Скачать текст письма

Модзалевский. Примечания - Пушкин. Письма, 1826-1830. Часть 5.

207. Князю П. А. Вяземскому (стр. 11). Впервые напечатано вЧ«Русском Архиве» 1874 г., кн. I, ст. 425 — 427; подлинник (на бумаге без вод. зн.), запечатанный перстнем-талисманом на черном сургуче, был у гр. С. Д. Шереметева в Остафьевском архиве; ныне в Центрархиве.

— Пушкин отвечает на письмо князя Вяземского от 10 мая, вызванное, в свою очередь, письмом к нему Пушкина, посланным с близкою к поэту девушкою (N 204), которую ниже он называет Эдою — по имени героинн поэмы Боратынского, — обольщенной русским офицером финляндки: «Сейчас получил я твое письмо, но живой чреватой грамоты твоей не видал, а доставлено мне оно твоим человеком. Твоя грамота едет завтра с отцом своим и семейством в Болдино, куда назначен он твоим отцом управляющим. Какой-же способ остановить дочь здесь и для какой пользы? Без ведома отца ее сделать этого нельзя, а с ведома его лучше же ей быть при семействе своем. Мой совет: написать тебе полу-любовное, полу-раскаятельное, полу-помещичье письмо блудному твоему тестю, во всем ему признаться, поручить ему судьбу дочери и грядущего творения, но поручить на его ответственность, напомнив, что некогда, волею божиею, ты будешь его барином и тогда сочтешься с ним в хорошем или худом исполнении твоего поручения. Другого средства не вижу, как уладить это по совести, благоразумию и к общей выгоде. Я рад был-бы быть восприемником и незаконного твоего Бахчисарайского фонтана, на страх завести новую классико-романтическую распрю хотя с Сергеем Львовичем, или с певцом Буянова,4 но оно не исполнительно и не удовлетворительно. Другого делать, кажется, нечего, как то, что я сказал, а во всяком случае мне остановить девушки (ou peu л’en faut) нет возможности. Ты жалуешься на мое молчание; я на твое. Кто прав? Кто виноват? Оба. Было время не до писем. Потом мы опять имели несчастье лишиться сына 3-х летнего. Из 5 сыновей остается один. Тут замолчишь по неволе. Теперь я был болен недели с две. Вот тебе бюджет моего времени не завидный. Скучно, грустно, душно, тяжко. Я рад, что ты здоров и не был растревожен.5 Сиди смирно, пиши, пиши стихи и отдавай в печать! 6 Только не трать чернил и времени на рукописное. Я надеюсь, что дело обойдется для тебя хорошо» (Акад. изд. Переписки, т. I, стр. 346 — 347).

—Ч«Стансы Ольге» — стихи князя П. А. Вяземского к О. С. Пушкиной, написанные год тому назад, в августе 1825 г., в Ревеле (см. их выше, в т. I, в объяснениях к письму № 167, стр. 482 — 483), но только что в апреле 1826 г. появившиеся в «Северных Цветах на 1826 год», где ими открывается отдел поэзии. В том же альманахе были напечатаны еще: послание Е. А. Боратынского к Л. С. Пушкину («Л. С. П — ну»: «Поверь, мой милый, твой поэт Тебе соперник не опасный»...); из произведений Пушкина — Отрывок из письма к Дельвигу (см. его выше, т. I, N 113),Т«Подражание Корану», «Боратынскому. Из Бессарабии», «Ему же», «Отрывки из второй песни Евгения Онегина» и «Отрывок из поэмы: Цыганы»; князь Вяземский поместил здесь свою пьесу «Нарвский водопад», которую Пушкин критиковал в письме к автору от 14 августа 1825 г. (см. т. I, № 171) и «К мнимой счастливице» — длинное стихотворение, напечатанное на стр. 109 — 114 «Семь пятниц на неделе» — 8 куплетов из водевиля, (там же, стр. 103 — 105). Вот 1-й и 3-й куплеты:

День черный  пятница:  кричит
Нам суевер, покорный  страху,
И  поверяет  жизни  быт
По  Брюсовскому альманаху.
Счастливцу каждый день хорош!
Но  кто у счастья в черном  теле,
По  неудачам тот и  сплошь
Сочтет  семь пятниц  на  неделе.
*

«Женюсь!  Нет,  путь женатых  скользк.
Подам  в отставку!  Нет, ни  слова!
В  Париж поеду!  Нет, в  Тобольск!
Прочту Сенеку. Нет,  Графова!»
Так  завсегда по колесу
Вертятся  мысли в пустомеле,
Вот что зовется:  на часу
Иметь семь пятниц  на  неделе...

— Вопрос о женитьбе Боратынского вызван следующим сообщением Вяземского в цитированном уже письме его от 10 мая:Ц«Ты знаешь, что твой Евгений захотел продолжиться и женится на соседке моей Енгельгарт, девушке любезной, умной и доброй, но не Элегиаческой по наружности. Я сердечно полюбил и уважил Боратынского. Чем более растираешь его, тем он лучше и сильнее пахнет. В нем кроме дарования и основа плотная и прекрасная» (Акад. изд. Переписки, т. I, стр. 347). Боратынский, действительно, женился на Анастасии Львовне Энгельгардт (род. 1804, ум. 1860) как раз 10 мая 1826 г. Его жена «отличалась любовью к искусству, тонко развитым поэтическим чувством, большим умом (о чем говорят и все современники) и твердою, непреклонною волею; непреклонность воли и характера странным образом соединялись в ней с мягким, отзывчивым сердцем и тою особенною нежностью и очарованием, которым она покорила себе «бунтующую музу» поэта и создала ему спокойный, тихий уют в жизни. Но прекрасная семьянинка, Анастасия Львовна в обществе часто производила другое впечатление, не умела ладить с людьми и своим беспокойным, неуживчивым нравом и ревнивым обереганием своих исключительных прав на поэта способствовала тому, что Боратынский стал всё более и более расходиться со своими лучшими друзьями и отдаляться от них (от Пушкина, Киреевского и т. д.)» (М. Л. Гофман, Е. А. Боратынский. Биографический очерк, в Соч. Боратынского, изд. Акад. Наук, т. I, С.-Пб. 1914, стр. LXIV — LXV).

208. Князю П. А. Вяземскому (стр. 12). Впервые напечатано вт«Русском Архиве» 1874 г., кн. I, ст. 427 — 429; подлинник (на бумаге — вод. зн.: G. J. F.) был у гр. С. Д. Шереметева в Остафьевском архиве; ныне в Центрархиве.

— Начальные слова письма представляют собою начало первого стиха, написанного Батюшковым в 1815 г. «Послания И. М. Муравьеву-Апостолу»:

Ты прав, любимец муз! От первых впечатлений,
От первых, светлых чувств заемлет силу гений!...

Этот же стих вспомнил Пушкин и позже, начав им письмо к Плетневу от первой половины апреля 1831 г., и еще раз — в записке к М. Л. Яковлеву от середины августа 1834 г.

— Пушкин отвечает Вяземскому на совет, высказанный им в письме от 10 мая: см. выше, в объяснениях к предыдущему письму, стр. 158.

— О мысли издавать свой журнал вместоЇ«Сына Отечества» Греча и Булгарина, «Благонамеренного» Измайлова (прекратившегося с 1826 г.) и «Московского Телеграфа» Полевого см. выше, в письмах №№ 123, 167, 187, 197, и ниже, № 219 и в объяснениях к ним, т. I, стр. 405, 487, 526.

— Катенину Пушкин также писал о журнале: см. письмо № 197.

— Lancelot—Jaques-ArЙène-François-Polycarpe Ancelot (род. 1794, ум. 1854), французский поэт и плодовитый драматург, с 1841 г. — член Французской Академии. Когда в 1826 году, к коронации Николая I, в Россию прибыл, в качестве представителя Франции, маршал Мармон, в свите его приехал и Ансело. В отделе Смеси «Северной Пчелы» от 15 мая 1826 года, № 58, стр. 1, было помещено следующее сообщение: «В здешнюю столицу прибыл один из отличнейших Поэтов и Литераторов Франции,

Г. Ансело (Ancelot), библиотекарь его величества короля Французского и кавалер Почетного Легиона. Г. Ансело прославился трагедиями своими: Людовик IX, Фиеско, Эрброен (Erbroin), Палатный Мер (Maire dл Palais) и Поэмою Мария Брабантская. Все сии произведения, носящие на себе печать необыкновенного таланта, доставили автору благосклонность публики и уважение литераторов. Г. Ансело привез с собою рукописную комедию под заглавием: Инкогнито, которая была принята единогласным решением на первом Французском Театре. Почтенный автор отдал оную здешней Французской придворной труппе, в знак своего уважения к Российской столице. Комедия сия ещА не была играна в Париже и осталась в репертуаре до возвращения Автора в Отечество». В № 60, от 20 мая (стр. 4), в «Смеси», сообщалось и об упоминаемом Пушкиным обеде: «Некоторые здешние литераторы на сих днях давали почтенному Французскому Писателю, Г. Ансело обед, за коим было человек тридцать литераторов и любителей словесности обеих наций, в том числе несколько заслуженных Генералов, не менее знаменитых своею ученостию и трудами в Литературе. Первым тостом было здравие всемилостивейшего, правосудного государя, который, облагодетельствовав Карамзина, почтив вниманием своим Крылова, Жуковского, ободрил, почтил и оживил Русскую Словесность. Усердные восклицания непринужденного восторга последовали за сим тостом, к которому присоединено было и здравие августейшей императорской фамилии и новорожденной великой княжны [Елизаветы Михайловны, род. 14 мая 1826 г.] Потом пили за процветание Французской Литературы, старшей сестры Русской Словесности, и за здравие представителя ее на берегах Невы, Господина Ансело. — После обеда Г. Ансело читал отрывки из новой своей Комедии, к удовольствию всех слушателей». — Пробыв в России полгода, Ансело, по возвращении на родину, издал книжку: «Six mois en Russie. Lettres écrites á M. X.-B. Saintines, en 1826, à l’époque du Couronnement de S. M. L’Empereur», Paris — Bruxelles. 1827). Легкомысленный, поверхностный наблюдатель, Ансело придал своему рассказу тон пренебрежения ко всему русскому; «глупая, но не злая», по выражению Вяземского, книжка Ансело (она сохранилась в составе библиотеки Пушкина: см. Б. Л. Модзалевский, назв. соч., стр. 139, № 539) наделавшая в Париже большого шума и быстро раскупленная, была переполнена ошибками, легкомысленными, часто смешными обобщениями и выводами и вызвала негодование в русских литературных кругах. Князь П. А. Вяземский поместил обстоятельную рецензию на нее в «Московском Телеграфе» (1827 г., ч. XV, № 11, стр. 216 — 236), П. П. Свиньин уличил автора в беззастенчивом плагиате («Москов. Телегр.» 1827 г., ч. XVIII, № 21), а Я. Н. Толстой (знакомец Пушкина по «Зеленой Лампе») выпустил в Париже особую брошюру о памфлете Ансело, по поводу которой Вяземский написал вторую статью о произведении французского путешественника («Моск. Телегр.» 1827 г., ч. XVI, № 14, стр. 153 — 170). Пушкин с иронией упомянул о книге Ансело в своих «Отрывках из писем, мыслях и замечаниях», помещенных в «Северных Цветах нб 1828 год»: «Путешественник Ансело говорит о какой-то грамматике, утвердившей правила нашего языка и еще не изданной, о каком то русском романе, прославившем автора и еще находящемся в рукописи, и о какой-то комедии, лучшей из всего русского театра и еще не игранной и ненапечатанной. Забавная словесность!» — В Петербурге и Москве Ансело лично познакомился со многими русскими литераторами, — быть может и с Пушкиным, о котором упоминает в разсказе о данном ему обеде, высказывая сожаление, что не мог на обеде этом повидать ни больного Карамзина, ни уехавшего за границу Жуковского, ни Пушкина, которого тяжкие промахи («graves imprudences») были причиною изгнания в глубь отдаленной губернии и которого он определяет, как «jeune poéte et un grand talent» (стр. 48 Парижского издания). Как образчик русских стихотворений, Ансело сообщил также близкий перевод (прозой) «Кинжала» Пушкина (Парижское издание, стр. 306 — 307), а также «Светланы» Жуковского (стр. 299 — 305), «Черепа» князя (sic)

Е. Баратынского (стр. 309 — 310) ио«Исповеди Наливайки» Рылеева (стр. 179 — 181). По поводу «Кинжала» Ансело писал: «Je m’estime heureux, mon ami, d’avoir pu te faire connaître ce morceau qu’il est difficile de se procurrer ici, car l’auteur ne l’a point publié et je n’ai pas besoin d’en indiquer le motif. Le fanatisme républicain qui respire dans ces vers, l’énergie sauvage des sentiments qui les ont inspirés, annoncent quelles idées font germer dans les esprits d’une classe nombreuse de jeunes Moscovites, l’éducation qui leur est donnée et les communications devenues plus fréquentes entre eux et les différentes nations de l’Europe. Puisse la sagesse du monarque, en apportant d’utiles et prudentes modifications au système du gouvernement, calmer cette exaltation, qui pourrait un jour pousser au crime une génération toute entière!». Можно себе представить, как взволновали Пушкина, хотя и «задним числом», эти строки Ансело! — Обед, данный ему у Греча русскими писателями, Ансело описал в письме № VIII, на стр. 45 — 49; он упоминает из числа присутствовавших, кроме хозяина, лишь Крылова, Бургарина (sic), Лобанова, Измайлова, Сумова (sic!) и графа Ѳ. П. Толстого, медальера. Ср. Соч. князя П. А. Вяземского, т. I, стр. 235 — 236, в рецензии на книгу Ансело. — Жена Ансело, также писательница, узнав о смерти Пушкина, с сочинениями которого она была знакома, выражала А. И. Тургеневу, посетителю ее Парижского салона, свои глубокие сожаления («Остаф. Архив», т. IV, стр. 4, 35, 49; ср. «Стар. и Новизна», кн. XVII, стр. 264 и др.). О книге Ансело см. подревнее в статье Б. Л. Модзалевского: Я. Н. Толстой, С.-Пб. 1899, стр. 31 — 32; «Остаф. Архив», т. III, стр. 508 — 510).

— В книге баронессы Сталь (ум. 1817):Ц«Dix années d’exil» (Paris. 1821; она запрещена была к обращению в России распоряжением от 24 сентября 1823 г.), — посетившей Петербург в конце августа 1812 года, — нет приводимого Пушкиным эпизода о графе М. А. Милорадовиче (смертельно раненом 14 декабря 1825 г. во время восстания), и Пушкин знал об этом эпизоде с ним, вероятно, из устных преданий. Напротив, путешественница отзывается о Милорадовиче, с которым познакомилась в мае 1812 г., во время своего однодневного пребывания в Киеве (где он был тогда генерал-губернатором), как о человеке пылком, храбром, доверчивом, высокообразованном и трудолюбивом (ср. «Русск. Арх.» 1875 г., кн. II, стр. 399). Говоря о тогдашних либеральных настроениях Александра I, она писала, что «в Петербурге в особенности большие баре настроены менее либерально, чем сам император. Привыкнув быть неограниченными хозяевами своих крестьян, они желают, чтобы и монарх, в свою очередь, был всомогущ в управлении деспотической иерархии» (стр. 314). Вероятно к такому убеждению привели баронессу Сталь ее личные наблюдения над обычаями и самым бытом крепостной России, где сцены в роде сцены мальчика с Гекторкой были заурядны и считались вполне естественными; особенно сильное впечатление произвел на нее в этом отношении жизненный обиход обер-камергера Л. А. Нарышкина, у которого она гостила на даче, слушая его роговую музыку, хоры певчих крепостных и т. под. развлечения этого богача. Книгу баронессы Сталь Пушкин хорошо знал уже в 1822 году (отрывки из нее, в переводе, были помещены в «Нов. Литературы» 1822 г., № 10 — 12) и был о ней высокого мнения (см. выше, т. I, в объяснениях к письму № 176, стр. 515), как и о самой писательнице, которую вывел в отрывке из своего романа «Рославлев»: здесь Пушкин — устами героини отрывка Полины говорит, негодуя на невежество нашей «светской черни», представшей перед m-me Staël во время ее приезда в Россию в 1812 году: «Как ничтожно должно было показаться наше большое общество этой необыкновенной женщине! Она привыкла быть окружена людьми, которые ее понимают, для которых блестящее замечание, сильное движение сердца, вдохновенное слово никогда не потеряны; она привыкла к увлекательному разговору высшей образованности. А здесь.... Боже мой! Ни одной мысли, ни одного замечательного слова в течение трех часов! Тупые лица, тупая важность.... и только! Как ей было скучно! Как она казалась утомленною!

Она увидела, чего им было надобно, что могли понять эти обезьяны просвещения, и кинула им каламбур. А они так и бросились.... Я сгорела со стыда и готова была заплакать.... Но пускай, с жаром продолжала Полина, пускай она вывезет об этой светской черни мнение, которого они достойны. По крайней мере, она видела наш добрый, простой народ и понимает его. Ты слышала, что сказалВ она этому старому несносному шуту, который, из угождения к иностранке, вздумал было смеяться над Русскими бородами? «Народ, который, тому сто лет, отстоял свою бороду, отстоит в наше время и свою голову. Как она мила! Как я люблю ее! Как ненавижу ее гонителя!» О «Dix années d’exil» и о самой Сталь и отношении к ее сочинениям Пушкина см. статьи В. Ѳ. Ржиги: «Пушкин и мемуары M-me de Staël о России» — «Изв. Отд. Русск. яз. и слов.», т. XIX, 1914 г., кн. 2, стр. 47 — 67 и Б. В. Томашевского: «Кинжал» и m-me de Staë» — «Пушк. и его соврем.», вып. XXXVI стр. 82 — 95. Перевод главы книги г-жи Сталь о пребывании ее в России в 1812 г. см. в «Русск. Арх.» 1912 г., кн. II, стр. 539 — 579.

— Слова: «Если царь даст мне свободу»... показывают, что Пушкин в это время уже ожидал решения своей участи, — т.-е. что он, будучи в Пскове, уже подал свое прошение об освобождении (см. выше, N 206). Судя по письму Катенина от 6 июня из Петербурга— в ответ на несохранившееся до нас письмо Пушкина, последний писал ему тоже в конце мая (т.-е. в то же время, как и Вяземскому) и сообщал ему о возможности своего близкого приезда в Петербург: «Ты хочешь», писал Катенин: при свидании здесь прочесть мне «Годунова», — это еще усиливает мое желание видеть тебя возвратившегося в столицу» (Акад. изд. Переписки, т. I, стр. 355). В то же почти время и Дельвиг писал П. А. Осиповой: «Пушкина вероятно пустят на все четыре стороны, но надо сперва кончиться суду. Что за времена!» (с подлинника; ср. у Анненкова, «Пушкин в Александровскую эпоху», стр. 317, с неверною датой). «Теперь», пишет М. А. Цявловский, сказав о подаче Пушкиным прошения на высочайшие имя: «казалось, всё было учтено и сделано для получения желанного разрешения. Время для просьбы по совету друзей было выбрано самое подходящее: прошению был дан ход в июле, по окончании суда [и казни. Б. М.] над декабристами и перед коронацией, в день которой ожидали амнистии; при прошении было представлено авторитетное медицинское свидетельство, а в приложенной к прошению подписке и в самом прошении Пушкин определенно выражал свои верноподданнические чувства. Естественно, что поэт почти не сомневался в том, что его просьбу удовлетворят, и мыслью был уже в Западной Европе....» («Тоска по чужбине у Пушкина» — «Голос Минувшего» 1916 г., № 1 стр 54).

— Жизнь Онегина в деревне описана в известных строфах 4-й главы: XXXVII—XXXIX и XLIII—LI, законченных 3 января 1826 г.:

Онегин жил анахоретом;
В седьмом часу вставал он летом
И отправлялся налегке
К бегущей под горой реке....

— «И спросишь с милою улыбкой» и т. д. — Пушкин пародирует здесь следующие конечные стихи из стихотворения И. И. Дмитриева «К Маше» (нач.: «Я не Архангел Гавриил...»):

Когда ты, Маша, расцветешь,
Вступая в юношески лета,
Быть может, что стихи найдешь,
Конечно, спрятанны, ошибкой,
Прочтешь их с милою улыбкой
И спросишь: «Где же мой поэт?
В нем дарования приметны....»
Услышишь, милая, в ответ:
«Несчастные недолголетны,—
«Его уж нет!»

— Князь Вяземский собирался тогда в Петербург, встревоженный сообщениями о плохом состоянии здоровья Карамзина и вызываемый туда и женою его (своею сестрою), и А. И. Тургеневым:±«Письмо твое получил и отдал Карамзиным, которые также твое получили», писал Тургенев 3 мая. «Я писал уже к тебе..... что Николай Михайлович едет на фрегатеО«Елена», который готов будет к 15-му мая или немного позже. Назначить время отъезда нельзя; но им бы хотелось в конце мая или в начале июня, если тепло установится и силы его несколько утвердятся. Но по сию пору он не подает большой надежды, чтобы так скоро силы его возвратились: какой-то род лихорадочки продолжается и с кашлем выходит материя. Ему лучше с тех пор, как начал выезжать в карете, но в сем положении он не может еще пуститься в путь дальний.... Дети обрадовались твоему намерению провожать их, но Катерина Андреевна [Карамзина, сестра Вяземского] не сказала почти ни слова, когда я намекал ей об этом от себя, и думает, кажется, что тебе не надобно оставлять своих. Жуковский так же, как и я, одобряет мысль твою.... Но этого без тебя решить нельзя. Приезжай сюда сам и реши......» «Воспользовавшись светлым утром и телесною крепостью Николая Михайловича», писал Тургенев в тот же день: «я говорил с ним о твоем желании провожать его. Он с удовольствием принял это» («Остафьевский Архив», т. III, стр. 139 — 140). 13 мая, в тот день, когда был подписан указ о пожаловании Карамзину пенсии по 50.000 р. в год и дан ему милостивый рескрипт (см. «Сев. Пчела» 1826 г., № 60, от 20 мая), Тургенев писал Вяземскому: «Вчера получил письмо твое и читал его Карамзиным. Они с нетерпением тебя ожидают; да и я также и советую и прошу спешить, если это не расстроит снова твоего здоровья.... Пожалуйста, поспеши!... Я получил и от Жуковского из Кронштадта несколько строк с завещанием; между прочим, говорит и он: «Напиши от меня и от себя к Вяземскому, чтобы спешил в Петербург» (там же, стр. 141). Однако, как ни спешил Вяземский, он приехал в столицу 23 мая, а Карамзин скончался накануне, 22-го числа. «Зачем не приехал я недели за две», с горестью писал он своей жене: «Какая потеря! Как пусто после него и в семействе, и в кругу друзей, и в отечестве! Кто его заменит?.... Николай Михайлович до самой кончины своей был исполнен приятнейших надежд; с живостью, во всем ему свойственною, занимался он приготовлениями отъезда, строил планы, с радостию мечтал о чужих краях, а душа его торопилась жить и любить, пока еще была на земле. Он, который во всю жизнь свою был весь любовь, в последнее время любил еще живее и нежнее прежнего. Всякую ласку, всякое одолжение бездельное от приятелей принимал он с необыкновенною признательностию; хотя ему было и вредно видеть людей, но он всё просил, чтобы впускали к нему коротких приятелей» («Остаф. Архив», т. V, вып. 2, стр. 4 — 5). В день похорон Вяземский писал жене: «Вчера государь приезжал сюда поклониться телу, но к ним не входил, боясь их беспокоить, а вероятно, боясь более изъявлений их благодарности, потому что оне его еще не видали после оказанной им милости. Один Северин видел государя, который был очень растроган и плакал. Дай бог, чтобы эти слезы принесли хорошие плоды, и Николай Михайлович мог бы и из-за гроба быть добрым внушителем царя и полезным своему отечеству, которое, без сомнения, лишилось в нем лучшего гражданина, лучшего человека. Чувство частной горести теряется иногда в общей; сожалея о нем, и не знаешь, кто более потерял в нем, — семейство, друзья или отечество» (там же, стр. 5 — 6). «Сейчас с похорон Карамзина», сообщал К. Я. Булгаков брату 25 мая: «видел много слез и сам поплакал, видел Вяземского и Тургенева рыдающих» («Русск. Арх.» 1903 г., кн. II, стр. 434). — «Сегодня предали мы его земле», сообщал сам Вяземский жене: «Многие оплакивали его в церкви и из таких, которые на слезы не щедры. Погребение было самое трогательное. Я точно потерял в нем второго отца и такого, которого я знал более первого» («Остаф. Архив», т. V, вып. 2, стр. 7). 31 мая К. Я. Булгаков писал брату: «Вяземский был у меня, очень грустен, едет с Карамзиными в Ревель.

Много говорили про покойника, которого, верно, что он сильно любил» («Русск. Арх.» 1903 г., кн. II, стр. 434). «Каким ужасным и преждевременным ударом поражены мы», писал Вяземский И. И. Дмитриеву 22 июня, через несколько дней по приезде в Ревель: «Ни ум, ни сердце не могут приучиться к горестной мысли, что нет Карамзина в кругу семейном и в кругу друзей, что нет его в России, нет в мире. Утрата, равно чувствительная во всех отношениях» (Письма Карамзина к Дмитриеву, стр. 426). Жуковский, узнав лишь в конце июня — и из газет — о смерти Карамзина, писал из Эмса А. И. Тургеневу: «Его я проводил сердцем в лучшую жизнь, уже покидая Россию. Об нем могу думать, как об ангеле, которого только лице для меня закрылось. Но сердце его никогда не потеряет. Он был другом-отцом в жизни; он будет тем же и по смерти. Большая половина жизни прошла под светлым влиянием его присутствия. От этого присутствия нельзя отвыкнуть. Карамзин — в этом имени было и будет всё, что есть для сердца высокого, милого, добродетельного. Воспоминание о нем есть религия. Такие потери могут делать равнодушным только к житейскому счастию, а не к жизни. Кроме счастия есть в жизни должность. Тут мысль об нем есть подпора, — перед глазами ли он, или только в сердце. Он жив, как вера в бога, как добродетель. Его потерять нельзя, лишь только надобно быть достойным его» и т. д. (Письма Жуковского к А. И. Тургеневу, М. 1895, стр. 214). Ср. еще письмо Жуковского к Е. А. Карамзиной — в сб. «Утро», М. 1866, стр. 190, а также в Записной книжке князя П. А. Вяземского — выдержку из письма его к Жуковскому от 6 августа о Карамзине и о значении его смерти (Сочинения, т. IX, стр. 89 — 90), в книге Ancelot: Six mois en Russie, Paris. 1827 p. 72 — 73, «Пушк. и его соврем.», вып. XIX — XX, стр. 139 и XXIII — XXIV, стр. 144 — 145, и ниже, в письме Пушкина № 206.

— Слова доктора о болезни Пушкина следует сличить с выданным ему 19 июля медицинским свидетельством (см. выше, в объяснениях к письму № 206, стр. 157).

Сноски

4 Т.-е Василием Львовичем Пушкиным.

5 Стих.

6 Пародия стихов графа Хвостова: «Люблю писать стихи и отдавать в печать» (см. выше, т. I, в письме № 66 и в объяснениях, стр. 290).