Модзалевский. Примечания - Пушкин. Письма, 1815-1825. Часть 41.
|
157. А. П. Керн (стр. 144—145). Впервые напечатано в Воспоминаниях А. П. Керн — вЗ«Библ. для Чтения» 1859 г., № 4, стр. 120—122 (с переводом); подлинник — в Библиотеке Академии Наук, в собрании В. И. Яковлева («Пушк. и его соврем.», вып. XXXVI, стр. 3—4).
Перевод:м«Я имел слабость просить вашего разрешения писать к вам, а вы — легкомыслие или кокетство дать мне на то позволение. Я знаю, что переписка ни к чему не ведет; но у меня нет сил противиться желанию иметь хоть одно слово, написанное вашею хорошенькою ручкою. Ваш приезд в Тригорское оставил во мне впечатление более глубокое и мучительное, чем то, которое произвела на меня некогда встреча наша у Олениных. 1 В моей печальной деревенской глуши я не могу сделать ничего лучшего, как стараться больше не думать о вас. Если бы в душе вашей была бы хоть капля жалости ко мне, вы сами должны были бы желать мне этогоЧ но ветренность всегда жестока, и все вы, кружа головы направо и налево, в восхищении от сознания, что есть душа, страждущая в вашу честь и славу. Прощайте, божественная; я бешусь и я у ваших ног. Тысячу любезностей Ермолаю Федоровичу, 2 поклон г-ну Вульфу 3. 25 июля. Снова берусь за перо, потому что умираю с тоски и могу заниматься только вами. Надеюсь, что письмо это вы прочтете украдкою; спрячете ли вы его опять на груди? Напишете ли мне длинный ответЙ Пишите мне обо всем, что вам придет в голову, заклинаю вас! Если вы боитесь моего дерзкого сомнения, если не хотите компрометировать себя, — измените почерк, подпишитесь вымышленным именем, — сердце мое сумеет узнать вас. Если выражения ваши будут столь же нежны, как ваши взгляды, тогда, увы! я постараюсь им поверить или же обмануть себя — это все равно. Знаете ли, что, перечитывая эти строки» я устыдился их сентиментального тона, — что скажет Анна Николаевна? Ах, вы, чудотворка или чудотворица! Знаете что? пишите мне». Поперек письма: «Так и этак, — это так мило».
— «Получа это письмо, рассказывает сама Анна Петровна в своих Воспоминаниях, — я тотчас ему отвечала 4 и с нетерпением ждала от него второго письма; но он это второе письмо вложил в пакет тетушкин [П. А. Осиповой], а она не только не отдала мне его, но даже не показала. 5 Те, которые его читали, говорили, что оно было прелесть как мило».
158. П. А. Осиповой (стр. 145). Впервые напечатано вЙ«С.-Петербургских Ведомостях» 1866 г., № 146, в статье М. И. Семевского «Прогулка в Тригорское» (отрывок) и в «Русск. Архиве» 1867 г., ст. 121—122 (полностью); подлинник (на бумаге — вод, зн.: Гг. X. 1824 Г.) в Гос. Публичной Библиотеке (см. Отчет ее за 1897 г., стр. 91).
Перевод:м«Вот, сударыня, два письма на ваше имя, только что полученные. Одно из них — от Плетнева и было вложено в письмо ко мне. Надеюсь, что когда получите вы эти письма, вы уже будете в Риге, после веселого и благополучного путешествия. Мои Петербургские друзья были уверены, что я вам буду сопутствовать. Плетнев сообщает мне довольно странную новость: решение его величества показалось им недоразумением, почему и было решено снова доложить ему об моем деле. Друзья мои так обо мне хлопочут, что дело кончится заключением моим в Шлиссельбург, где, конечно, уже не будет соседства Тригорского, которое, — как бы пустынно оно ни было в настоящую минуту, служит мне утешением. С нетерпением ожидаю от вас известий, — дайте мне их, умоляю вас. Не говорю вам ни о чувствах моей почтительной дружбы, ни о вечной моей благодарности. Приветствую вас от глубины души. 25 июля.»
— Письмо Плетнева к П. А. Осиповой, присланное в письме его к Пушкину, было от 1 июля 1826 г.; в нем Плетнев извинялся, что в течение 3-х месяцев он не отвечал на письмо к нему Осиповой. Это письмо (ещЦ неизданное) находится ныне в Пушкинском Доме.
— Пушкину Плетнев писал 18 июля, сообщая о предстоявшем передокладе его «дела»; см. выше, в объяснениях к письму № 166, стр. 469.
159. Л. С. Пушкину (стр. 145—146). Впервые напечатано вФ«Материалах» Анненкова, стр. 244—245 (не вполне) и в «Библиогр. Записках» 1858 г., № 4, ст. 111—112 (полностью); подлинник в б. Моск. Румянцовском Музее № 1254.
— Пл. — П. А. Плетнев, который в письме к Пушкину от 18 июля старался смягчить гнев поэта на его брата (см. выше, стр. 470, объяснения к письму Ъ 156 и в самом письме № 156), а в письме от 5 августа снова просил его: «Сделай милость, заключи мировую с Левушкой. Он ничего не знает и, в надежде, что ты с ним по прежнему, отшучивается, когда ему говорю, как он спешит перепискою разных стихотворений. Прикрикни на него по-старому — и он разом отдаст мне тетрадь, готовую для Цензора». (Акад. изд. Переписки, т. I, стр. 256). Тем не менее, отношения братьев настолько испортились, что надолго прекратилась и их переписка: по крайней мере, настоящее письмо к Л. С. Пушкину от 28 июля 1825 г. — последнее в серии писем поэта к брату, хотя было еще одно письмо — в марте — апреле 1826 г., — которое Плетнев назвал «убийственным», говоря, что у него бы рука не поднялась так отвечать (Акад. изд. Переписки, т. I, стр. 342); следующее письмо было — от 8 мая 1827 г., а затем — лишь приписка в письме к нему родителей и сестры от 21 ноября 1827 г. Лев Пушкин, упрекая С. А. Соболевского за его своевольное распоряжение пьесой поэта, писал своему другу 10 ноября 1825 г.: «Ты меня [этим] против брата поставил в очень неприятное положение. Теперешние наши отношения, тебе неизвестные, требуют чрезвычайной деликатности, а ты заставляешь меня ее нарушить»... Ч«Русск. Арх.» 1878 г., кн. III, стр. 396). По поводу настоящего письма, № 159, из которого выяснилась «совершенная неспособность Льва Сергеевича к обязанности комиссионера, которую он исполнял с 1821 года», Анненков пишет: «Дальнейшее описание сношений между братьями уже не может относиться к нашему труду, так как в них, по большей части, уже нет ничего, касающегося литературы, и много такого, что исключительно принадлежит семейному кругу. К концу жизни голос Александра Сергеевича становился все строже и строже. Беспечность и отдача самого себя течению жизни, как пришлось, не пропадали с годами в брате его. Прежние и новые советы оставались без действия, но взамен Александр Сергеевич принимал на себя несколько раз устройство дел своего любимца, — как денежных, так и жизненных вообще. Во всех кризисах своего существования (а их было не мало) Лев Сергеевич тотчас же обращался к надежной своей опоре, — к брату»... Ч«Материалы», изд. 1855, стр. 245—246). Князь П. А. Вяземский в поминальной заметке своей о Л. С. Пушкине говорит, что «Лев или, как слыл он до смерти, — Левушка питал к Александру некоторое восторженное поклонение. В любовь его входила, может быть, и частичка гордости. Он гордился тем, что был братом его, — и такая гордость не только простительна, но и естественна и благовидна. Он чувствовал, что лучи славы брата несколько отсвечиваются и на нем, что они освещают и облегчают путь ему»... («Русск. Арх.» 1874 г., кн. I, ст. 1343).
— На вопросы Пушкина о выкупе рукописи и о долге Вяземскому (см. выше, стр. 146) ответил поэту Плетнев в письме от 29 августа:†«Всеволожскому остальные 500 р. Лев давно отдал, а Вяземскому 600 р. еще нет, как он мне сказывал. Может быть после того, — не знаю: он к тебе верно сам об этом написал или напишет. Винится перед тобой слезно» (Акад. изд. Переписки, т. I, стр. 273). В письме от 26 сентября Плетнев подтверждал сообщение об уплате Всеволожскому всех денег за рукопись (там же, стр. 298).
— Только в начале октября 1825 г. Стихотворения Пушкина прошли через цензуру; но еще 2 сентября 1825 г. кн. Вяземский, проезжая из Ревеля в Москву и остановившись в Царском-Селе у Карамзиных, писал оттудЪ И. И. Дмитриеву: «Пушкин в своей Псковской ссылке готовит трагедию Борис Годунов, а здесь печатаются или готовятся печатать его мелкие стихотворения. Вот наши надежды в засеве» (Письма Карамзина к Дмитриеву, стр. 404).
— Вероятно Л. С. Пушкин посылал это письмо для прочтения Дельвигу, который и сделал на нем приписку (см. стр. 146).
— Издать поэмы отдельно настойчиво предлагал Пушкину Плетнев: 18 июля он писал своему другу: «Об издании поэм напиши только, в каком формате печатать. Не взять-ли формат издания французских поэтов XIX века у Ladvocat, в 16-ю большую долю? Дельвиг тебе писал обо всем, что ты от него хотел знать» (Акад. изд. Переписки, т. I, стр. 238); подробнее см. в письмах Плетнева от 5 августа и 29 августа (там же, стр. 256 и 273—276).
— Заикин — один из двух братьев-квигопродавцев и издателей: Алексей Иванович (род. 1793, ум. 28 июня 1831) или Иван Иванович (ум. 24 августа 1834); последний оставил двух сыновей, из коих Матвей Иванович (ум. 14 ноября 1854), книгопродавец в Петербурге, издал в 1841 г. тт. IX, X и XI «посмертного» издания Сочинений Пушкина; в Москве в 1820-х г.г. имел книжный магазин Никита Артемьевич Заикин. В начале марта 1826 г. Пушкин получил вторичное предложение от Заикина (см. в т. II).
— Слова Пушкина о том, что ему «нужны деньги или удавиться», послужили поводом к распространению новых слухов о его намерении бежать за границу. По крайней мере, вот что писала Жуковскому около этого времени «Светлана» Воейкова, постоянным посетителем коей был тогда, как мы видели, Лев Пушкин: «Милый друг! Плетнев поручил мне отдать тебе это и сказать, что он думает, что Пушкин хочет иметь 15 тысяч, чтобы иметь способы бежать с ними в Америку или Грецию. Следственно не надо их доставлять ему. Он просит тебя, как единственного человека, который может на него иметь влияние, написать Пушкину и доказать ему, что не нужно терять верные 40 тысяч — с терпением. Ежели Плетнев продаст сам все поэмы вместе, то может иметь 40 т. et sans avoir l’air de se douter de la raison, il ne faut parler que d’argent [и не подавая вида, что догадываются о сути, нужно говорить только о деньгах] и также истолковать ему, что Псков верно mésentendu [недоразумение] или можно выписать туда Доктора. Одним словом, он думает, что ты один имеешь власть над Пушкиным, и просит тебя отвечать на эти письма. — Целую тебя» («Пушк. и его соврем.», вып. VIII, стр. 86; Н. В. Соловьев, История одной жизни, т. II, Пгр. 1916, стр. 7).
— «Цыганы» в отдельном издании вышли в свет в Москве лишь весною 1827 г. (цензурою пропущены были 10 декабря 1826 г. в Петербурге).
— О долге Пушкина Вяземскому см. в письмах поэта №№ 121, 169, и № 178 и выше, в объяснениях, стр. 396. Этот, так долго мучивший Пушкина долг был уплачен Вяземскому Плетеневым из денег, вырученных от продажи «Стихотворений», 31 марта 1826 г. (см. Соч. Плетнева, т. III, стр. 385—386). Приписка к письму Пушкина, судя по почерку, принадлежит бар. А. А. Дельвигу, а не Н. В. Всеволожскому, как предполагали все прежние издатели; из фразы о том, что Пушкин в конце апреля дал писавшему свою черную тетрадь, также видно, что это не кто другой как Дельвиг, посетивший Пушкина в Михайловском в 20-х числах апреля 1825 г.
160. И. Ф. Мойеру (стр. 146). Впервые напечатано в «Русск. Арх.» 1870 г., ст. 1172; подлинник (на бумаге — вод. зн.: Гг. X. 1824 Г.) — в Государственной Публичной Библиотеке, в бумагах Жуковского; запечатано перстнем талисманом.
— Письмо обращено к профессору Дерптского Университета Ивану Филипповичу Мойеру (род. 1786, ум. 1858); доктор медицины и хирургии с 1813 года, он с 1814 г. был в Дерпте профессором хирургии, а с 1815 г. — заведывал университетскою хирургическою клиникою, которая при нем постепенно достигла высокой степени процветания; с 1828 г. он был руководителем Профессорского Института в Дерпте же, неоднократно бывал избираем деканом Медицинского Факультета и Ректором Университета — с 1834 до 1836 г., когда вышел в отставку, уступив свое место ученику своему, знаменитому Пирогову, который в своем «Дневнике» вспоминает о Мойере с любовью и благодарностью. Как человек высоких нравственных качеств, Мойер «пользовался всеобщею любовью за свою приветливость и беспристрастное отношение к людям всех мнений. Он был в то же время талантливый музыкант и немало времени посвящал музыке» (Биогр. Словарь профессоров Юрьевского Университета, т. II, стр. 259—261). С января 1817 г. Мойер был женат на Марии Андреевне Протасовой, племяннице Жуковского, который был влюблен в нее и сам мечтал (1814 г.) о женитьбе на ней, — но, в виду родственных отношений, не мог осуществить своего предположения. Женщина удивительной душевной красоты и нравственных достоинств, сестра «Светланы» Воейковой, М. А. Мойер умерла в марте 1823 г. в Дерпте, от родов. По словам А. Н. Вульфа, записанным М. И. Семевским, у «Мойера собирался время от времени небольшой кружок Русской молодежи, находившейся в Дерпте. Бывало, как рассказывает А. Н. Вульф, недели в две придет раз и наш дикарь Языков, заберется в угол, промолчит весь вечер, полюбуется Воейковой, выпьет стакан чаю, а потом в стихах и изливает пламенную страсть свою к красавице, с которой и слова-то бывало не промолвит» («Русск. Арх.» 1867, ст. 720). Близкие дружественные отношения, связывавшие Жуковского с Мойером (о доброте их обоих — см. «Русск. Арх.» 1878 г., кн. I, стр. 209), дали Льву Пушкину и А. Н. Вульфу мысль о возможности воспользоваться искусною рукою этого хирурга для операции аневризма у Пушкина. Мойер, по словам Анненкова, «пользовался неограниченным доверием В. А. Жуковского и имел влияние на самого начальника края, маркиза Паулуччи, глубоко уважавшего его характер, искусство и познания. Дело состояло в том, чтоб согласить Мойера взять на себя ходатайство перед правительством о присылке к нему Пушкина в Дерпт, как интересного и опасного больного, а впоследствии, может быть, предпринять и защиту его, если Пушкину удастся пробраться из Дерпта за границу, под тем же предлогом безнадежного состояния своего здоровья. Конечно, дело было нелегкое, потому что в основании его лежал все-таки подлог (Пушкин физически ничем не страдал), на который и следовало согласить прямого и честного профессора, — но друзья наши не остановились перед этим затруднением. Они положили учредить между собою символическую переписку, основанием которой должна была служить тема о судьбе коляски, будто бы взятой Вульфом для переезда. Положено было так: в случае согласия Мойера замолвить слово перед маркизом Паулуччи о Пушкине, студент Вульф должен был уведомить Михайловского изгнанника, по почте, о своем намерении выслать безотлагательно коляску обратно в Псков. Наоборот, если бы Вульф заявил решимость удержать ее в Дерпте, это означало бы, что успех порученного ему дела оказывается сомнительным» и т. д. (Пушкин в Александровскую эпоху, стр. 287—288; ср. М. А. Цявловский, Тоска по чужбине у Пушкина — «Голос Минувшего» 1916 г., № 1, стр. 42—43). Между тем Жуковский, не придав значения словам Пушкина о том, что он во Псков не поедет (см. выше, письмо № 152), написал Мойеру письмо, прося его приехать во Псков для совершения операции Пушкину. Узнав об этом, Пушкин и написал Мойеру свое взволнованное письмо, умоляя знаменитого доктора «ради бога не приезжать и не беспокоиться об нем». Еще не зная об отказе Пушкина, Плетнев 5 августа сообщал ему: «Для операции к тебе приедет из Дерпта Моэль (если не ошибаюсь), который был женат на Марье Андреевне Протасовой. Когда он услышал, что у тебя аневризм, то сказал: Я готов всем пожертвовать, чтобы спасти первого для России поэта. Это мне сказывала Воейкова, которая к нему о тебе писала: а ты не хочешь ей пожертвовать для Альбома ни одним стихом. Грешно!» (Акад. изд. Переписки, т. I, стр. 256). В то же время, 9 августа, поэт Языков писал своему брату, Александру Михайловичу, из Дерпта: «Вот тебе анекдот про Пушкина. Ты, верно, слышал, что он болен аневризмом; его не пускают лечиться дальше Пскова, почему Жуковский и просил здешнего известного оператора Мойера туда к нему съездить и сделать операцию; Мойер, разумеется, согласился и собирался уже в дорогу, как вдруг получил письмо от Пушкина, в котором сей просит его не приезжать и не беспокоиться о его здоровье. Письмо написано очень учтиво и сверкает блестками самолюбия. Я не понимаю этого поступка Пушкина! Впрочем, едва ли можно объяснить его правилами здорового разума!» («Языковский Архив», вып. I, С.-Пб. 1913, стр. 196; ср. «Ист. Вестн.» 1883 г., т. XIV, стр. 524); 19 августа он же писал брату: «Сюда приехал из Пскова студент здешнего Университета [А. Н. Вульф], приятель Пушкина; говорит, что Пушкин уже написал два действия своей трагедии «Годунов», что она будет прекраснее всего, им доселе писанного, что «Цыгане» скоро напечатаются, что Пушкин не хотел лечиться у Мойера потому, что надеялся получить позволение ехать для излечения за границу, что он пишет новую поэму «Эвнух» и проч. и проч.!» (там же, стр. 199). См. еще ниже, стр. 519—520.
— Пушкин долго не мог успокоиться при воспоминании о проекте приезда Мойера и, решительно отвергая возможность этого приезда, упоминал о нем в письмах к Осиповой, Туманскому, Вульфу, князю Вяземскому и Жуковскому вплоть до начала октября (см. стр. 146,152,159,162,166).
161. П. А. Осиповой (стр. 146—147). Впервые напечатано в «С.-Петерб. Ведом.» 1866 г., № 146 (отрывок) и в «Русск. Арх.» 1867 г., ст. 122—123 (полностью); подлинник (на бумаге — вод. зн.: Гг. X. 1824 Г.) в Гос. Публичной Библиотеке (см. Отчет ее за 1897 г., стр. 91).
Перевод: «Вы получили, сударыня, из Пскова одно ненужное письмо, которое я уничтожил. Посылаю вам другое — из Батова и еще другое — от моей Матери. Вы увидите, какая чудесная душа Жуковский. Между тем, так как решительно нельзя, чтобы Мойер делал мне операцию, то я только что написал ему, умоляя его не приезжать во Псков. Не знаю, что дает повод Матери моей надеяться, я же давно уже не верю никаким надеждам. Рокотов приезжал повидаться со мною на другой день вашего отъезда; было бы любезнее оставить меня скучать одного. Вчера я посетил Тригорский замок, его сад и его библиотеку. Тамошнее уединение поистине поэтично, так как оно полно вами и воспоминаниями о вас. Его любезные хозяева должны были бы поспешить возвращением туда; но это желание слишком отзывается эгоистическим чувством семьянина; если Рига доставляет вам удовольствие, — веселитесь и вспоминайте иногда Тригорского (т. е. Михайловского) изгнанника: вы видите, что я путаю места нашего жительства — и это все по привычке. 29 июля. — Ради неба, сударыня, ничего не пишите Матушке моей касательно моего отказа Мойеру: из этого выйдут только бесполезные толки, так как я уже принял твердое решение».
— Н. О. Пушкина с мужем и дочерью была в это время в Ревеле, на морских купаньях («Остаф. Арх.», т. V, вып. 1, стр. 58, 61, 75, 83).
— Говоря о чудесной душе Жуковского, Пушкин, очевидно, имел в виду хлопоты Жуковского об облегчении его участи, о лечении и о приезде Мойера (см. в предыдущем письме).
— Об И. М. Рокотове, соседе Пушкина и Осиповой, см. в письме № 94 и в объяснениях, стр. 346.
162. Н. Н. Раевскому (стр. 147—148). Впервые напечатано в «Материалах» Анненкова, стр. 135—136 и 444—445 (отрывок), в его же книге «Пушкин в Александровскую эпоху», стр. 293—294 (отрывки) и в «Вестн. Европы» 1881 г., № 2, стр. 645—646, в статье В. П. Гаевского (полностью); перепечатано в «Архиве Раевских», т. I, стр. 258—261; подлинник (на бумаге — вод. зн.: Гг. X. 1824 Г.) — в Библиотеке Академии Наук, куда поступил от П. Н. Тургенева («Пушк. и его соврем.», вып. II, стр. 9—10).
— Настоящее письмо, сохранявшееся лишь в черновике, повидимому, не было отправлено, так как часть его вошла впоследствии в письмо к тому же Раевскому от 30 января 1829 г. (см. в т. II), также, вероятноЪ не посланное по адресу; Пушкин хотел им ответить на письмо к нему Николая Николаевича Раевского (о нем см. выше, в объяснениях, стр. 189—191) из Белогородки или Белой Церкви от 10—13 мая 1825 г. (см. «Архив Раевских», т. I, стр. 254—257), в котором Раевский благодарил поэта за сообщение ему плана «Бориса Годунова», высказывал свои суждения о нем, а также о 1-й главе «Онегина», о «Цыганах», о «Кавказском Пленнике» и о «Войнаровском» и «Наливайке» Рылеева, о «Чернеце» Козлова и т. д. (см. подробнее в книге Л. Н. Майкова: «Пушкин», стр. 143—146).
Перевод:м«Где вы? Из газет я узнал, что вы переменили полк. Желаю, чтобы это доставило вам удовольствие. Что поделывает ваш брат? Вы ничего не говорите мне о нем в письме вашем от 13-го мая. Лечится ли он?
Вот мои обстоятельства: мои друзья усиленно хлопотали о том, чтобы получить для меня разрешение съездить полечиться. Моя мать писала его величеству, и вследствие этого мне дали разрешение на поездку вД Псков и даже на житье там, но я ничего этого не стану делать, а только съезжу туда на несколько дней. Покамест же я в совершенном одиночестве: единственная соседка, которую я посещал, уехала в Ригу, и у меня буквально нет другого общества, кроме моей старой няни и моей трагедии; последняя подвигается вперед, и я доволен ею. Сочиняя ее, я размышлял о трагедии вообще [и если бы я собрался написать предисловие, оно было бы любопытно]. Это, может быть, наименее правильно понимаемый род поэзии. Классики и романтики — все основывали его правила на правдоподобии, а оно-то именно [правдоподобие] и несовместимо с самой природой драмы. Не говоря уже о времени и пр., какое, чорт возьми, правдоподобие может быть в зале, разделенной на две половины, из коих одна занята двумя тысячами человек, будто бы невидимых для тех, которые находятся на подмостках. 2) Язык. Например у Лагарпа Филоктет, выслушав тираду Пирра, говорит на чистом французском языке: «Увы! Я слышу сладкие звуки греческой речи» и т. д. Вспомните древних, их трагические маски, их двойные лица, — все это не есть ли [между тем] условное неправдоподобие? 3) Время, место и проч., и проч. Истинные гении трагедии [Шекспир, Корнель] никогда не заботились о правдоподобии. Посмотрите, как [последний] Корнель смело [обработал] повел Сида. А, вам угодно соблюдение правила о 24 часах? Извольте! — и нагромоздил событий на целых 4 месяца. По мне, нет ничего [смешнее] бесполезнее мелких поправок к общепринятым правилам: Альфиери отлично понял, как смешны речи «в сторону»; он их уничтожает, но за то удлиняет монологи и думает, что произвел [огромный шаг] целый переворот в системе трагедии [как будто в монологе больше правдоподобия, чем в речах «в сторону»]. Какое [мелочность] ребячество! [Развитие страстей и характеров]. Правдоподобие положений и правда [нравов] диалога — вот [единственные] настоящие законы трагедии. [Ш<експир> охватил страсти, Гёте — нравы.] Я не читал ни Кальдерона, ни Вега, но что за человек этот Ш? Не могу притти в себя! Как Байрон-трагик мелок по сравнению с ним! Байрон, который постиг всего-на-всего один характер [исключая] [именно свой собственный] (у женщин нет характера, — у них страсти в молодости, — вот почему [поэту] так легко рисовать их), итак Байрон, [в трагедии] разделил между своими героями те или другие черты своего собственного характера: одному дал свою гордость, другому — свою ненависть, третьему — свою меланхолию и т. д., — и таким образом из одного характера, полного, мрачного, и энергичного, создал несколько характеров незначительных, — это уже вовсе не трагедия.
[Каждый человек любит, ненавидит, печалится, радуется, но каждый — на свой образец, — читайте Ш.] Существует и еще одна склонность [склонность, достойная романа Авг. Лафонтена]: создав в своем воображениЪ какой-нибудь характер, писатель старается наложить отпечаток этого характера на все, что заставляет его говорить, даже по поводу вещей, совершенно [обыденных] посторонних [его страстям] (таковы педанты и моряки в старых романах Фильдинга). Заговорщик говорит Дайте мне [супу] пить, как заговорщик, — и это только смешно [поэт боится, характер можно увидеть только в] [напр.]. Вспомните «Озлобленного» Байрона (ha pagato!) 1 Это однообразие, этот подчеркнутый лаконизм, эта непрерывная ярость, — естественно-ли это [жизненно-ли это?] Смотрите у Ш. [и об этом]. Отсюда и эта неловкость, и эта робость диалога. Читайте Ш[експира] [это мой припев]. Он никогда не боится скомпрометировать свое действующее лицо, — он заставляет его говорить со всею жизненною непринужденностью, ибо уверен, что в свое время и в своем месте он заставит это лицо найти язык, соответствующий его характеру.
«Вы спросите меня: а ваша трагедия — трагедия характеров или нравов? Я избрал наиболее легкий род, но попытался соединить и то, и другое. Я пишу и размышляю. Большая часть сцен потребовала только рассуждения; когда же я подхожу к сцене, требующей вдохновения, я или выжидаю, или перескакиваю через нее. Этот прием работы для меня совершенно нов. Я чувствую, что духовные силы мои достигли полного развития и что я могу творить».
* *
*
— Это письмо занимает важное место в истории литературного развития Пушкина, свидетельствуя о серьезности и глубине изучения Пушкиным вопроса о драме в период создания им «Бориса Годунова»; оно, вместе с позднейшею своею редакцией), 1829 года, по выражению Анненкова, «может быть, замечательнее всех, писанных им по этому случаю», — т.-е. по вопросу о трагедии («Материалы», стр. 132); мысли, им здесь выраженные, «были исходным пунктом всех последующих статей Пушкина о драматическом искусстве. Положения, в них заключающиеся, он развивал в письмах к другим лицам, в проектах статей, в отдельных заметках» (там же, стр. 136), а также в письме к тому же Раевскому от марта — апреля 1827 г. По словам В. А. Розова, это письмо к Раевскому «обнаруживает глубокую продуманность вопроса, разностороннее исследование его и обширную начитанность в области драматической поэзии. Пушкин привлекает тут древних, неоклассиков Лагарпа и Корнеля, Байрона, Шекспира, Альфиери: сожалеет о своем незнакомстве с произведениями Кальдерона и Лопе-де-Веги»; тогда же он выписывает себе Шлегеля (см. выше, стр. 410), «Théâtre» Шиллера, тогда же, по убеждению В. А. Розова, знакомится и с драматическими произведениями Гёте (В. А. Розов, Пушкин и Гёте, Киев. 1908, стр. 104—106). Исследование вопроса о «Взгляде Пушкина на драму» см. в статье Н. К. Козмина в «Зап. Ист.-Фил. Фак. Имп. С.-Пб. Университета», ч. LVII, С.-Пб. 1900 (Сборник в память Пушкина) и Г. И. Чулкова: Пушкин и театр — в «Голосе Минувшего» 1923 г., № 3; см. также в книге Л. Н. Майкова «Пушкин» статью: «Из сношений Пушкина с Н. Н. Раевским. Заметки по поводу одного письма» (стр. 137—161). Ср. ниже, в письме к Раевскому же 1829 г. и в объяснениях к нему.
— Н. Н. Раевский, будучи с 1 января 1824 г. полковником Курляндского драгунского полка, 14 июня 1825 года переведен был в Харьковский драгунский полк (Б. Л. Модзалевский, Род Раевских, С.-Пб. 1908, стрЪ 70; «Архив Раевских», т. I, стр. 258), о чем было напечатано и в «Русском Инвалиде», который Пушкин выписывал. Этою датою приблизительно определяется и время написания письма Пушкина к Раевскому.
— Брат Раевского — Александр Николаевич,б«демон» Пушкина (см. выше, стр. 214—215). Он жил тогда у своей бабки, графини А. В. Браницкой, в м. Белой-Церкви, а перед тем лечился в Одессе морскими купаньями («Архив Раевских», т. I, стр. 259).
— О письмах Н. О. Пушкиной к Александру I с просьбою за сына см. выше, в объяснениях, стр. 446—447 и 469—470.
— Соседка, уехавшая в Ригу, — П. А. Осипова, уехавшая из Тригорского с дочерьми 19 июля.
— Трагедия Пушкина — «Борис Годунов».
— Со словами Пушкина о правдоподобии в драматическом искусстве любопытно сопоставить то, что писал он почти теми же словами пять лет спустя в своих заметках о драме:м«Правдоподобие все еще полагается главным условием и основанием Драматического Искусства. Что если докажут нам, что и самая сущность Драматического Искусства именно исключает правдоподобие? Читая поэму, роман, мы часто можем забыться и полагать, что описываемое происшествие не есть вымысел, но истина. В оде, в элегии можем думать, что поэт изображал свои настоящие чувствования, в настоящих обстоятельствах. Но может ли сей обман существовать в здании, разделенном на две части, из коих одна наполнена зрителями, которые etc. etc. Если мы будем полагать правдоподобие в строгом соблюдении костюма, красок времени и места, то и тут мы увидим, что величайшие драматические писатели не повиновались сему правилу. У Шекспира Римские ликторы сохраняют обычаи Лондонских Алдерманов. У Кальдерона храбрый Кориолан вызывает Консула на дуэль и бросает ему перчатку. У Расина полу-Скиф Ипполит ее поднимает и говорит языком молодого благовоспитанного Маркиза. А Корнелеву Клитемнестру сопровождает Швейцарская гвардия. — Римляне Корнеля суть если не Испанские рыцари, то Гасконские бароны. Со всем тем, Кальдерон, Шекспир и Расин стоят на высоте недосягаемой — и их произведения составляют вечный предмет наших изучений и восторгов» (Ср. еще выше, в письме к брату, № 72).
— Лагарп — Жан-Франсуа (род. 1739, ум. 1803), критик, драматург, историк литературы; его трагедия «Philoctéte» (1783 г.) пользовалась успехом и высоко ценилась некоторыми писателями, хотя это не что иное, как слабое подражание Софокловой трагедии того же названия. Собрания сочинений Лагарпа сохранились в библиотеке Пушкина.
— Корнель — глава Французской классической школы, автор «Сида» 1673 г. (см. выше, в письме № 38, и в объяснениях, стр. 245), в котором, равно как и в других своих произведениях, делал попытки смягчить строгость правил классического кодекса, сделать их более удобными для практики и высказывал некоторые сомнения относительно точного соблюдения трех единств (см. Ф. Д. Батюшков, Корнелев «Сид», С.-Пб. 1895, стр. 5; Н. К. Козмин, Взгляд Пушкина на драму, отд. отт., С.-Пб. 1900, стр. 2—3).
— Альфиери — граф Витторио (род. 1749, ум. 1803), знаменитый итальянский поэт и драматург, написавший 21 трагедию и оставивший после себя целую школу последователей.
— Don Pedro Calderon de la Barca (род. 1600, ум. 1687) — знаменитый испанский поэт и драматург, автор множества драм, трагедий, комедий, диалогических пьес и т. под. произведений. Впоследствии Пушкин приобрел оригинальное Лейпцигское издание комедий Кальдерона, на испанском языке, в 4-х томах, выпущенное в 1827—1830 г. (Б. Л. Модзалевский, Библиотека Пушкина, стр. 183).
— Lope Felix de Vega Carpio (род. 1562, ум. 1635) — испанский драматург и поэт, основатель новой испанской драмы, процветавшей в продолжение целого столетия, автор около 2.000 драматических произведений.
— Ш. — (здесь и дальше) — Шекспир, чтением и изучением которого в это время Пушкин так увлекался.
— Суждение о Байроне любопытно сопоставить с другими отзывами Пушкина об этом, еще столь недавнем властителе его дум.
— Август-Генрих-Юлий Лафонтен (род. 1758, ум. 1831) — плодовитый немецкий писатель, автор чувствительных и слезливых романов; из них в Тригорской библиотеке сохранялся (в переводе на французский язык) роман: «La famille de Halden», Paris (см. Б. Л. Модзалевский, Поездка в Тригорское — «Пушк. и его совр.», вып. I, стр. 27). В «Евгении Онегине» (гл. 4, стр. V) Пушкин писал:
....... мы, враги Гимена,
В домашней жизни зрим один
Ряд утомительных картин, —
Роман во вкусе Лафонтена,
и прибавил в пояснение этого имени: «Август Лафонтен — автор множества семейственных романов». Они были очень распространены и в России.
«Трудно представить себе, говорит Л. Д. Галахов: «с какою жадностью и удовольствием читались у нас романы Лафонтена: их действие понятно лишь тому, кто сам испытал его, читая... В сущности, действие их было вредно, возбуждая в юной душе сладенькие чувства, приучая к праздной фантазии и все завершая или несостоятельной, или пошлой моральИ». Такого же мнения был о романах Лафонтена и Ап. А. Григорьев (ср. «Русск. Стар.» 1895 г., № 1, стр. 155—156).
— Генри Фильдинг (род. 1707, ум. 1784) — плодовитый английский романист, одно время весьма популярный. В 1831 году, говоря о ГоголевскихЪ«Вечерах на хуторе близ Диканьки», восторгаясь их «веселостью, искреннею, непринужденною», «без жеманства, без чопорности», и передавая, что «наборщики помирали со смеху, набирая книгу», Пушкин писал А. Ф. Воейкову; «Мольер и Фильдинг, вероятно, были бы рады рассмешить своих наборщиков».
— «Озлобленный» Байрона — это патриций Джакопо Лоредано в 5-актной исторической драме «Двое Фоскари» (1821 г.); в этом произведении английского поэта человеческое страдание, нравственное и физическое, — притом простое, бесхитростное и безмолвное нашло наиболее резкое выражение (Соч. Байрона, ред. Венгерова, т. II, стр. 377). Лоредано, представитель семьи, враждебной дому Фоскари, добивается того, что дож лишен был сана (1487) и через несколько дней умер. Стоя у его трупа, Лоредано пишет в своей записной книжке; «Ha pagato» [он заплатил] и на вопрос «А что он был вам должен?» отвечает: «Старинный долг и долг природный — смерти». Этими словами и кончается драма.
— О деланности, неестественности и однообразии некоторых характеров у французских классиков Пушкин писал в одной позднейшей заметке (1833 г.) о Шейлоке, Анджело и Фальстафе: «Лица, созданные Шекспиром, не суть, как у Мольера, типы такой-то страсти, такого-то порока, но существа живые, исполненные многих пороков, обстоятельства развивают перед зрителем их разнообразные, многосложные характеры. У Мольера скупой скуп — и только; у Шекспира Шейлок скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив, остроумен. У Мольера лицемер волочится за женою своего благодетеля, лицемеря; принимает имение под хранение, лицемеря. У Шекспира лицемер произносит судебный приговор с тщеславною строгостию, но справедливо; он оправдывает свою жестокость глубокомысленным суждением государственного человека; он обольщает невинность сильными, увлекательными софизмами, не смешною смесью набожности и волокитства. Анджело лицемер, потому что его гласные действия противоречат тайным страстям! А какая глубина в этом характере! — Но нигде, может быть, многосторонний гений Шекспира не отразился с таким многообразием, как в Фальстафе, коего пороки, один с другим связанные, составляют забавную, уродливую цепь, подобную древней вакханалии», и т. д. И раньше, в набросках о драме (1830 г.), Пушкин отмечал натянутость типов Расина и естественность героев Шекспира.
— По поводу последних слов поэта о чувстве полного развития своих духовных сил припомним здесь свидетельство Льва Пушкина о брате в период его Михайловской жизни: «Перемена-ли образа жизни, естественный-ли ход усовершенствования, но дело в том, что в сем уединении талант его видимо окрепнул и, если можно так выразиться, освоеобразился. С этого времени все его сочинения получили печать зрелости» (Л. Майков. Пушкин, стр. 10).