в начальники, не пугай же дворян, казня их по первому наговору. Советы, которые дает Пугачеву каторжник Хлопуша, соответствуют истинному облику этого незаурядного человека. Хлопуша показал себя умным и осмотрительным начальником. Овладев крепостью Илецкая защита, он приказал вздернуть на виселицу хорунжего Уключенинова за невыдачу провианта жителям крепости и в то же время оставил комендантом ее капитана Ядринцева, за которого заступились жители крепости.

Не прикажешь ли свести его в приказную да запалить там огоньку. Здесь: запалить огоньку — подвергнуть пытке. Свести в приказную, то есть в приказную избу — присутственное место, административно-полицейскую канцелярию.

Сражение под Юзеевой. 8 ноября 1773 года отряды восставших нанесли поражение под деревней Юзеевой правительственным войскам генерала Кара. В°«Истории Пугачева» Пушкин писал: «Шишкин был встречен под самой Юзеевой шестьюстами мятежниками. Татары и вооруженные крестьяне, бывшие при нем, тотчас передались. Шишкин однако рассеял сию толпу несколькими выстрелами. Он занял деревню, куда Кар и Фрейман и прибыли в четвертом часу ночи. Войско было так утомлено, что невозможно было даже учредить конные разъезды. Генералы решились ожидать света, чтобы напасть на бунтовщиков, и на заре увидели перед собой ту же толпу. Мятежникам передали увещевательный манифест; они его приняли, но отъехали с бранью, говоря, что их манифесты правее, и начали стрелять из бывшей у них пушки. Их разогнали опять... В это время Кар услышал у себя в тылу четыре дальних пушечных выстрела. Он испугался и поспешно начал отступать, полагая себя отрезанным от Казани. Тут более двух тысяч мятежников наскакали со всех сторон и открыли огонь из девяти орудий. <...> Рассыпавшись по полям на расстояние пушечного выстрела, они были вне всякой опасности. Конница Кара была утомлена и малочисленна. Мятежники, имея добрых лошадей, при наступлении пехоты отдалялись, проворно перевозя свои пушки с одной горы на другую, и таким образом семнадцать верст сопровождали отступающего Кара. Он целых восемь часов отстреливался из своих пяти пушек, бросил свой обоз и потерял (если верить его донесению) не более ста двадцати человек убитыми, ранеными и бежавшими. Башкирцы, ожидаемые из Уфы, не бывали; находившиеся в недальнем расстоянии под начальством князя Уракова бежали, заслышав пальбу. Солдаты, по большей части престарелые или рекруты, громко роптали и готовы были сдаться; молодые офицеры, не бывавшие в огне, не умели их ободрить. Гренадеры, отправленные на подводах из Симбирска при поручике Карташове, ехали с такой оплошностию, что даже ружья не были у них заряжены и каждый спал в своих санях. Они сдались с четырех первых выстрелов, услышанных Каром поутру из деревни Юзеевой» (Пушкин, т. 9, с. 29—30).

Управился ли бы ты с Фридериком? Фридрих II (1712—1786) — с 1740 года король Пруссии. В 1759 году русские войска под командованием генерал-аншефа П. С. Салтыкова нанесли сокрушительное поражение войскам Фридриха II в сражении при Кунерсдорфе.¬

Дай срок, то ли еще будет, как пойду на Москву. По наблюдению Н. В. Измайлова, это выражение восходит к словам старика казака Папкова (Измайлов, с. 283), который рассказывал Пушкину о возмущении яицких казаков, происходившем за два года до восстания Пугачева:‘«Бунтовщики 1771 года посажены были в лавки Менового двора. Около Сергиева дня, когда наступил сенокос, их отпустили на Яик. Садясь в телеги, они говорили при всем торжище: То ли еще будет? так ли мы тряхнем Москвою?» (Пушкин, т. 9, с. 495).

Улица моя тесна; воли мне мало. В «Истории Пугачева» Пушкин писал о взаимоотношениях предводителя восстания с его атаманами: «Пугачев скучал их опекою. «Улица моя тесна», — говорил он Денису Пьянову, пируя на свадьбе младшего его сына. Не терпя постороннего влияния на царя, ими созданного, они не допускали самозванца иметь иных любимцев и поверенных. Пугачев в начале своего бунта взял к себе в писаря сержанта Кармицкого, простив его под самой виселицей. Кармицкий сделался вскоре его любимцем. Яицкие казаки, при взятии Татищевой, удавили его и бросили с камнем на шее в воду. Пугачев о нем осведомился. «Он пошел, — отвечали ему, — к своей матушке вниз по Яику». Пугачев молча махнул рукой» (Пушкин, т. 9, с. 27).

Слушай, — сказал Пугачев с каким-то диким вдохновением. — Расскажу тебе сказку, которую в ребячестве мне рассказывала старая калмычка <...> Пугачев посмотрел на меня с удивлением и ничего не отвечал. Источник «калмыцкой сказки» не установлен; не исключено, что она сочинена самим Пушкиным. Правда, эта легенда была в наше время записана в одном из южноуральских заводских поселений. Но вполне возможно, что эта запись является «эхом», устной версией, возникшей под воздействием повести Пушкина (об этом см.: Блинова, с. 312—320). Эта сказка и ответная реплика на нее Гринева — кульминация идейного спора между Пугачевым и его оппонентом. Пушкин сталкивает Гринева и Пугачева в остром диалоге. Пугачев, увлекаемый успехом самозванца Гришки Отрепьева, идет на отчаянный риск. Его настроение может быть сопоставлено с буйным разгулом Вальсингама накануне гибели («Пир во время чумы»): «Есть упоение в бою, И бездны мрачной на краю». Предчувствие неизбежной гибели слышится в словах Пугачева о том, что при первой неудаче атаманы выдадут его правительственным войскам. И тем не менее он решительно отвергает совет Гринева отдаться на милость Екатерины II, — и не только потому, что он твердо знает: милости не будет, а и потому, что его широкая натура («казнить так казнить, миловать так миловать») чужда компромиссных решений. Подобно священнику из маленькой трагедии «Пир во время чумы», Гринев переводит спор в план морально-этический: удальству Пугачева, его житейской философии, отражающей мечту подневольного человека вырваться на свободу, Гринев противопоставляет нормативное суждение об античеловечности любого вида насилия. В условиях ожесточенной классовой войны абстрактный гуманизм Гринева выглядел по меньшей мере наивным, Пугачев мог бы без особого труда опровергнуть его возражение. Но, желая показать масштабность личности Пугачева, Пушкин словами: «Пугачев посмотрел на меня с удивлением и ничего не отвечал» — как бы дает понять читателю, что вождь восстания умел прислушиваться к суждениям, которые шли вразрез с его собственными представлениями, что его поразила человечность нравственных устоев Гринева.