Измайлов Н.В. - Пушкин в работе над "Полтавой". Часть 11.
11
Написав 27 октября, через неделю после приезда в Малинники,¬«Посвящение» к «Полтаве», Пушкин продолжал — очевидно, уже в ноябре — работу над поэмой и одновременно над рядом других произведений в разных жанрах. На последней (LV) строфе Седьмой главы «Евгения Онегина», датированной в беловой рукописи «4 ноября. Малинники» (VI, 462—463, 618), обрывается последовательное заполнение тетради — и Пушкин, повернув ее, начинает писать в ней с другого конца. Все тексты здесь не датированы, но большая часть относится к тому же пребыванию в Малинниках — в ноябре — начале декабря 1828 г. Записи начинаются с «Шотландской песни» («Ворон к ворону летит»), датируемой в Акад. (III, 1167)¶«предположительно сентябрем — первой половиной октября»; кажется, однако, вернее датировать ее второй половиной октября — началом ноября. Вслед за ней мы видим черновой автограф начала Второй песни «Полтавы» — ночной разговор Марии с Мазепой (лл. 972—942); Пушкин создавал его, вероятно, в первой половине — середине ноября. К этому же времени относится и работа над такими значительными стихотворениями, как «Анчар» (в перебеленной рукописи помечено «9 ноября 1828. Малинники»), «Ответ Катенину» (в беловом — «10 ноября 1828. Малинники»), «Цветок», «Поэт и толпа» (или «Чернь»), вторая редакция «Клеопатры» и пр. Позднейшие записи — 1829, 1830 (?), 1833 гг. — для нас не имеют значения.
Вероятно, в эти же дни деревенской осени, в середине ноября, Пушкин приступил к обработке октябрьской перебеленной рукописиЭ«Полтавы» (полностью до нас не дошедшей) и к составлению окончательной беловой, переписанной крупным парадным почерком в другой тетради.307 В этой рукописи, однако, нет многих элементов поэмы: эпиграфа, предисловия (помеченного в печати: 31 января 1829), посвящения, заключения, т. е. ст. 425—471 Третьей песни, и примечаний. Отсутствовали и вписанные позднее ст. 490—497 Первой песни («Что стыд Марие, что молва...» и т. д.), созданные в процессе переписки беловой рукописи, на что указывает их черновик, записанный в сохранившемся конце перебеленного автографа (см. V, 327 и 331).
Готовую рукопись Пушкин привез с собою в Москву, и здесь по его поручению М. П. Погодин снял с нее копию, которая, к сожалению, не сохранилась — ни в архиве Погодина, ни в бумагах Пушкина. Но мы знаем о ней по кратким записям в дневнике историка, опубликованным М. А. Цявловским.308 Все они относятся к тому недолгому периоду, когда Пушкин, с начала (около 5-го) декабря 1828 г. по начало января 1829-го, прожил в Москве. Приведем эти записи из дневника Погодина:
9 <декабря 1828 г.> К Пушкину. Прочел мне <...> Мазепу <т. е. «Полтаву»>, который не произвел большого действия, хотя много хорошего.
16 <декабря>. К Пушкину <...> Отдал <мне, т. е. Погодину> Мазепу переписать для государя. <...> Прочел дома Мазепу. Много хорошего. <...> Перепис.<ывал> Мазепу.
17 <декабря>. Перепис.<ывал> Мазепу.
28 <декабря>. Перепис.<ывал> Мазепу.
Январь 2 <1829>. Перепис.<ывал> Мазепу.
3 <января>. Предчувствовал, что приедет Пушкин, и принялся за Мазепу. В самом деле приезжал два раза. Переписал и отдал.
В этих кратких заметках обращают на себя внимание слова о том, что Пушкин отдал ПогодинуЛ«Мазепу переписать для государя». Смысл этих слов неясен. Трудно думать, имея в виду очень мелкий и нечеткий почерк историка, чтобы копия, снятая им, была представлена Николаю I. Неясно и то, с какой рукописи Пушкина переписывал «Полтаву» Погодин: беловой автограф, как сказано, не содержит полного текста поэмы, и во всяком случае едва ли именно он побывал в цензуре. Окончательные суждения здесь невозможны. Как бы то ни было, поэма, привезенная Пушкиным в Петербург, не вызвала, по-видимому, никаких замечаний — по крайней мере не оставила следов в переписке Пушкина с Бенкендорфом. В деле III Отделения имеется лишь разрешение от 26 марта на выпуск отпечатанного издания из типографии, одновременно со вторым изданием Первой главы «Евгения Онегина».309
В феврале или начале марта 1829 г. поэма была сдана в печать и набиралась по беловому автографу, изготовленному, как было сказано, в Малинниках и носящему ясные следы типографской работы.
Уезжая из Петербурга в Москву 4 марта, Пушкин поручил наблюдение за печатанием П. А. Плетневу, оставив ему соответствующие указания, автограф которых нам неизвестен, как неизвестны и беловые автографҐ эпиграфа, «Предисловия», помеченного в печатном тексте: «31 января 1829», «Посвящения» и послесловия, т. е. стихов 425—471 Третьей песни, а также примечаний.
Плетнев, отдавая рукопись в печать, перенес на нее оставленные ему Пушкиным или присланные им из Москвы поправки. Они все вошли и в печатный текст.310
27 или 28 марта 1829 г. — почти через год после начала работы над поэмой и через пять месяцев после ее окончания в черновом виде — «Полтава» вышла в свет, и ее история вступила в новую фазу — фазу длительной и ожесточенной журнальной полемики, закончившейся лишь в 1831 г. статьей Пушкина в альманахе «Денница» — единственным до тех пор напечатанным им ответом на нападки критики.
Необычайная быстрота создания «Полтавы» и ее издание так скоро после завершения, дающие впечатление какой-то поспешности, а главное — заявление самого Пушкина о том, что «Полтаву» «написал <он> в несколько дней, далее не мог бы ею заниматься и бросил бы всё», — подали повод ко многим недоразумениям и ложным толкованиям биографов, начиная с П. В. Анненкова. Но дело, конечно, в том, что тема, давно выношенная, давно обдуманная поэтом, крайне значительная и нужная, по его убеждению, для русской литературы и, более того, для России, — настоятельно требовала воплощения. Раз обдумав и определив ее форму, выносив в себе концепцию этого «самого оригинального» из своих произведений, поэт не мог остановиться, не мог успокоиться до тех пор, пока не осуществил его. К этому основному мотиву присоединяются и другие: долгие искания, нащупывания и колебания в плане в первые месяцы работы, вызвавшие необычайный подъем и творческое возбуждение тогда, когда наконец основные творческие вопросы были решены; волнения, пережитые летом и осенью этого года, требовавшие исхода и успокоения в творческой работе; наконец, наступление осени, любимого, плодоносного для Пушкина времени года, всегда возбуждавшего его творческие силы... Слова «далее не мог бы ею заниматься и бросил бы всё» указывают лишь на огромность напряжения, вызванного созданием «Полтавы», и также на те характерные черты сюжета, о которых Пушкин говорит в предшествующих фразах своей антикритики, приведенных нами в начале нашей статьи: «Однако ж какой отвратительный предмет!...».
Узкое и ограниченное морализирование было всегда глубоко чуждо Пушкину, но наличие моральной оценки обоих фабулистических героев—«Полтавы» и их осуждение (и Мазепы, и Марии, даже при чувстве жалости и сочувствия к ней) совершенно очевидны в поэме. Отмечая «отвратительность» предмета своей поэмы, Пушкин указывал на отрицательную (и в жизненном, и в литературном смысле) сущность характера главного персонажа — Мазепы и всего его окружения, включая в известной степени и Кочубея, пока он является сообщником, потом врагом Мазепы и до тех пор, как он становится жертвой гетмана. Но «отвратительный», всецело отрицательный характер центрального персонажа поэмы является, однако, выражением эпохи, не выдуманной поэтом мелодраматической фикцией, а исторической и, следовательно, жизненной реальностью. Пушкин, заявляя историческую правдивость характера Мазепы, отводил выдвигавшиеся против него как автора обвинения в аморальности, в возвеличении отрицательного героя, а также в том, что он умалил нравственное значение Кочубея, объяснив его донос личной враждой, местью за обиду, а не патриотическим чувством. Пушкин показывал и возможность создания героической и реально-исторической поэмы с героем отрицательного значения, — но противопоставил ему другого, стоящего вне новеллистической фабулы, так сказать, сверхличного героя, данного опять-таки в соответствии с исторической правдой и с исторической концепцией автора — в лице Петра Великого.