Модзалевский. Примечания - Пушкин. Письма, 1826-1830. Часть 13.
|
237. Н. Н. Раевскому (?) (стр. 29). Впервые напечатано: первая редакция — вА«Материалах» Анненкова, стр. 146 — 147 (отрывки); вторая редакция — там же, стр. 145 —146, и в акад. изд. Переписки, т. II, стр. 15 — 22 (полностью обе редакции); подлинник первой редакции — на 2 листах с водяным знаком 1825 г.; оба в Рукоп. Отд. Библ. Академии Наук, в собрании Л. Н. Майкова (см. «Пушк. и его соврем.», вып. IV, стр. 33 —34).
— Это письмо лишь предположительно можно отнести к Н. Н. Раевскому, как лишь предположительно его можно считать и вообще письмом, а не наброском журнальной статьи в форме письма. Анненков (назв. соч.с стр. 145) назвал его письмом, П. А. Ефремов в издании 1882 г. (т. VII, стр. 273 — 275) тоже принял его за письмо, отнес к Н. Н. Раевскому по связи содержания его с письмами к нему же от конца июля 1825 г. (№ 158) и 30 января 1829 г. (№ 289) и датировал 1827-м годом на том основании, что, упоминая в письме своем о № 1 «Московского Вестника», в котором была напечатана сцена Пимена и Григория, он не указывает года журнала — чт†́ «показывает, что строки писаны в год выхода книжки, т.-е. в 1827 году» (стр. 274, примеч.). — В акад. изд. Переписки письмо также включено и отнесено к Н. Н. Раевскому; в издание «Архива Раевских» (т. I) мы в свое время внести его не решились, — отчасти потому, что оно лишь предположительно относилось к Раевскому, отчасти потому, что «оно скорее имеет характер не чбстного письма, а журнальной статьи или предисловия, в виде письма, к задуманному потом изданию его трагедии»; к тому же, мы полагали тогда, что и «самый тон письма, будь оно обращено действительно к Н. Н. Раевскому, был бы проще» (стр. 330). Из слов письма В. П. Титова к М. П. Погодину от 11 февраля 1828 г. «он [Пушкин] доставит вам письмо о Борисе Годунове; что он мне читал, славнф» (Н. Барсуков, «Жизнь и труды М. П. Погодина», кн. II, стр. 182), — можно предположить, что письмо было и адресовано Погодину, как к редактору «Московского Вестника». Как бы то ни было, в виду прочно установившейся традиции и принимая во внимание, что несколько сухой тон письма мог быть придан ему нарочито, в намерении использовать письмо как материал для будущего предисловия к изданию «Бориса Годунова», — мы и теперь включаем рассуждения Пушкина, как письмо его к Н. Н. Раевскому, в наше издание и датируем его, вслед за акад. изд. Переписки, мартом — апрелем 1827 г., на основании слов Пушкина о том, что для него «по стечению непредвиденных и благоприятных обстоятельств», открылась возможность выдать ее [трагедию] в свет»: это с наибольшею вероятностию можно приурочить именно к марту — апрелю 1827 года, когда, с одной стороны, Пушкин считал себя освобожденным от цензуры и мечтал об издании «Годунова», а с другой — Раевский, бывший тогда на Кавказе, успел прочесть помещенную в 1-м № «Московского Вестника» (он вышел 1 января) «сцену в келье», а Пушкин успел получить письмо Раевского, написанное по этому поводу, и собрался на него ответить; в мае же месяце поэт уже сам стал мечтать о поездке на Кавказ к Н. Н. Раевскому (см. ниже, в письме № 241), да и самое намерение издать в свет «Годунова», под впечатлением раздавшейся вокруг него разноголосицы непонимания и данного ему Николаем I совета переделать трагедию в повесть остыло. Заметим еще, что под 22 апреля 1827 г. Погодин записал в дневнике своем разговоры с ПушкинымЪ«о правдоподобии в драме», — т. е. о волновавшей тогда Пушкина теме («Пушк. и его соврем.», вып. XIX—XX, стр. 85).
— Рассказав, на основании черновых рукописей Пушкина, о том, как создавалась сцена Пимена и Григория, Анненков вФ«Материалах» своих писал: «Сам автор любил ее и предназначил ей роль весьма важную. Он поместил сцену Летописца в первом номере журнала, только что появившегося («Московский Вестник» 1827), с целию испробовать на ней вкус публики и узнать впечатление, какое произведет первый опыт драмы, основа которой вращается на историческом изучении и на теории творчества, еще не имевшей у нас приложения. Кажется, что опыт был неудачен. Общее мнение поражено было новым направлением, какое принял поэт, но не увлечено им. Весьма немногие угадали в отрывке поэтическое откровение одной народной эпохи. Наиболее расположенные к поэту еще признавали достоинство стиха, но другие, числительно сильнейшие, — не видели уже прежнего сладкозвучного певца своего за этим белым стихом и сожалели о юношеских, блестящих его произведениях, где рифма заканчивала образ, всем понятный и увлекательный. Толки, возбужденные появившимся в печати отрывком, привели Пушкина к мысли, что весь спор о классицизме и романтизме был оптический обман, созданный журналами, которому и он сам поддался, и что необходимость преобразования литературных форм не лежала в общих потребностях, в действительно возмужалом и изменившемся вкусе публики. Почти с той же минуты стал Пушкин считать трагедию свою анахронизмом и смотреть с иронией на предположение свое создать народную драму. Как ни горек был опыт, но Пушкин нашел ему оправдание в общем французско-классическом воспитании, какое получило всё современное поколение. Мы уже знаем, что Пушкину всегда казались смешными маленькие преобразования, а несвоевременность большого преобразования сама собой привела его к заключению, что автор должен подчиняться литературным законам, уже признанным всеми и всех удовлетворяющим. Он начал развивать эту мысль в длинном письме, одна часть которого была уже совсем обделана» (стр. 144 — 145; изд. 2, стр. 136 — 137). Далее Анненков приводил 2-ю редакцию и отрывки 1-й редакции письма к Н. Н. Раевскому (наш № 237). Для уяснения значения этого письма в его целом важна работа Н. К. Козмина: «Взгляд Пушкина на драму», С.-Пб. 1900, особенно стр. 39 — 40, и «Из истории русской критики. Суждения о романтической драме современников Пушкина» — «Журн. Мин. Нар. Просв.» 1902 г., и отд. отт., С.-Пб. 1902. Интересно отметить, что слова Пушкина: «Смиренно признаюсь, что я воспитан в страхе почтенной публики», и т. д., вызвали сомнение цензора при цензуровании «Материалов» Анненкова, и последнему пришлось давать пространное объяснение по поводу их: см. в статье Анненкова «Любопытная тяжба» — «Вестн. Европы» 1881 г., январь, стр. 24.
— Французская фраза в конце первого отрывка (стр. 30) означает: «Нет ничего смешнее, как перемена в принятых правилах и т. д.»
— О двух Аристотелевых единствах см. выше, в т. I, в черновике письма к князю П. А. Вяземскому от 4 ноября 1823 года (№ 63) и в объяснениях к нему, стр. 286.
— Лагарп — французский критик, драматург и историк литературы; о нем см. в т. I, стр. 479, в объяснениях к письму № 162.
— О пятистопном белом, без рифм, стихе см. выше, в т. I, стр. 504 — 505, в объяснениях к письму N 174, и в работе Н. К. КозминаЌ«Взгляд Пушкина на драму», С.-Пб. 1900, стр. 38 — 39.
— По поводу слов Пушкина оп«презренной прозе» следует вспомнить стих в III главе «Евгения Онегина» (еще 1824 г.): «Унижусь до смиренной прозы» и отметить вообще некоторое охлаждение Пушкина к рифме и стиху. Об этом см. статью Б. М. Эйхенбаума: «Путь Пушкина к прозе» — в «Пушкинском Сборнике памяти С. А. Венгерова», Пгр. 1922, стр. 59 — 74, и в сборнике его статей, Лгр. 1927, и брошюру Н. О. Лернера: «Проза Пушкина», изд. 2, Пгр. 1923, стр. 11 и след.
—Ч«Один из самых оригинальных писателей наших» — князь П. А. Вяземский. В своей ранней статье о Владиславе Александровиче Озерове (ум. 1816), приложенной к собранию сочинений этого драматурга, изданному в 1817 году и переизданному в 1824, 1827 и 1828 гг., он «провозгласил его преобразователем русской трагедии и заслугу его в этом отношении сравнивал с заслугой Карамзина в деле преобразования вашего поэтического языка» (Л. Майков, «Пушкин», стр. 268), а последние страницы своей статьи посвятил общей оценке таланта Озерова и его литературной деятельности; здесь он и высказал суждение, что в то время как трагедии Княжнина и Сумарокова «слеплены с одного образца и могут почесться мертвыми подражаниями французской классической трагедии, в которых иногда кое-как сохранены узаконенные условия, проповедуемые драматическими пиитиками», — «трагедии Озерова занимают между ними середину и в самых погрешностях своих представляют нам отступления от правил, исполненные жизни и носящие свой образ. Они уже несколько принадлежат к новейшему драматическому роду, так называемому романтическому, который принят Немцами от Испанцев и Англичај» (см. Соч., т. I, стр. 49). Пушкин, разбирая, с карандашом в руках, эту статью Вяземского об Озерове и высказываясь по поводу различных суждений, в ней высказанных, слова Вяземского о романтизме Озерова отчеркнул по полю книги: «Не будем входить в суждение о том, какое значение имеет здесь слово романтический, — пишет по поводу фразы Вяземского и отметки Пушкина Л. Н. Майков:Е«и как вообще смотрели на романтизм Вяземский и Пушкин в двадцатых годах; заметим только, что с вышеприведенным мнением первого последний не мог быть согласен, ибо видел в Озерове, несмотря на все его пресловутые «отступления от правил», верного последователя псевдоклассической пиитики» (Майков, «Пушкин», стр. 282). В позднейшей приписке к своей статье князь Вяземский, говоря о критике на нее Пушкина, с своей стороны писал:п«Пушкин Озерова не любил, и он часто бывал источником наших живых и горячих споров. Оба мы были неуступчивы и заносчивы. Я еще более, нежели Пушкин. Он не признавал в Озерове никакого дарования. Я, может быть, дарование его преувеличивал. Современем, вероятно, мы сошлись бы на полудороге. Пушкин критиковал в Озерове и трагика, и стихотворца. Может быть, уже и тогда таились в душе его замысел и зародыш творения, в котором обозначилось и сосредоточилось могущество дарования его. Изображение Дмитрия Донского не могло удовлетворить понятиям живописца, который начертал образ Бориса Годунова и Дмитрия Самозванца. Сочетание верности историка с вымыслом поэта, может быть, уже и тогда теплилось и молча созревало в нем... Более всего Пушкин не прощал мне сказанного мною, что «трагедия Озерова уже несколько принадлежит к драматическому роду, так называемому романтическому». Пушкин никак не хотел признать его романтиком. В некотором отношении был он прав. В другом был и я не совсем виноват. Во-первых я его не решительно провозглашаю романтиком, а говорю, что он несколько сближается с романтиками. К тому же в то время значение романтизма не было вполне и положительно определено.... На лицо не было ни настоящих классиков, ни настоящих романтиков: были одни подставные и самозванцы.... Пушкин остался тем, чтШ́ был: ни исключительно классиком, ни исключительно романтиком, а просто поэтом и творцом, возвышавшимся над литературною междуусобицею, которая в стороне от него суетилась, копошилась и почти бесновалась» (Соч., т. I, стр. 55 — 56, 56 — 57). Полнее сам Пушкин высказался об Озерове в вышеуказанных замечаниях своих на полях статьи Вяземского, где, между прочим, писал, обращаясь к своему другу: «Озерова я не люблю не от зависти, но из любви к искусству. Ты сам признаешь, что слог его не хорош, а я не вижу в нем и тени драматического искусства. Слава Озерова уже вянет, а лет через десять, при появлении истинной критики, совсем исчезнет» (см. у Л. Н. Майкова в сб. «Пушкин», стр. 266 —283).
— О Данте-Алигиери, которого через четыре строки Пушкин называет по-итальянскиЃ«великий Отец Алигиери», — см. выше, в т. I, в письме № 144; ср. в статье М. Н. Розанова: «Пушкин и Данте» в «Пушк. и его соврем.», вып. XXXVII.
— Об Альфонсе Ламартине, современном Пушкину французском поэте, см. неоднократные упоминания выше, в т. I, в письмах №№ 63, 90, 137 и 187 и в объяснениях, стр. 286, 300, 338, 425, 426, 530. Пушкин не питал расположения к французским романтикам: см., напр., в его статье «О Мильтоне и Шатобриановом переводе Потерянного рая», а также в книге Л. Н. Майкова: «Пушкин», стр. 352.
— Об итальянском поэте Ариосто (род. 1474, ум. 1533) см. выше, в т. I, в письмах №№ 37, 117, 145, 148 и в объяснениях, стр. 244, 276, 388, 435, 440 и 448.
— Об испанских драматургах Лопе де Вега и Кальдероне см. выше, в т. I, в письме к Н. Н. Раевскому от конца июля 1825 г., № 162, и в объяснениях к нему, стр. 479.
— Сервантес (Miguel Cervantes de Saavedra, род. 1547, ум. 1616) — знаменитый испанский писатель, автор «Дон-Кихота».
— На ошибки в историко-литературных суждениях издателя «Московского Телеграфа» Н. А. Полевого Пушкин указывал еще в начале его журнальной деятельности: см. выше, в т. I, в письмах № 144, 167, 177, 180, и в т. II, № 208, 221.
— Говоря о том, что современные Пушкину читатели и критики не сумели оценить «Сцену Летописца», напечатанную поэтом «для пробы», П. О. Морозов пишет: «Отзывы журналов об этой сцене показали только совершенную неподготовленность тогдашней критики к оценке нового произведения Пушкина. «Московский Вестник», в Обозрении русской словесности за 1827 год (1828, ч. VII, № 1, стр. 68 — 69; это «Обозрение» принадлежало перу С. П. Шевырева. Б. М.), говоря об этой сцене, заметил: «Всякий, постигающий важность сего явления, невольно произнесет правый укор нашим Журналистам, которые даже не упомянули о нем, и с негодованием осмеет тех ничтожных критиков, которые младенчески сожалели о том, что сей отрывок писан не с рифмами, и в этом отношении отдавали преимущество отрывку из сочиненной Трагедии Г. Федорова».22 Действительно, сцена Пимена прошла почти незамеченной. Только «Отечественные Записки» (1827 г., т. XXIX, стр. 177 — 178) упомянули о ней в нескольких словах: «Стихотворение сие, как и все другие пера Пушкина, ознаменовано печатью гения; жаль только, что Трагедия сия написана не рифмами, чем — по мнению нашему — она еще бы более выиграла со стороны прелестей Поэзии и гармонии». Таким образом, — говорит П. О. Морозов, — «мнение наших «классиков» не поддавалось никаким доводам, и «Северная Пчела» (1828 г., № 45) иронически замечала, что Пушкину «часто удается слышать, что Поэмы Байрона — не Поэмы, что Трагедии Шекспира — не Трагедии, и большая часть стихов Шиллера и Гёте — не стихи, потому что без рифм. И может ли для него быть обидно, когда его станут мерять тою же меркою?»....
Вне печати новое произведение Пушкина вызвало, может быть, больше толков, но они, повидимому, сводились только к повторению всё тех же суждений о нарушении Пушкиным основных правил драматического сочиненияN установленных классическою теориею. С этой точки зрения какой-то г. З. [Загоскин?] говорил, что «Борис Годунов» не стоит «одной картинки Дамского Журнала, а Н. И. Надеждин — уже в 1830 г. — советовал поэту «разбайрониться добровольно и добросовестно, сжечь Годунова и докончить Онегина» («Вестн. Евр.» 1830 г., № 7, стр. 200).... «Большинству тогдашних наших читателей произведение Пушкина было мало понятно. «Люди образованные, но с предрассудками французской школы», — писал Погодину Н. А. Мельгунов, — «вовсе не понимают смысла этого произведения, удивляются пятистопным ямбам, тому, что монах выведен на сцену; да и самая простота языка Пимена становится для них предметом соблазна» («Русск. Арх.» 1884 г., кн. II, стр. 360; Соч., изд. Академии Наук, т. IV, примеч., стр. 131, 132, 133, 135, 137). Ближайшие друзья Пушкина, наоборот, были в восторге от «Бориса Годунова». «Посылаю вам», писал князь Вяземский Тургеневу и Жуковскому 6 января 1827 г.: «первую книжку Московского Вестника, где найдете сцену из трагедии Пушкина. Правда ли, что удивительная зрелость и трезвость в слоге, напитанном и накуренном духом старины. Вся пиеса так выдержана, и есть места гораздо превосходнейшие» («Архив братьев Тургеневых», вып. VI, стр. 53).
— «Картинки дамск. Журнала» — гравированные и раскрашенные картинки парижских модных платьев, шляп, мебелей и т. под., прилагавшиеся к книжкам «Дамского Журнала» князя П. И. Шаликова.
— «Constitutionnel» и «Quotidienne» — тогдашние французские газеты — политико-литературная, либерально-оппозиционная и консервативно-роялистская. Недописанное зачеркнутое слово «Drap» собственно: «Dpap» — с опиской в букве «р» вместо «r», —может быть должно означать название еще одной газеты — «Drapeau Blanc» — крайнего правого органа, прекратившегося в июле 1830 г., после Июльской революции.
— Сцилла, Тиберий, Леонид — действующие лица классических трагедий.
— Вилмен — Abel Fraрçois Villemain (род. 1790, ум. 1870) — французский критик и историк литературы, член Французской Академии, автор известных «Картин Литературы XVIII века», «Литературы Средних веков» и других сочинений, отличающихся живостью характеристик и изяществом слога. В библиотеке Пушкина сохранились некоторые его сочинения (см. Б. Л. Модзалевский, «Библиотека А. С. Пушкина», стр. 359).
— Кеннинг, вернее Каннинг (Canning, род. 1770), — лорд, знаменитый английский государственный деятель, вскоре (в 1827 г.) умерший.
— О Корнеле см. выше, в т. I, в письме № 162, и в объяснениях к нему, стр. 479.
— «Эсфирь» — трагедия Расина «Esther», написанная в 1689 г. по заказу M-me de Maintenon и поставленная в том же году с большим успехом на сцене.
— «Вереника» — другая трагедия Расина — «Bérènice» (1670 г.), написанная им по заказу Генриетты Английской, жены Филиппа Орлеанского, брата Людовика XIV; в этой пьесе была прозрачно выведена сама герцогиня с ее чувствами к Людовику XIV.
— «Британник» — трагедия того же Расина «Britannicus» (1669), в которой он широкою кистью изобразил картину императорской придворной жизни в Риме при Нероне. Говоря о «намеке» на увеселения двора Людовика XIV в «Britannicus» Расина, Пушкин имел в виду распространенное мнение о том, что молва о Нероне, сообщаемая ему Нарциссом:
Quoi donc! ignorez-vous tout ce qu’ils osent dire?
«Néron, s’ils en sont crus, n’est point né pour l’empire.
Il ne dit, il ne fait que ce qu’on lui prescrit:
Burrhus conduit son coeur, Senèque son esprit.
Pour toute ambition, pour vertu singulière,
Il excelle à conduire un char dans la carrière,
A disputer des prix indignes de ses mains,
A se donner lui-même en spectacle aux Romains,
A venir prodiguer sa voix sur un théâtre,
A réciter des chants qu’il veut qu’on idolâtre,
Tandis que des soldats, de momens en momens,
Vont arracher pour lui les applaudissemens».
(Acte IV, конец Scène IV) имела в виду Людовика XIV и его страсть к личному участию в танцах, балетах и празднествах, которые он давал своему двору, — и что эта тирада исправила Людовика от этой неприличной королю слабости. См. в Oeuvres de Jean Racine avec des commentaires, par J. L. Geoffroy, t. II, Paris. 1808, p. 610; то же, изд. 1865, t. I, р. 241.
— Давид Юм (Hume, род. 1711, ум. 1776) — английский философ-скептик, автор считающихся классическими трудов: «Treatise on human nature» («О человеческой природе»), «Moral and political essays» («Моральные и политические опыты»), «История Англии при Стюартах» (1754 — 1756) и других.
— Гораций Вальполь (Walpole, род. 1717, ум. 1793) — английский писатель, автор фантастического романа «Замок Отрантский» («The Castle of Otranto»), трагедии «Таинственная мать» («The mysterious mother»), «Catalogue of the royal and noble authors of England, Scotland and Ireland» (1758 — «Каталог писателей королевского и дворянского происхождения Англии, Шотландии и Ирландии») и других.
238. В. Д. Соломирскому (стр. 33). Впервые напечатано вс«Русском Вестнике» 1869 г., № 11, стр. 84, в статье М. И. Семевского «К биографии Пушкина», с обширным комментарием; перепечатано в «Русской Старине» 1907 г., № 7, стр. 101 — 104, в статье Н. О. Лернера «Несостоявшаяся дуэль Пушкина в 1827 году», и в Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 23. Подлинник, писанный на маленьком лоскутке бумаги, находился в бывшей собственной его величества библиотеке, в Лобановском ее отделе.
Перевод: «Сию минуту, если вам угодно, приезжайте со свидетелем. А. П. 15 апр.»
«В конце двадцатых годов», — рассказывает М. И. Семевский: «в Москве славился радушием и гостеприимством дом князя Александра Михайловича и княгини Екатерины Павловны Урусовых. Хозяйка, рожденная Татищева, родная сестра знаменитого русского посла... в Вене, Дмитрия Павловича Татищева, была женщина весьма образованная, прекрасно знала иностранные языки и в особенности английский... Но не одно радушие и образованность хозяев влекли в этот дом тогдашнюю молодежь — и туземную, и приезжую. В доме этом были три грации, дочери князя Урусова, три красавицы, справедливо считавшиеся украшением Московского общества того времени...23 Почти каждый день собирался у него [князя Урусова] тесный кружок друзей и знакомых, преимущественно молодых людей. Таким образом здесь бывал M***,24 блестящий адъютант знаменитого графа
Петра Александровича Толстого, сюда же постоянно являлся родственник княгини Урусовой, артеллерийский офицер С***25, человек образованный, хорошо знавший английский язык, угрюмый поклонник поэзии Байрона и скромный подражатель ему в стихах, которые он кропал, так сказать, «про себя». Соломирский был весьма не равнодушен к одной из красавиц княжен Урусовых. В этом же доме особенно часто появлялся, весной 1827 года, Пушкин. Прекрасная среда, его окружавшая, красота и любезность молодых хозяек действовали на нашего поэта возбудительно, и он, проводя почти каждый вечер у князя Урусова, бывал весьма весел, остер и словоохотлив. В рассказах, импровизациях и шутках бывал в это время неистощим. Между прочим, он увлекал присутствовавших прелестною передачей русских сказок. Бывало, всё общество соберется вечером кругом большого круглого стола, — и Пушкин поразительно увлекательно переносит слушателей своих в фантастический мир, населенный ведьмами, домовыми, лешими, русалками и всякими созданиями русского эпоса... Во время этих посещений Пушкин сблизился с Соломирским; последнему Пушкин подарил сочинения Байрона, при чем сделал на книге надпись в весьма дружественных выражениях. Тем не менее, легко было заметить, что ревнивый и крайне самолюбивый Соломирский чем чаще сходился с Пушкиным у князя Урусова, тем становился угрюмее и холоднее к своему приятелю. Особенное внимание, которое столь справедливо встречал Пушкин в этом семействе, и в особенности внимание молодой княжны, — предмета сокровенного обожания со стороны Соломирского, — возбуждало в нем сильнейшую ревность... Однажды Соломирский «придрался» к Пушкину за нечто смешное, рассказанное последним в его присутствии, о графине Б.,26 но дело не получило дальнейших осложнений; однако, на другой же день, рано утром, на квартиру к Муханову является Пушкин. К величайшему изумлению Муханова, пылкий приятель его, с обычною ему живостьюН передал, что не далее, как в это же утро, он получил от Соломирского письменный вызов на дуэль и, ни минуты не мешкав, отвечал ему, письменно же, согласием на принятие вызова» — приведенною выше запискою на французском языке. Муханова Пушкин просил быть секундантом и переговорить с секундантом Соломирского — Алексеем Васильевичем Шереметевым (товарищем по полку Муханова и также адъютантом графа П. А. Толстого). Муханов старался склонить Шереметева попытаться кончить дело миром. «В то же утро Шереметев привел Соломирского к Сергею Александровичу Соболевскому, — на Собачью площадку, — где жил в это время Пушкин. Сюда же пришел Муханов, и при дружных усилиях обоих секундантов и при посредничестве Соболевского, имевшего, по свидетельству Муханова, большое влияние на Пушкина, примирение состоялось. Подан был роскошный завтрак и, с бокалами шампанского, противники, без всяких извинений и объяснений, протянули друг другу руки» («Русск. Вестн.» 1869 г., № 11, стр. 81 — 85).
— Владимир Дмитриевич Соломирский — второй из побочных сыновей вышеназванного Дмитрия Павловича Татищева от связи его со вдовою обер-бергмейстера, красавицею Натальею Алексеевною Колтовскою, рожд. Турчаниновою, богатою владелицею Пермских «Турчаниновских» железных заводов; он недолго служил в артиллерии, затем перечислился в гражданскую службу и в 1832 г. был губернским секретарем и обладателем 1100 душ в Гороховском уезде Владимирской губернии («Моск. Ведом.». 1833 г., № 92, стр. 4102). В 1831 году он был в Троицко-Савске, откуда писал одному из своих военные приятелей, что он «не без дела»: «написал обозрение торговли России с Китаем; составил проект новых правил, коими наше купечество должно впредь руководствоваться, доказав прежде безрассудную неосновательность ныне существующих. Недавно кончил историческое обозрение Монголо-Бурятского духовенства, для которого ныне занимается составлением особенного устава; сверх того, написал свои путевые записки» («Щукинский Сборник», вып. VI, стр. 421). В 1833 году, состоя в звании камер-юнкера при Департаменте Уделов, он путешествовал по Иркутской губернии вместе с известным изобретателем телеграфа бароном П. Л. Шиллингом-фон-Канштадтом (Архив Конференции Академии Наук, протоколы Конференции за 1833 г.). 17 июля 1835 г. он из Тобольска написал Пушкину (с которым был «на ты») дружеское письмо, сообщая ему отзыв о нем историка Сибири П. А. Словцова, и обещал исполнить просьбу Пушкина «писать ему о Ермаке» («Русск. Арх.» 1894 г., кн. III, стр. 455 — 456). По словам Л. Н. Майкова, Соломирский не чужд был литературных интересов, писал стихи, но, кажется, ничего не печатал; он был женат на графине Марье Петровне Апраксиной (род. 1811, ум. 1859), которой Лермонтов посвятил стихотворение «Над бездной адскою блуждая...»; прожив всю остальную жизнь частным человеком, он умер в 1884 году (там же, стр. 455).
239. М. П. Погодину (стр. 34). Впервые напечатано в «Москвитянине» 1842 г., ч. V, № 10, стр. 456; подлинник, на четвертке листа писчей бумаги, — в архиве Погодина в б. Румянцовском Музее, № 3515, письма 1823 — 1827 гг., кн. I, л. 239.
— «Черкешенка» — стихотворение Пушкина «Ответ Ф. А. Туманскому» (нач.: «Нет, не Черкешенка она»...), относящееся к С. Ф. Пушкиной-Паниной (см. выше, стр. 216); рукопись его находилась у В. П. Зубкова (см. выше, в объяснениях, стр. 216); Погодин исполнил волю Пушкина и не напечатал этой пьески в «Московском Вестнике»; впервые она появилась в печати лишь в издании стихотворений Пушкина 1829 г., ч. II, стр. 78.
— «К Языкову» — стихотворение Пушкина, написанное им 28 августа 1826 года, в ответ на стихи к нему Языкова от 16 (или 19) августа, после возвращения из Тригорского в Дерпт: «О ты, чья дружба мне дороже приветов ласковой молвы»... Оно появилось, как и хотел Пушкин, в «Московском Вестнике» 1827 г., ч. III, № 9 (стр. 4 —5), пропущенном цензором И. М. Снегиревым 23 апреля 1827 г., чем и определяется приблизительная дата записки Пушкина к Погодину.
240. А. Х. Бенкендорфу (стр. 34). Впервые напечатано в Соч., изд. Суворина, под ред. П. А. Ефремова, т. VII, 1903, стр. 272; подлинник, на листе почтовой бумаги большого формата, — в Пушкинском Доме. В бумагах Пушкина, на обороте листа бумаги с заметкою его «О народности в литературе», сохранился набросанный карандашом почти дословный (почему мы и не даем его перевода) черновик этого же письма, но на французском, языке и без окончания; подлинник этого черновика (на бумаге вод. зн. 1823 г.) в Академии Наук, в Рукоп. Отд. Библиотеки, в собрании Л. Н. Майкова (см. «Пушк. и его соврем.», вып. IV, стр. 26).
— Бенкендорф ответил Пушкину письмом из Петербурга от 3 мая за № 849, в котором писал: «На письмо Ваше от 24-го прошлого Апреля честь имею Вас уведомиуь, что я имел щастие доводить содержание оного до сведения государя императора. — Его величество, соизволяя на прибытие ваше в С.-Петербург, высочайше отозваться изволил, что не сомневается в том, что данное Русским дворянином государю своему честное слово: вести себя благородно и пристойно, будет в полном смысле сдержано. —Мне же, с моей стороны, весьма приятно будет с вами здесь увидеться и изустно Вас уверить в совершенном почтении» и т. д. (Акад. изд. Переписки, т. I, стр. 25 — 26).
Сноски
22 С. Т. Аксаков в своихФ«Литературных и театральных воспоминаниях» свидетельствует, однако, что «сцена в монастыре между Летописцем Пименом и иноком Григорием произвела глубокое впечатление на всех простотою, силою и гармонией стихов нерифмованного пятистопного ямба; казалось, мы в первый раз его слышали, удивились ему и обрадовались. Не было человека, который бы не восхищался этой сценой» (Соч., изд. «Просвещения», т. IV, стр. 298). Б. М.
23 Семевский ошибается, говоря о трех княжнах, ибо одна из дочерей Урусовых еще с 1822 г. была замужем за графом И. А. Мусиным-Пушкиным; в 1836 году она овдовела и вышла вторично замуж за князя А. М. Горчакова, лицейского товарища Пушкина, впоследствии канцлера («Русск. Стар.» 1909 г., т. CXXXVII, янв., стр. 191). Б. М.
24 Это был Павел Александрович Муханов (род. 1797, ум. 1871), брат знакомца Пушкина Петра Муханова (декабриста), тогда штабс-капитан, л-гв. Драгунского полка, впоследствии член Государственного Совета, д. тайн. сов., Председатель Археографической Комиссии (см. о нем у А. А. Сиверса: «Материалы к родословию Мухановых», С.-Пб. 1909, стр. 121 — 135). Рассказ Семевского основан на рассказах ему П. А. Муханова, свидетеля описываемых событий. Н. О. Лернер («Русск. Стар.» 1907, № 7, стр. 104) ошибается, говоря, что это был А. А. Муханов. Б. М.
25 Это — Д. Соломирский, побочный племянник княгини Е. П. Урусовой, см. ниже. Далее мы раскрываем имена Муханова и Соломирского. Б. М.
26 Т.-е. о графине Анне Владимировне Бобринской, рожд. Унгерн-Штернберг (см. «Русск. Арх.» 1894 г., кн. I, стр. 286). Б. М.