Скачать текст письма

Модзалевский. Примечания - Пушкин. Письма, 1826-1830. Часть 10.

224. Н. С. Алексееву (стр. 22). Впервые напечатано ⇫Материалах» Анненкова, стр. 173 (отрывок), откуда перепечатывалось во всех последующих изданиях; впервые полностью и с точной датой напечатано, по копии из бумаг Анненкова, в Акад. изд. Переписки, т. I, стр. 388 — 389; у нас печатается по подлиннику, принадлежащему ныне Пушкинскому Дому Академии Наук.

— Пушкин отвечает на письмо Н. С. Алексеева из Кишинева от 30 октября 1826 г., в котором тот писал:Ф«Во время, когда я думал писать к тебе посторонними путями, любезный Пушкин, через посредство Крупенской, которая бралась доставить письмо к сестре своей Пещуровой,16 как узнаю, что ты в Москве. Радость овладела мной до такой степени, что я не в состоянии изъяснить тебе и предоставляю судить тебе самому, если разлука не уменьшила доверенности твоей к моей дружбе. В какою завистью воображаю я Московских моих знакомых, имеющих случай часто тебя видеть; с каким удовольствием хотел бы я быть на их месте и с какою гордостью сказал бы им: мы некогда жили вместе, часто одно думали, одно делали и почти одно любили, иногда ссорились, но расстались друзьями, или по крайней мере я так льстил себе. Как бы желал я позавтракать с тобою в одной из Московских ресторациев и за стаканом Бургонского пройти трех-летнюю Кишиневскую жизнь, весьма занимательную для нас разными происшествиями. Я имел многих приятелей, но в обществе с тобою я себя лучше чувствовал, и мы, кажется, оба понимали друг друга. Не смотря на названия: лукавого соперника и черного друга, я могу сказать, что мы были друзья соперники и жили приятно! — Теперь сцена Кишиневская опустела, и я остался один на месте, чтоб, как очевидный свидетель всего былого, мог современем передать потомству и мысли, и дела наши. Все переменилось здесь со времени нашей разлуки: Сандулаки вышла замуж, Соловкина умерла, Пульхерия состарилась и в бедности, Калипсо в чахотке; одна Еврейка осталась на своем месте. Но прежних дней уж не дождусь: их нет как нет! Как часто по осушенным берегам Быка хожу я грустный и туманный и проч., вспоминая милого товарища, который умел вместе и сердить и смешить меня. Самая madame Вольф сильно действует на мое расположение, и если ты еще не забыл этот предмет, то легко поймешь меня....! — Место Катакази занял Тимковский, ты его верно знаешь: он один своим умом и любезностью услаждает скуку. Ты, может быть, захочешь узнать, почему я живу здесь так долго; но я ничего тебе сказать не Б состоянии: какая-то тягостная лень душою овладела! Счастие по службе ко мне было постоянно: за все поручения мною выполненные с усердием полу-Милорд наградил меня благодарностью и несколько раз пожатием руки; чины же и кресты зависели от окружающих, коих нужно было просить, а я сохранил свою гордость и не подвинулся ни на шаг. Теперь его чорт взял, он отправился в Англию, но я ожидаю способов возвратиться в Москву белокаменную и соединиться с друзьями; но:

Сколь многих взор наш не найдет
Меж нашими рядами!

Между тем я уверен, что ты меня вспомнишь: удостоенный некогда целого послания от тебя, я вправе надеяться получить несколько строк, а также, если можно, и чего-нибудь нового из твоего произведения. ю имел первую часть Онегина, но ее кто-то зачитал у меня: о второй слышу и жажду ее прочесть.... Я часто говорю о тебе с Яковом Сабуровым,17 который вместе со мною в комиссии по делам Варфоломея; он тебя очень любит и помнит. Липранди тебе кланяется, живет по прежнему здесь довольно открыто и, как другой Калиостро, бог знает, откуда береь деньги. Прости, с нетерпением ожидаю удостоверения, что в твоей памяти живет еще Алексеев» (Акад. изд. Переписки, т. I, стр. 377 — 379).

— Об Николае Степановиче Алексееве см. выше, в т. I, в объяснениях к письму № 62 стр. 283.

— Бык — речка, на которой лежит Кишинев: см. выше, в т. I, в письме № 26.

— Еврейкой в Кишиневе называли Марию Егоровну Эйхфельдт, рожд. Мило; жена горного чиновника, она была женщина хорошенькая, несколько еврейского типа, хорошо образованная; долгое время она была в близкиА отношениях с Алексеевым; Пушкин спрашивал о ней в письме к нему от 26 декабря 1830 г. (ниже, № 390). В 1821 г. он упоминал о «Еврейке» в вариантах своего послания к Н. С. Алексееву, а ей самой посвятил в том же году шутливое стихотворение. По предположению Н. О. Лернера, имя Эйхфельдт могло быть занесено Пушкиным в его «Дон Жуанский» список (Соч., ред. Венгерова, т. IV, стр. 99; о ней см. там же, т. II, стр. 567 — 568, 569 и 581).

— О гречанке Калипсо Полихрони см. выше, в т. I, в объяснениях к письму N 54, стр. 258 — 259, и вЭ«Русск. Арх.» 1866, ст. 1187 и 1246. Пушкин спрашивал о ней Алексеева в письме от 26 декабря 1830 г., № 390.

— Соловкина — Елена Федоровна, по словам И. П. Липранди —р«жена полкового командира Охотского полка, рожденная Бем, внука генерала Катаржи»; она была «одною из наиболее интересовавших» Пушкина и «иногда приезжала в Кишинев к сестре своей Марье Федоровне, жене подполковника Камчатского полка П. С. Лишина. Но все усилия Пушкина, чтобы познакомиться в доме, были тщетны» («Русск. Арх.» 1866, ст. 1235). Говоря далее, что Пушкин не был влюблен в Калипсо, Липранди пишет: «были экземпляры несравненно лучше и, как я полагаю, что ни одна из всех бывших тогда в Кишиневе не могла в нем порождать ничего более временного каприза; и если он бредил иногда Соловкиной, то и это, полагаю, не по чему другому, как потому только, что не успел войти в ее дом, когда она по временам приезжала из Орхея в Кишинев» (там же, ст. 1246).

—Ч«Кажется, в 1822 году было сильное землетрясение в Кишиневе», вспоминает А. Ф. Вельтман: «стены дома треснули, раздались в нескольких местах; генерал Инзов принужден был выехать из дома, но Пушкин остался в нижнем этаже...»; однако вскоре «уединение посреди развалин наскучило ему, — и он переехал жить к Алексееву» (Л. Майков, «Пушкин», стр. 124; ср. «Русск. Арх.» 1900 г., кн. I, стр. 403, в рассказе В. П. Горчакова).

— Пущин — Павел Сергеевич, генерал, о коем см. выше, в письме № 193 и в объяснениях к этому письму, стр. 132.

— Варфоломей — Егор Кириллович — член Бессарабского Верховного Совета; о нем см. выше, в т. I, в письме N 51 и в объяснениях, стр. 263, и в письме N 62.р«Некогда стоявший с чубуком в руках на запятках бутки, (коляски) Ясского господаря Мурузь», — пишет о Варфоломее А. Ф. Вельтман: «но потом владетель больших имений в Бессарабии, Председатель Палаты и откупщик всего края, во время Пушкина жил открыто; ему нужен был зять русский, сильная рука которого поддержала бы предвидимую несостоятельность по откупам. Предчувствуя сбирающуюся над ним грозу, он пристроил к небольшому дому огромную залу, разрисовал ее как трактир и стал давать балы за балами, вечера за вечерами»... (Л. Майков, «Пушкин», стр. 121).

— Надежды нет иль очень мало, — автоцитата Пушкина из его сказкиу«Царь Никита», хорошо, конечно, знакомой Алексееву, имя которого, как известно, связано и с историей создания «Гавриилиады»:

Одного не доставало, —
Да чего же одного?
Так, безделки, ничего,
Ничего иль очень мало...

— Об Иване Петровиче Липранди (род. 1790, ум. 1889) см. выше, т. I, в письмах N 19 и 31 и в объяснениях, стр. 219 и 237. — 11 ноября 1822 г., выйдя в отставку из 33 егерьского полка полковником, он быБ зачислен состоящим при графе М. С. Воронцове, пси коем и находился до июня 1823 года, после чего 6 октября 1825 г. вновь определен был в службу подполковником — в Свиту его величества по Квартирмейстерской части, привлекался к следствию по делу декабристов, но не только был оправдан, но даже, 11 мая 1826 г., награжден, в виде вспомоществования, 2000 рублей и 6 декабря 1826 же года, за отличие, произведен в полковники, а 27 февраля 1827 г. снова получил, под видом вспомоществования, 2000 рублей; перечисленный затем в Генеральный Штаб (27 июня 1827 г.), он 29 января 1832 г. вышел в отставку генерал-майором; года за два до того он в Бухаресте женился на Зинаиде Николаевне Самуркаш (ум. 1877) и, — как сообщал Пушкину Н. С. Алексеев, — «по чувствам» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 216). — Во время службы при Воронцове (с июня 1823 г.) Липранди «имел многие различные поручения, —преимущественно проложение и учреждение всех трактов по Бессарабской области, составление полной статистики, военного и исторического описания; в 1826 году, во время Аккерманских переговоров, посылаем был в Тульчу, Исакчу и другие места для составления описания, как равно и землям Некрасовцев, Запорожцев и Добруджских татар и пр. и находился до открытия кампании 1828 года в Бессарабии» (формулярный список; см. «Пушк. и его соврем.», вып. IV, стр. 177 — 178). Кишиневский приятель Пушкина — В. П. Горчаков — свидетельствует, что Пушкин нередко по вечерам бывал у Липранди, «который своею особенностию не мог не привлекать Пушкина: в приемах, действиях, рассказах и образе жизни подполковника много было чего-то поэтического, — не говоря уже о его способностях, остроте ума и сведениях, Липранди поражаЦ нас то изысканною роскошью, то вдруг каким-то презрением к самым необходимым потребностям жизни, — словом, он как-то умел соединять прихотливую роскошь с недостатками. Последнее было слишком знакомо Пушкину» («Москвитянин» 1850 г., № 7, отд. I, стр. 196 — 197). Липранди, судя по его Воспоминаниям, хорошо понимал Пушкина и его значение; встретившая его в 1839 г. у С. Л. Пушкина бар. Е. Н. Вревская, рожд. Вульф, много говорила с ним о Пушкине и вынесла впечатление, что он «восторженно любил» поэта («Пушк. и его соврем.», вып. XXI — XXII, стр. 404 — 405).

— Эпитеты, примененные к Алексееву: «черный друг» и «лукавый друг» взяты из посланий Пушкина к Алексееву 1821 и 1822 г.

225. Князю П. А. Вяземскому (стр. 23). Впервые напечатано вс«Русском Архиве» 1874 г., кн. I, ст. 434 — 435; подлинник, запечатанный перстнем-талисманом, был у графа С. Д. Шереметева в Остафьевском архиве; ныне в Центрархиве.

— Пушкин уведомляет о получении писем князя и княгини Вяземских от 19 ноября 1826 г.; отрывки из письма княгини Веры Федоровны, при котором она послала Пушкину чье-то большое письмо, — приведены были выше, в объяснениях к письму № 218; князь же Петр Андреевич засыпал его вопросами: «Как доехал? Что няня? Что любовь? Когда возвратишься? пишешь ли? Вдался ли в запой стихов, или не можешь еще справиться с Московского похмелья? Здесь всё по-старому: один только Завальевский не пишет и не поет, а растянувшись лежит больной. Кривцов18 проездом в свой новый пашалык живет с нами, жалеет, что тебя уже не застал, и дружески обнимает. А Тургенев и Жуковский просят из Дрездена посылать им с каждою почтою по несколько стихов из Годунова. Пишу им, что твой Борис не французский рагу, что можно подавать в разбивную, а добрая штука мяса Английская, которую должно подать на стол целиком»... (Акад. изд. Переписки, т. I, стр. 385).

—Ч«Презренною прозою» Пушкин называет написанную им в Михайловском записку «О народном воспитании» (закончена 15 ноября) составить которую он получил приказание от Николая I в письме Бенкендорфа от 30 сентября (см. выше, в объяснениях к письму № 223, стр. 209).

— Во Пскове Пушкин мог играть в карты со своими знакомцами И. Е. Великопольским и Г. П. Назимовым (см. выше, в письме № 209, и в объяснениях к нему, стр. 164 — 166).

— Французская фраза значит: «Прощайте, парочка, столь ветреная по-видимости, прощайте, князь Вертопрахин и Княгиня Вертопрахина».

Ср. выше, в письме № 221, это же прозвище, данное супругам Вяземским.

— О Н. С. Алексееве см. выше, в предыдущем письме № 224, о Сушкове — в письме № 221, и в объяснениях к ним, стр. 211 и 203. Н. О. Лернер справедливо замечает, что «в этом сравнении Алексеева с Сушковым заключается, кажется, нечто обидное для Кишиневского друга, какой-то смешной намек. О посредственном Московском литераторе Николае Васильевиче Сушкове (1796 — 1871) Пушкин был довольно невыгодного мнения» (Соч., ред. Венгерова, т. IV, стр. XIII).

— Киселевы — родственники Алексеева (см. выше, в объяснениях к письму № 223); из них Сергей Дмитриевич Киселев (ум. 12 июля 1851) — брат знакомца Пушкина, генерала П. Д. Киселева, впоследствии графа; в 1811 г. он служил в л-гв. Егерьском полку, с другим братом своим Александром (убитым под Бородиным), в октябре 1820 г. произведен был в полковники, а в декабре следующего года вышел в отставку («История л.-гв. Егерьского полка». С.-Пб. 1896, прил., стр. 22); второй сын члена Мастерской Оружейной Палаты в Москве Дмитрия Ивановича Киселева от брака его с княжной Прасковьей Петровной Урусовой, он был в давних приятельских отношениях с князем П. А. Вяземским и Пушкиным; в 1830 году он женился на воспетой обоими поэтами Елизавете Николаевне Ушаковой (см. Л. Майков, «Пушкин», стр. 355 — 377). Сохранились два коротеньких письма Пушкина к С. Д. Киселеву (1829 — 1831 гг.), с которым поэт был на «ты», и приписка Киселева на письмах Пушкина и др. к графу Ф. И. Толстому (см. ниже, № 284) и к Н. С. Алексееву от 26 декабря 1830 г. (см. ниже, № 390). Портреты его — в Музее Пушкинского Дома, куда переданы Н. П. Киселевым (1927).

226. В. П. Зубкову (стр. 23). Впервые напечатано в «Журнале для всех» 1905 г., № 1, стр. 38 — 42, и в «Известиях Отделения Русского языка и словесности Имп. Академии Наук» 1905 г., т. X, кн. I, стр. 408 — 409; к оттискам «не для продажи» даны были снимки с автографа, писанного на бумаге без вод. зн. и принадлежащего в настоящее время Пушкинскому Дому.

Перевод:м«Дорогой Зубков, ты не получил письма от меня, — и вот этому объяснение: я хотел сам прилететь к вам, как бомба, 1 декабря, т.-е. сегодня и потому выехал пять-шесть дней тому назад из моей проклятой деревни на перекладной, в виду отвратительных дорог. Псковские ямщики не нашли ничего лучшего, как опрокинуть меня. У меня помят бок, болит грудь, и я не могу дышать. Взбешенный, я играю и проигрываю. Но довольно об этом: я жду, чтобы как только мне станет немного лучше, пуститься в дальнейший путь на почтовых. — Твои два письма прелестны. Мой приезд был бы лучшим ответом на размышления, возражения и т. д. Но раз уж я нахожусь в гостинице во Пскове, вместо того, чтобы быть у ног Софи, то поболтаем, т.-е. станем рассуждать. — Мне 27 лет, дорогой друг. Пора жить, т.-е., познать счастье. Ты мне говоришь, что оно не может быть вечным: хороша новость! Не мое личное счастье меня заботит — могу ли я не быть самым счастливым из людей, находясь близ нее, — я дрожу только при мысли о судьбе, которая, быть может, ее ожидает — я дрожу при мысли, что не смогу сделать ее настолько счастливою, как мне того хотелось бы. Моя жизнь, доселе такая кочующая, такая бурная, мой характер — неровный, ревнивый, подозрительный, буйный и слабый одновременно — вот что дает мне минуты тягостного раздумья. — Следует ли мне связать с судьбой столь печальною, с характером столь несчастным — судьбу столь ножного, столь прекрасного существа? — Боже мой, как она красива! и как смешно было мое поведение по отношению к ней! Дорогой друг, постарайся изгладить дурное впечатление, которое оно могло на нее произвести. Скажи ей, что я благоразумнее, чем выгляжу, а доказательство тому — что́ тебе в голову придет. Мерзкой этот Панин: два года влюблен, а свататься собирается на Фоминой неделе, — а я вижу раз ее в ложе, в другой на бале, а в третий сватаюсь! Если она находит, что Панин прав, она должна думать, что я сумасшедший, — не правда ли? Объясни же ей, что прав я, что хоть раз увидев ее, нельзя колебаться, что я не претендую увлечь ее собою, что я следовательно прекрасно сделал, пойдя прямо к развязке, что, раз полюбив ее, невозможно любить ее еще больше, как невозможно с течением времени найти, что она еще более прекрасна, потому что более прекрасной быть невозможно. — Ангел мой, уговори ее, упроси ее, настращай ее Паниным скверным и жени меня. — А. П. — В Москве я расскажу тебе кое-что. Я дорожу моей бирюзой, как она ни гнусна. Поздравляю графа Самойлова».

— Василий Петрович Зубков (род. 1799, ум. 1862), — небольшая записка к которому Пушкина была уже приведена выше, под № 217, — был питомец известного Муравьевского Учебного Заведения для колонновожатых (1816 — 1817); выпущенный оттуда прапорщиком в Свиту по квартирмейстерской части, он уже в декабре 1819 г. вышел в отставку подпоручиком, затем путешествовал заграницей, а вернувшись оттуда, вступил в масоны; живя затем в Москве, он сблизился с кружком передовых и либерально настроенных молодых людей — С. Н. Кашкиным, князем Е. П. Оболенским, П. И. Колошиным и его братом П. И. Колошиным, Б. К. Данзасом, наконец, с И. И. Пущиным и другими, составившими Общество Семисторонней или Семиугольной Звезды («Стар. и Новизна», кн. XXII, стр. 142 — 143). Прослужив недолго при Московском Архиве Коллегии Иностранных Дел, он с марта 1823 г. состоял при Московском генерал-губернаторе князе Д. В. Голицыне, а в августе 1824 г. определился в Московскую Палату Гражданского Суда. 9 января 1826 г. Зубков был арестован в связи с делом декабристов, 9 дней просидел в Петропавловской крепости, подвергался допросу, но уже 20 января был освобожден и вернулся в Москву. О своем заключении в крепости Зубков оставил очень интересные Записки, на французском языке, с рисунками, изданные Б. Л. Модзалевским, с предисловием и примечаниями, в сборнике «Пушкин и его современники», вып. IV, 1906 г. (и отд. отт.; перевод их на русский язык — в книге под ред. В. В. Каллаша: «Декабристы», изд. М. В. Саблина, М. 1907, стр. 215 — 244). В 1823 году Зубков женился на Анне Федоровне Пушкиной (род. 1803, ум. 1889), бедной девушке-сироте, воспитавшейся у Е. В. Апраксиной, рожд. княжны Голицыной, и был очень счастлив в браке. В октябре 1826 года он вышел в отставку и более трех лет прожил частным человеком. Как раз к сентябрю и октябрю 1826 г. и относится знакомство Пушкина с Зубковым, жившим тогда в Москве, в своем доме в Большом Толстовском переулке. С этого же времени Пушкин стал бывать у Зубкова, к которому его заранее располагала их общая дружба с Пущиным; здесь, по свидетельству П. И. Бартенева, Пушкин «проводил беспрестанно время» («Русск. Арх.» 1878 г., кн. III, стр. 393); он близко сошелся с Зубковым, вскоре был с ним уже «на ты» (см., кроме письма к Зубкову, еще рассказ В. Ф. Щербакова — Соч., ред. Ефремова, т. VIII, стр. 111) и в доме его познакомился с его свояченицей Софьей Федоровной Пушкиной. Знакомство Пушкина с Софьей Федоровной, произведшей на него, как видно из письма его, сильное впечатление, состоялось между 8-м сентября и началом ноября: уже 9-го ноября, сообщая о своем скором возвращении в Москву, поэт писал князю Вяземскому: «Долго здесь не останусь. В Петербург не поеду; буду у вас к 1-му: она велелВ» (см. выше, в письме № 221). Судя по письму Пушкина к Зубкову, в котором он пишет, говоря о Софье Федоровне: «Я вижу раз ее в ложе, в другой на бале, а в третий сватаюсь», — можно судить об исключительной быстроте, с которою возрастало его чувство к миловидной девушке. Эпизод со сватовством Пушкина произошел, вероятно, незадолго до отъезда поэта из Москвы; ко времени второго приезда его туда, — во второй половине декабря (22-го декабря он, в квартире Зубкова, написал свои стансы: «В надежде славы и добра») нужно отнести окончательную неудачу Пушкина в его сватовстве, на возможность которой Зубков, повидимому, указывал поэту в недошедших до нас письмах своих (о них упоминает в своем письме Пушкин и которую сбм поэт предчувствовал, говоря в письме к С. А. Соболевскому:

«Твои догадки гадки, виды мои гладки» (см. ниже, в письме № 227); и действительно, уже 8 декабря по Москве говорили об имеющей состояться свадьбе С. Ф. Пушкиной с Валерианом Александровичем Паниным (род. 1803, ум. 1880), бывшим впоследствии Смотрителем Московского Вдовьего Дома (1847) и Казначеем Руссийского Общества Любителей Садоводства. — Софья Федоровна (род. 1806, ум. 1862) была младшею дочерью Воронежского губернатора Федора Алексеевича Пушкина (ум. 1810), очень дальнего родственника, вернее — однородца поэта, — от брака его с княжною Мариею Ивановною Оболенскою (ум. около 1816 г.); оставшись сиротою после смерти матери, она была взята, с сестрою своей Анной (потом Зубковой), Е. В. Апраксиною и в ее великосветском доме получила свое воспитание, — также великосветское. Про наружность ее мы знаем (Д. Благово, «Рассказы бабушки», С.-Пб. 1885, стр. 102), что она была «маленькая и субтильная блондинка, точно саксонская куколка, была прехорошенькая, преживая и превеселая, и хоть не имела ни той поступи, ни осанки, как ее сестра..., но личиком была, кажется, еще милее». Другая современница именует ее при перечислении известных Московских красавиц середины 1820-х г. (Е. А. Сабанеева, «Воспоминания о былом», под ред. Б. Л. Модзалевского, С.-Пб. 1914, стр. 92). И действительно, судя по ее портрету, С. Ф. Пушкина была очень хорошенькая девушка, с тонкими чертами лица, несколько «конфектного» типа (портрет ее воспроизведен в издании «Пушкин и его современники», вып. XI, при стр. 107 — 108). Она обладала, повидимому, всеми качествами светской барышни (см., напр., в «Сыне Отечества» 1825 г., ч. 104, № 22, стр. 197 — 207, указание на участие ее в празднестве в селе Городне, у княгини Н. П. Голицыной — «Princesse Moustache» — «Пиковой Дамы»). К предложению поэта и к его восторженному поклонению она отнеслась, повидимому, равнодушно; по свойству своего «преживого и превеселого нрава», она вряд ли и могла отнестись к чувству Пушкина серьезно, и в ее к нему отношении было простое кокетство (ср. фразу Пушкина: «Она велела»); поэтому она и отдала предпочтение заурядному, ничем не выделявшемуся, но, быть может, более «светскому» человеку — Валериану Александровичу Панину. 8 декабря 1826 г. Наталья Александровна Муханова писала сыну своему Александру Алексеевичу: «Новости здешние — интересные свадьбы Офросимова Андрея на Катерине Корсаковой и малютки Панина на крошке Пушкиной» («Щукинский Сборник», вып. IV, М. 1905, стр. 161).

Зубков впоследствии (с мая 1829 г.) служил в Московской Палате Уголовного Суда, действовал в 1831 г. по борьбе с холерой (о незаразительности которой издал в 1831 г. отдельную книжку), в 1838 г. недолго был Директором Ярославского Демидовского Лицея, а с 1839 г. состоял за обер-прокурорским столом и затем обер-прокурором в 6-м (Московском) и других Департаментах Сената, с 1851 г. — в 1 Департаменте в Петербурге, а 8 января 1855 г. назначен был сенатором в Департамент Герольдии, но уже 19 мая того же года по болезни вышел в отставку и через семь лет умер в Москве. Живя здесь до 1851 г., он был близок к литературным кругам, был близко знаком с князем П. А. Вяземским, с Погодиным, М. А. Дмитриевым, Б. К. Данзасом, был деятельным членом Московского Общества Сельского Хозяйства и особенно — Общества Испытателей Природы, где был одно время (1836) Первым Секретарем и не раз выступал в заседаниях и в ученом органе Общества — его «Bulletin»: он специализировался в энтомологии, был большим ее знатоком, и один жук получил от него даже свое имя — Carabus Zubkoffii (см. В. И. Липский, «Г. С. Карелин», С.-Пб. 1905, стр. 172 и след.). — Пушкин еще трижды упоминает имя Зубкова в своих письмах (см. ниже, №№ 234, 276 и 318). Результатом посещений поэтом Зубкова было то, что у последнего остались автографы стихотворений: «Зачем безвременную скуку», «Ответ X+У» (Ф. А. Туманскому — «Нет, не черкешенка она» (посвящено С. Ф. Пушкиной — см. «Рассказы о Пушкине, записанные П. И. Бартеневым», под ред. М. А. Цявловского, М. 1925, стр. 29 и 81 — 82), шестистишие князю П. П. Вяземскому и несколько рисунков Пушкина («Русск. Арх.» 1866 г., ст. 317).

Слух о сватовстве Пушкина быстро разнесся по Москве, дошел и до Петербурга, до его друзей: так, напр., Дельвиг писал поэту в середине января 1827 г.: «Ты, слышу, хочешь жениться; благословляю, только привези сюда жену познакомиться с моею» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 3); 17 февраля Н. М. Языков, получив в Дерпте письмо от А. Н. Вульфа, отвечал ему: «О Пушкине ничего не слышно; в половине прошлого месяца я писал к нему в Москву, — но ответа не получил. Полагаю, что он загулялся в Белокаменной, занят очарованием тамошних красавиц и не имеет времени отвечать на письма существ отдаленных! Я тоже не верю, будто он намеревается жениться: кроме того, что Пушкин, кажется не создан для мирной жизни семейственной, еще и то сказать, что женатый поэт не может уже так ревностно, как должен, служить господу богу своему, ибо лишен главного условия поэтической деятельности — свободы» («С.-Петерб. Ведом.» 1866 г., № 163; «Языковский Арх.», вып. I, С.-Пб. 1913, стр. 412 — 413). Однако, по поводу письма Пушкина к Зубкову А. Ф. Кони писал, что оно «служит доказательством горячего и довольно раннего желания Пушкина свить себе гнездо. Едва почувствовав... относительную и весьма условную свободу, окруженный в Москве общим вниманием и ухаживанием, он не разменялся на мелкую монету самоудовлетворения мимолетными и ни к чему не обязывающими успехами. Его, употребляя одно оригинальное выражение известного критика и судебного деятеля Спасовича, так и стало «клонить к браку» (Соч., ред. Венгерова, т. III, стр. 182).

— О бирюзе, упоминаемой Пушкиным в конце письма, А. Ф. Кони писал: «Поэт был суеверен и верил в приметы и талисманы. В качестве последних у него было несколько перстней», из которых один — с маленькой бирюзой: «быть может, в приписке к письму речь идет именно об этом последнем перстне» (Соч., ред. Венгерова, т. III, стр. 186).

— Граф Самойлов — Николай Александрович (ум. 23 июля 1841), капитан л.-гв. Преображенского полка и флигель-адъютант, известный в свое время красавец и богач, вскоре (21 июня 1827 г.) вышедший в отставкЧ с чином полковника. В 1817 г. он участвовал в Персидском посольстве Ермолова, затем состоял при нем адъютантом на Кавказе и жил в Тифлисе, где сблизился с Грибоедовым (Соч., ред. Н. К. Пиксанова, т. III, стр. 154, 322 — 323). Он был влюблен в А. А. Римскую-Корсакову, но мать, прочившая ему другую, не позволила ему жениться на любимой девушке (см. М. О. Гершензон, «Грибоедовская Москва», М. 1914, стр. 99 — 107), — и в 1825 г., 25 января, он обвенчался с избранницей его матери, знаменитою красавицею, фрейлиной графиней Юлией Павловной фон-дер-Пален (род. 1803, ум. 1875); брак этот, однако, вышел несчастный, и супруги, прожив вместе лишь год с небольшим, разъехались. По этому поводу было много толков, и молва то мирила, то ссорила графа и графиню. Петербургский Почт-Директор К. Я. Булгаков писал брату в Москву уже 1 ноября 1826 г., что «в городе говорят, что молодой граф Самойлов разлучается с женою, что возвратил всё приданое, едет к Ермолову в армию, а она — к отцу своему гр. Палену. Вот тебе и богатство», прибавлял он: «не делает оно счастливыми. Не знаю, что поводом сей ссоры; но если правда, то очень сожалею о бабушке ее, графине, которую верно очень огорчает вся эта история» («Русск. Арх.» 1903 г., кн. II, стр. 443). 20 ноября князь П. А. Вяземский писал А. И. Тургеневу и Жуковскому: «Весь Петербург и вся Москва наполнены разрывом Самойловых. Он нашел у жены переписку ее с молодым Лафероне: отослал жену к Литте, — они ее не приняли; теперь везет он ее отцу ее Палену, и живут они в Москве в том же трактире, видаются и разыгрывают роли Adolphe et Clara; но, говорят, развязки той не будет, и муж твердо решил развестись с нею». Известный Москогский Почт-Директор А. Я. Булгаков в то же время (12 ноября 1826 г.) сообщал брату из Москвы: «Странная здесь встреча: Самойлов и жена его остановились неумышленно в одном трактире, не зная того ни тот, ни другой. Он идет по лестнице вверх, — видит, что дама, идущая вниз, поскользнулась; он поддержал, не узнавши со-слепа жену, и поднимает ее. Иные говорят, что только и было; а другие, что она ему сказала: «Je vous remercie», и будто он ей отвечал: «Allons donc, c’est moi qui doit vous remercier tant que je vivrai». Верно вздор, но встреча странная. Она еще здесь писала к отцу, от коего ожидает ответа. Сказывала, что будет формально разведена с мужем, но тогда развод будет в пользу его, а не ее; но ей вбили, что, вступая в Католическую веру, она может выйти замуж. Самойлов был у больного Строгонова, где сам рассказывал свою историю довольно хладнокровно. Сбирался в армию»; 30 ноября он же писал брату: «Здесь тоже слухи носились, что Самойловы помирятся, только всё уже будет это plat rechauffé. Какое тут ожидать счастие или доверенность!», а 13 декабря сообщал: «Литта, говорят, простила свою внучку, и Самойлова едет к вам, с мужем видается, обедала у него в именины» («Русск. Арх.» 1901 г., кн. II, стр. 420, 425 и 430). Приятель Пушкина, Владимир Алексеевич Муханов (см. выше, письмо № 214), тогда же сообщал своему брату: «Самойлова (говорят одни) будто бы идет в монастырь, другие, — что ждет отца, с которым уедет отсюда» («Щукинский Сборник», вып. V, М. 1906, стр. 286, письмо от 30 ноября). Несомненно, что поздравление Пушкина, обращенное к графу Самойлову, было вызвано именно этими, сообщенными, быть может, Зубковым слухами о разводе или о примирении его с женою, на самом деле не состоявшихся: графиня Ю. П. Самойлова три месяца после смерти мужа вышла за итальянского певца Пери (ум. 1847), в третьем же браке была за графом Карлом де-Морнэ. О ней и ее портрет см. в статье В. А. Бернацкого в «Русск. Стар.» 1914 г., ноябрь, стр. 288 — 295. Граф Самойлов приходился дядею приятелям Пушкина — А. Н. и Н. Н. Раевским. В 1829 г., по дороге в Арзрум, Пушкин слышал рассказы о графе Самойлове в Тифлисе, где тот ранее служил в качестве адъютанта у А. П. Ермолова: «Оружие Тифлисское», записывает Пушкин: «дорого ценится на всем Востоке. Граф Самойлов и В., прослывшие здесь богатырями, обыкновенно пробовали свои новые шашки, с одного маху перерубая на-двое барана или отсекая голову быку» («Путешествие в Арзрум», гл. 2-я). Е. Г. Вейденбаум, по поводу этого упоминания имени Самойлова, говорит, что граф, «по общему отзыву, был необыкновенно щедро одарен природою во всех отношениях. По словам В. Андреева, лично его знавшего, Самойлов, при высоком росте, обладал необыкновенною красотою, ловкостью и силою; по характеру и наружности называли его Русским Алкивиадом» («Кавк. Сборн.», вып. I, стр. 18, 19). Скупой на похвалы Н. Н. Муравьев отметил в своих «Записках» под 26 марта 1822 г.: «Прибыл в Тифлис граф Самойлов, тот же отличный человек, каков был прежде, и соединяет в себе все качества нравственные и чувственные» («Русск. Арх.» 1888 г., кн. I, стр. 117. — См. «Кавказская поминка о Пушкине», Тифлис. 1899, стр. 53 — 54). «Алкивиадом» называет Самойлова и «старый Киевлянин» С. Сулима в своих «Заметках» («Киевск. Стар.» 1882 г., № 12, стр. 623 — 624; ср. «Архив Раевских», под ред. Б. Л. Модзалевского, т. I, стр. 246).

— По поводу письма Пушкина к Зубкову А. Ф. Кони говорит: «Прелесть содержания и языка этого письма бросается в глаза. В нем ярко отразились благородные стороны полной натуры поэта и блеск его искрометного ума. Но оно имеет еще и особое значение для оценки личности» Пушкина: «мы находим в нем характеристику Пушкиным самого себя, сделанную в выпуклых, несмотря на свою сжатость, чертах. Отзывы о самом себе, рассыпанные в его переписке, некоторые места из «Воспоминания», «Коварности» и других стихотворений связаны или с внешними событиями его жизни, или отрывочны и неопределенны; «Mon portrait» и «Моя Эпитафия», написанные в отроческие годы поэта, содержат в себе лишь указания на его молодую резвость и беззаботность и не раскрывают нам свойств его души. В письме же Зубкову, — на пороге между молодостью и зрелым возрастом, уже изведав жизнь и познав себя, — Пушкин дает совершенно определенный отзыв о своем характере, указывая на противоречивые черты в нем и определяя его, как несчастный... Указание Пушкина... на свои сомнения о возможности дать счастье любимому существу еще раз подтверждает, что в душе его не было места не только для грубого себялюбия, приносящего, по мере сил, в жертву своим вожделениям всё, что возможно, не брезгая никаким результатом, но и для более утонченного эгоизма, создающего привычку всегда и при всяких впечатлениях прежде всего думать исключительно о самом себе» (Соч., ред. Венгерова, т. III, стр. 182 — 183).

Сноски

16 См. выше, в объяснениях, т. I, стр. 354 — 355.

17 См. выше, в объяснениях, т. I, стр. 361, 433.

18 Николай Иванович, приятель Пушкина, переведенный из Воронежских губернаторов (куда на его место был назначен Псковской губернатор Адеркас) губернатором же в Нижний Новгород 12 сентября 1826 г.