Бонди С.М. - Пушкин и русский гекзаметр. Часть 9.
9
Хронологически первые из рассматриваемых стихотворений Пушкина —ы«Кто на снегах возрастил...» и «Труд» — представляют собою еще довольно простую и не очень сложную систему композиции элементов.
Действительно, стихотворение «Кто на снегах возрастил...»45 состоит из цепи вопросов Љ«кто...», «кто...», «кто...»), замыкающейся заключительным стихом («Вот загадка моя...»). Каждый вопрос занимает стих и четко делится на полустишия и трети. В каждом вопросе, как указано выше, заключается антитеза. Однако эти антитезы не слишком резкие: каждый стих представляет цельную фразу, предложение, внутри которого противопоставлены друг другу отдельные его части («на снегах» «нежные розы», «в веке железном», «золотой»). Так дело обстоит с первыми двумя стихами. При этом, во избежание монотонности анафорического повторения вопроса «кто...», во втором стихе путем резкой инверсии вопросительное местоимение передвинуто в середину стиха:
В веке железном, скажи, кто золотой угадал?
Третий стих путем перечисления резче делится на части, и притом на три части, о чем выше было уже сказано. Наконец, последний стих заключает в двух полустишиях основное противопоставление: загадка и разрешениљ ее. Кроме того, на втором плане мы видим два побочных противопоставления: «загадка моя» — «хитрый Эдип (то есть «ты»), разреши» и противопоставление двух форм предложения, двух интонаций — указательной («Вот...») и повелительной (точнее, «просительной»).
Можно указать еще на один момент в композиции этого стихотворения — на отсутствие заглавия при наличии подзаголовка Њ«При посылке бронзового Сфинкса»). Не обозначено, кому адресовано стихотворение. Между тем оно построено таким образом, что из его контекста становится совершенно ясным, что его адресат — поэт Дельвиг. Заглавие возникает для осведомленного читателя к концу чтения стихотворения. Возможно, что подобная «игра» с заглавием входила в расчет Пушкина при написании им этого необыкновенно изящного стихотворения.
Наконец, интересна еще одна деталь: словаД«хитрый Эдип» в последнем стихе связывают конец стихотворения с подзаголовком «...бронзового Сфинкса» и своеобразно цементируют составляющий стихотворение ряд вопросов.
Для стихотворениям«Труд» существенно проследить последовательность, расчлененность в восприятии стихотворения, в отличие, например, от деловой прозы, газетной статьи. Последнюю мы стремимся воспринять как нерасчлененное целое, нам важен самый результат сообщения, а не процесс его подачи. В стихах же (может быть, вообще в поэзии) именно этот процесс, эта последовательность и входит в расчет поэта при создании композиции произведения.
В стихотворении «Труд» (по поводу окончания «Евгения Онегина») в этом смысле самое существенное — движение чувства, его контрасты, его возбуждение и успокоение, его светлые и сумрачные оттенки46.
Первое полустишие — самое насыщенное чувством, напряженное и притом со светлой окраской удовлетворения:™«Миг вожделенный настал...» Мужская цезура подчеркивает энергию выражения. «Окончен мой труд многолетний» — полустишие меньшей силы, но углубляющее и осмысляющее сказанное раньше: все три слова значительны: «окончен», «труд» и «многолетний». В целом первый стих звучит сильно, глубоко и энергично. Во втором стихе — резкий поворот чувств, о котором было уже сказано выше: появляется контрастирующий с первым стихом мотив тревожной и тайной грусти. Напряжение чувства не спадает, а только меняется его характер.
Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?
Стих заполнен одним предложением, и большая пауза пентаметра делит его на две части: в первой подлежащее с примыкающим к нему определением (перед паузой подлежащее — главное словою«грусть», дающее всю окраску стиху), во второй части — сказуемое с его спутниками (наиболее естественный ход фразы и ее сечение).
В третьем стихе:
Или, свой подвиг свершив, я стою, как поденщик ненужный... — тревожная грусть приобретает оттенок горечи; при этом амплитуда контраста между полустишиями увиличивается (с одной стороны, «подвиг», с другой — «поденщик ненужный»), что усиливает напряжение, чувствуемое в первых двух стихах. Четвертый стих развивает второе полустишие третьего стиха:
Плату приявший свою, чуждый работе другой...
Он не дает нового контраста и не усиливает горечь предыдущего новыми чертами. То обстоятельство, что на протяжении целого стиха не усиливается напряжение, а также самая форма стиха — два параллельных определения к сильному слову «поденщик ненужный» — делают то, что тем самым напряжение несколько снижается. Этому способствует и успокаивающий параллелизм двух полустиший следующего затем пентаметра.
В пятом стихе — новый поворот чувств. Первое полустишие дает новое содержание: напряженная горечь предыдущих двух стихов заменяется грустным раздумьем, спокойным лирическим чувством. Слово «или» замедляет движение, как бы выражая это раздумье.
Второе полустишие еще далее продолжает линию разрешения напряжения. Дело не только в том, что содержанием его является развернутое приложение к слову «труд» («молчаливого спутника ночи»), но и в самом характере этого приложения. Неожиданный эпитет «молчаливый спутник» (не «спутник молчаливой ночи») оживляет понятие «труд», очеловечивает его. Впервые в стихотворении появляются поэтические фигуры и тропы — олицетворение, метафора47. Происходит «превращение энергии» — поэтически выраженное чувство переходит в поэтический образ.
В пятом стихе только начало этого процесса, который завершается в последнем, шестом стихе.
Фраза продолжается:
...Друга Авроры златой, друга пенатов святых?
Стихотворение переведено полностью в область поэтических образов, и попутно напряжение разрешается, грусть просветляется. Начавшись непонятной грустью и тайной тревогой, стихотворение завершается успокоенным движением двух параллелистически построенных полустиший, заканчивающихся просветленными образами Авроры златой и пенатов святых.
Оба разобранные стихотворения, при всей их прелести и поэтичности, еще довольно просты композиционно, — внутреннее движение развивается прямо, связи ясны, сечения отчетливы и симметричны. Но есть у Пушкинѓ образцы более сложного построения, более тонкие приемы для передачи более смутных переживаний.
Стихотворение «На перевод Илиады» представляет собою в этом отношении удивительный, непревзойденный образец. В нем два стиха — гекзаметр с мужской цезурой на третьей стопе и пентаметр; четыре полустишия.
В первом же полустишии происходит особое движение: поэт, сразу сильно начавший, как бы несколько отступает назад, отменяет сказанное: «Слышу» — и затем: «умолкнувший звук»48. Это беспокойное движение, колебание, быстрое приглушение начатого просто и решительно («слышу», а не «я слышу») сопровождается особым подбором звуков: гласные все «глухого тембра» «-ы-у-у-о-у-ы-у», согласные также поддерживают это впечатление смутности и приглушенности.
Во втором полустишии все сразу проясняется: «...божественной эллинской речи...» Сначала пауза, затем стих освещается словом «божественной», сразу высоко поднимающим его ход, начатый так медленно, глухо и нерешительно. Слова «эллинской речи» дают точный смысл всему стиху. Все становится светло и ясно. Второе полустишие резко контрастирует и по звукам первому (в полном соответствии с содержанием): «звучные», «ясные» гласные «-а-е-е(а)-е-и-(а)-е-и»; изобилие звонких согласных, удвоенное «н» («божественной»), «л» («эллинской»). Все звучит совершенно иначе.
Второй стих начинается сразу образом Гомера: на фоне этого светлого звучания мы видим не просто Гомера, а «старца великого». Здесь величественный характер придает и перифраз «великий старец», и инверсия. И сейчас же, как в начале первого стиха, отступление, шаг назад: не просто «старца великого чую», а «старца великого тень». После паузы (цезура в пентаметре) снова возвращение к первоначальному ощущению глухого и неясного волнения: «чую смущенной душой». Оба слова («чую» и «смущенной») необыкновенно выразительны и уместны. После описания «видения» (слухового и зрительного) повторяются звуки той же окраски, что в начальном полустишии: «у-у-у-о-о-у-о», и при них глухие — «чу» — «шо» — «що». Даже удвоенное «н» после «о» («смущенной») здесь звучит совершенно иначе, без ясности и звонкости49.
Таково «кольцевое» построение этого замечательного двустишия, изумительно передающее смутное поэтическое волнение, охватившее поэта при чтении «русской Илиады», и светлое видение эллинской речи, и величественный образ Гомера, вставшие перед поэтом.
В этом описании мы для специальных целей анализа сильно замедлили темп восприятия двустишия. В действительности вся эта смена художественных впечатлений проходит с необычайной быстротой — на протяжении всего двух строчек. Впечатления не только сменяют друг друга, но и сливаются вместе в одно необыкновенно гармоническое целое.
Такого рода тонкая и сложная художественная структура свойственна вообще всей лирике Пушкина. Но в данном случае существенно то, как все это богатство художественных средств укладывается в формы гекзаметра и пентаметра: для контраста построений использованы полустишия пентаметра или полустишия гекзаметра (при одной цезуре).
Замечательно по тонкости художественных эффектов стихотворение «Юношу, горько рыдая...»50.
Самое существенное в его строении — сложные и разнообразные антитезы — разной силы, разного качества, в ритмически различных положениях, проведенных различными средствами. Первому стиху противополагаются, каждый по-своему, все остальные.
Юношу, горько рыдая, ревнивая дева бранила;
К ней на плечо преклонен, юноша вдруг задремал.
В первом стихе — дева, во втором — юноша, там — бурное действие, чувство ‰«горько рыдая», «бранила»), здесь неподвижность, сон. При этом, во избежание простого антитетического параллелизма, в эти два стиха включен не слишком резко заметный «хиазм» (параллелизм с перестановкой) в расположении фраз по полустишиям. Оба стиха кончаются параллельно — сказуемым («бранила» — «задремал») ; в обоих главное предложение во втором полустишии:
...ревнивая дева бранила;
...юноша вдруг задремал.
Но этому противоречит†«хиастическое» расположение сходных полустиший, начинающихся словами «юношу» (первое полустишие первого стиха) и «юноша» (второе полустишие второго стиха). Действие этого полускрытого «хиазма» можно ощутить яснее, если попробовать переставить двустишия второго стиха, превратив «хиазм» в прямой параллелизм.
Юношу, горько рыдая, ревнивая дева бранила;
Юноша вдруг задремал, к ней на плечо преклонен...
Третий стих тоже противопоставлен первому, но по-иному. В первом стихе — «ревнивая дева бранила», в третьем — «дева тотчас умолкла». Опять при повторении главного слова («дева») — противоположное содержание.
Здесь также «хиастическое» построение, причем этот «хиазм» двойной. Во-первых, первый и третий стихи (фразы) построены синтаксически одинаково: в одном полустишии — главное предложение, а в другом — обособленное деепричастие с относящимися к нему словами; только расстановка этих двух частей фразы противоположная: «горько рыдая» в первом полустишии, «сон его легкий лелея» — во втором. Во-вторых, упомянутая уже выше антитеза, объединенная общим словом «дева», также распределена по противоположным частям стиха.
Юношу, горько рыдая, ревнивая дева бранила...
Дева тотчас умолкла, сон его легкий лелея...
Добавим, что «горько рыдая» и «сон его легкий лелея» имеют, кроме того, и по содержанию противоположный характер,
Наконец, первому стиху противостоит и четвертый. Он построен синтаксически так же, как и третий (и первый), и так же, как и третий, образует с первым «хиазм» (а с третьим — прямой параллелизм).
...горько рыдая... бранила;
...И улыбалась ему, тихие слезы лия.
По содержанию слов здесь чудное сплетение повторений с контрастами: с одной стороны, «бранила» — «улыбалась», с другой — и тут и там слезы, но только в первом стихе — «горько рыдая», в четвертом — «тихие слезы лия».
Третий и четвертый стих, как сказано, построены параллельно, причем каждый второй член параллели несколько развивает, усиливает содержание, впечатление от предыдущего: «дева тотчас умолкла» — «и улыбалась ему»; «сон его легкий лелея» — «тихие слезы лия».
Теперь проследим, как все эти соответствия, градации и противоположности развиваются по ходу стихотворения, во временной последовательности, как постепенно развертывается его содержание.
Первый стих — громкий, напряженный и по обозначенному в нем действию («рыдая», «бранила»), и по эпитетам, говорящим о сильном и мучительном чувстве («горько», «ревнивая»), и, наконец, по выразительной инверсии, с вынесением вперед прямого дополнения («Юношу») при глаголе, стоящем на противоположном конце стиха («бранила»). Эта инверсия особенно ощутительно создает напряжение: первое слово «юношу» своим винительным падежом заставляет настойчиво ожидать сказуемого на протяжении целого стиха. Между тем следуют слова «горько рыдая» — еще не известно, про кого это, «ревнивая» — и вот наконец напряжение разрешается: и подлежащее и сказуемое стоят рядом, на конце стиха — «дева бранила».
После этого сильного напряженного стиха резкий смысловой контраст: «К ней на плечо преклонен...» Это производит неожиданное впечатление после бурных чувств первого стиха.
«...Юноша вдруг задремал» — мы уже говорили о той системе повторений и противоположностей, которые связывают первые два стиха. Движение, начатое в первом стихе, сразу останавливается к концу второго стиха («вдруг задремал»).
В третьем стихе снова возвращается тема первого стиха, подхватывая слово конца его («дева»), и в то же время продолжается успокоение, утишение движения и напряжения.
Во втором стихе речь шла о самой деве, ее бурному действию была противопоставлена неподвижность; сон другого лица, юноши. В третьем стихе эта неподвижность, успокоение оказывает влияние и на деву. Движение, буря совершенно прекращается: «Дева тотчас умолкла...» И далее, до конца стихотворения, все развивается и усиливается новая тема — нежности, любви, грустного любования. Эта тема звучит и в содержании, и в подборе эпитетов, и даже в звуках.
...сон его легкий лелея...
Дева уже не «бранит», а «лелеет сон», и самый сон назван «легким», и трижды на протяжении двух стоп звучит мягкое «ль». Самый стих становится необыкновенно легким и ласковым.
Четвертый, последний стих начинается дальнейшим просветлением — «И улыбалась ему». Не только не рыдает, не бранит, даже не просто умолкла и молча лелеяла, а улыбалась спящему юноше.
«...Тихие слезы лия» — здесь возвращается тема первого стиха («горько рыдая»), но звучит она просветленно, облегченно, с удивительным по выразительности и чувству и в то же время простоте сочетанием «тихие слезы». Звуки здесь достигают необыкновенной воздушности, легкости, мелодичности: повторяющееся чередование гласных «и — и — е» («тихие») и затем «ия» («лия»), между ними контрастирующее «о» (слезы); согласные — те же мягкие «ль», мягкое «ть», «хь», «й» («тихие», «лия»).
Читая стихотворения Батюшкова, Пушкин восхитился звучанием стиха:
Любви и очи и ланиты51.
«Звуки италианские! — пишет Пушкин. — Что за чудотворец этот Батюшков!» (VII, 574). Стих Пушкина:
...И улыбалась ему, тихие слезы лия, —
нисколько не уступает «италианским звукам» Батюшкова.
Итак, концентрируя на малом пространстве скопление разнообразных соответствий, контрастов, быстрых или постепенных смен движения, силы, мрачности и света, напряжения и легкости, Пушкин строит свои элегические двустишия.