Модзалевский. Примечания - Пушкин. Письма, 1826-1830. Часть 12.
|
232. А. А. Муханову (стр. 26). Впервые напечатано, в цинкографическом снимке, в альманахем«Северные Цветы на 1901 год», изд. Скорпиона, М. 1901 г., стр. 141; подлинник — на обороте письма Н. А. Полевого к А. А. Муханову от февраля 1827 г., чем и определяется время написания записки, набросанной в квартире отсутствовавшего Муханова на первом попавшемся под руки листке бумаги. Оригинал был в Музее П. И. Щукина в Москве, ныне в Историческом Музее.
— Об А. А. Муханове см. выше, в т. I, в объяснениях к письмам N 153, 180 и 214 и т. I, стр. 455 — 466, 515 — 516 и т. II, стр. 16 и 187 — 188. В конце января 1827 г. А. А. Муханов из Тульчина приехал Б отпуск к родным в Москву, откуда 16 марта писал своему брату Николаю в Петербург: «Я живу по прежнему, т.-е. в шуму и свете, в котором хотя часто и не без радости, но часто и мрачно... Я часто видаю Александра Пушкина: он бесподобен, когда не напускает на себя дури. Чета Вяземских тебе кланяетс“» и т. д. («Щукинский Сборник», вып. IV, М. 1905 г., стр. 127). В апреле Муханов собирался отправиться «во свояси» (там же, стр. 126), и князь П. А. Вяземский, посылая П. Д. Киселеву, 29 мая 1827 г., письмо с Мухановым, просил Киселева «полюбить его, как истинно благородного молодого человека и желающего деятельности и нужду имеющего в оной»...м«Сделай одолжение», просил он Киселева: «обрати внимание на Муханова, давай ему занятий и пищи для избытка его внутренней подвижности, таящейся под опухолью телесною» («Русск. Стар.» 1896 г., № 12, стр. 680).
— Дядя — поэт Василий Львович Пушкин, живший в Москве близ Новой Басманной улицы, в собственном доме.
— Известный московский ресторан Яр помещался в те времена на углу Петровки и Кузнецкого переулка.
233. А. А. Муханову (стр. 26). Впервые напечатано в Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 6; подлинник был в музее П. И. Щукина в Москве, ныне в Историческом Музее.
Перевод: «Пришли мне план Петербурга. Когда мы свидимся? А. П. Ты болен? Сегодня вечером я приеду к тебе».
234. П. П. Каверину (стр. 27). Впервые напечатано в Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 7; Подлинник был у Ю. Н. Щербачева, в его семейном архиве в Харьковской губернии, где, по слухам, и погиб вместе с архивом в революциА 1917 года.
— О Каверине см. выше, в т. I, в объяснениях к письму N 178; о взаимных отношениях его и Пушкина, начавшихся еще в лицейский период жизни поэта, в 1816 г., когда Каверин определился в лейб-гусарский полкХ — см. в книге Ю. Н. Щербачева: «Приятели Пушкина Михаил Андреевич Щербинин и Петр Павлович Каверин», М. 1913 г., стр. 58 — 63. «Пушкин», читаем здесь: «ценил в Каверине его открытый нрав, сердечную доброту, простодушие, неиссякаемую веселость, «мечтам невольную предáнность, неподражательную странность», самые «экстравагансы»... уживавшиеся в нем с полною порядочностью и высшею честностью — вообще всё то, что в совокупности делало из него своеобразный, цельный тип, на который не мог не залюбоваться и который не мог не полюбитЧ поэт... Петр Павлович платил Пушкину горячею преданностью за его расположение и открыто исповедывал культ не только к его стихам, но и к нему самому. Как Ф. Н. Глинка, он помимо его таланта любил в нем —Г«всего его» (стр. 62 — 63).
—Ч«Свиной городок» — Боровск, уездный город Калужской губернии; в Калуге и в селе Колодезях, Козельского уезда той же губернии, Каверин жил в 1824 — 1825 гг., а в 1827 и 1828 гг. жил в Боровске (Ю. Щербачев, назв. соч., стр. 59); 11 сентября 1826 г. он, после 3 1/2 лет отставки из Павлоградского гусарского полка, снова поступил в службу в Петербургский драгунский полк, из которого вскоре (23 мая 1827 г.) перешел в Курляндский драгунский же полк, и с ним участвовал в Турецкой войне 1828 — 1829 г.
— О В. П. Зубкове см. выше, письмо № 226.
— «К своим хамам», т.-е. в деревню. О слове «хам», введенном в обращение Н. И. Тургеневым, см. выше, в т. I, в объяснениях к письму № 91, стр. 340 — 341.
— «Съезжая» — в те времена то же, что полицейский участок, «часть».
— У Соболевского тогда жил Пушкин (см. выше, в объяснениях, стр. 199 и 219).
— В середине февраля 1827 г. посетил Пушкина в Москве, на квартире у Соболевского, после встречи 7 февраля в театре, Ф. Ф. Вигель, который в Записках своих пишет:о«После ссылки в Псковской деревне Москва должна была раем показаться Пушкину, который с малолетства в ней не бывал и на неопределенное время в ней остался. Я узнал от него о месте его жительства и на другой же день поехал его отыскивать. Это было почти накануне моего отъезда, и оттого не более двух раз я мог видеть его; сомневаюсь, однако, еслиб и продлилось мое пребывание, захотел ли бы я видеть его иначе, как у себя. Он весь еще исполнен был молодой живости и вновь попался на разгульную жизнь: общество его не могло быть моим. Особенно не понравился мне хозяин его квартиры, некто Соболевский»... Ч«Записки», ч. VII, М. 1893 г., стр. 133 — 134). — На беспорядочный образ жизни Пушкина в это время, 5 марта 1827 г. указывал и недавно вступивший в должность начальник Округа корпуса жандармов генерал А. А. Волков, доносивший А. Х. Бенкендорфу: «О поэте Пушкине, сколько краткость времени позволила мне сделать разведания, — он принят во всех домах хорошо и, как кажется, не столько теперь занимается стихами, как карточной игрой и променял Музу на Муху [т.-е. «Мушку»], которая теперь из всех игр в большой моде» (Б. Л. Модзалевский, «Пушкин под тайным надзором», 3-е изд., Лгр. 1925 г., стр. 64). Перед тем, 28 декабря 1826 г., Погодин записывал в своем Дневнике:
«У Пушкина. Досадно, что свинья Соболевский свинствует при всех. Досадно, что Пушкин в развращенном виде пришел при Волкове» («Пушк. и его соврем.», вып. XIX — XX, стр. 83). О крайне несдержанном поведении Пушкина на лекции лектора французской словесности в Московском Университете Амедея Декампа, в зале М. М. Сонцова (дяди Пушкина) о французской поэзии, — см. рассказ А. П. Елагиной («Рассказы о Пушкине, записанные П. И. Бартеневым», М. 1925 г., стр. 54 и 132).
— Вера Ф. Де. — Демидова; по сообщению Ю. Н. Щербачева, это была светская дама, давняя симпатия Каверина, отвечавшая ему взаимностью (см. Ю. Н. Щербачев, назв. соч., стр. 55).
— Ерофеич — особенным образом настоенная водка, получившая свое название от малограмотного фельдшера, служившего (в 1769 г.) при Академии Художеств и врачевавшего самыми простыми средствами, при помощи разных отваров целебных трав (см. «Русск. Арх.» 1877 г., кн. III, стр. 385). В одном шуточном стихотворении С. А. Соболевского про брата поэта говорится:
Пушкин Лёв Сергеич,
Истый патриот, —
Тянет Ерофеич
В африканский рот.
Академический «Словарь Русского языка» (т. II, в. 1, С.-Пб. 1897 г., стр. 134) дает два совершенно других толкования происхождения этого слова и приводит примеры из Загоскина, Языкова, Некрасова, Салтыкова-Щедрина.
235. Барону А. А. Дельвигу (стр. 27). Впервые напечатано Б. Л. Модзалевским в сб. «Литературные Портфели. Статьи, заметки и неизданные материалы по новой русской литературе из собраний Пушкинского Дома. I. Время Пушкина», изд. «Атеней», Петербург. 1923, стр. 80; подлинник — в Пушкинском Доме Академии Наук.
— В конце февраля 1827 г. Дельвиг написал Пушкину письмо (см. Переписку, Акад. изд., т. II, стр. 3; здесь письмо ошибочно отнесено к середине января), в котором сообщал, что «Цыганы» доставлены им Бенкендорфу и скоро будут печататься, что «нынче» он будет обедать у родителей поэта и провожать отъезжающего на Кавказ брата его Льва Сергеевича, которому А. П. Керн совершенно «вскружила голову», и что, узнав о намерении поэта жениться (тогда прошел слух о женитьбе Пушкина на С. Ф. Пушкиной), он благословляет его на этот шаг. Письмо это разошлось с настоящим письмом Пушкина от 2 марта, на которое Дельвиг отозвался письмом на имя Пушкина лишь от 21 марта (Переписка, Акад. изд., т. II, стр. 13 — 14).
— Веневитинов — Дмитрий Владимирович (род. 14 сентября 1805), талантливый поэт и мыслитель, через несколько дней после того, что Пушкин упомянул его имя в письме к Дельвигу, скончавшийся (15 марта) в Петербурге, — совершенно неожиданно для его многочисленных друзей; к числу последних, лишь за несколько месяцев, примкнул и Пушкин, состоявший с Веневитиновым в отдаленном родстве (они были четвероюродными братьями — см. «Пушк. и его соврем.», вып. XI, стр. 120); они познакомились на третий день по приезде Пушкина в Москву — 10 сентября 1826 г., когда у С. А. Соболевского Пушкин читал своего «Бориса Годунова»; юный поэт на следующий день, делясь впечатлениями о прослушанной трагедии, говорил Погодину: «Борис Годунов» — чудо. У него еще Самозванец, Моцарт и Сальери, Наталья Павловна, продолжение «Фауста», 8 песен «Онегина» (Н. Барсуков, «Жизнь и труды Погодина», кн. II, стр. 42; «Пушк. и его соврем.», вып. XIX — XX, стр. 73, в статье М. А. Цявловского «Пушкин по документам Погодинского архива»); через месяц он видел Пушкина на чтении «Ермака» Хомякова, происходившем в доме Веневитиновых (там же, стр. 45), а вскоре затем написал послание к Пушкину, в котором призывал его воспеть в стихах Гёте: из послания видно, что, признавая всю силу дарования Пушкина, но находя, что он еще не вполне сознал свои силы, Веневитинов, человек с определенным философским мировоззрением, боялся, как бы Пушкин не подчинил свою песню тревоге страстей, как Байрон, или мыслям о политике, на которые наталкивал Пушкина скорбный образ Андрея Шенье, и советовал ему вспомнить о Гёте, об этом великом мастере смирять все страсти, об этом единственном поэте, который с истинной высоты умел смотреть на жизнь, на все волнения толпы в безмятежном покое созерцательного духа (Н. А. Котляревский, «Старинные портреты», С.-Пб. 1907, стр. 125 — 126). Этот вывод Веневитинов сделал после частого общения с Пушкиным в том «Обществе любомудрия», во главе которого стоял, в качестве секретаря, Венегитинов и в который входили: В. Одоевский (председатель), братья Киреевские, Кошелев, Погодин, Шевырев, Рожалин, Мельгунов, Титов, Соболевский, Мальцов и др. (см. о нем у П. Н. Сакулина: «Из истории русского идеализма. Князь В. Ф. Одоевский. Мыслитель. — Писатель», т. I, ч. 1, М. 1913, стр. 104 и след.). Общество интересовалось философией, преимущественно немецкой, — Кантом, Фихте, Океном, Гöрресом, главнейше же учением Шеллинга, его взглядами на искусство; они имели на членов содружества сильное влияние. Но Пушкин не любил отвлеченных тонкостей. Н. А. Котляревский справедливо указал на то, что «Пушкин на чистую теоретическую философию откликался туго, питал к ней чувство уважения и почтения, но отнюдь не любви... Есть поэты, для которых отвлеченная мысль — родник вдохновения. Но случается, что и великий поэт чувствует себя неловко в мире отвлеченностей и избегает их или путается в них, Пушкин в них не путался, но ставил их всегда вне поля своего поэтического зрения. Так, вероятно, поступал он и в кружке московских философов. Он слушал их, вставлял, вероятно, свою реплику в их споры, наслаждался ими, как личностями, — а они были вполне достойны его дружбы и любви, — и выходил из их компании обогащенный, конечно, впечатлениями, быть может и мыслями, но впечатлениями по преимуществу» (Н. А. Котляревский, «Старинные портреты», С.-Пб. 1907, стр. 89). В этом кружке, в котором излюбленной темой жарких споров был вопрос о поэте и его назначении в жизни, Пушкин, легко может быть под влиянием непосредственных впечатлений, вынесенных из общения с членами его, воспринял соответствующие идеи и через два года создал свой знаменитый ямб «Чернь» (1828 г.), в котором, «претворив в образы нити новых мыслей, его поразивших», высказался о призвании поэта (там же, стр. 88, 89, 127). Этот вопрос особенно волновал Веневитинова, и сущность его самых сильных стихотворений, — тех, которые в тогдашней лирике не имели себе равных, — именно гимн поэту как разгадчику великих тайн, царю над страстями, призванному быть выразителем великих идей (там же, стр. 105 — 109). Но другие темы, служившие темой рассуждений молодых философов и их волновавшие, не волновали Пушкина, — и свое отношение к немецкой метафизике он ярко и резко высказал и в тех словах письма к Дельвигу от 2 марта 1827 г., в которых говорит, что он эту метафизику «ненавидит и презирает», считая, что она хороша для немцев, пресыщенных уже положительными познаниями, но не для нас, а также и в беседе с Погодиным 4 марта: Погодину, пришедшему к нему, Пушкин «декламировал против философии», при чем тот, сраженный его словами, «не мог возражать дельно и больше молчал», хотя и был «очень уверен в нелепости им говоренного» (М. А. Цявловский, «Пушкин по документам Погодинского архива» — «Пушк. и его соврем.», вып. XIX — XX, стр. 84). Высказано это было по поводу «Московского Вестника» (см. выше, стр. 203), который тогда организовывался именно для проведения идей немецкой философии и в который любомудры усиленно зазывали Пушкина. «Очевидно», говорит Н. А. Котляревский: «что молодые философы вывели Пушкина из терпения, когда плели свою тонкую паутину отвлеченностей на его глазах, привыкших к пластическим и осязаемым формам» (назв. соч., стр. 89). Несмотря на это, ценя литературную сторону предприятия своих московских друзей, Пушкин охотно согласился принять в журнале деятельное участие и даже склонен был считать себя, а не
Погодина, действительным редактором и вдохновителем журнала. В нем, действительно, участвовали близкие ему по духу люди — Д. Веневитинов, Рожалин, Шевырев, Титов, Мальцов, Соболевский, а затем согласились работать еще Языков, Козлов и сам Дельвиг; но Пушкин, по выражению князя Вяземского, «скоро вышел из кабалы» и охладел к журналу, участие в которой ограничил в течение 1827 г. — помещением 15 пьес, в 1828 — 9-ти, в 1829 — 6-ти и 1830—всего 2-х.
— Веневитинов, в октябре 1826 г. приехавший в Петербург для службы здесь, намерен был отсюда поддерживать друзей в их литературном предприятии и, в письме своем к С. А. Соболевскому от 14 декабря спрашивая: «Что делает наш журнал?», писал: «Я надеюсь, что ты — из деятельных сотрудников: а именно, понукаешь Погодина вперед, ругаешь Полевого, выжимаешь из Шевырева статьи и выкидываешь терния и зелия недостойная из нашего цветущего сада... Попугай Пушкина, — надобно, чтобы в каждом нумере было его имя, подписанное хоть под немногими строчками. Скажу тебе искренно, что здесь от этого журнала много ожидают; сам Пушкин писал сюда о нем. Скажи нашим, чтобы они не щадили Булгарина, Воейкова и прочих. Истинные литераторы за нас. Дельвиг также поможет и Крылов не откажется от участия...» («Русск. Стар.» 1875 г., № 4, стр. 821). Кому и что́ именно писал Пушкин в Петербург, — нам неизвестно, как неизвестно нам и то «суровое» письмо Пушкина к Веневитинову, о котором он говорит в начале письма своего к Дельвигу; оно если и дошло до Веневитинова, то дошло уже перед самою его смертью: по крайней мере, отвечая Пушкину 21 марта, Дельвиг писал: «Милый друг, бедного Веневитинова ты уже, вероятно, оплакал. Знаю, смерть его должна была поразить тебя. Какое соединение прекрасных даровании с прекрасною молодостью! Письмо твое ко мне или обо мне не дошло до меня, только оно дало пищу больному воображению несчастного друга. Он бредил об нем и всё звал меня» (Переписка, Акад. изд., т. II, стр. 73). Что Пушкин был действительно поражен смертью юного поэта, видно из того, что, когда в 1831 г. умер Дельвиг, Пушкин, перечитывая его письма, остановился на том из них, в котором покойный друг его извещал о кончине Веневитинова (там же и стр. 298). Сам Дельвиг написал на смерть Веневитинова прекрасное шестистишие: «Дева и Роза»; оплакивали поэта и дали оценку его поэтических дарований и обаятельной личности и его друзья-писатели: Киреевский, Хомяков, Мельгунов и др. и поэты: И. И. Дмитриев, кн. З. А. Волконская (в которую Веневитинов был безнадежно влюблен, так как в ответ на свое чувство встречал лишь дружбу, — см. заметку И. А. Кубасова в сб. «Литературные Портфели», вып. I, стр. 86 — 89), декабрист кн. А. И. Одоевский, В. И. Туманский, Кольцов, П. Г. Ободовский и др. Ему же, несомненно, посвящено и четверостишие М. Д. Деларю в «Северных Цветах на 1831 г.» (стр. 80):
МОГИЛА ПОЭТА.
(Посвящается памяти В.... ва).
Путник, узнай: здесь лежит Аонид вдохновенный питомец:
Грудь молодую певца огнь вдохновения сжег.
Путник! Бессмертные дорого ценят небес достоянье!
Тяжко страдал Прометей, хищник святого огня!
На могиле Веневитинова, в Симоновом монастыре в Москве, куда прах его был перевезен для погребения, вырезан последний стих из его собственной пьесы «Поэт и друг»:
Как знал он жизнь, как мало жил!
Эту же черту отметил и О. М. Сомов в своемн«Обзоре Российской словесности за 1827 г.» (в «Северных Цветах» Дельвига на 1828 г.), сказав, что Веневитинов «раннею зрелостью своих дарований и вкуса как будто бы похитил многие годы у жизни, чтобы стеснить их в немногих, но прекрасных... Смерть похитила его у Отечества, Муз и друзей на 22 году; но умственная жизнь его, кажется, многими десятилетиями предупредила органическую» (стр. 20, 21). О Веневитинове, кроме указанной статьи Н. А. Котляревского в сб. «Старинные портреты» (С.-Пб. 1907, стр. 75 — 132) см. еще у П. Н. Сакулина, цит. соч., по указ., у А. А. Корнилова: «Молодые годы М. Бакунина». М. 1915, стр. 110 — 114; Е. А. Бобров: Отзыв Н. М. Языкова о Д. В. Веневитинове и о переводах Веневитинова — «Изв. Отд. Русск. яз. и слов.» 1910 г., т. XV, кн. 1, стр. 83 — 88 и 91 — 99, статью М. А. Веневитинова (племянника поэта) — в «Русск. Арх.» 1885 г., кн. I, стр. 113 — 131, статьи В. В. Стратена: «Д. В. Веневитинов и Московский Вестник» — «Изв. Отд. Русск. яз. и словесн. Академии Наук», 1924 г., т. XXIX, стр. 227 — 253, и Ю. Г. Оксмана: «Цензурные материалы о Д. В. Веневитинове» в сб. «Литературный Музеум», Пгр. 1921, стр. 340 — 348. О брате Веневитинова, Алексее Владимировиче, см. в письмах позднейших лет.
— Слова Пушкина о «весне дуре» напоминают нам его стихи из «Онегина»:
Как грустно мне твое явленье,
Весна, весна, пора любви!
Какое томное волненье
В моей душе, в моей крови!
С каким тяжелым умиленьем
Я наслаждаюсь дуновеньем
В лицо мне веющей весны
На лоне сельской тишины!..
или известные стихи из отрывка «Осень» (1833 г.):
.... Я не люблю весны;
Скучна мне оттепель: вонь, грязь; весной я болен;
Кровь бродит; чувства, ум тоскою стеснены;
Суровою зимой я более доволен,
Люблю ее снега ...
—Ч«Цыганы» были представлены, по просьбе Пушкина, Дельвигом на цензуру Бенкендорфа при письме от 23 февраля 1827 г., вместе с двумя отрывками из 3-й главы «Евгения Онегина» и двумя стихотворениями («Дела III Отделения о Пушкине», С.-Пб. 1906, стр. 42). Бенкендорф, поручив одному из своих чиновников дать отзыв об этих пьесах, поручил написать Дельвигу, что ответ свой по существу его просьбы он сообщил прямо Пушкину, которому и было послано письмо от 4 марта, с указанием, что Бенкендорф крайне удивлен, что поэт избрал посредника в сношениях с ним, основанных на высочайшем соизволении (там же, стр. 42 — 46), — и Пушкин оправдывался перед шефом жандармов в письме от 22 марта (см. ниже, № 236 и объяснения к нему).
— Говоря о яме и применяя рассуждения тупого резонёра кз«Московскому Вестнику», который философствует, сидя в яме, Пушкин намекает на знаменитую басню И. И. Хемницера «Метафизик», которую Пушкин и пародирует далее; метафизик Хемницера,
В метафизическом беснуясь размышленьи
О заданном одном старинном предложеньи:
Сыскать начало всех начал,
Когда за облака он думой возносился,
Дорогой шедши,—
внезапно упал в яму, и на слова отца, бросившего ему в яму веревку со словами:
«Ухватися,
Я потащу тебя, смотри, не оборвися», —
отвечал:
«Нет, погоди тащить, — скажи мне наперед:
Веревка вещь какая? —
Отец, хоть был и не учен,
Да от природы был умен.
Вопрос дурацкий оставляя,
«Веревка — вещь», сказал: «такая,
Чтоб ею вытащить, кто в яму попадет».
— На это б выдумать орудие другое,
А это слишком уж простое. —
«Да время надобно», — отец ему на то:
«А это, благо, уж готово». —
— А время что?
«А время вещь такая,
Которую с глупцом не стану я терять.
Сиди», сказал отец: «пока приду опять».
— Говоря намеками о «веревке», Пушкин, быть может, имел в виду повешенных за полгода перед тем декабристов.
— Лев Сергеевич Пушкин после выхода в отставку из Департамента Духовных дел иностранных исповеданий (24 октября 1826 г.) был, 14 марта 1827 г., определен (после тщетных усилий А. Х. Бенкендорфа заманитЧ его на службу во вновь сформированный жандармский дивизион — «Русск. Арх.» 1866 г., ст. 1487 — 1488, — рассказ И. П. Липранди) юнкером в Нижегородский драгунский полк, под начальство Н. Н. Раевского мл., и ехал на Кавказ, где полк этот находился, принимая тогда участие, в составе войск под начальством Паскевича, в Персидской кампании; Лев Пушкин уже с 12 мая находился в походе (см. Л. Майков, «Пушкин», С.-Пб. 1899, стр. 37, — формулярный список Л. С. Пушкина). — В немногих, добродушно-шутливых словах поэт дал удивительно меткий отзыв о своем брате: всего в нескольких фразах дана исчерпывающая характеристика этого богато одаренного, но беспутного 20-летнего юноши (о нем см. в книге Л. Н. Майкова «Пушкин», С.-Пб. 1899, и нашу биографическую заметку в «Архиве Раевских», т. II, С.-Пб. 1909, стр. 459 — 462); его склонность к кутежам и к ресторанной жизни (откуда и упоминаемый поэтом долг известному петербургскому ресторатору Andrieux, y которого бывал и он сам), к легким победам над женщинами и к вину (что однажды побудило Пушкина поднести «Милостивому государю братцу» книгу «О запое и лечении оного») (Б. Л. Модзалевский «Библиотека А. С. Пушкина», С.-Пб. 1910, стр. 15), уживавшаяся с некоторой сентиментальностью (см. в нашей заметке о стихах Л. С. Пушкина — «Пушкин и его соврем.», вып. XVII — XVIII, стр. 5 — 7) — всё это подмечено с редкою наблюдательностью...
О подобных Льву Пушкину разочарованных молодых людях вспоминал поэт, когда писал про Ленского, что он «пел разлуку и печаль, и нечто, и туманну даль, и романтические розы», и «те дальные страны, где долго в лоно тишины лились его живые слезы»; как видим, и Лев Пушкин, так же как и Ленский,
Пел поблеклый жизни цвет
Без малого в осьмнадцать лет...
— Плетнев назван «мизантропом», конечно, в шутку: человек чувствительный, а по временам меланхолически настроенный, он был идеалистом-мечтателем, но отнюдь не человеконенавистником, — наоборот, был проникнут безграничною любовью и постоянною доверчивостью к людям, отличался благостным мироощущением, желанием всем угодить и быть полезным своим друзьям. Пушкин, перед которым Плетнев благоговел, особенно много пользовался услугами своего преданного друга.
— «Северные Цветы на 1827 г.» — известный альманах Дельвига — вышел в последних числах марта (Н. Синявский и М. Цявловский, «Пушкин в печати», М. 1914, стр. 41); в нем из стихотворений Пушкина появились два отрывка из «Евгения Онегина», послание к А. П. Керн и знаменитое «19-е октября 1825 г.». В Москве он был уже в первых числах апреля («Пушкин и его соврем.», вып. XIX — XX, стр. 85, запись в Дневнике Погодина).
— Следует отметить мальчишески-шаловливую надпись Пушкина на адресе письма, который он начертал и кириллицей, и готическим шрифтом, и скорописью: надпись эта свидетельствует о веселом настроении, в котором тогда пребывал поэт, лишь за полгода до того вырвавшийся из своего Михайловского заточения, упивавшийся свободою и жадно вбиравший в себя «все впечатленья бытия».
236. А. Х. Бенкендорфу (стр. 28). Впервые напечатано вс«Историческом Вестнике» 1884 г., т. XV, стр. 63 (часть), в книге «Письма Пушкина и к Пушкину», изд. Скорпиона, под ред. В. Я. Брюсова, М. 1903. стр. 44 (не полно), в изд. Суворина под ред. Ефремова, т. VII, стр. 271 — 272 (тоже), и в Акад. Изд. Переписки, т. II, стр. 14 — 15 (целиком); подлинник — в Пушкинском Доме.
— Пушкин отвечает на письмо Бенкендорфа от 4 марта 1827 г., N 403, в котором тот писал поэту:њ«Барон Дельвиг, которого я вовсе не имею чести знать, препроводил ко мне пять сочинений Ваших: я не могу скрыть Вам крайнего моего удивления, что вы избрали посредника в сношениях со мною, основанных на высочайшем соизволении. Я возвратил сочинения Ваши Г. Дельвигу и поспешаю Вас уведомить, что я представлял оные государю императору. Произведения эти, из коих одно даже одобрено уже Цензурою, не заключают в себе ничего противного Цензурным правилам. Позвольте мне одно только примечание: заглавные буквы друзей в пьесе 19-е Октября не могут ли подать повода к неблагоприятным для Вас собственно заключениям? это предоставляю Вашему рассуждению».
Это письмо, в свою очередь, было написано Бенкендорфом по получении следующего письма к нему барона А. А. Дельвига: «Ваше Превосходительство Милостивый Государь Александр Христофорович. Продолжительная болезнь до сих пор лишает меня возможности лично исполнить препоручения Александра Сергеевича Пушкина. Осмеливаюсь передать их в письме Вашему Превосходительству. Прилагаю при сем в особенном пакете пять сочинений Пушкина: поэма Цыганы, два отрывка из третьей главы Онегина, 19-е Октября и К ***. А. С. Пушкин убедительнейше просит Ваше Превосходительство скорее решить, достойны ли они и могут ли быть пропущены, и доставить их мне, живущему на Владимирской улице, близ Коммерческого Училища в доме купца Кувшинникова Коллежскому Ассесору Барону Антону Антоновичу Дельвигу. Радуюсь случаю, что могу Вас уверить при сем в моем величайшем почтении, с которым имею честь остаться Вашего Превосходительства Милостивого Государя покорнейшим слугою Барон Антон Дельвиг. 23 февраля 1827 г. С.-Пб.». Бенкендорф дал присланные пьесы21 одному из своих чиновников и на докладе последнего о них, с кратким отзывом о каждом (см. в издании С. С. Сухонина: «Дела III Отделения об А. С. Пушкине», С.-Пб., 1906, стр. 43), написал: «отослать и написать к Пушкину, что я удивляюсь, что он дал другому препоручение мне доставить свои сочинения», самому же Дельвигу ответил 4 марта за № 405, возвращая пьесы Пушкина, что, сколько его ни удивило посредничество его в сем деле, ему приятно уверить Дельвига в чувстве своего к нему почтения (там же, стр. 44).
— Представляется непонятным, почему письмо Бенкендорфа к Пушкину от 4 марта было направлено к нему во Псков, — тогда как в III Отделении по агентурным сведениям несомненно было известно, что он в Москве. Вероятно, дело было в ошибке Канцелярии. Приведем здесь кстати сообщение П. Л. Яковлева (брата лицейского товарища Пушкина) о поэте, сделанное им дяде своему А. Е. Измайлову в Тверь, а последним переданное жене в письме от 23 марта 1827 г.: «А. Пушкин живет здесь с одним из Лицейских товарищей. Судя по всему, что я слышал и видел, Пушкин здесь на розах. Его знает весь город, все им интересуются, отличнейшая молодежь собирается к нему, как древле к великому Аруету [Вольтеру] сбирались все имевшие немного здравого смысла в голове. Со всем тем Пушкин скучает! Так он мне сам сказал. Это покажется удивительным для Карабанова, Хвостова и, с позволения сказать, Б. Федорова. Пушкин очень переменился и наружностью: страшные черные бакенбарды придали лицу его какое-то чертовское выражение; впрочем, он всё тот же — так же жив, скор и попрежнему в одну минуту переходит от веселости и смеха к задумчивости и размышлению. Он ревностно участвует в издании «Московского Вестника», сбирается печатать Годунова и Цыган. Кажется, 8 глав Онегина уже готовы» (Сборник «Памяти Л. Н. Майкова», С.-Пб. 1902, стр. 249, статья И. А. Кубасова: Вицегубернаторство баснописца Измайлова; его же статья о П. Л. Яковлеве — «Русск. Стар.» 1903 г., № 6, стр. 638).
Сноски
21 «Цыганы»; «Ночной разговор Татьяны с няней», «Письмо Татьяны», «К ***» и «19-е Октября».