Лотман. Роман А. С. Пушкина "Евгений Онегин". Комментарии. Глава первая. Часть 4.
|
Примечания XXVIII
XXVIII, 7 — Толпа мазуркой занята... — См. с. 526.
9 — Бренчат кавалергарда шпоры... — Кавалергард — офицер Кавалергардского полка, привилегированного полка гвардейской тяжелой кавалерии, созданного при Павлв I в противовес уже существовавшему Конногвардейскому полку. Обязательный высокий рост и белый расшитый мундир делали фигуры кавалергардов заметными в бальной толпе. В черновом варианте к тексту полагалось примечание: «Неточность. — На балах кавалергард<ские> офицеры являются также как и прочие гости в виц мундире в башмаках. Замечание основательное, но в шпорах есть нечто поэтическое. Ссылаюсь на мнение А. И. В.» (VI, 528). Попытка снабдить поэтический текст оспаривающим его комментарием в прозе примечательна, поскольку создает картину диалогического спора между автором-поэтом и автором-прозаиком. А. И. В.— Анна Ивановна Вульф (Netty) (1799—1835) в замужестве — Трувеллер, приятельница П, предмет его неглубокого увлечения.
Для“«игровой» природы пушкинских примечаний характерно соединение важного тона сурового критика, под маской которого выступает Пушкин, со ссылкой на мнение никому не известной тригорской барышни как на мнение третейского судьи между поэтом и комментатором.
14 — Ревнивый шопот модных жен. — Модная жена — выражение, почерпнутое из сатирической литературы XVIIє в.; см. анонимное стихотворение «Модная жена» (Сатирические журналы Н. И. Новикова. М.; Л., 1951. С. 154). П имел в виду в первую очередь сатирическую «сказку» И. И. Дмитриева «Модная жена» (1791). Модная жена — щеголиха.
Примечания XXX
XXX, 8 — Люблю их ножки; только вряд... — Об источниках символики «ножки» см.: Томашевский Б. В. Маленькая ножка // Пушкин и его современники. Вып. XXXVIII—XXXIX. Л., 1930. С. 76—78.
Примечания XXX—XXXIII
XXX—XXXIII — Строфы отмечены сменой целой гаммы разнообразных интонаций и тонкой игрой стилями. В конце XXX строфы сочетание лексики элегической и уже ставшей штампом позы условного разочарования „«грустный, охладелый») с рассуждением о «ножках» создает эффект иронии. Строфа XXXI переносит повествование в интимный, как бы биографический план и звучит лирически. Строфа XXXII нагнетает условно-литературные и уже в ту пору банальные образы («Дианы грудь, ланиты Флоры», «мой друг Эльвина»), резко обрывающиеся высоко романтическим стихом «У моря на граните скал», который, в свою очередь, служит переходом к XXXIII строфе — одной из наиболее патетических и напряженно-лирических строф романа.
Примечания XXXII
XXXII, 1 — Дианы грудь, ланиты Флоры... — Диана (древнеримск.) — богиня Луны, девственница, в традиции условно-аллегорического иконизма изображалась в образе юной девы. Флора (римск.) — богиня цветов, изображалась в образе румяной женщины.
3 — Терпсихора — См. с. 568.
9 — Эльвина — условно-поэтическое имя, связанное в карамзинской традиции с эротической лирикой.
Примечания XXXIII
XXXIII — Строфа введена в текст главы значительно позже создания основного корпуса, в разгар работы над третьей главой романа. П сознательно придал ей характер непосредственного и страстного признания в реальном чувстве. Однако установление биографической основы строфы затруднительно. Литературоведческая традиция связывает ее Б именем М. Н. Раевской (в замужестве Волконской, 1805—1863) — дочери генерала Н. Н. Раевского, в будущем «декабристки», последовавшей за мужем в Сибирь). Основанием служит следующее место из ее мемуаров: «Завидев море, мы приказали остановиться, вышли из кареты и всей гурьбой бросились любоваться морем. Оно было покрыто волнами, и, не подозревая, что поэт шел за нами, я стала забавляться тем, что бегала за волной, а когда она настигала меня, я убегала от нее; кончилось тем, что я промочила ноги. Понятно, я никому ничего об этом не сказала и вернулась в карету. Пушкин нашел, что эта картинка была очень грациозна, и, поэтизируя детскую шалость, написал прелестные стихи; мне было тогда лишь 15 лет» (Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 214—215). Однако существует возможность и иной биографической трактовки строфы. Из письма В. Ф. Вяземской из Одессы мужу от 11 июля 1824 г. следует, что стихи могут быть отнесены и к Е. К. Воронцовой: «...иногда у меня не хватает храбрости дожидаться девятой волны, когда она слишком приближается, тогда я убегаю от нее, чтобы тут же воротиться. Однажды мы с гр. Воронцовой и Пушкиным дожидались ее, и она окатила нас настолько сильно, что пришлось переодеваться» (Остафьевский архив. СПб., 1913. Т. 5. Вып. 2. С. 123). Интересно, что осенью 1824 г., посылая В. Ф. Вяземской в Одессу, видимо, эту строфу, П писал ей: «Вот, однако, строфа, которою я вам обязан» (XIII, 114, 532. Ср.: Салупере М. Из комментариев к текстам А. С. Пушкина // Русская филология, I. Тарту, 1963. С. 49—51). Об отношении П к М. Н. Раевской см.: Щеголев П. Е. Из жизни и творчества Пушкина. Изд. 3-е. М.; Л., 1931. С. 222—243. Об отношении П к Е. К. Воронцовой см.: Цявловская Т. Г.·«Храни меня, мой талисман» // Прометей. М., 1974. Т. 10. С. 12—84. К сожалению, последняя статья страдает известными преувеличениями и содержит ряд малообоснованных утверждений. Основной смысл строфы, видимо, не в обращении ее к какому-либо реальному прототипу, как мы видели, проблематичному и, вероятно, собирательному, а в художественной необходимости контрастно противопоставить строфам, проникнутым литературно-условными образами, стихи, которые звучали бы как голос непосредственного чувства.
XXXIII, 10 — Лобзать уста младых Армид... — Армида — главная героиня поэмы Торквато Тассо (1544—1595) «Освобожденный Иерусалим», здесь: волшебница.
Примечания XXXV
XXXV, 4 — Уж барабаном пробужден. — Сигналы утренней побудки и вечернего сбора в казармах подавались в начале XIљ в. барабанной дробью. Казармы гвардейских полков были расположены в разных концах города, и барабанная дробь, разносясь в утренней тишине по пустынным улицам, будила трудовое население города.
6—7 — На биржу тянется извозчик, / С кувшином охтинка спешит... — Биржа здесь: «уличная стоянка извозчиков» (Словарь языка П. Т. 1. С. 114). См. с. 539. Охтинка — жительница Охты, окраинного района в Петербурге, здесь: молочница. Охта была заселена финнами, снабжавшими жителей столицы молочными продуктами.
13—14 — ...нераз / Уж отворял свой васисдас. — То есть продал уже не одну булку: купцы в небольших лавочках на окраинах города арендовали помещения с одним окном, через которое и велась торговля. Васисдас (искаж. франц.) — форточка, германизм во французском языке, здесь: игра слов между значением слова «форточка» и русской жаргонной кличкой немца: Was ist das? — Что это? (нем.).
Примечания XXXVII—XXXVIII
XXXVII—XXXVIII — Строфы вводят тему байронического разочарования Онегина 謫преждевременной старости души» (XIII, 52) в том иронически-сниженном освещении, которое было типично для наиболее радикальных деятелей тайных обществ, в частности кишиневского окружения П. Ср. характерное высказывание:…«Байрон наделал много зла, введя в моду искусственную разочарованность, которою не обманешь того, кто умеет мыслить. Воображают, будто скукою показывают свою глубину, — ну, пусть это будет так для Англии, но у нас, где так много дела, даже если живешь в деревне, где всегда возможно хоть несколько облегчить участь бедного селянина, лучше пусть изведают эти попытки на опыте, а потом уж рассуждают о скуке» (Муравьев-Апостол М. И. Воспоминания и письма. Пг., 1922. С. 85 — письмо И. Д. Якушкину от 27 мая 1825 г.).
Примечания XXXVIII
XXXVIII, 9 — Как Child-Harold, угрюмый, томный... — Чайльд-Гарольд — герой поэмы Байрона «Странствование Чайльд-Гарольда» (1812—1818). П в период работы над первой главой ЕО читал поэму во французском прозаическом переводе: Oeuvres complètes de lord Byron / Traduites de l’anglais par A. E. Chastopallis. Paris, 1820.
Чайльд-Гарольд стал нарицательным именем для обозначения разочарованного байронического героя.
Примечания XXXIX—XLI
XXXIX—XLI — Пропуск ряда строф в тексте романа, как отмечено выше (сЏ 559), носил фиктивный характер: данные строфы вообще никогда не были написаны. Пропуск имеет структурно-композиционный смысл, создавая, с одной стороны, временной промежуток, необходимый для обоснования изменений в характере героя, а с другой — эффект противоречивого сочетания подробного повествования («болтовни», по определению П) и фрагментарности. Пропуски строф были существенным элементом создаваемого П нового типа повествования, построенного на смене интонаций и пересечении точек зрения, что позволяло автору возвыситься над субъективностью романтического монолога. Однако современники воспринимали этЦ часто именно как проявление романтической отрывочности текста. Это имел в виду Грибоедов, когда иронически начал письмо к Булгарину так:
«Строфы XIII, XIV, XV
Промежуток 1 1/2 месяца».
Публикуя это письмо, Булгарин сопроводил его примечанием: «Эти строфы поставлены Грибоедовым в шутку, в подражание модным Поэмам» (Булгарин Ф. Полн. собр. соч. СПб., 1844. Т. 7. С. 255).
Ср. также пародию Пн Л. Яковлева, брата лицейского друга Пушкина, под названием: «Вместо романа в стихах — рассказ в прозе». Здесь после «главы первой», занимающей несколько строчек, идет: II, III, IV, V, VI, VII, VIII, IX, X, XI, XII. «Я очень знаю, что теперь не в моде большие главы и что не надобно порядка в нумерации глав. Знаю — зато вдруг глава XII! Это право лучше старинного порядка» (<Яковлев П. Л.> Рукопись покойного Климентия Акимовича Хабарова... М., 1828. С. 7—8).
Примечания XLII
XLII, 6 — Толкует Сея и Бентама... — Сей (Сэ) Жан-Батист (1767—1832) — французский публицист и экономист, последователь Д. Рикардо и А. Смита, автор «Курса политической экономии». Бентам Иеремия (1748—1832) — английский либеральный публицист.
Примечания XLIV
XLIV, 2 — Томясь душевной пустотой... — Реминисценция стиха Карамзина «Осталась в сердце пустота...» (Карамзин-1. С. 199); ср. о Татьяне:
Плоды сердечной полноты (3, X, 8).
Примечания XLV—LX
XLV—LX — Работа над строфами приходится на октябрь 1823 г. — время тяжелого идейного кризиса П. Разгром кишиневского («орловского») кружка декабристов сопровождался протекавшим на глазах П арестом В. Ф. Раевского, преследованиями и отставкой М. Ф. Орлова и ссылкой самого поэта в Одессу. П был свидетелем неудач европейских революций от Испании до Дуная. Однако все это было лишь одной из причин, побудивших П к трагическим размышлениям о слабых сторонах передового сознания и о пассивности народов, которыеЛ«тишины хотят» (II, 179). Не менее существенны были другие. Распад Союза Благоденствия сопровождался разочарованием в его тактической программе, связанной с установкой на относительно длительный период мирной пропаганды и переходом к тактике военной революции. А это совершенно по-новому ставило вопрос о роли и участии народа в своем собственном освобождении. Трагическое чувство оторванности от народа и в связи с этим обреченности дела заговорщиков было пережито в 1823—1824 гг. наиболее решительными участниками движения. Боязнь революционной энергии крестьян сложно сочеталась при этом с горьким сознанием политической инертности народа.
Как истукан, немой народ
Под игом дремлет в тайном страхе...
Так писал В. Ф. Раевский в стихотворении «Певец в темнице» в 1822 г. (Раевский В. Стихотворения. Л., 1952. С° 152). Период трагических сомнений пережили Грибоедов, Пестель (см.: Восстание декабристов. 1927. Т. 4. С. 92), Н. С. Бобрищев-Пушкин и многие другие. П в этот период пишет стихотворения «Демон» и «Свободы сеятель пустынный», связанные с размышлениями этого же рода (см.: Томашевский. Кн® 1. С. 548—554). Представление об «умном» человеке начинает ассоциироваться не с образом энтузиаста и политического проповедника (Чацкий), а с фигурой сомневающегося Демона, мучительно освобождающего поэта от иллюзий. Новое осмысление получила и тема скуки. Весной 1825 г. П писал Рылееву:с«Скука есть одна из принадлежностей мыслящего существа» (XIII, 176). В этих условиях скука Онегина и его отношение к миру авторских идеалов получают новую оценку. В строфе XLV впервые происходит сближение автора и героя. Одновременно Онегин наделяется новыми характеристиками: ему приписывается оригинальность («неподражательная странность») и высокий интеллектуальный уровень («резкий, охлажденный ум»). Последнее — в противоречии с характеристиками его в начале главы.
XLV, 1—2 — Условий света свергнув бремя, / Как он, отстав от суеты... — Тема замены большого света дружеским кругом разрабатывается в поэзии П этих лет и отражает биографическую реальность. Ср. «Послание к кн. Горчакову» (II, 114).
Примечания XLVI
XLVI, 1—7 — Кто жил и мыслил... Того раскаянье грызет. — Строфа принадлежит к наиболее пессимистическим в творчестве П. Она связана с пересмотром в ходе идейного кризиса 1823 г. концепции Руссо об исконной доброте человека. П пришел к убеждению о связи торжества реакции и исконного эгоизма человеческой природы:
И горд и наш пришел Разврат,
И перед<?> ним<?> сердца застыли,
За власть<?> Отечество забыли,
За злато продал брата брат.
Рекли безумцы: нет Свободы,
И им поверили народы.
[И безразлично, в их речах]
Добро и зло, все стало тенью —
Все было предано презренью,
Как ветру предан дольный прах (II, 314).
Стихи имеют прямое соответствие в черновой редакции «Демона»:
[И взор я бросил на] людей,
Увидел их надменных, низких,
[Жестоких] ветреных судей,
Глупцов, всегда злодейству близких.
Пред боязливой их толпой,
[Жестокой], суетной, холодной,
[Смешон] [глас] правды благо<родны>й,
Напрасен опыт вековой (II, 293).
Близость этих стихов к XLVI строфе показывает духовное сближение автора и Онегина, что подготавливало появление П в тексте романа уже не в качестве носителя авторской речи, а как непосредственного персонажа. Черновые варианты этих строф свидетельствуют о тесной близости их с·«Демоном». Эти семь стихов по своему строю соответствуют началу онегинской строфы. Возможно, что они предназначались для характеристики Онегина:
Мне было грустно, тяжко, больно,
Но, одолев меня в борьбе,
Он сочетал меня невольно
Своей таинственной судьбе —
Я стал взирать его очами,
С его печальными речами
Мои слова звучали в лад...
Этот набросок не нашел себе места в ЕО. Вслед за ним был написан «Демон» (Томашевский. Кн. 1. С. 552—553). Сближение Онегина и Демона дало основание комментаторам (см.: Бродский. С“ 107—108) сблизить Онегина с якобы прототипом Демона А. Н. Раевским. Однако поскольку отождествление А. Н. Раевского и поэтического Демона (несмотря на устойчивость такого сближения, восходящего к воспоминаниям современников поэта) на поверку оказывается произвольным, основанным лишь на стремлении некоторых современников и исследователей непременно выискивать в стихах «портреты» и «прототипы», параллель эту следует отвергнуть как лишенную оснований. И образ Онегина, и фигура Демона диктовались П соображениями гораздо более высокого художественного и идеологического порядка, чем стремление «изобразить» то или иное знакомое лицо. Это, конечно, не исключает, что те или иные наблюдения могли быть исходными импульсами, которые затем сложно преломлялись и трансформировались в соответствии с законами художественного мышления автора.
Примечания XLVII
XLVII, 3 — Ночное небо над Невою... — Приведенный в примечании к этому стиху обширный отрывок из идиллии Гнедича «Рыбаки» (см.: VI, 191—192) должен был уравновесить отрицательный отзыв в строфе VII («Бранил Гомера, Феокрита») и одновременно подчеркнуть включенность «нового» Онегина, в отличие от предшествующих характеристик, в мир поэтических ассоциаций («Мечтам невольная преданность» — 7, XLV, 5).
5 — Не отражает лик Дианы... — Диана здесь: луна. Отсутствие луны на небосклоне для пушкинского пейзажа — характерный признак петербургских белых ночей:
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный... (V, 136)
11 — Как в лес зеленый из тюрьмы... — Автореминисценция из «Братьев разбойников». Показательно, что этому стиху в контексте романа придан символический смысл, который, видимо, отсутствовал в структуре самих «Братьев разбойников», но вычитывался романтически настроенным читателем. «Один современник, иностранец, очевидно, передавая русские отклики на поэму „Братья разбойники“, формулируя понимание ее русскими читателями, писал: „Не является ли именно эта живая любовь к независимости, столь яркая печать которой свойственна поэзии Пушкина, тем, что привлекает читателя сочувственным обаянием. Пушкина любят всей силой любви, обращенной к свободе <...> Без сомнения, в стихе: „Мне тошно здесь... Я в лес хочу“, — заключено глубокое политическое чувство“» (Гуковский Г. А. Пушкин и русские романтики. М., 1965. С. 221—222).
Примечания XLVIII
XLVIII, 4 — Как описал себя Пиит. — Пиит здесь: Муравьев Михаил Никитич (1757—1807) (см.: VI, 192) — поэт, один из основоположников русского сентиментализма. Пиит (церковносл.) — «поэт», здесь имеет иронический оттенок.
Текст строфы насыщен конкретными топографическими намеками, создающими атмосферу зашифрованности по принципу: «Понятно тем, кому должно быть понятно».
5—6 — ...лишь ночные / Перекликались часовые... — Намек вводит в смысловую картину образ Петропавловской крепости со всем кругом вызываемых ассоциаций.
8 — С Мильонной раздавался вдруг... — Намек на возвращающегося в этот час из театра в свою квартиру на Миллионной, в казармах Преображенского полка, П. А. Катенина. Катенин писал П о первой главе: «Кроме прелестных стихов, я нашел тут тебя самого, твой разговор, твою веселость и вспомнил наши казармы в Миллионной» (XIII, 169). Стихи включали П и Онегина в атмосферу споров на квартире Катенина, который в эту пору был и одним из теоретиков литературной группы «архаистов» и лидером конспиративного Военного общества.
XLVIII, 12 — Рожок и песня удалая... — Мнение Бродского, согласно которому имеется в виду роговая музыка крепостного оркестра трубачей (Бродский. С. 112), видимо, ошибочно: «Роговая музыка в России просуществовала только до 1812 года» (Пыляев М. И. Старый Петербург. СПб., 1903. С. 74). Имеется в виду обычай богатых жителей Петербурга в начале XIX в. кататься по Неве, сопровождая прогулку хором песельников и игрой духового оркестра. Ср.: «Хоры песенников, т. е. гребцы и полковой хор, то сменялись, то пели вместе, а музыканты играли в промежутки. Шампанское лилось рекой в пивные стаканы, громогласное „ура“ ежеминутно раздавалось» (Пыляев М. И. Забытое прошлое окрестностей Петербурга. СПб., 1889. С. 114).
13—14 — Но слаще, средь ночных забав, / Напев Торкватовых октав! — Как и три последующие строфы, — намек на планы П бежать за границу. Зашифрованный характер строфы связан был с упорным желанием П приложить к ней иллюстрацию, на которой, как он настаивал, должны были быть изображены не только поэт и Онегин, но и Петропавловская крепость, расположение же героев делало очевидным, что они находятся на равном расстоянии от «гнезда либералов» на Миллионной и Зимнего дворца. В первых числах ноября 1824 г., готовя главу к печати, П писал брату Л. С. Пушкину: «Брат, вот тебе картинка для Онегина — найди искусный и быстрый карандаш.
Если и будет другая, так чтоб все в том же местоположении. Та же сцена, слышишь ли? Это мне нужно непременно» (XIII, 119). На обороте письма — рисунок с точным указанием места Петропавловской крепости. Рисунок, выполненный А. Нотбеком (гравировал Е. Гейтман), П не удовлетворил не только потому, что был технически слаб, а самому поэту была придана другая поза, но, видимо, и потому, что место действия было перенесено к Летнему саду, то есть удалено от Миллионной и дворца. Октава — строфа из восьми стихов (Ав Ав Ав СС).
Примечания XLIX—LI
XLIX—LI — Строфы посвящены планам побега за границу, обдумывавшимся П в Одессе. В начале 1824 г. П с «оказией» писал о них брату: «Ты знаешь, что я дважды просил Ивана Ивановича (условное наименование имп. Александра I. — Ю. Л.) о своем отпуске чрез его министров — и два раза воспоследствовал всемилостивейший отказ. Осталось одно — писать прямо на его имя — такому-то, в Зимнем дворце, что против Петропавловской крепости, не то взять тихонько трость и шляпу и поехать посмотреть на Константинополь. Святая Русь мне становится не в терпеж» (XIII, 85—86). В планы П была посвящена В. Ф. Вяземская и, возможно, Е. К. Воронцова. Маршрут, намеченный в XLIX строфе, близок к маршруту Чайльд-Гарольда, но повторяет его в противоположном направлении.
XLIX, 1—2 — Адриатические волны, / О Брента! нет, увижу вас... — Брента — река, в дельте которой стоит Венеция.
6 — По гордой лире Альбиона... — Здесь имеется в виду творчество Байрона. Альбион — Англия.
14 — Язык Петрарки и любви. — Петрарка Франческо (1304—1374) — итальянский поэт. Образы условно-романтической Венеции с обязательными атрибутами: гондольерами, поющими Тассо, венецианками и пр. — были широко распространены. Кроме IV песнв «Чайльд-Гарольда» П мог запомнить слова Ж. Сталь: «Октавы Тассо поются гондольерами Венеции» («О Германии»), а также строки А. Шенье, К. Делавиня и многих др. Примечателен контраст между топографически точной, основанной на личном опыте, понятной лишь тем, кто сам ходил по этим местам Петербурга, строфой XLVIII и составленной из общих мест условно-литературной топографией строфы XLIX, ср. также строфу L, вводящую тему двух родин — России и Африки — и поэта — двойного изгнанника, обреченного на одной родине тосковать о другой.
Примечания L
L, 3 — Брожу над морем, жду погоды... — К этому стиху П сделал примечание: «Писано в Одессе» (VI, 192), превращающее условную формулу поговорки в интимное и небезопасное признание — намек на план бегства за границу, вынашивавшийся П в Одессе.
11 — Под небом Африки моей... — В первом издании главы П сопроводил этот стих обширным автобиографическим примечанием: «Автор, со стороны матери, происхождения африканского. Его прадед Абрам Петрович Аннибал на 8 году своего возраста был похищен с берегов Африки и привезен в Константинополь» (VI, 654—655).
В изд. 1833 г. П сократил это примечание, заменив его ссылкой: «См. первое издание Евгения Онегина» (VI, 192).
Примечания LI
LI, 11 — Наследство предоставил им... — См. с. 494—495.
Примечания LII
LII, 7 — Стремглав по почте поскакал... — См. с. 540.
9—10 — Приготовляясь, денег ради, / На вздохи, скуку и обман... — Ср. вЌ«Дон-Жуане» Байрона (песнь I, строфа 125, 1—3): «Сладко получить наследство, и это высшее счастье — узнать о неожиданной смерти какой-либо древней родственницы или старого кузена, которому стукнуло семьдесят лет». Отъездом героя в деревню к умирающему дяде начинается «Мельмот-скиталец» Метьюрина.
Примечания LV
LV, 7 — far niente (итал.) — «безделие», «ничегонеделание». Выражение это встречалось в речи и эпистолярной прозе современников. Батюшков писал Гнедичу 30 сентября 1810 г.: «3 часа упражняюсь в искусстве убивать время, называемом il dolce far niente» (Батюшков К. Н. Соч.: В 2 т. M., 1989. Т. 2. С. 145). Перенесение общеизвестного выражения в поэтический текст представляло смелое стилистическое новаторство.
Примечания LVI—LIX
LVI—LIX — Строфы декларируют два новых для П и весьма существенных художественных принципа: отказ от лирического слияния автора и героя и разрыв с романтической традицией, требовавшей создания вокруг поэмы атмосферы интимных лирических признаний автора и вовлечения мифологизированной биографии поэта в сложную игру отношений к поэтическим образам.
LVI, 11 — Как Байрон, гордости поэт... — Ср.: «Байрон бросил односторонний взгляд на мир и природу человечества, потом отвратился от них и погрузился в самого себя. Он представил нам призрак самого себя. Он создал себя вторично, то под чалмою ренегата, то в плаще корсара, то гяуром...» (XI, 51).
Примечания LVII
LVII, 8 — И деву гор, мой идеал... — Имеется в виду черкешенка, героиня «Кавказского пленника».
9 — И пленниц берегов Салгира. — Имеется в виду «Бахчисарайский фонтан». Салгир — река в Крыму.
Примечания LIX
LIX, 6—8 — Перо, забывшись, не рисует... — Рукописи П характеризуются обилием авторских зарисовок (см.: Эфрос А. Рисунки поэта. М., 1930; Цявловская Т. Рисунки Пушкина. М., 1970).
Примечания LX
LX — Строфа, завершающая первую главу, декларирует важнейшие творческие принципы поэта: свободное движение плана действия (см.: Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина. М., 1974. С. 26—104) и принцип совмещения противоречий (см.: Роман в стихах Пушкина «Евгений Онегин» // Наст. изд. С. 395—411).
|