Скачать текст произведения

Тынянов Ю.Н. - Пушкин и Кюхельбекер. Часть 11.

XI

Между тем цитата из второй главы®«Евгения Онегина», приведенная Туманским, не случайно затрагивает тему, одновременно и центральную для «романа в стихах», и жизненно занимавшую Пушкина во время писания — тему дружбы.

В 1848 г. (16 февраля) Плетнев писал Я. Гроту37: «В понедельник мы все трое были у Балабиных. Я прочел там 2-ю главу Онегина. Это подало мне повод рассказать, как мастерски в Ленском обрисовал Пушкин лицейского приятеля своего Кюхельбекера. Когда я рассказал о последнем несколько характеристических анекдотов, Варвара Осиповна сожалела, что я не составляю записок моей жизни». Плетнев был общим приятелем Пушкина и Кюхельбекера — и к его категорическому показанию, сделанному без всяких оговорок, следует отнестись внимательно. Я уже имел случай указать на то, что в черновой первоначальной обрисовке Ленского есть черты Кюхельбекера, что в «стихи Ленского» перед дуэлью вошла пародия на некоторые строки из послания Кюхельбекера по поводу «Кавказского пленника». На основе новых материалов утверждение Плетнева представляется гораздо шире и глубже.

В Ленском, «Поэте» по пушкинскому плану-оглавлению «Онегина», была воплощена трактовка поэта, которую проповедывал Кюхельбекер — высокого поэта; выяснено отношение к ней; сюда вошли некоторые реальные черты Кюхельбекера, и наконец — реальные отношения Пушкина и Кюхельбекера, особенно ясно и остро во время писания 2-й главы поставившие вопрос о дружбе, помогли развитию сюжета «свободного романа», еще неясного для самого Пушкина.

Портретность черновых набросков VI строфы второй главы очевидна:

1.  Питомец Канта и поэт.

2.  Крикун, мятежник и поэт.

3.  Крикун, мечтатель и поэт.

1.  Он из Германии свободной

     Привез презренье суеты

     Славолюбивые мечты,

     Дух пылкий, прямо благородный

2.  Дух пылкий и немного странный

3.  Ученость, вид немного странный

«Свободною» могла назваться именно Германия 1820 года — года убийства Коцебу и казни Занда, — года поездки Кюхельбекера. Мы знаем, как жадно интересовался Пушкин Кюхельбекером, вернувшимся в 1821 г. из путешествия.

Портретность затушевана затем в отношении наружности; Ленский

Красавец в полном цвете лет;

Но и в окончательной редакции первой строфы сохранилось достаточно реальных черт:

Он из Германии туманной

Привез учености плоды:

Вольнолюбивые мечты,

Дух пылкий и довольно странный,

Всегда восторженную речь...

«Довольно странный и пылкий дух» Ленского мотивирует в романе внезапную дуэль, к которой вернемся ниже.

В строфе VIII дается краткий перечень тем высокой поэзии, занимавших Ленского и Кюхельбекера до 1823 г., «пересказ» высокой элегии:

Он верил, что душа родная

Соединиться с ним должна;

Что безотрадно изнывая,

Его вседневно ждет она;

Здесь и лицейское чтение Шиллера (таково знаменитое стихотворение Шиллера «Das Geheimniss der Reminiscenz. An Laura») и отчасти собственное поэтическое творчество Кюхельбекера.

Перечисление конкретных стихотворений Ленского в строфе Х­— это как бы оглавление рукописного сборника стихотворений Кюхельбекера, которые были известны Пушкину (позднее сборник хранился у Пушкина),

...Как сон младенца, как луна

...Он пел разлуку и печаль

...Он пел те дальные страны,

См. стихотворения Кюхельбекера «Возраст счастья» («Краток, но мирен и тих младенческий сладостный возраст», напеч. в «Соревн. Просв. и Благотв.» 1820 г., № 3); «Разлука» («Длань своенравной судьбы простерта над всею вселенной»); «дальные страны» воспеты в стихотворениях: «К друзьям на Рейне», «Ницца», «Массилия».

Даже стих:

Он  пел  поблеклый жизни цвет — встречающееся у Кюхельбекера в ранних элегиях выражение:

Цвет моей жизни не вянь...

...Отцвели мои цветы... и т. д.

Дальнейшая тема Ленского — «друзья»:

...Он верил, что друзья готовы

За честь его принять оковы

И что не дрогнет их рука

Разбить сосуд клеветника...

Тема дружбы поэтовџ— основная, как мы видели, в творчестве Кюхельбекера. Тема «враги и клеветники» — ясно определилась в его творчестве в 1820 г. Таково стихотворение «Поэты» — послание Пушкину, Дельвигу и Баратынскому («Соревн. Просв, и Благотв.» 1820 г., № 4), таковы же стихотворения, непосредственно примыкающие к нему: «Жребий поэта», «Проклятие».

Ср. «Поэты»:

О, Дельвиг, Дельвиг! что награда

И дел высоких и стихов?

Таланту что и где отрада

Среди злодеев и глупцов? —

Стадами смертных зависть правит;

Посредственность при ней стоит

И тяжкою пятою давит

Младых избранников Харит. —

Таков конец стихотворения:

«О, Дельвиг, Дельвиг, что гоненья?

Бессмертие равно удел

И смелых вдохновенных дел

И сладостного песнопенья! —

Так! не умрет и наш союз,

Свободный, радостный и гордый,

И в счастьи и в несчастьи твердый,

Союз любимцев вечных Муз!

...И ты, — наш юный корифей, —

Певец любви, певец Руслана!

Что для тебя шипенье змей,

Что крик и Филина и Врана? —

Самое выражение: «сосуд клеветника» — высокий «библеизм», свойственный лексике Кюхельбекера; ср. например:

О страшно быть сосудом бренным,

Пророком радостных богов!

(«Жребий поэта».)

Выражение «принять оковы» вводит еще одну характерную, и при этом резко индивидуальную, черту лирики Кюхельбекера; с 1820 г. тема обреченности, воспевание «ссылки и изгнания» входит в его лирику.

Таково послание «К друзьям на Рейне», времени его путешествия (1820):

«Да паду же за свободу,

За любовь души моей,

Жертва славному народу,

Гордость плачущих друзей».

Ср. также «Пророчество» («Глагол Господень был ко мне» — 1822 г.; стихотворение, посланное Дельвигом Пушкину в Кишинев):

«А я и в ссылке и в темнице

Глагол господень возвещу!»

Конец строфы VIII главы II «Евгения Онегина» в первоначальном наброске — более определенном — подчеркивал гражданское направление высокой поэзии:

Что жизнь их — лучший неба дар, —

И мыслей неподкупный жар,

И гений власти над умами,

Добру людей посвящены

И славе доблестью равны.

В окончательном виде это место выдержано в абстрактных тонах:

Что есть избранные судьбами

Людей священные друзья,

Что их бессмертная семья

Неотразимыми лучами

Когда-нибудь нас озарит,

И мир блаженством одарит.

Этот сугубо неясный период становится понятным, если сопоставить с ним миф о происхождении поэтов€— в стихотворении Кюхельбекера «Поэты». Человек был счастлив и бессмертен, но его погубил «мгновенный призрак наслажденья»:

И человек его узрел,

И в призрак суетный влюбился;

Бессмертный вдруг отяжелел

И смертным на землю спустился;

И ныне рвется он, бежит

И наслажденья вечно жаждет,

И в наслажденьи вечно страждет

И в пресыщении грустит.

Смягченный его скорбью Кронион создает из духов поэтов и посылает их на землю:

Да внемлет в страхе все творенье:

Реку — Судеб определенье,

Непременяемый закон!

В страстях и радостях минутных

Для неба умер человек,

И будет дух его во век

Раб персти, раб желаний мутных. —

И только есть ему одно

От жадной гибели спасенье,

И вам во власть оно дано:

Так захотело Провиденье!

Когда избранники из вас,

С бессмертным счастьем разлучась,

Оставят жребий свой высокий,

Слетят на смертных шар далекий

И, в тело смертных облачась,

Напомнят братьям об отчизне,

Им путь укажут к новой жизни:

Тогда с прекрасным примирен,

Род смертных будет искуплен.

Это до конца объясняет приведенные выше «темные» стихи Пушкина:

избранные судьбами

«Людей священные друзья

...их бессмертная семья

Неотразимыми лучами

Когда-нибудь нас озарит

И мир блаженством одарит»

Следует заметить, что в издании 1826 г. Пушкин опустил в строфе именно последние пять стихов, в которых наиболее ясно сказывался намек на стихи Кюхельбекера. Становится понятным и противопоставление Ленскому (в черновых набросках)‰«певцов слепого наслажденья», рожденных для «славы женской» и «ветренной младости».

«Поэты» Кюхельбекера

...веселий не бегут,

Но верны чистым вдохновеньям,

Ничтожным, быстрым наслажденьям

Они возвышенность дают.

Цари святого песнопенья

В объятьях даже заблужденья

Не забывали строгих дев.

Сравнить с Ленским (строфа IX):

...муз возвышенных искусства

Счастливец, он не постыдил:

Он в песнях гордо сохранил

Всегда возвышенные чувства...

В свете отношений к Кюхельбекеру неожиданный смысл приобретает строфа XVI, посвященная спорам Онегина и Ленского:

Меж ними все рождало споры

И к размышлению влекло:

Племен минувших договоры,

Плоды наук, добро и зло,

И предрассудки вековые,

И гроба тайны роковые,

Судьба и жизнь, в свою чреду

Все подвергалось их суду.

Эти стихи воспринимались как пересчет безразличных, любых по содержанию тем; отдельные выражения не подвергались анализу, и смысл предметов, рождавших спор между Онегиным и Ленским, поглощался всегда подчеркивавшимсђ в чтении интонационным ходом строфы, обозначавшим в сущности: «и то, и се».

Между тем все это — конкретные темы «споров» и «размышлений» Кюхельбекера и Пушкина в лицее.

«Племен минувших договоры» — это чтение Руссо, его «Общественный договор», «Contrat Social»; сущность этого произведения, оказавшего такое влияние на французскую революцию, — в утверждении возникновения общественного союза путем свободного соглашения, находящего свое выражение в договоре (pacte social); верховная власть принадлежит народу; она выражается в законодательной власти; исполнительная власть лишь применяет закон. Нарушение этого принципа ведет к тирании и нарушает общественны– договор. Кюхельбекер в лицее является, как мы видели, учеником Руссо и Вейса. Нет нужды думать, что он читал именно трактат Руссо «Du contrat sociale ou Principes du droit politique»* (1762); возможно, что чтение в лицее ограничилось одни쉫Эмилем», который был его настольной книгой и последняя, пятая часть которого, во втором разделе — «Des voyages» — посвящена изложению «Общественного договора».

«Плоды наук» — это знаменитое рассуждение Руссо на тему Дижонской академии: способствовало ли развитие наук и искусств улучшению нравов: «Si le rétablissement des sciences et des arts a contribué à épurer les moeurs».

«Добро и зло» — в устах ученика Руссо и Вейса Кюхельбекера имеют тоже совершенно специфический характер.

В «Словаре» Кюхельбекера находим:

Добродетели. Самые высокие добродетели отрицательны. — Руссо.

Добродетель. Находить удовольствие в произведении добра есть награда за произведение добра и награда сия не прежде приобретается, как по заслуге. Нет ничего любезнее добродетели, но должно наслаждаться ею, чтобў в самом деле найти ее таковою. — Если желаешь обнять ее, она сначала принимает на себя подобно баснословному Прометею тысячу видов приводящих в ужас и наконец является в своем собственном только тем, которые не выпускают ее из рук. — Руссо.

Добродетельный человек. Если бы душа человеческая осталась свободною и чистою (то-есть: не соединенною с телом), можно ли бы вменить ей в достоинство когда бы она любила царствующий порядок и следовала бы ему? Человек был бы щастлив: но к его щастию недоставало бы высшей степени блаженства: слава добродетели и внутреннее одобрение его совести; он был бы подобен Ангелам и без сомнения добр<ый> чел<овек> займет высшую ступень чем они. — Руссо.

Доброта. Доброта и великость синонимы. — Ричардсон из Гранд<иссона>.

Злодеяния и преступления. Есть злодеяния, которые несут преступления, и преступления, которые несут злодеяния. — Вейс.

Злодей (величайший). Вор обыкновенно лишает меня одного только излишка, без коего могу обойтись или вещи необходимой только на минуту; по большей части собственная нужда заставляет его красть, опасность сопутствует ему: он сверх того не имеет тех благородных чувствований, которые бы должно вселять хорошее воспитание. Убийца отнимает у меня одну только жизнь, к коей в многих случаях должно бы быть равнодушным по причине равновесия зла и добра, встречающихся в ней: он причиняет боль мгновенную и лишает общество одного только члена. Но преступный правитель, который принимает за правило угнетение и жестокость; который похищает у своих сограждан спокойствие, свободу, продовольствие, просвещение и самые добродетели; который жертвует своекорыстно; который, имея изобилие во всех потребностях, допускает подкупить себя, чтоб удовлетворить своему тщеславию; который продает свои дарования, свое влияние, свой голос несправедливости или даже врагу отечества; старается отнять у целого народа первые права человека, первые наслаждения жизни и недовольный порабощением настоящего поколения, кует цепи для племен еще нерожденных, — отцеубийца святой в сравнении с этим человеком! Однакожь подобные чувствования не так редки, их многие почитают за самые естественные. — Вейс.

Зло. Боль телесная, кажется, служит к тому, чтоб удалить человека от того, что ему вредно; без нравственного зла не могла бы существовать добродетель. Она по большей части состоит в пожертвовании самим собою для пользы других; но в рассуждении кого могли бы мы быть добродетельны, еслибы все наслаждались возможным щастием? — Вейс.

Приведенного из лицейского «Словаря» материала, думается, достаточно для того, чтобы уяснить, что и «добро» и «зло» были вовсе не абстрактными или безразличными моральными формулами в этом пересчете споров и размышлений Онегина и Ленского, начинающемся «Общественным договором».

Общая формула Вейса, которою начинается глава «О добродетели»: (Добро может быть то, что споспешествует к общему благополучию... Зло есть то, что вредит общему благу»38.

Добро и зло — в лицейских «спорах» и «размышлениях» Пушкина и Кюхельбекера, легших в основу второй главы, — слова гражданского, точнее — якобинского смысла и значения.

Тот же смысл имеет и еще один стих «пересчета»:

И предрассудки вековые.

Кроме трех выписок в «Словаре» на слово «Предрассудок» (из Вейса, Скотт-Валит, Ф. Глинки) в книге Вейса находим главу «О предрассудках»39:

«Сколько странных обычаев, неверных мнений и отвратительных гнусностей и бесчеловечий в прежних веках постановлены были законами и одобряемы народами» (стр. 44). Далее перечисляются: идолопоклонство, жертвоприношения, гонения за веру в новейшей истории: «Мы трепещем от ужаса, слыша, как Каннибалы, отмщевая пленным своим неприятелям наижесточайшим образом, по неслыханных над ними мучениях, превращают тела их себе в пищу, — но мы бесчеловечные, разве забыли, что история наша, проклятия достойная, изобилует всеми сими мерзостями, потому что просвещение наше и побудительные к тому причины соделывают нас еще виновнее» (стр. 45).

Таким образом «предрассудки вековые» — это религиозные суеверия. Если вспомнить, какое политическое значение имела в десятилетие 1815—1825 гг. борьба между разными мистическими кликами при дворе, — стих получает не только автобиографический смысл, являясь отражением лицейских «споров и размышлений», но и конкретный во время написания II главы «Евгения Онегина» политический оттенок.

Стиху:

«...гроба тайны роковые» соответствуют такие записи «Словаря», как «Смерть», «Бессмертие», «Внезапная смерть», «Жизнь» (Стерн) и т. д.

Любопытно, что абстрактная пара — «Судьба и жизнь» — заменили собою в этом пересчете, в строфе XVI, конкретную, но нецензурную формулу черновика: «Царей судьба»:

И предрассудки вековые,

И тайны гроба роковые,

Царей судьба — в свою чреду

Все подвергалось их суду.

Сравнить хотя бы такие стать趫Словаря», как: Александр Благословенный, Александр тиран Фереской, Наружные знаки царской власти; Филипп I король Испанский, Филипп II и Карл V, Вильгельм I принц Оранский.

В XVII строфе — страсти:

Но чаще занимали страсти

Умы пустынников моих...

Это тоже отголосок реальных лицейских «споров и размышлений».

Ср. в «Словаре» статью «Страсти»:

«Нет ни одной страсти без примеси другой: царствующая переплетается с множеством второстепенных». — Вейс.

«Самые опасные страсти для молодости упрямство и леность, для юношества любовь и тщеславие, для зрелого возраста честолюбие и мстительность, для старости скупость и себялюбие. — Благороднейшая страсть для всех возрастов — сострадание». — Вейс.

Это — конец обширной статьи Вейса «О страстях». Приводим главные ее положения:

«Токмо шесть главных побудительных причин возбуждают страсти простого народа: страх, ненависть, своевольствие, скупость, чувственность и фанатизм: редко вышшия сих побуждений им управляют. — Большая часть великих перемен относится к сим главным причинам, всегда украшаемым благовидными предлогами набожности, любви к отечеству или к славе. — Но приведя чернь в движение, средства к управлению оной подлежат большим затруднениям; ибо ежели легко в ней возбуждать страсти, то весьма трудно ею руководствовать, особливо же соделывать ее намерения и предприятия постоянными»40.

«Токмо в терзаниях беспокойного сердца, в отражении противоборствующих страстей, в стремлении пылкого характера или в ужасах меланхолии, душа разверзается или так сказать исторгается из своего недра, разрушает все узы предрассудков и примера и, возникая превыше обыкновенной сферы, парит над оною, пролагая себе новые пути. — Каждый герой был сначала энтузиастом или нещастливым; но мудрый нечувствительно соединяет преимущества обоих сих характеров, и те же самые знания, коими одолжены мы волнению страстей, служат ему впоследствии к порабощению оных и к доставлению себе того спокойствия, которым хладнокровный человек без старания наслаждается.

Сие самое исступление воспламеняло рвением Регула, Деция и Винкельрида принесть себя в жертву отечеству. Оно составляет свойство великих душ, коих малодушные Энтузиастами называют...»41

«...Трудно обуздать те страсти, коих источник зависит от устроения тела человеческого, как например любовь, приводящую кровь в волнение и затмевающую рассудок; или леность, ослабляющую все пружины деятельности»42.

В статье о страстях прославлен таким образом энтузиазм 艫сильные страсти». Если вспомнить, что Кюхельбекер в теории высокой поэзии — вслед за Лонгином и Батте — объявляет энтузиазм, восторг главной действующей творческой силой поэзии, станут ясны точки соприкосновения литературной теории Грибоедова и Кюхельбекера 20-х годов с «гражданскою» теорией. Вызывало ли на размышления и споры описание «общих страстей» или характеристика «частных страстей» (любви, лености), апология страстей у Вейса разумеется запомнилась Пушкину.

Между тем конец XVI строфы посвящен литературным спорам Ленского и Онегина:

Поэт, в жару своих суждений,

Читал, забывшись, между тем,

Отрывки северных поэм;

И снисходительный Евгений

Хоть их не много понимал,

Прилежно юноше внимал.

Что такое «северные поэмы», которых не понимал Онегин?

Ответ мы найдем опять-таки в лицейских спорах об эпосе; вспомним, что еще в лицее Кюхельбекер изучает особо внимательно Камоэнса, Мильтона (по учебникам), Мессиаду в оригинале, что у него есть следы знакомства с Шапеленом и раннего изучения Шихматова.

Один из первых эпических опытов, написанных в легком роде conte, — «Бову» 1815 года — Пушкин начинает с полемического вступления, направленного именно против старых эпиков и против попыток их воскрешения:

Часто, часто я беседовал

С болтуном страны Еллинския,

И не смел осиплым голосом

С Шапеленом и Рифматовым

Воспевать героев Севера.

Несравненного Виргилия

Я читал и перечитывал,

Не стараясь подражать ему

В нежных чувствах и гармонии.

Разбирал я немца Клопштока

И не мог понять премудрого;

Не хотел я воспевать, как он:

Я хочу, меня чтоб поняли

Все, от мала до великого.

За Мильтоном и Камоэнсом

Опасался я без крыл парить,

Не дерзал в стихах бессмысленных

В серафимов жарить пушками... И т. д.

Верный взглядам Буало, Вольтера и Лагарпа на «высокие, но варварские» поэмы, Пушкин уже в лицее выработал основную номенклатуру и основные возражения против старых эпиков; северные поэмы — это поэмы, в которых воспеваются северные герои, поэмы Шаплена, Шихматова («La Pucelle», «Петр Великий»); а затем — поэмы северных поэтов — эпос Мильтона, Клопштока. Обвинение в «бессмысленности», непонятности, в недоступности языка высокого эпоса остались те же.

И здесь Ленский в поэме ведет беседы с Онегиным на острые темы бесед Кюхельбекера с Пушкиным.

После IX строфы следовали четыре строфы, посвященные «певцам слепого наслажденья». Быть может они вычеркнуты, потому что и противоположное направление представлено в темах того же жанра — элегии. Элегические темы Ленского (за исключением темы «священных друзей») тоже не таковы, чтобы на них склонил свой взгляд

Праведник изнеможденный,

На казнь неправдой осужденный...

Но это объясняется тем, что в 1823 г. для Пушкина еще был жив облик Кюхельбекера-элегика; еще только шел разговор о новом «грибоедовском» направлении поэзии, казавшемся старым друзьям скоропреходящим увлечением. Разговор шел не о враждебных жанрах — они еще не выяснились, — а о самом направлении поэзии. Ленский — элегик, и остается им на всем протяжении поэмы. В IV главе он даже дает повод к прямой защите элегии, прямой полемике против статьи Кюхельбекера 1824 г. «О направлении поэзии» (строфы XXXII—XXXIII):

Но тише! Слышишь? Критик строгий

Повелевает сбросить нам

Элегии венок убогий...

В следующей строфе XXXIV впрочем иронически указывается:

Поклонник славы и свободы,

В волненьи бурных дум своих,

Владимир и писал бы оды, —

Да Ольга не читала их.

Мне приходилось отмечать, что в‚«стихах Ленского» нашло пародическое отражение несколько явлений одного круга, что здесь и воспоминание о двух стихах Рылеева («Богдан Хмельницкий»), особо запомнившихся ему:

Куда лишь в полдень проникал,

Скользя по сводам луч денницы

(сравнить:   Блеснет заутра луч денницы

И заиграет яркий день;), что припомнилось здесь и послание Кюхельбекера по поводу «Кавказского пленника»:

И недалек быть может час,

Когда при черном входе гроба

Иссякнет нашей жизни ключ,

Когда погаснет свет денницы,

Крылатый бледный блеск зарницы,

В осеннем небе хладный луч.

(Кстати это послание, полученное Пушкиным во время написания I главы, при всей иронии адресата отразилось еще и на строфе XLV главы I «Евгения Онегина»:

Страстей игру мы знали оба:

Томила жизнь обоих нас;

В обоих сердца жар погас;

Обоих ожидала злоба

Слепой Фортуны и людей

Сравнить «Послание» Кюхельбекера, обращение к Пушкину:

Одной постигнуты судьбою,

Мы оба бросили тот свет,

Где клевета, любовь и злоба

Размучили обоих нас...)

Есть общее со «стихами Ленского» также и в стихотворении Кюхельбекера «Пробуждение» («Соревнователь Просв. и Благотв.» 1820 г., № 2, стр. 197):

...Что несет мне день грядущий?

Отцвели мои цветы,

Слышу голос нас зовущий,

Вас, души моей мечты!

...Но не ты ль, любовь святая,

Мне хранителем дана!

Так лети ж, мечта златая,

Увядай моя весна!