Виноградов И. - Путь Пушкина к реализму. Часть 3.
III
В мае 1820 г. молодой›«либералист», раздраживший правительство своими стихами и демонстративными выходками, был выслан на юг. Это было новым этапом и в его творчестве. Не просто перемены в личной судьбе обусловили перемены в творчестве. Путь Пушкина нужно брать не с частной, а с общественно-политической стороны. Это был один из частных вариантов общей истории дворянского либерализма в его борьбе с феодально-крепостническим строем. Ссылка поставила Пушкина перед двумя дорогами. Она могла закалить и укрепить его вольнолюбие, но она могла быть и первым толчком к пересмотру своих взглядов, к постепенному отступлению. Произошло последнее.
Первым крупным произведением, написанным в ссылке, бы놫Кавказский пленник». Позднее в своих критических замечаниях Пушкин так отзывался о нем: «Кавказский пленник» — первый неудачный опыт характера, с которым я насилу сладил». В письмах своих после написания «Кавказского пленника» Пушкин несколько раз возвращается к вопросу о характере героя. «Характер пленника неудачен; это доказывает, что я не гожусь в герои романтического стихотворения, я в нем хотел изобразить это равнодушие к жизни и к ее наслаждениям, эту преждевременную старость души, которые сделались отличительными чертами молодежи 19-го века», пишет он В. П. Горчакову18. Свое недовольство характером пленника выражает он и в черновике письма Гнедичу:„«Характер главного лица (лучше сказать единственного лица), а действующих лиц всего-то их двое, приличен более роману нежели поэме — да и что за характер, мол, кто будет тронут, кого займет изображение молодого человека, истощившего, потерявшего всю чувствительность своего сердца в первые лета своей молодости, в каких нещастиях неизвестных читателю»19. И в самом деле характер пленника, во-первых, едва намечен, а затем двойственен. Эту двойственность отметил еще критик «Вестника Европы» в своей статье о поэме. Одним из мотивов, составляющим характер пленника, оказывается стремление к «свободе».
Отступник света, друг природы,
Покинул он родной предел
И в край далекий полетел
С веселым призраком свободы.
Свобода! он одной тебя
Еще искал в пустынном мире.
Страстями сердце погубя,
Охолодев к мечтам и лире,
С волненьем песни он внимал,
Одушевленные тобою;
И с верой, пламенной мольбою
Твой гордый идол обнимал.
Герой ищет свободы, убегая от±«родного предела» в «далекий край». Указание на песни, одушевленные свободой, позволяет заключить, что речь идет не только о свободе в личном смысле, но и о свободе в смысле политическом. Но этот мотив — боковой и не играет существенной роли в поэме. Выдвинута другая сторона: разочарование в жизни.
Людей и свет изведал он
И знал неверной жизни цену.
В «бурной жизни» сердце его «увяло», он «наскучил» быть жертвой «презренной суеты», он «окаменел» душой. В эти мотивы вплетается еще один, мало согласованный с первыми двумя: несчастная, неразделенная любовь.
Измучась ревностью напрасной,
Уснув бесчувственной душой,
В объятиях подруги страстной
Как тяжко мыслить о другой!
Не к этому ли между прочим относилось замечание Чаадаева, о котором говорит Пушкин в письме к Вяземскому:Ї«Видишь ли иногда Чаадаева? Он вымыл мне голову за Пленника, он находит, что он недовольно blasé»20.
Как мы видели выше, Пушкин указывал на автобиографичность Пленника. И в письмах Пушкина, и в мемуарах современников мы можем найти указания на то, что Пушкин действительно мог черпать некоторый материал из своего личного душевного опыта. Жалобы на окружающую «турецкую» действительность, на припадки хандры мы находим в письмах. Сходные мотивы, данные от первого лица, имеются и в ряде лирических стихотворений Пушкина того времени. В элегии «Погасло дневное светило» лирический образ поэта совпадает с Пленником не только по характеру мотивов, но даже частично по словесной своей форме.
Лети, корабль, неси меня к пределам дальным
По грозной прихоти обманчивых морей,
Но только не к брегам печальным
Туманной родины моей,
Страны, где пламенем страстей
Впервые чувства разгорались,
Где музы нежные мне тайно улыбались,
Где рано в бурях отцвела
Моя потерянная младость,
Где легкокрылая мне изменила радость
И сердце хладное страданью предала.
Есть в этом стихотворении и несчастная любовь:
Подруги тайные моей весны златыя
И вы забыты мной... Но прежних сердца ран,
Глубоких ран любви ничто не излечило...21
Эта близость лирического образа самого поэта и образа его романтического героя видна и в стихотворенииё«Я пережил свои желанья». Первый набросок этого стихотворения написан на полях рукописи «Кавказского пленника».
Можно предполагать, что эти строфы должны были входить в речь Пленника. Пушкин обрабатывает и печатает их в виде самостоятельного стихотворения. Можно сослаться еще на черновые наброски, относящиеся Ї этому же времени: «Красы Лаис, заветные пиры», «Ты прав, мой друг, напрасно я презрел» с такими строками:
Свою печать утратил резвый нрав.
Душа час от часу немеет,
В ней чувства нет. Так легкий лист дубрав
В ключах кавказских каменеет.
Вообще совершенно очевидно, что этот комплекс мотивов занимает очень важное место в творчестве Пушкина и что «лирический субъект» и объективный герой тесно переплетаются. Но указание на «автобиографичность» героя еще довольно плоско. Творчество не есть простая фиксация психологического опыта и бытового окружения. Творчество есть известное понимание явлений, отбор их. Это относится не только к окружающему миру, но и к собственной личности поэта. Поэт и из своего психологического опыта черпает материал под определенным углом зрения. Психологический опыт и творческое сознание — это два сообщающихся сосуда, но это вовсе не одно и то же.
И автобиографичность пушкинской поэзии нужно понимать ограничительно. Перечисленные лирические стихи, фигура Пленника были лишь формой осмысления и личного опыта, и объективных наблюдений, формой не адэкватной действительности не только в отношении частных подробностей (так например политическая ссылка рисуется как добровольное «бегство» в чужие края), но и в отношении психологическом. И приведенное выше свидетельство Пушкина об автобиографичности Пленника этот ограничительный смысл уже заключает. Поэт намеревался передать отличительные черты «молодежи 19-го века». А «я не гожусь в герои романтического стихотворения» может означать, что материал личный был недостаточен, не вполне пригоден для этой задачи. С гениальной точностью Пушкин впоследствии определил разницу между собой и тем «характером», первый очерк которого дан в «Кавказском пленнике» и который проходит затем, все более конкретизируясь, через ряд его произведений. «Я был озлоблен, он угрюм», говорит он о «Евгении Онегине». И разница эта не только психологическая. «Озлоблен» заключает в себе и характеристику дальнейшего общественно-политического пути Пушкина.
Несомненно, что в какие-то моменты Пушкин, если и не полностью, то все же в очень большой мере сливал себя с романтическим героем «Кавказского пленника». Он, как мы видели, в стихах, написанных от первого лица, дает свой образ, почти совпадающий с образом Пленника. С другой стороны, и фигура Пленника еще проникнута лирическим сочувствием автора. Но уже в первых отзывах Пушкина о написанной поэме, в его недовольстве ею, в его отзывах о характере Пленника намечается дистанция между поэтом и героем, дистанция, которая в дальнейшем все увеличивается.
На эти новые формы творческого осознания себя и своего поколения очень большое влияние оказала поэзия Байрона. Об этом говорят и собственные свидетельства Пушкина, и отзывы современников, и объективный анализ творчества. Останавливаться на этом нет надобности. Скажу только о том, что влияние это не понять в плане только формальном. В. М. Жирмунский в своей книге «Байрон и Пушкин» пишет: «Читая отзывы критики двадцатых годов о первых произведениях Пушкина, мы приходим к заключению, что для современников проблема «байронизма» в русской литературе была прежде всего проблемой искусства»22. Это значит, что для современников Пушкина шел спор о «новых жанрах», о «композиционных особенностях» и т. д. Такое категорическое утверждение неверно. И для современников Пушкина было ясно, что речь идет о чем-то более глубоком, о новом отношении к действительности, о новых политических тенденциях. Вяземский в письме к А. И. Тургеневу пишет: «Душа — свидетельница настоящих событий, видя эшафоты, которые громоздятся для убиения народов, для зарезания свободы, не должна и не может теряться в идеальности Аркадии... Байрон, который носится в облаках, спускается на землю, чтобы грянуть негодованием в притеснителей, и краски его романтизма сливаются часто с красками политическими» (1821 г.)23.
В своей статье о «Кавказском пленнике» в «Сыне Отечества» Вяземский тоже останавливается на новом характере, «часто встречающемся в нынешнем положении общества»: «Преизбыток силы, жизни внутренней, которая в честолюбивых потребностях своих не может удовольствоваться уступками внешней жизни, щедрой для одних желаний так называемого благоразумия; необходимые последствия подобной распри: волнение без цели, деятельность пожирающая, неприкладываемая к существенному; упования, никогда не свершаемые и вечно возникающие с новым стремлением, должны неминуемо посеять в душе тот новый зародыш скуки, приторности, пресыщения, которые знаменуют характер Child Harold, Кавказского пленника и им подобных. Впрочем, повторяем: сей характер изображен во всей полноте в одном произведении Байрона: у нашего поэта он только означен слегка»24. Это заявления представителя одного лагеря. Но и представители другого лагеря не ограничивались борьбой только против формальных особенностей. В известной полемике М. Дмитриева с Вяземским о романтизме Дмитриев прямо осуждает байронический характер, в котором «сладострастие смешано с мрачностью». В статье «Вестника Европы» о «Кавказском пленнике» Пушкин упрекается в недостатке патриотизма: «Пушкин мог бы привести причиною желания свободы (здесь разумеется желание вырваться на волю из плена. — И. В.) любовь к отечеству. Зачем не взял он в своего пленника этого прекрасного русского чувства: хотя страдать, но на родине?»25 Уже после смерти Пушкина ⶫГалатее» так говорилось по поводу «Кавказского пленника»: «Бог дал нам поэзию взамен потерянного рая; ее дело сближать, роднить землю с небом, откликаться с земли небу, а не аду...» Далее — о характерах черкешенки и Пленника: «Если бы мы не боялись оскорбить память покойника, если бы мы не были уверены, что он питал в сердце чувство патриотизма, которое так хорошо и сильно выражено у него в пьесе «Клеветникам России», мы упрекнули бы его за то, что он для своего рассказа выбрал лицо бездушное, бесчувственное и, что всего досаднее, обидное для народной чести, дал ему роль представителя россиян... Характер черкешенки прекрасен, тем более, что он поставлен в яркой противоположности: с одной стороны — дочь природы, с другой — сын образованного общества; там высокое самопожертвование, здесь — низкий эгоизм... Зато, если черкесы когда-нибудь будут читать «Кавказского пленника», они с гордостью укажут на его героиню и с презрением на героя, на русского. Это, повторяем, оскорбительно для нас... Но утешимся, — черкесы еще не так скоро будут читать наших поэтов»26. Итак, байроническое «разочарование» действительно «сливалось с красками политическими» и для того и для другого лагеря. Но взяв у Байрона «формулу объяснения» себя и своего поколения, Пушкин по-своему ее интерпретировал. Пленник — не буквальная копия байроновских героев. Мрачный пафос разрыва с обществом в нем смягчен, характер его скорее элегичен27. Пушкин, по словам В. Жирмунского, «изменил самый стиль, в котором трактуются эти психологические темы, снизил тот патетический декламационный тон, в котором Байрон говорит о любви и ненависти, восторгах и страданиях своих героев, из демонического перевел их обратно в человеческий мир»28.
Каков был живой практический смысл этой формулы в пушкинской интерпретации? Если взять романтические поэмы Пушкина в плане его общественно-политического развития, то нужно сказать, что они были формой общественно-политического отступления. В фигуре Пленника политический протест, во-первых, превращался в расплывчатые поиски «свободы» в дальних пределах. Затем даже это скромное политическое содержание оттеснялось на задний план еще более абстрактным и смутным «разочарованием», недовольством жизнью вообще. И наконец те поиски «свободы», о которой мы говорили, поиски выхода приобретали индивидуалистический характер. Такую роль «байронизм» приобретал в конкретной эволюции пушкинского творчества. Но у других писателей (к примеру у Рылеева) политическая сторона могла и не оттесняться, а напротив, выдвигаться на первый план. Индивидуалистический протест, например у Лермонтова, в период разгрома дворянского либерализма, в период реакции, был явлением прогрессивным. Это показывает, что «байроническая поэма» может быть понята только в конкретном своем классовополитическом содержании. И у Пушкина байронический «протест» его «Кавказского пленника» сохраняет еще прогрессивный характер, в общем плане, но он был все же шагом назад в плане его общественно-политического развития. Интересно то, что эти «байронические» мотивы были связаны с тем, как Пушкин осмыслял свою собственную ссылку В посвящении к «Кавказскому пленнику» он говорит:
Когда я погибал безвинный, безотрадный
И шопот клеветы внимал со всех сторон.
Когда кинжал измены хладной,
Когда любви тяжелый сон
Меня терзали и мертвили —
Я близ тебя еще спокойство находил...
И дальше:
Я рано скорбь узнал, постигнут был гоненьем;
Я жертва клеветы, измены и невежд...
Эти стихи вызвали такое замечание А. Тургенева в письме к Вяземскому: «Все то, где он говорит о клевете и о гонении на него — и неправда, и неблагородно!»
В послании к Чаадаеву (1821 г.) Пушкин говорит о своей ссылке:
Оставя шумный круг безумцев молодых,
В изгнании моем я не жалел о них,
Вздохнув, оставил я другие заблужденья,
Врагов моих предал проклятию забвенья,
И, сети разорвав, где бился я в плену,
Для сердца новую вкушаю тишину.
....................
Ищу вознаградить в объятиях свободы
Мятежной младостью утраченные годы.
В стихотворении «К Овидию» поэт характеризует себя так:
...Изгнанник самовольный
И светом, и собой, и жизнью недовольный.
В послании Ф. Глинке он опять вопрос о ссылке переносит на общую почву недовольства людьми.
Когда средь оргий жизни шумной
Меня постигнул остракизм,
Увидел я толпы безумной
Презренный, робкий эгоизм.
И дальше:
Пускай мне дружба изменила,
Как изменила мне любовь...
Все это стихи 1821—1822 гг. Они интересны для нас не столько как биографический материал, сколько как те формулы, в которых Пушкин осознавал свою ссылку. И мы видим в этих формулах и общие жалобы на•«свет», на «толпу», недовольство жизнью и прославление индивидуалистической свободы. Политическая ссылка была поэтически осознана Пушкиным как некое жизненное потрясение, удар по его юношеской беззаботности, вере в жизнь и людей, и эта сторона заслонила сторону политическую. Байронизм упал на подготовленную почву и интерпретирован был по-своему. Фигура Пленника — осмысление с помощью Байрона реального жизненного материала.
Художественные формулы Байрона были средством осознания не только личной судьбы, но и своего поколения. Они мелькают не только в поэмах.
Наиболее интересны в данном отношении стихи, посвященные Наполеону. Интересно сравнить их со стихами лицейской поры. Там Наполеон еще официальный «злодей» — и только.
Один во тьме ночной над дикою скалою
Сидел Наполеон.
В уме губителя теснились мрачны думы,
Он новую в уме Европе цепь ковал
И, к дальним берегам возведши взор угрюмый,
Свирепо прошептал... и т. д.
(«Наполеон на Эльбе». 1815 г.)
Вотще, впреди знамен бесчисленных дружин,
В могущей дерзости, венчанный исполин
На гибель грозно шел, влек цепи за собою:
Меч огненный блеснул за дымною Москвою!
Звезда губителя потухла в вечной мгле,
И пламенный венец померкнул на челе!
(«На возвращение государя императора из Парижа в 1815 году».)
В этом же стихотворении власть Наполеона называется «властью мятежной». В этих написанных по заказу стихах и трактовка Наполеона — готовая, официальная. То же мы видим и в стихотворении «Принцу Оранскому» (1816 г.)
Свершилось... подвигом царей
Европы твердый мир основан;
Оковы свергнувший злодей
Могущей бранью снова скован.
Уже нечто иное мы имеем в стихах 1821 г. и позднейших. Прежде всего следует отметить, что в сознании Пушкина (как впрочем и в сознании его современников) фигура Наполеона прямо связывалась с фигурой Байрона и его героями. В стихотворении «К морю» (1824 г.) Пушкин вспоминает обоих «властителей дум» своего поколения29. В седьмой главе «Евгения Онегина» Татьяна, придя в кабинет Онегина, видит там
И лорда Байрона портрет,
И столбик с куклою чугунной
Под шляпой, с пасмурным челом,
С руками, сжатыми крестом.
Психологический образ Наполеона Пушкин дает в стихотворени豫Наполеон» (1821 г.). Он рисуется как человек, поправший свободу ради индивидуалистического дерзания. И характерно, что в образ этого гордого индивидуалиста вносится мотив «охладелости»
В свое погибельное счастье
Ты дерзкой веровал душой,
Тебя пленяло самовластье
Разочарованной красой.
Образ Наполеона показан здесь в связи с основными темами Пушкина периода предыдущего и периода последующего, темойО«свободы» и темой «народности». Наполеон «презрел» человечество в «его надеждах благородных» и за это наказан «народной Немезидой»... И еще Наполеон
...русскому народу
Высокий жребий указал.
Он пробудил его национальное самосознание. В стихотворенииЛ«Недвижный страж дремал» Наполеон характеризуется как «мятежной вольности наследник и убийца». Это очень важная черта — индивидуалистический герой, высшее воплощение духа гордости и самовластия, оказывается порождением «свободы», возникает на ее почве и вместе с тем ее губит. Мы увидим дальше, как это общее направление мысли, эти общие формулы, применяемые здесь к явлениям государственного масштаба, знаменательно повторятся и в масштабах частных («Цыганы», «Евгений Онегин»). Пока же отметим только «байроническое» истолкование Наполеона, его героизацию и одновременно развенчание.
Неверно было бы из сказанного выше об отступлении Пушкина заключать, что мотивы прямого политического протеста исчезают из его лирики в это время. Нет, и в стихах, и в письмах мы найдем много проявлени€ вольнолюбия поэта. Но уже не эти мотивы являются основными. И что еще более важно, мы встречаем в письмах и в стихах Пушкина прямые свидетельства политического разочарования, следы скептических размышлений. Первого декабря 1823 г. он в письме к А. И. Тургеневу из Одессы приводит выдержки из оды «Наполеон» и по поводу последней строфы
Хвала! Он русскому народу
Высокий жребий указал,
И миру вечную свободу
Из мрака ссылки завещал
пишет следующее: «Эта строфа ныне не имеет смысла, но она писана в начале 1821 года — впрочем это мой последний либеральный бред, я закаялся и написал на-днях подражание басне умеренного демократа И. X. (изыде сеятель сеяти семена своя)»30. Дальше приводится полностью это стихотворение, где есть такие например строки:
Паситесь, мирные народы!
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь... И т. д.
Романтический метод явился средством своеобразной героизации, своеобразного возвышения разочарования поэта. Стремление к свободе переводится в личный, индивидуалистический план, превращается в индивидуалистическог недовольство миром и лирически возвышается. Средством возвышения является изоляция от реальной обстановки, социальной и бытовой, и преувеличение переживаний и выражающих их действий. Пленник, как верно заметил Пушкин, «истощил всю чувствительность своего сердца в первые лета своей молодости, в несчастиях, неизвестных читателю». Самый характер его односторонен, дан в немногих чертах Черты эти преувеличены, доведены до предела. Уж если равнодушие, то оно уподобляется окаменению, если горе, то оно вырастает до степени отчаяния и т. п. И действия, жесты, в которых выражаются эти переживания, соответствующим образом преувеличены. Об этом позднее Пушкин отзывался таким образом: «Бахчисарайский фонтан» слабее «Пленника» и, как он, отзывается чтением Байрона, от которого я с ума сходил. Сцена Заремы с Марией имеет драматическое достоинство. Ее, кажется, не критиковали. Ал. Раевский хохотал над следующими стихами:
Он часто в сечах роковых
Подъемлет саблю — и с размаха
Недвижим остается вдруг,
Глядит с безумием вокруг,
Бледнеет...
Молодые писатели вообще не умеют изображать физические движения страстей. Их герои всегда содрогаются, хохочут дико, скрежещут зубами и проч. Все это смешно, как мелодрама».
Итак одностороннее абстрагирование и преувеличение — вот основные черты обрисовки романтических фигур Пушкина. В поэзии Байрона эти черты связаны с ярко выраженным субъективизмом. Бурный, протестующий субъективизм — ее характерная особенность. Пушкин в письме к Раевскому говорит о том, что Байрон везде изображает себя: «Байрон (в трагедии) разделил между своими героями те или другие черты своего собственного характера: одному дал свою гордость, другому — свою ненависть, третьему — свою меланхолию и т. д. — и таким образом из одного характера, полного, мрачного и энергичного создал несколько характеров незначительных» (июль 1825 г.). Этот индивидуализм и субъективизм, эта психологическая «робинзонада» в широком масштабе были формой, в которой выражался рост нового буржуазного общества и распад общества феодального. Маркс пишет о буржуазном обществе: «В этом обществе свободной конкуренции отдельная личность выступает освобожденной от естественных связей». И далее: «...этот индивид XVIII века продукт, с одной стороны, разложения феодальных общественных форм, а с другой — новых производительных сил, начавших развиваться в XVI веке». Маркс называет «возвращение к природе», «реакцию против чрезмерной утонченности» и пр. лишь «эстетической видимостью» этих робинзонад («Введение к критике политической экономии»). Но разница конкретной обстановки обусловила и разницу конкретной модификации этих тенденций в поэзии Байрона и Пушкина. Англия уже довольно далеко продвинулась по пути буржуазного развития, а Россия еще только стояла у его порога и в сокращенном и измененном виде отражала и воспроизводила в области идеологической некоторые черты развития более передовых стран.