Измайлов Н.В. - Пушкин в работе над "Полтавой". Часть 4.

4

Итак, создание·«Полтавы» было подготовлено задолго и глубоко в творческом сознании Пушкина. Но, воссоздавая историческое прошлое, поэма перекликалась и с настоящим, и современная действительность неизбежно оказывала влияние на ее концепцию. Историзм, столь свойственный мышлению Пушкина и составлявший один из краеугольных камней его мировоззрения, заставлял его искать причинные связи между современностью и той эпохой, которая ее породила, — эпохой Петра I. Неудача восстания декабристов, показавшая всю слабость этих передовых людей и их полную изолированность от народа, заставила Пушкина пересмотреть свое отношение к власти и к революционной тактике. «Властитель слабый и лукавый» (как позднее назовет поэт Александра I) сменился новым царем — «суровым и могучим» (по формуле Лицейской годовщины 1836 г.). Новый царь, во многом враждебный направлению последних лет царствования Александра I, возбуждал в нем «надежду славы и добра», ожидание реформ и скорой амнистии декабристам. В обиход официозных определений быстро вошло сопоставление Николая I с Петром Великим, и Пушкин охотно принимал это сопоставление, подкреплявшее его ожидания. «Россию вдруг он оживил войной, надеждами, трудами», — говорил он о Николае, имея в виду вмешательство России в греко-турецкую борьбу, ознаменованное Наваринской победой, и войны с Персией и Турцией. «Необъятная сила правительства, основанная на силе вещей» (как гласит формулировка в записке «О народном воспитании»), предстала перед ним в лице новой власти — и с этой «силой» надо было, после возвращения поэта из ссылки, устанавливать взаимоотношения. Тут образцом отношений между царем и подданным явился для него, конечно, Петр Великий. Традиционный человеческий образ Петра, сложившийся в XVIII в., определялся известными словами Державина в оде «Вельможа» (1794):

Оставя скипетр, трон, чертог,
Быв странником, в пыли и в поте,
Великий Петр, как некий бог,
Блистал величеством в работе:
Почтен и в рубище герой!

Расширяя и углубляя эту формулу, Пушкин развил ее в программном стихотворении, написанном вскоре после сентябрьского свидания с Николаем — в конце (22 декабря) 1826 г., — в—«Стансах», — где он, сопоставляя нового царя с его пращуром Петром, хотел указать Николаю на основные линии его поведения: на то, что Петр «правдой <...> привлек сердца», «нравы укротил наукой» и «смело сеял просвещенье» (о «европейском» просвещении, внесенном в Россию Петром, Пушкин писал не раз — и в «заметках» 1822 года, и в 30-х годах), — что он «Не презирал страны родной» (прямой намек на Александра I, презиравшего Россию) и «знал ее предназначенье» (т. е. смотрел в своей деятельности в далекое будущее своей страны), — наконец —

То  академик,  то  герой, и т. д.

— строки, содержащие целую программу, всесторонне развивающую строфу Державина. В свете этих настроений становится понятным и создание «военной» поэмы и прославление Петра, «начало славных дней» которого «мрачили мятежи и казни», понимая под «мятежами» не только стрелецкие бунты, но и предательство Мазепы.

Было бы, однако, глубокой ошибкой видеть в «Полтаве» какое бы то ни было — хотя бы скрытое и иносказательное — положительное изображение нового царствования. Официальные круги во главе с самим Николаем ожидали, конечно, от Пушкина прямого «воспевания» новой власти: таково было невысказанное, но явно подразумевавшееся условие «прощения», объявленного царем опальному поэту 8 сентября 1826 г., — условие, которое сам поэт, однако, понимал как соглашение, заключенное между ним и правительством. Соглашение это, в представлении Пушкина, налагало на власть обязательства реформ и прощения декабристов, а самому поэту давало право быть советником власти, посредником между народом и ею. Такое понимание высказывалось и в записке «О народном воспитании», составленной по заданию Николая в конце 1826 г., вскоре по возвращении поэта из ссылки, и в изданных около того же времени «Стансах», и еще более в стихотворении «Друзьям», почти непосредственно предшествующем началу работы над «Полтавой».

В этих условиях поэма, посвященная прославлению идей подлинного патриотизма, беззаветного служения родине, пожертвования собою и всем своим личным во имя общего, во имя будущего своего народа, — идей, выраженных в образе Петра, — отнюдь не являлась восхвалением Николая и даже не содержала никаких аналогий между ним и Петром. Поэма была историко-философской и политической программой деятельности, примером и указанием царю. Она показывала, в образе Петра, каким должен быть государственный деятель для того, чтобы иметь право на благодарную память потомства, на памятник, не вылитый из меди и который можно «перетаскивать с одного конца города на другой, с площади на площадь, из переулка в переулок»,⁸⁸ — но памятник, утвержденный·«в гражданстве северной державы, в ее воинственной судьбе», а также в творениях поэта, которые, по словам Белинского, «образуют собою самую дивную, самую великую „Петриаду“, какую только в состоянии создать гений великого национального поэта».⁸⁹

В дальнейшем развитии его отношений к Николаю I­«образец», данный поэтом царю, все более становился противопоставлением, теряя последние черты аналогии. Но в правительственный кругах «Полтава» была принята прежде всего как аналогия, и принята поэтому «благосклонно», и это — в связи с обстоятельствами якобы «поспешного», торопливого создания поэмы — породило впоследствии легенду о том, будто Пушкин преследовал в «Полтаве» определенную цель — примирения с правительством в острый момент следствия об авторстве «Гавриилиады». Лживость этой легенды теперь не нуждается в доказательствах: все известные нам обстоятельства общеисторического, литературного и лично-биографического свойства, обусловившие создание «Полтавы» и сопутствовавшие ему, показывают нам, насколько естественным и органичным этапом творческого пути Пушкина было написание этой поэмы.

Образ Петра I начиная со «Стансов» 1826 г. прочно входит в творчество Пушкина. Еще до создания «Полтавы», менее чем за год до начала работы над героической поэмой, он замышляет роман, посвященный Петровской эпохе и одному из сподвижников Петра — прадеду поэта Абраму Петровичу Ганнибалу, — «Арап Петра Великого». Экзотическая личность и необычайно сложная биография «царского арапа» с юношеских лет привлекали внимание Пушкина. Изображение его в романе давало возможность поэту-романисту представить и Петровскую эпоху (собственно, последние годы жизни Петра), и самого преобразователя как центрального исторического героя, от кого зависит судьба всей «преображенной» им России, и личные судьбы действительных и вымышленных персонажей романа: самого арапа, его невесты (в будущем, очевидно, жены) Натальи Ржевской, его потенциального антагониста, стрелецкого сына и петровского офицера Валериана. Петр является центром, объединяющим сюжетные линии и основных действующих лиц. При этом роман в уже написанных главах содержит ярко контрастные изображения блестящего и беззаботного Парижа эпохи Регентства — и Петровской России, этой «огромной мастеровой», «где каждый работник, подчиненный заведенному порядку, занят своим делом», — и столь же контрастные изображения старых бояр, скрытых, но уже бессильных врагов Петра и его преобразований, и новых, петровских людей, начиная с самого арапа. Мы можем предвидеть, предположить основную сюжетную линию и конфликты, вытекающие из взаимоотношений персонажей, включая и парижскую связь арапа с графиней Д.⁹⁰

Но роман остался неоконченным. Работа над ним прервалась, по-видимому, осенью 1827 г., а с весны следующего года, когда стал осуществляться замысел «Полтавы», он был вовсе оставлен. Чем был вызван отказ Пушкина от его продолжения? Существуют разные, более или менее удачные домыслы об этом старых и новых литературоведов.⁹¹ Но в общем нужно думать, что к этому было несколько взаимно связанных причин. Постараемся их сформулировать.

Прежде всего уже до начала работы над романом Пушкин, по-видимому, имел немецкую биографию Ганнибала, перевод которой он записал в 1825—1827 гг.⁹² Зная ее, он должен был почувствовать затруднения, возникавшие для него в дальнейшем построении романа, вследствие слишком значительных отступлений от подлинной биографии его прадеда, введенных в роман (напр., женитьба арапа передвинута на много лет — с 1731 на 1723 г., причем общественное положение невесты коренным образом изменено). Еще более существенно то, что образ Петра I обрисован лишь с одной стороны — как хозяина и мирного распорядителя «мастеровой» России, покровителя своих ближайших сотрудников, в чью личную и семейную жизнь он властно вмешивается. Такая трактовка, вполне соответствующая принципам исторического письма в романах Вальтера Скотта, едва ли, однако, могла удовлетворить задачам, которые ставил себе сам Пушкин, желая изобразить Петра и его бурную эпоху. К тому же — и это, пожалуй, главное — последние годы жизни Петра не могли дать материала для изображения борьбы царя с противниками его деятельности: такого материала не давали ни глухой, домашний ропот «старинных» бояр, Лыковых и Ржевских, ни чисто личная вражда, намечающаяся в романе между Ганнибалом и возлюбленным его невесты Натальи Ржевской — стрелецким сыном Валерианом.

Продолжить же биографический роман о своем предке за пределы жизни Петра — после января 1725 года — значило бы вступить в период служебных неудач арапа, связанных с дворцовыми интригами и переворотами, что, очевидно, не могло входить в намерения Пушкина. По этим-то, вероятно, соображениям он, бросив свой роман, обратился к другой стороне деятельности Петра Великого — к героической борьбе преобразованной им России с ее подлинными и опаснейшими врагами — Карлом XII и Мазепой. Этот новый путь, избранный им, привел и к замене прозаического романа исторической поэмой совершенно нового типа — к созданию «Полтавы».

«Полтава» задумана была и возникла как поэма историко-героическая, где политические события, лица и обстановка играют первенствующую, ведущую роль. В эту историческую тему введена другая — историко-романическая — тема любви Марии (Матрены) Кочубей к Мазепе, — органически слитая с первой и существенно важная по требованиям задуманного и разработанного Пушкиным жанра (о чем речь будет дальше), но все же подчиненная и вторичная, вставленная в историческую раму и вплетенная в исторический фон.

На историческую тему, как основную и первичную по первоначальному плану — указывает свидетельство черновой рукописи «Полтавы». Работа над поэмой начата была 5 апреля 1828 г. с чисто исторического вступления, перенесенного лишь много спустя, в дальнейшем ходе работы в середину Первой песни и даже частично в Третью песнь. Обратимся к рассмотрению творческой работы Пушкина над черновой рукописью поэмы.

Вступление в первоначальной композиции⁹³ сразу вводило в политическую и военную обстановку, в один из переломных моментов исторической жизни страны, излюбленных Пушкиным и характерных для его историко-поэтической тематики: в момент жесточайшего напряжения, вызванного трудной и долгой войной молодой Петровской России с «непобедимой» Швецией Карла XII, усугубленного внутренней борьбой, глубокой ломкой старого московского строя, волнениями и восстаниями отягощенных войной и реформами народных масс, наконец, — сепаратистским движением на Украине, возглавленным тайным врагом Москвы и Петра — Мазепой.

В результате сложной черновой работы, начатой на листе 11₁ тетради (где и находится важная для нас запись — «5 Апр.»), продолженной на обороте того же листа и на следующем 12₁, пройдя множество набросков и вариантов, историческое вступление, переписанное почти набело на листе 10₂, вылилось в форму двух строф, т. е. в форму, характерную для романтической (байронической) поэмы, подобной, например, первоначальной редакции «Кавказского пленника».⁹⁴

I

II

Таково вступление. В ходе работы в нем намечались еще детали, оставшиеся неосуществленными. Пушкин думал расширить историческую экспозицию, изобразив отношение к событиям со стороны западноевропейски§ государств:

Европа  [беспокойным]  любопытным  взором...

Предполагал он также, сказав о переносе Карлом войны в Украйну, ввести фигуры обоих героев-антагонистов, Мазепы и Петра:

Начальник буйных казаков...
Владыка вольных казаков...
Седой начальник той страны,
Мазепа...

И рядом с этим, но в сопоставлении с Карлом:

Петров орлиный взор <...>
Недремля следовал за ним...
Ему готовя гибель тайну
Петр ожидал его в Москву...

Эти наброски, не вошедшие в перебеленные две тирады, не получили развития и остались лишь в черновике. После этого работа над поэмой, начатая 5 апреля, вскоре — около середины месяца — надолго остановилась.

Об этой остановке и о дальнейшем ходе работы над «Полтавой» мы можем судить по другим текстам, которые входят в тетрадь, содержащую черновую рукопись поэмы. Значительная часть этих текстов — преимущественно стихотворений — точно датирована; несколько дат, относящихся к личной, не творческой жизни Пушкина, проставлены на тех же страницах; несколько стихотворений, черновики которых находятся в других тетрадях и на отдельных листах, также датированы и включаются в общий ряд. Все это позволяет составить довольно полную летопись творческих, эпистолярных и деловых занятий Пушкина в весенние и летние месяцы 1828 г. — с начала года по начало апреля, когда он начинает «Полтаву», далее — с конца апреля по середину августа, когда он принимается вновь за поэму, и далее до ноября, когда работа над ней заканчивается. Эта летопись или календарь представляется в таком виде.

Поэт начинает тетрадь (точнее, дамский альбом с удлиненными листами, которые большею частью при работе сгибаются и заполняются текстами в два столбца) черновыми строфами VII главы «Евгения Онегина», около одной из которых (XIII) поставлена дата «19 февр<аля 1828 г.>», набрасывает и ряд записей из «альбома Онегина» — и, доведя их до листа 10₁, прерывает, чтобы — как сказано, 5 апреля — начать на л. 11₁ вступление к новой, задуманной им исторической поэме — первую редакцию «Полтавы»; при этом одна страница — 10₂ — остается свободной, и на нее перебеляются (еще в получерновом виде) две написанные им тирады, приведенные нами выше. Но это начало «Полтавы» занимает всего четыре страницы — листы 10₂, 11_1—2, 12₁ — а непосредственно за ним, на листе 12₂ записывается вчерне и тут же перебеляется лирическое, почти мадригальное стихотворение, начинающееся словамиЈ«Вы избалованы природой», оно обращено в этой редакции, очевидно, к А. А. Олениной, увлечение которой со стороны поэта, начавшееся весной, в это время возрастало. Датировать его нужно второй половиной апреля — началом мая 1828 г.¹⁰⁶

Вслед за ним, на л. 13₁, черновик другого стихотворения, посвященного той же А. А. Олениной, — «Увы! язык любви болтливой...», с пометой около текста: «9 мая 1828. Море. Ол.<енина или: Оленины> Дау». Стихотворение осталось необработанным.

Три следующих страницы (лл. 13₂, 14_1—2) заняты перебеленной и отчасти черновой записью стихотворения «Воспоминание», датированной «19 мая». Проникнутое беспощадным самоанализом горестное признание поэтом своих прошлых заблуждений вызвано, быть может, чувством к А. А. Олениной, готовившим ему глубокий жизненный перелом, — и вместе с тем назревавшей тревогой, порожденной тяготевшим над ним опасным политическим делом — об отрывке из элегии «Андрей Шенье» — и одновременно с этим — последовавшими в апреле отказами в его просьбах о поездке в армию или в Париж, означавшими явное недоверие к нему властей. Эти две скрещивающиеся и, казалось бы, противоположные линии волновали его и отвлекали от работы над начатой поэмой.

На последней странице с черновиком второй части «Воспоминания» (л. 14₂) записано еще одно стихотворение, обращенное к Олениной — «Ты и вы», датированное в начале текста — «20 мая 1828 При<ютино>» (когда, очевидно, произошел вызвавший его эпизод, на даче Олениных Приютине), в конце — «23 мая», когда оно было написано.

Рядом с «Ты и вы» — на л. 15₁ — набросано вчерне стихотворение «Кобылица молодая» («Подражание Анакреону»), помеченное «6 июня». На л. 16₂, рядом с набросками неосуществленных произведений — стихотворения, начинающегося словами «Волненьем жизни утомленный...», быть может, также обращенного к Олениной, — и плана (?) задуманного диалога «Юноши» со «Старым поэтом», — позднее записана дата: «25 июня» и ниже: «Няня+», что, вероятно, означает памятную запись о смерти (в этот день?) Арины Родионовны.¹⁰⁷ Этим событием, возможно, вызвано и обращение Пушкина к «Сказке о царе Салтане», начатой стихами и продолженной в виде прозаического рассказа (лл. 15₂ и 16₁ — между «Кобылицей молодой» и записью о няне). Сказка, быть может, была ему рассказана няней незадолго до того, в Петербурге, где она жила у О. С. Павлищевой.

К тому же периоду — с конца мая по конец июля — относится несколько стихотворений, не находящихся в рассматриваемой тетради, но записанных в других местах; частью они точно датируются. Таковы: «Дар напрасный, дар случайный...», помеченное днем рождения Пушкина — 26 мая 1828 г. — и связанное по настроению с «Воспоминанием»; в апреле — мае, до начала июня (?) написано обращенное к П. А. Вяземскому стихотворение, сравнивавшее А. О. Россет и А. А. Оленину, — «Ее глаза» («Она мила, скажу меж нами...»); «Не пой, красавица, при мне...» — вызванное, по-видимому, пением Олениной — 12 июня; послание к Н. М. Языкову («К тебе сбирался я давно...»), включенное в письмо от 14 июня; «Портрет» («С своей пылающей душой...» — об А. Ф. Закревской) — в июле, около (до) 23-го, и другие, менее определенные.

С конца июня, в течение двух летних месяцев и до середины сентября, хронология текстов в тетради теряет свою ясность, и мы можем лишь приблизительно и чисто предположительно распределять их во времени, руководствуясь «положением в рукописи», т. е. порядком записей, от листа к листу — что не всегда соответствует действительности.

В июле, на л. 17₁, написана вчерне строфа XXII главы VII «Евгения Онегина». Здесь же, карандашом, торопливо записан первый набросок (другие находятся на листах 13₁ и 15₁) одного из значительнейших стихотворений этого времени —ѓ«Предчувствие», — связанного, по-видимому, с возникновением в конце июля или в начале августа дела об авторстве «Гавриилиады»; оно обращено к той же Олениной.¹⁰⁸

На обороте 17 листа набросаны, также карандашом, первые две строфы„«Воспоминаний в Царском Селе», датируемые Т. Г. Цявловской (III, 1194) «июлем — 15 августа 1828 г.», а вслед за этими набросками, на двух листах (18_1—2 и 19_1—2, с переходом одного четверостишия на предыдущий 17₂ лист) вновь начинается черновик «Полтавы».

Он написан, как и предшествующие тексты, карандашом, торопливо и вместе с тем — с остановками и, по-видимому, с напряжением — на что указывают многочисленные рисунки на полях и среди текстов.¹⁰⁹ Датировать этот новый приступ к поэме можно — очень приблизительно — серединой августа.

Начинается запись на л. 18₁ стихами, непосредственно примыкающими к двум строфам, написанным в апреле и кончающимся словами:

Но  быстрый  Карл  поворотил
В  средину  новых  средств  и  сил
И  перенес  войну  в  Украйну.

(V,  181)

Этот поворот войны обусловливает и введение в историческое вступление к поэме новой темы — темы украинских дел и Мазепы:

Давно Украйна  волновалась
В  ней  искра,  тлея,  разгоралась
Друзья  [мятежной]  старины
Народной  [чаяли]  войны…¹¹⁰

(V, 182)

Написав восемь стихов, изображающих настроение украинцев — молодых «друзей мятежной старины», поэт перешел к самому гетману — но его изображение не сразу далось ему. Зачеркнув все написанное на этой странице (л. 18₁), он на предыдущей, после «Воспоминаний в Царском Селе», сделал сводку зачеркнутого:

Кругом  Мазепы  раздавался
Враждебный  крик:  пора,  пора
Но старый  Гетман оставался
Усердным  подданным  Петра.

Эта тема развивается и дальше: наружное спокойствие, даже равнодушие и беспечность гетмана прикрывают™«другие тайные заботы» — «поздний жар», в котором «упорно, медленно» раскаляется «сердце старика» (V, 183—184).

Таким образом вводится тема любви Мазепы к дочери Кочубея. Эта новая тема закрепляется кратким планом на листе 19₁:

  Наталья<?>
Мария
Между  красав<ицами>
Похищ<ение>
От<ец><?>.
Мазепа

(V, 184)¹¹¹

Здесь впервые появляется героиня поэмы — дочь Кочубея. Имя ее пока не установлено, поэт в нем колеблется — о чем мы говорили уже выше, в другой связи. Он сначала называет ее—«Наталья» (впрочем, эта строка написана так неясно, что в правильном чтении нет уверенности). Затем — очень ясно написанное «Мария». Но это — еще далеко не окончательно. К имени «Наталья» Пушкин склоняется и дальше, описывая богатства Кочубея и то сокровище, которым он гордился больше всего (л. 19₂):

Он горд Натальей молодой
Своею дочерью меньшой

Имя›«Наталья» заменено другим, читающимся неясно, возможно — «Матр<еной>» — историческим именем дочери Кочубея, но все двустишие зачеркнуто. А далее возникает и еще одно имя — «Анна», сменяющееся сразу снова «Натальей».

а.  И подлинно прекрасной  Анны
Милее нет
б.  И  подлинно:  в Украйне нет
Красавицы  Натальи  равной —

(V,  186)

Однако еще раньше, на л. 19₁, работа на䶫Полтавой» внезапно прерывается наброском другого произведения, почерпнутого из кишиневских воспоминаний Пушкина — «Кирджали» («В степях зеленых Буджака...» — III, 663—664); набросок написан тогда же, когда писались и окружающие черновые стихи «Полтавы», — в середине августа 1828 г., — но эта дата вряд ли может быть уточнена. Затем, после стихов о красоте Кочубеевой дочери, наступает вновь перерыв в работе над поэмой.¹¹²

Лист 20₁ тетради занят черновиком письма к П. А. Вяземскому, отправленный беловой текст которого датирован 1 сентября.¹¹³ Черновик мог быть написан и раньше — в середине августа, но возможно, что эта страница оставалась пустой и была заполнена перед самой отправкой письма.

Следующие страницы (л. 20₂, 21₁, 21₂, может быть и 22₁), оставленные сначала пустыми, были потом заполнены. Прежде всего на л. 21₁ и 21₂ написан карандашом, очень поспешно и нервно черновик показания Пушкина по делу о «Гавриилиаде», беловой подлинник которого датирован 19 августа 1828 г.¹¹⁴ Затем, на лл. 20₂—21₁, мы видим черновико«Анчара», причем на второй из этих страниц текст стихотворения, написанный чернилами и в двух направлениях, покрывает собою текст показания, т. е. стихи написаны после показания — не ранее 20-х чисел августа, а возможно, и позднее — в сентябре и даже октябре (перебеленный автограф «Анчара» помечен «9 ноября 1828. Малинники»).

На л. 22₁ среди разных рисунков, не имеющих для нас значения, написана и зачеркнута всего одна строчка — неполный стих:С«И в самом деле — », относящийся, вероятно, к продолжению «Полтавы» (см. V, 186, примеч. 2). На обороте того же листа — карандашные наброски стихотворения, обращенного к А. Ф. Закревской (как продолжение стихотворения «Наперсник», носящего в другом автографе дату «12 авг<уста> 1828»), — «Счастлив, кто избран своенравно...». Этот текст может быть датирован второй половиной августа.¹¹⁵

Следующие две страницы (л. 23₁ и 23₂) заняты — сначала — двумя стихами о дочери Кочубея для продолжения «Полтавы»:

Мила очам  как  вешний  цвет
Взлелеянный  в тени  дубравной —
[Стройна]¹¹⁶

Ниже этих стихов начат черновик письма к А. Х. Бенкендорфу по поводу объявленного Пушкину запрещения печататься помимо обычной цензуры и взятия с него соответствующей подписки.¹¹⁷ Черновик продолжается и на следующей странице (л. 23₂) и датируется второй половиной августа; было ли письмо переписано и отправлено — неизвестно, но вернее предположить, что не было.

После этого следующий лист (24₁ с переходом на его оборот) вновь является возвращением (ненадолго!) к «Полтаве» — к описанию внешности и нрава дочери Кочубея, здесь вновь называемой Натальей:

И  подлинно:  в Украйне нет
Красавицы  Нат<алье> равной <...>
Звездой  горят ее глаза
Но редко в них  видна слеза.
Зарей уста <у> ней алеют
Но редко,  редко и на миг
Улыбка оживляет  их —
[Природа]  странно воспитала
Ей  душу в тишине степей
И  жертвой  пламенных  <страстей>
Судьба  Нат<алью>  назначала.¹¹⁸

Образ героини — внешне сдержанной, внутренно страстной, независимой и гордой, непонятной для окружающих — вполне сложился в сознании поэта. Ее своеобразие, ее ярко выраженная индивидуальность сказываютсЏ в определении «странный», повторяющемся в ряде вариантов к этим стихам: «Наталья странною душою», «И [мысли] думы странные» и проч. Ее долго сдерживаемая, незаметная даже для матери страстность должна стать потом источником страданий и гибели — она будет «жертвой пламенных <страстей>» ... При дальнейшей обработке поэмы все эти слишком прямые, открытые для читателей определения снимаются — и скрытая страстность «девицы скромной и разумной», какой «везде прославилась», т. е. представляется окружающим дочь Кочубея, выказывается в ее неожиданных поступках. К этой теме нам придется еще вернуться.

За изображением героини вновь следует перерыв, заполненный черновиком стихотворения «Рифма» — горьким признанием охватывающего его порой творческого бессилия. Черновик начинается на следующей странице (л. 25₁) —

Рифма,  звучная  подруга
Вдохновенного  досуга —
Вдохновенного  труда —

и, дойдя до ее конца, продолжается на предыдущей странице (непосредственно после стихов из «Полтавы», приведенных выше) с тем, чтобы закончиться на стр. 25₂ едва намеченными набросками.¹¹⁹

На следующей странице (л. 26₁) снова идут, написанные сначала чернилами, потом карандашом, наброски, относящиеся к портрету дочери Кочубея. Здесь она называется Марией — и отсюда это имя прочно усваивается для нее:

[Мария  милая]  слывет
Тихоречивой  и  разумной

(V,  188)

Здесь же имя героини закрепляется окончательно краткой записью — наброском плана: «Гетман сватает Марию», определяющим дальнейшее развитие темы.¹²⁰

Для создания образа дочери Кочубея поэт имел, как это было показано выше, лишь очень скудные архивно-исторические материалы, достаточно характеризующие, однако, влюбленность престарелого гетмана в сво† юную крестницу и ее страстное ответное чувство, выраженное в ее согласии — после того, как сватовство к ней гетмана было отвергнуто — на тайное похищение. Похищение, как известно, не удалось — девушка почти сразу была возвращена домой — но оно было, и этот факт давал право поэту построить образ своей героини и ее судьбу, пусть исторически и неточно, но психологически глубоко мотивированно, а главное — давал возможность подвести эту сюжетную ­«новеллистическую») линию поэмы к ее кульминации, где она соединяется с историей, — к казни отца обольщенной девушки ее любовником (вспомним два стиха Рылеева, столь поразившие Пушкина) и, как трагический финал любовной темы, — да и не только любовной, а всей вообще темы Мазепы — к последнему свиданию гетмана с любимой им некогда дочерью Кочубея, знаменующему собой завершение испытанного Мазепой политического и личного, морального крушения.

Дописав портрет Марии и наметив новую относящуюся к ней тему — о сватающихся к ней женихах и о последнем из них — гетмане Мазепе (см. V, 188), — поэт вновь прерывает свою работу и, оставив (пока) свободноћ следующую страницу (л. 26₂), обращается к совершенно иному крупному замыслу — к прозаической повести из современной жизни петербургского общества.

Повесть, известная в печати по начальным словам — «Гости съезжались на дачу гр. Л.», — занимает здесь почти полных 20 страниц, без перерывов и отклонений.¹²¹ Текст сначала (на л. 27₁) написан чернилами и настолько тщательным почерком, почти без поправок (из которых многие сделаны карандашом, т. е. позднее), что производит впечатление перебеленного с другого, неизвестного нам черновика. Но далее он переходит в черновик и заканчивается (на л. 36₂) спешно набросанной карандашом вставкой.¹²² Работу над повестью можно датировать (приблизительно) второй половиной или концом августа — началом или первой половиной сентября. Все это время Пушкин не прикасался кћ«Полтаве» — и лишь после вставки на л. 36₂, которой заканчивается — вернее, обрывается — здесь текст повести,¹²³ непосредственно за ней, тем же карандашом и тем же почерком, продолжен черновик «Полтавы» с того места, где он был оборван, когда Пушкин от исторической поэмы обратился к современной социально-психологической повести. Новый приступ к поэме начинается стихами:

Зато завидных  женихов
Ей  шлет Украйна и Россия <...>¹²⁴
И  всем ответ — отказ — И вот
[За ней]  сам  Гетман сватов шлет...

А вслед за этим — четверостишие, изображающее в народно-песенном стиле состояние взволнованной невесты, в его первой, тут же зачеркнутой и потом замененной редакции:

Не голубь жалобно воркует
Услышав сокола  полет,
Мария бедная  тоскует
Трепещет,  и  решенья  ждет.

Отсюда начинается основной черновик «Полтавы», занимающий 62 страницы сплошного текста, писанного почти везде в два столбца (листы 37_1—67₂ тетради); он охватывает всю поэму до конца — за исключением диалога Марии с Мазепой в начале Второй песни — о чем речь будет ниже. Момент возобновления работы над поэмой невозможно точно установить, но он приблизительно определяется как первая половина — середина сентября; окончание работы над черновиком (идущей в октябре параллельно с первой перебелкой) может быть датировано серединой (до 16-го) октября. Этот именно период работы в сентябре — октябре 1828 г., занимающий один месяц или немногим более, имел в виду Пушкин, когда писал «„Полтаву“ написал я в несколько дней, долее не мог бы ею заниматься, и бросил бы все». В эти слова нужно внести поправку — он начал «заниматься» своей поэмой в апреле, «занимался» ею еще и в ноябре — но основная работа была выполнена с изумительной, несравненной быстротой, действительно почти «в несколько дней».

Как показывает черновая рукопись и ее текст в Акад. (V, 189—309), творческая работа Пушкина шла стремительно, но далеко не всегда прямолинейно. После четверостишия, приведенного выше и в этой редакции зачеркнутого («Не голубь жалобно воркует...»), следует продолжение темы сватовства гетмана — возмущение и отказ родителей невесты, отчаяние и бегство Марии:

И  вся  полна  негодованьем
К  ней  мать идет<...>
—
И утром след  8  п<одков>¹²⁵
Был  виден  на  росе  лугов
 —
И скоро                       Молва
Сразила  душ<у>  Кочубея —

(V, 189—192)

Последние два стиха отчеркнуты для переноса, а далее — после дополнения к предыдущему тексту ћ«Еще поспорим мы с Мазепой» и т. д. — вставка в речь матери, обращенной к Марии) — они повторены в новой редакции:

И скоро слуха  Кочубея
Достигла  роковая  весть<...>

после чего перед отцом и матерью «истина явилась» и «объяснилось Им сердце грешницы младой» — ее странное поведение, отказы женихам, внимание к Мазепе, к его рассказам и песням, любование его славой и величием, — стала очевидной ее любовь к старику — гетману, ее крестному отцу (см. V, 193—197). Теперь мысль Кочубея обращена к одной цели — к мщению «гордому злодею»:

Богат  и  знатен  Кочубей <...>
Он  может  взбун<товать>  Полт<аву>,

— но личное мщение, осуществленное по старым феодальным обычаям, его не удовлетворяет:

                       замысел  иной
Волнует  сердце  Кочубея —

(V, 197—198)

И вслед за этим, после отделительного знака

 — — — — написано только одно слово:

Была

Этим словом Пушкин сокращенно обозначает перенос сюда давно — еще в начале апреля — написанных вступительных стихов поэмы по ее первоначальному плану:

Была  та  смутная  пора,
Когда  Россия  молодая,
В бореньи силы  развивая,
Мужала с гением  Петра.¹²⁶

Перенос этих стихов, составлявших две строфы (илиЄ«тирады»), означает очень существенный момент в истории создания поэмы: коренное изменение ее композиции, ее плана, и новое распределение двух основных сюжетных линий — исторической и новеллистической.

Первоначально поэма открывалась исторической экспозицией, говорившей о борьбе между Петровской Россией и Швецией Карла XII. Изменение стратегии шведского короля, который, с дороги на Москву,°«Внезапно <...> поворотил и перенес войну в Украйну», вызывает введение новой темы — Украйны и ее гетмана, а внешнее равнодушие последнего к политическим делам, к ожидаемой «народной войне» Украйны против Московского царя объясняется не только его хитростью, но и другой, более веской причиной: страстью престарелого гетмана к дочери Кочубея, что и вводит вторую, любовную сюжетную линию, развивающуюся до увоза Марии влюбленным гетманом и до размышлений Кочубея о способах мщения своему оскорбителю.

В такой композиции историческая линия сюжета с первых строк поэмы была бы господствующей, ведущей, а любовная линия — вполне подчиненной. Пушкин, однако, почувствовал трудности, возникавшие из подобно‡ расстановки сюжетных линий. Историческая проблема — торжество общегосударственного начала над личным честолюбием, победа Петра над Карлом и над Мазепой — была основным заданием для поэта с самого возникновения замысла поэмы и с начала его осуществления. Но декларировать эту проблему в интродукции поэмы и от нее уже, так сказать, «окольным» путем перейти к введению любовной темы — значило сделать последнюю добавочным привеском к исторической эпохе и историческим событиям, вставным эпизодом для придания исторической теме большего читательского интереса — так, как это почиталось необходимым авторам поэм в классическом роде. Подобная композиция лишала поэму единства, мешала стройному и ясному развитию ее исторической линии, запутывала дальнейшее антитетическое ее построение. Убедившись в этом, Пушкин круто изменил композицию уже написанных частей поэмы: он начал прямо с любовной, новеллистической темы, и это дало возможность развернуть противоречивый и сложный характер Мазепы, обрисовать и своеобразную личность героини поэмы, связанную с гетманом и освещающую его характер и поведение, и затем сплести, сочетать личные отношения между тремя персонажами — Мазепой, Марией и Кочубеем — с исторической обстановкой, с эпохой и ее грандиозными событиями — с борьбой молодой

России и ее вождя, Петра Первого, против личного честолюбия шведского короля. Историческая и «новеллистическая», любовная, сюжетные линии поэмы стали органически сплетенными и едиными. Вместе с тем антитезу общих и личных начал, поставленную автором, стало возможно и естественно провести через все произведение, вплоть до заключительной трагической сцены — встречи Мазепы, побежденного Петром и сознающего крушение всех своих честолюбивых замыслов, с безумной Марией, которую — он знает — он же погубил ради исполнения этих замыслов. Крушение Мазепы доведено до конца: не только политически он побежден, уничтожен, но и в личном плане, морально, видит в лице безумной своей любовницы настигшее его возмездие. Так до конца обе линии поэмы связаны воедино.

В таком построении историческая поэма Пушкина приобретает подлинно новаторские черты, небывалые ни в русской, ни в западноевропейской поэзии. Нельзя, однако, не отметить в «Полтаве» некоторые черты, свойственные «вальтерскоттовскому» типу исторического романа, где историческая эпоха, исторические лица и события передаются через участие в них внеисторических, большею частью вымышленных персонажей. Подобным внеисторическим элементом является в пушкинской поэме вся ее «новеллистическая» линия — и этому не противоречит то, что ее главный герой — гетман Мазепа — вполне историческое лицо: его политический характер не нарушается, но еще углубляется и заостряется его отношениями с Марией. Таков смысл изменения плана, на котором мы остановились в истории работы поэта над «Полтавой».

Изменение композиции поэмы относится к середине или второй половине сентября 1828 г. (более точную дату едва ли возможно установить). Здесь же, поперек листа (39 об.), набросан краткий «рабочий» план продолжения — пункты, указывающие ход работы в зависимости от новой композиции поэмы. Бо́льшая часть пунктов зачеркнута — очевидно, они зачеркивались по мере их выполнения.¹²⁷ План читается так:

Портрет  Мазепы
[Его  ненависть]
[Его  замыслы]

[Его сношения] с П.<етром> и К.<арлом>
[Его хитрость]
[Пиры]
[Ночи]¹²⁸

У него есть

[Но у него есть враг]
[Сей враг есть Кочубей]
[Решается донести]¹²⁹
[Встревоженн<ый > Гетман]
[доверяет<? >]

Выполнение этого плана начинается с листа 40, действительно, как «портрет Мазепы, его замыслы, его хитрость»:

Кто испытует бездны [ада] моря
Когда они покрыты льдом —
Чья мысль...¹³⁰

Но вскоре — написав, быть может, одну страницу и перейдя на следующую (лист 40 об.) стихами

Как он умеет самовластно
Сердца привлечь и разгадать
Умами [править] [безопасно]
Чуж<ие> тайны разрешать...¹³¹

поэт увидел недостаток связи между написанным ранее — вероятно, в середине августа, задолго до изменения общего плана — отрывком, кончающимся стихами о Мазепе:

Храня суровость обычайну
Спокойно правил он Украйну
Молве народной  не  внимал
И  равнодушно пировал¹³²

и приведенными выше стихами («Как он умеет...» и т. д.). И он, на оставшейся чистой странице, предшествующей началу повести «Гости съезжались на дачу...» (л. 26 об.), записывает тираду, содержащую ропот «юношей» на «равнодушие» гетмана:

Что  ж  гетман?  юноши  твердили
Он  изнемог — он  дряхл  и  стар, кончая словами

Так  своеволием  пылая
Роптала  юность удалая
[Кровавых]  алча  перемен
[Забыв  Варшавский  давний  плен]

 (V,  199—200) и т. д.

Эта запись (как уже упоминалось) оканчивается на следующей странице тетради (л. 27₁); последние строки записаны над началом повести «Гости съезжались на дачу...», поверх ее текста, и это бесспорно показывает, что строки поэмы написаны позднее повести.¹³³ Они были введены на свое место (п. I, ст. 196—198) при перебелке поэмы, в рукописи, остающейся, к сожалению, почти полностью нам неизвестной.

Отсюда — от изменения композиции, отраженного в приведенном выше рабочем плане, — начинается последний этап основной работы Пушкина надс«Полтавой», занимающий около месяца — с середины сентября до 16 октября — даты окончания перебелки Третьей песни поэмы. Теперь мы можем подвести некоторые итоги предшествующих пяти с половиной месяцев творческой работы.