Алексеев М.П. - Пушкин и проблема "вечного мира". Часть 6
ПУШКИН И ПРОБЛЕМА «ВЕЧНОГО МИРА»
6
В своих воспоминаниях о Пушкине и Кишиневе его времени В. П. Горчаков указывает на странное «столкновение событий»: «...в то же время, когда возникла угнетенная Греция и восходила звезда древней Эллады, среди пустынного океана угасла иная звезда лучезарной славы. И тот, кто так недавно возмущал племена и народы своею неодолимоЃ силою, исчезал с лица земли, как невольник, при кликах крамол и неволи».86 Действительно, вторая половина 182њ г. была насыщена событиями, непрестанно обращавшими мысли к проблемам войны и мира. Известие о смерти Наполеона 21 апреля (5 мая) дошло до Пушкина 18 июля 1821 г.; в тот же день он сделал набросок программы и написал текст стихотворения, законченного в сентябре — ноябре этого года. Восстания в Европе продолжались; вслед за революциями в Сицилии (июнь 1820), в Португалии (август 1820) в марте 1821 г. началась революция в Пьемонте, почти совпавшая с началом греческого восстания: именно в марте 1821 г. Пушкин писал из Кишинева, что там «восторг умов дошел до высочайшей степени» в связи с событиями, происходившими на юге Европы и в европейской Турции. В сожженной 10-й главе «Евгения Онегина» эти события также объединены:
Тряслися грозно Пиренеи —
Волкан Неаполя пылал,
Безрукий князь друзьям Мореи
Из К<ишинева> уж мигал...
(VI, 523)
В апреле 182л г. в Петербурге серьезно обсуждался проект отправки в Италию русского экспедиционного корпуса для помощи австрийцам в подавлении неаполитанской революции; однако этот проект осуществлен не был, в значительной степени потому, что предполагавшиеся военные действия для подавления освободительного движения в чужой стране были резко осуждены передовым русским офицерством. «Настроение умов не хорошо, — доносил по этому поводу кн. Васильчиков Александру I. — Неудовольствие всеобщее и неизбежность жертв, сопряженных с ведением войны, необходимость которой непонятна простым смертным, должны несомненно произвести дурное впечатление».87 Но в то же самое время известие о восстании в Греции «воспламенило молодежь... Все были уверены, что государь подаст руку помощи единоверцам и что двинут нашу армию в Молдавию», — вспоминал Н. И. Лорер.88Ї«Важный вопрос: что станет делать Россия; займем ли мы Молдавию и Валахию под видом миролюбивых посредников; перейдем ли мы за Дунай союзниками греков и врагами их врагов» (XIII, 24), — спрашивал и Пушкин, описывая начало греческого восстания. Хорошо известно, как жадно ловил поэт все новости и слухи, которые распространялись по этому поводу, с каким сочувствием отнесся он к успехам дела греческой свободы, мечтая даже принять личное участие в военных действиях и с нетерпением ожидая их начала после того, как в августе 1821 г. разорваны были дипломатические отношения между Россией и Турцией. Стихотворение «Война», известное в списках этого года под более точным заглавием «Ожидание войны»,89 имеет в рукописи дату 29 ноября 182‘ г. (первоначально оно было помечено 29 октября), т. е. около того времени, когда он вел споры о «вечном мире» и читал Руссо. Очень существенно поэтому, что именно в этом стихотворении, спрашивая громко:
Что ж медлит ужас боевой,
Что ж битва первая еще не закипела? —
(II, 1, 167)
поэт задавал вопрос и самому себе, вопрос глубоко интимный, сугубо важный, если сопоставить его со всем тем, что думал он ољ«воинской славе» в предшествующие годы и как излагал он его в своем прозаическом отрывке, вдохновленном чтением Руссо:
Родишься ль ты во мне, слепая славы страсть,
Ты, жажда гибели, свирепый жар героев!
(II, 1, 166)
Справедливо отмечалось, что пушкинские «военные стихи» 1820—1821 гг. «звучали несомненно в радикально-политическом плане, были декабристскими стихами».90
Декабристы, осуждавшие задуманный Александром I поход в Италию для подавления итальянской свободы, напротив того, горячо приветствовали войну против деспотической Турции в поддержку восставшим грекам и втайне, может быть, питали надежду на то, что эта война ускорит освобождение от деспотического режима и в России. Вопрос о войне «справедливой», «освободительной» становился одним из важнейших вопросов, который решали в то время декабристы. Этот вопрос очень волновал и Пушкина, сумевшего поднять его до значения большого философского обобщения и заглянуть далеко в будущее. Однако именно здесь намечались существенные расхождения во взглядах между отдельными членами декабристских организаций. Самая русско-турецкая война, объявления которой ожидали с минуты на минуту, вызывала к себе двойственное отношение. Н. И. Тургенев писал, например, брату, Сергею Ивановичу, 30 июня 1821 г.: «...слухи о войне, которая кажется быть у нас популярною, увеличивая беспокойство мое, делая положение моего духа еще более смущенным, не вынуждают от меня решительного мнения на счет этой войны. Напротив того, имея в виду между государствами одну Россию и между народами одних русских, я никогда не дал бы голоса моего ни для какой войны, кроме войны оборонительной».91
П. И. Пестель, напротив, еще в 1821 г. пришел к заключению, что главное стремление его времени выражалось в национально-освободительных движениях и революционных войнах и что именно Россия призвана поддержать революционные движения народов, охватывающие земной шар.92 В течение марта — июня 182« г. Пестель трижды приезжал в Кишинев «по делам о возмущении греков» и именно в эти месяцы виделся и долго беседовал с Пушкиным. Глубоко сочувствуя борьбе греков против турецкого ига, убежденный сторонник этой справедливой, освободительной войны, Пестель тогда уже «намечал проект будущего политического устройства освобожденных балканских стран, выдвигая идею создания балканской федерации из 10 самоуправляющихся областей, образованных по национальному признаку».93 Декабристское «Общество соединенных славян» также, как известно по словам И. И. Горбачевского, «имело главной целью освобождение всех славянских племен от самовластья... и соединение всех обитаемых ими земель федеративным союзом».94 Речь, таким образом, шла не только о будущем России, но и о будущем Европы, славянской в первую очередь, и вопросы будущей военной организации республиканской России и других стран становились злободневной политической проблемой.
Все сказанное приводит нас к заключению, уже намечавшемуся и выше, что отрывок о «вечном мире» представляет собою один из важнейших документов для изучения политических воззрений Пушкина в кишиневский период его жизни, свидетельствующий также о близости этих воззрений к взглядам кишиневских «декабристов». В пользу такого вывода мы можем провести еще одно соображение, представляющееся немаловажным. Пушкин, как мы видели, исходя из того, что «принцип вооруженной силы прямо противоположен всякой конституционной идее», высказывал такое предположение: «...возможно, что менее, чем через 100 лет не будет больше постоянных армий». В чем следует усматривать ближайший источник этой мысли?
Известно, что уже французские просветители XVIII в., Вольтер, Руссо, энциклопедисты, выступали против постоянных армий, хотя, как это справедливо отмечал Ф. Меринг, они еще «не могли понять, что система постоянных войск неразрывно связана с определенными потребностями буржуазного развития».95 Декабристов также весьма волновали вопросы о будущем уничтожении постоянных армий при республиканском строе и о демократических формах организации вооруженных сил. Отрицательное отношение декабристов-офицеров к той крепостнической армии, к которой они принадлежали, в особенности «усиливалось тем, что в царствование Александра I происходил огромный численный рост ее состава, а режим „аракчеевщины“ делал ее еще более ненавистной для солдат и для крестьянства».96 Положение в армии к началу 20-х годов становилось все более угрожающим: друг за другом следовали восстания военных поселян (1817—1819), Семеновского полка (1820), с жестокостью подавляемые солдатские волнения 1820—1821 гг.;97 чем ближе находились декабристы к восстанию, задуманному ими самими, тем чаще возвращались они к вопросу, какой станет армия в преобразованной ими России. Не подлежит сомнению, что в декабристских кругах этот вопрос широко обсуждался в начале 20-х годов и что большинство декабристов уже тогда склонялось к идее будущей замены постоянной армии системой «милиционных войск», при которой оборона государства осуществлялась бы всеми гражданами, способными носить оружие, но призываемыми лишь в случае необходимости. Эта система заимствовалась ими из опыта французской революции98 и подвергалась постоянному обсуждению: об этом свидетельствуют воспоминания Д. Завалишина, статья М. Фонвизина о сокращении армии. «Идея милиции была частично воплощена в проекте конституции Н. Муравьева, поддержана в „Рассуждениях“ Торсона и не встретила возражений у других декабристов, читавших эти документы».99 В так называемом Манифесте к русскому народу, найденном в бумагах С. П. Трубецкого при его аресте, вопрос о форме организации военных сил в будущей обновленной России решался в том же самом смысле. Во втором разделе манифеста, содержащем в себе поручения Временному правительству, ему вменялось в обязанность произвести, в частности, и следующие реформы:
«3. Образование внутренней народной стражи...
5. Уравнение рекрутской повинности между всеми сословиями.
6. Уничтожение постоянной армии».100 Мог ли Пушкин знать в 182ђ г. в Кишиневе о сущности задуманных декабристами военных реформ, принадлежавших к числу тех, которыми они, вероятно, неохотно делились с непосвященными? В этом не может быть никакого сомнения. Еще в Петербурге в кругу членов «Зеленой лампы» в конце 1819 г. он мог слышать чтение небольшого произведения приятеля своего А. Д. Улыбышева под заглавием «Сон», эту раннюю декабристскую «утопию», в которой идет речь о будущей России, освобожденной после революционного переворота от гнета феодально-абсолютистского режима.101
Среди многих преобразований полной реформе подверглось также и войско обновленной страны. «— Извините, если я перебью вас, сударь, — спрашивает путешественник жителя этой страны будущего, — но я не вижу той массы военных, для которых, говорили мне, ваш город служит главным центром.
— Тем не менее, — ответил он, — мы имеем больше солдат, чем когда-либо было в России, потому что их число достигает 50 миллионов человек.
— Как, армия в 50 миллионов человек! Вы шутите, сударь!
— Ничего нет правильнее этого, ибо природа и нация — одно и то же. Каждый гражданин делается героем, когда надо защищать землю, которая питает законы, его защищающие, детей, которых он воспитывает в духе свободы и чести, и отечество, сыном которого он гордится быть. Мы действительно не содержим больше этих бесчисленных толп бездельников и построенных в полки воров — этого бича не только для тех, против кого их посылают, но и для народа, который их кормит, ибо если они не уничтожают поколения оружием, то они губят их в корне, распространяя заразительные болезни. Они нам не нужны более. Леса, поддерживающие деспотизм, рухнули вместе с ним... Служба, необходимая для внутреннего спокойствия страны, исполняется по очереди всеми гражданами, могущими носить оружие, на всем протяжении империи. Вы понимаете, что это изменение в военной системе произвело огромную перемену и в финансах. Три четверти наших доходов, поглощавшихся прежде исключительно содержанием армии, — которой это не мешало умирать с голоду, — употребляется теперь на увеличение общественного благосостояния, на поощрение земледелия, торговли, промышленности...».102
Эта красноречивая страница, написанная в самый разгар наступления на армию аракчеевской реакции, выразила в то же время представление о той желательной форме будущей организации вооруженных сил, которое складывалось у деятелей русских тайных обществ, будущих декабристов; ход мыслей Пушкина удивительно к ним близок.